Текст книги "В воздухе 'илы'"

Автор книги: Владимир Гуляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Гуляев Владимир Леонидович
В воздухе 'илы'

Гуляев Владимир Леонидович

В воздухе "илы"

Аннотация издательства: В документальной повести бывший летчик-штурмовик, участник Парада Победы рассказывает о боевых делах своих фронтовых друзей, громивших врага в Белоруссии, Прибалтике, Восточной Пруссии, Герое Советского Союза Федоре Садчикове, Владимире Сухачеве, Николае Платонове, Петре Арефьеве, Георгии Инасаридзе, Александре Миронове, дважды Герое Советского Союза Иване Павлове, Константине Шуравине, совершившем огненный таран, и многих других. Повествование автор ведет от имени одного из героев повести младшего лейтенанта Леонида Ладыгина. Для массового читателя.

С о д е р ж а н и е

Дорога на фронт

И просится сердце в полет

Рождение боевого экипажа

На боевом курсе

Фронтовые будни

Над станцией Оболь

В бой – коммунистами

Поединки с "фоккерами"

Подвиг Кости Шуравина

Только на запад!

Самый памятный вылет

Снова в соколиной семье

В небе над Восточной Пруссией

Самолет подбит над целью

Ты пришла к нам, Победа!

Дорога на фронт

Когда меня, рядового летчика Великой Отечественной, спрашивают: "Что больше всего в жизни запомнил, Леонид Ладыгин?", я с нескрываемой гордостью отвечаю: "Парад Победы, участником которого мне, девятнадцатилетнему лейтенанту, посчастливилось быть".

...24 июня 1945 года. Москва. Красная площадь, строгая и торжественная. Прямоугольники сводных батальонов всех фронтов замерли в четком парадном строю. Величаво бьют куранты часов на Спасской башне Кремля. И каждый новый удар отдается живым эхом в сердце каждого из участников этого всенародного торжества. В жестокой борьбе повергнут фашизм!

И вот над брусчаткой Красной площади разнеслась команда:

– Смир-рно!

Квадраты сводных батальонов качнулись и замерли, древки прославленных боевых знамен всколыхнулись и застыли. В торжественной тишине послышался цокот копыт. Из ворот Спасской башни Кремля на рослом гарцующем коне выехал принимающий парад Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Навстречу ему рысью пустил коня командующий парадом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Так начинался исторический Парад Победы...

В последний раз до этого великого события мне удалось побывать на Красной площади перед отправкой на фронт, 6 ноября 1943 года. В тот незабываемый предпраздничный вечер суровая столица провожала нас, группу молодых, еще необстрелянных летчиков-штурмовиков, кумачом флагов да еще салютом в честь воинов 1-го Украинского фронта, возвративших Родине к празднику 26-й годовщины Октября освобожденный от фашистов Киев.

До этого мы целую неделю были на пункте сбора летно-технического состава, куда прибыли из летного училища. И вот получены документы, проездные билеты, и мы, группа молодых летчиков, отправляемся для дальнейшего прохождения службы в Кресты.

Ехали на поезде почти сутки. Шел мокрый снег. Вокзал был разрушен дотла. Выяснилось, что дальше нужно добираться попутными машинами. Прямой дороги нет, а с объездами это более ста километров. Всем вместе – а нас было двадцать четыре человека – ехать на попутных машинах было невозможно. Тем более была ночь, и надо было провести где-то время до утра. Завернули в воинский клуб. У кого-то нашелся баян, и стихийно возникли танцы. Совсем забыв про голод, мы с моим другом Костей Шуравиным нырнули в водоворот танцующих. Были здесь в основном, конечно, военные. Час пролетел как одно мгновение. В двенадцатом часу танцы кончились. Я остановился у входа, ищу Костю. Смотрю, он идет с девушкой.

– Лена,– просто, без кокетства сказала она и протянула мне руку.

Передо мною стояла стройная симпатичная девушка с большими голубыми глазами. Золотистый локон ниспадал на ее высокий чистый лоб. На фронтовых погонах были эмблема медицинской службы и три звездочки... А у нас с Костей было лишь по одной! Она была старше нас года на три-четыре.

Лена взяла нас под руки, и мы зашагали в леденящую темноту улицы.

– А где же ваши остальные ребята? – спросила она.– И как это вас угораздило потерять продаттестат?

Очевидно, Костя уже успел кое-что рассказать Лене.

– Тащите ваших голодающих сюда. Я живу вот в этом доме,– она показала на черный прямоугольник, видневшийся за полуобвалившейся стеной. – Надеюсь, найдете? Вы же летчики, ориентироваться должны хорошо. А до вашего сарая по этой улице все прямо, никуда не сворачивая.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант, большое спасибо! Но вы же ничего не поняли, – непроизвольно вырвалось у меня от неожиданности такого предложения. – Нас же много. Нас восемь человек!

Лена посмотрела на меня и, как мне показалось в темноте, улыбнулась.

– А я и не собираюсь вас кормить до отвала, но по куску хлеба, по картофелине и по кружке кипятку найдется. К Седьмому ноября нам выдали праздничный фронтовой паек, так вот, кое-что осталось. Думаю, что за такое угощение не будете обижаться?

Вдруг ее смех неестественно оборвался и несколько шагов мы прошли молча.

– Ну, а если не подходит, я не навязываюсь,– сказала она каким-то обиженным тоном. – Как хотите!

– Да мы хотим, хотим! Все хотим, – закричали мы с Костей. – Только ведь неудобно вас грабить.

– Неудобно?! – Лена остановилась и в упор посмотрела на нас. В темноте глаза ее блеснули зеленоватым огоньком.

– Эх вы!.. Сразу видно, что не были еще на фронте. Здесь нет такого мещанского понятия "неудобно". Здесь, если товарищ в беде, то все общее, даже жизнь!..

Вот когда по-настоящему нам стало неудобно. От стыда мы не знали, что делать, что говорить. Хорошо, что было темно и Лена не могла видеть наших физиономий.

Очевидно, интуитивно почувствовав наше состояние, Лена непринужденно рассмеялась и взяла нас обоих под руки.

– Пойдемте покажу, как найти нашу дверь, и чтобы пулей за ребятами! Привыкайте к фронтовым порядкам!..

Но когда мы вшестером (двоих не оказалось в "гостинице"), пробравшись через развалины, остановились возле гостеприимной Лениной двери, мною овладело чувство неловкости.

Наконец, поборов робость, мы гурьбой переступили порог, и я "доложил" Лене бодрым голосом:

– Товарищ старший лейтенант, группа пилотяг в количестве шести ртов прибыла по вашему приказанию!

– Вольно, вольно! – послышалось из соседней комнаты, отделенной от маленькой прихожей плащ-палаткой, приподняв которую, в проеме бывшей двери появилась и сама улыбающаяся хозяйка. На ее гимнастерке в колеблющемся пламени коптилки блестели две медали – "За отвагу и "За боевые заслуги".

– Быстро заходите и закрывайте дверь! – скомандовала она.– А то у нас не жарко, да и коптилку задует.

Последний с силой захлопнул дверь, и коптилка погасла. На секунду в темноте воцарилась неловкая тишина.

– Ну кто же так хлопает дверью? – упрекнул Костя. – Заставь дурака богу молиться...

– Да что вы накинулись на человека, он же хотел как лучше. Маша, – позвала Лена, – принеси-ка сюда коптилку со стола!

Край плащ-палатки приподнялся, и прихожая озарилась ярким светом лампы, сооруженной из гильзы большого снаряда (105-миллиметрового, а может быть, и большего калибра). Ее держала совсем юная, стройная девушка. Не то пламя окрашивало ее волосы в красноватый тон, не то на самом деле они отдавали золотистой рыжинкой. По ее белому лицу разбежались еле заметные веснушки. Правильный небольшой носик был чуть-чуть вздернут кверху с еле уловимой задоринкой. Голубые глаза из-под длинных ресниц смотрели прямо, открыто и немножко удивленно.

– Снимайте, мальчики, ваши шинельки и вешайте вон на те гвоздочки, – Лена показала на стенку в прихожей. – А это Маша. Работает в нашем госпитале сестренкой. Она у нас лучший лекарь! Самые тяжелые раненые начинают улыбаться, когда она ухаживает за ними.

– Ну, Елена Васильевна, зачем вы так? Скажете тоже. – Маша опустила свои необыкновенные глаза, по щекам ее запрыгали отблески пламени. А может, краска смущения залила их.

– Ладно, ладно, не смущайся, Солнышко ты наше! Ее так раненые зовут. Лена "прикурила" погасшую коптилку и поставила ее на тумбочку...

Ребята, раздевшись, вешали свои шинели, а я смотрел на Солнышко и не мог оторвать глаз. Маша повернулась, чтобы уйти в комнату, и ее взгляд скользнул по мне. Потом она внимательно посмотрела прямо мне в глаза. На секунду наши взгляды встретились, и в душе у меня что-то начало плавиться. Она опустила глаза и быстро скрылась за плащ-палаткой. Сразу стало в прихожей почти темно. "Ну да, она же унесла большую лампу, а свет маленькой загородили ребята", подумал я. Снял свою старенькую синюю шинельку, водрузил ее на гвоздь и вслед за ребятами прошел за занавеску. Посредине небольшой комнаты стоял стол, вместо скатерти покрытый чистой простыней. Разные тарелки, кружки и стаканы, вилки и ножи только подчеркивали желание наших хозяек сделать почти из ничего радость для совсем не знакомых им людей.

Маша появилась из-за занавески, отделявшей угол комнаты, с двумя банками консервов и, поставив их на стол, опять скрылась за занавеской.

– Костя, открой, пожалуйста, – сказала Лена и вручила ему консервный нож, а сама стала резать шпиг, кладя отрезанные кусочки на ломтики черного хлеба. Глядя на эту процедуру, я сглотнул слюну. Лена, заметив это, тут же скомандовала:

– Мальчики, прошу всех за стол. Таня, давай сюда картошку, а то гости наши умирают с голоду!

Маша отстранила занавеску, и с тарелкой в руках появилась Таня. Она водрузила тарелку на середину стола и, тряся кистями рук, дуя на ладошки, запрыгала на одной ноге.

– Тьфу ты! Я и не думала, что она такая горячая. Надо было полотенцем. Наконец она остановилась и, посмотрев на нас, произнесла: – Здравствуйте, Таня.

Переход был настолько неожиданным, что все заулыбались. Таня была гораздо крупнее своих подруг. Подпоясанная гимнастерка облегала ее довольно внушительные формы. Три лычки на ее погонах указывали на то, что она была сержантом медицинской службы.

Вид дымящейся картошки, политой поджаренными шкварками с луком, не заставил нас долго упрашивать, и мы быстренько приземлились за столом, кто где – не выбирая места.

Когда мы, еще немного стесняясь, потянулись за яствами, из-за занавески опять появилась Таня.

– Внимание, внимание! – произнесла она своим низким голосом. На лице и в прищуренных глазах играли лукавые искорки.– Показывается фокус-мокус. Р-р-аз! – и из-под откинутой наволочки в ее руке показался флакон со спиртом: – По полрюмочки на каждого – не велик грех.

– Ну, девчата, спасибо! Вы не только подкормить нас решили, но и праздник нам устроили! – дружно, от души поблагодарили мы их.

Хозяйки были радушны и гостеприимны. Лена стала раскладывать горячую картошку по нашим тарелкам.

– Это, честно говоря, картошка последняя. Я понимаю, мальчики, что вам это маловато, но больше нет.

Лена перегнулась через Костино плечо, чтобы положить ему картошки. Медали, висящие у нее на груди, нежно звякнули у него над ухом и похолодили щеку. Костя отстранился и, посмотрев ей в глаза, поинтересовался:

– Лена, вы, конечно, извините, но интересно, за что вам эти медали вручили?

Девушка выпрямилась, смущенно пожала плечами:

– За работу, наверное.

– Она у нас скромничает,– перебила ее Таня.– Ведь более десятка раненых вынесла с поля боя на себе, и сама была ранена – вот за это ей медаль "За отвагу" вручили. Ну, а после излечения она в этом эвакогоспитале почти год работает – вот вам и боевые заслуги. Сколько раненых через ее руки прошло! Она у нас не кто-нибудь – хирург!

Наискосок от меня, разговаривая с Мишей Аксенгором, сидела очень миловидная Машенька. Я нет-нет да украдкой поглядывал на нее. Вела она себя очень просто, без тени кокетства. Моих взглядов она не замечала. Но иногда мне казалось, что краешком глаза она все же видит, что я смотрю на нее.

Завели патефон, пошли потанцевать. Закружились пары. Лена вдруг остановилась и громко сказала:

– Машенька, разве ты не видишь, какой грустный у нас Леня? Ты же умеешь развеселить даже тяжелораненых!

Маша посмотрела на меня и, опустив глаза, тихо сказала:

– Но он же не раненый.

Все дружно засмеялись, а Костя, погрозив ей пальцем, заметил:

– Ну, это как сказать? Может быть, уже ранен, да еще в самое сердце!

– Недаром же мы зовем ее Солнышком, – пояснила Лена. – И волосы у нее золотые, и руки теплые, ласковые. Раненые в ней души не чают.

Вскоре мы с девушками прощались на улице. Я подошел к Маше и взял ее за руку. Рука ее была, действительно, теплая и нежная.

– Машенька, завтра мы уезжаем дальше, ближе к фронту. Так что не могу сказать даже и до свидания. А как бы хотелось встретиться.

– Но что же, Леня, делать? Война...

Она пожала мне руку крепко, по-дружески.

– Да, тут ничего не поделаешь... А можно, я буду писать вам? – с надеждой спросил я.

– Конечно, можно. Я отвечать буду,– тихо пообещала она.

В темноте не было видно ее глаз. Я сжал ее руку, мое лицо зарылось в мягких душистых волосах. Поцеловав ее в щеку, бросился догонять ребят.

Ночной город встретил нас мертвой тишиной. Ни единого огонька, ни одной звездочки. Наши шаги неестественно гулко отдавались в развалинах, да ветер заунывно гудел в проводах.

Шли молча. Говорить не хотелось, как будто вся радость осталась там, за той дверью. И запомнилось с тех пор: трудности, обиды и невзгоды приходят и уходят, а вот тепло человеческой души остается в памяти навсегда.

Через пару дней мы с великими трудами добрались до места назначения. Было почти темно, когда машина остановилась, и шофер, выйдя из кабины, устало потягиваясь, сообщил, что мы находимся в Крестах. Небольшая деревушка была расположена в лесу на косогоре.

Регулировщик направил нас к коменданту, который проверил у нас документы и сообщил, что Кресты еще не конечный пункт нашего маршрута, чем немало обескуражил нас.

Не успев как следует отогреться в комендатуре, мы опять очутились в холодной темноте. Резкий ветер, казалось, пронизывал насквозь. К тому ж еще шел дождь со снегом. Но через какое-то время глаза начинают привыкать к чернильной темноте. Неожиданно тень, похожая на избу, возникает перед нами. Приглядевшись, видим какое-то хаотическое нагромождение бревен. Наверное, снаряд или бомба попали в нее и разворотили строение. По пути встретили какого-то военного, он привел нас в свое хозяйство.

Впереди неожиданно скрипнула дверь, и наш провожатый баритоном пригласил:

– Проходите сюда, ребята! Сейчас лампу засветим.

Он нагнулся и прижег в печурке лучинку, пламя от которой осветило его суровое мокрое лицо с усами, полевые погоны с красными лычками младшего сержанта.

– Ну вот так-то. Располагайтесь пока тут, поближе к печке. Раненых привезут еще не скоро...

Я забрался к Володе Изгейму на верхние нары. Он уже спал, сладко похрапывая. Не успел и я прислонить голову к доскам нар, как мгновенно уснул, и приснился мне такой солнечный сон...

Ласковое, голубое-голубое, в легкой утренней дымке Черное море плещется у наших ног. Напротив причудливые, сказочные и манящие Ай-Даллары выступают из моря. Нам всегда так хочется добраться до них. Но вожатые не разрешают... Вот вдали показались крейсер и два эсминца – это черноморские моряки приехали к нам в гости. В небольшом палаточном городке, у подножья горы Аю-Даг, большой праздник. В пионерлагере "Артек" сегодня юбилей. На наш пионерский костер приехала Надежда Константиновна Крупская.

Мы идем с гостями на лагерную детскую техническую станцию. Показываем им модели, сделанные нами и нашими предшественниками. Они красивы и очень похожи на заправдашние крейсера и линкоры. Вот авиамодели не очень похожи на настоящие самолеты, но зато некоторые летают очень хорошо. И Надежда Константиновна ходит с нами. Ей все у нас нравится. Немного заикаясь от волнения, она говорит, что у наших отцов в детстве не было ни пионерской организации, ни лагерей и никаких детских технических станций. А вот у вас сейчас есть все, о чем мечтали революционеры, за что сложили головы лучшие из лучших, завоевывая Советскую власть!

Вспыхнул костер, и началась военная игра. Где-то в лесу, на склоне Аю-Дага, был спрятан вымпел. Надо было найти его и принести в лагерь. Какой отряд отыщет его?.. И вот мы втроем лезем по склону горы. Все выше, выше, выше... Вот уже и лес кончился. Кругом нас скалы, поросшие лишайником. Но где же вымпел? До боли в глазах всматриваемся в каждый выступ, в каждый кустик... Но что это там вверху на склоне ярко рдеет на солнце? Вымпел! Он висит на деревце, растущем на верхушке небольшого утеса. Мы карабкаемся вверх, обдирая коленки и руки. И вот мы уже у подножья утеса. Но как забраться на него? Как мы ни пытаемся, ничего не получается. Обидно. Ведь могут ребята из других отрядов тоже увидеть его, прийти и достать. Тем более, что они старше нас. Что делать? Надо залезть друг другу на плечи и тогда мы достанем вымпел. Я полез товарищу на спину, а по мне уже карабкается третий. Чтобы не свалиться, мы держимся за выступы скалы. Верхний тянется изо всех сил, приподнимается на носки и с радостным криком "ура" скатывается по нашим спинам. Мы достали вымпел! Бежим быстро-быстро вниз, почти не разбирая дороги. Повеяло мокркой прохладой, йодистым запахом водорослей...

Открываю глаза и ничего не могу понять. В темноте горят светильники. Много светильников. В полумраке проплывают какие-то серые тени. А подо мной стоит, младший сержант и, запрокинув голову, виновато улыбается:

– Слава богу, еле добудился. Пора, милок, больно уж много их, раненых, класть некуда...

Я огляделся и к ужасу своему понял, что вокруг меня лежали раненые. Десятки раненых! Резкий запах йода и эфира ударил в нос. Я окончательно пришел в себя, спать больше не хотелось. Один за другим мы вновь (в который уже раз) вышли на улицу, чтобы продолжить свой путь на перекладных.

...Машина резво катила по дороге, подпрыгивая на ухабах. Минут через сорок шофер затормозил и, высунувшись из кабины, крикнул:

– Летчики, приехали!

Мы, молодые летчики, стояли в кузове остановившегося грузовика и с недоумением озирались вокруг. Где же аэродром? Ведь кругом лес! Только полоса, расчищенная от леса, уходила узкой просекой вправо. Были видны замаскированные елками штурмовики Ил-2. Значит, все правильно, это и есть аэродром. Но как же тут летать?

Мы, недавно окончившие летные школы, привыкли к тому, что аэродром – это огромное ровное поле, где можно разбивать старт в любом направлении, откуда бы ни дул ветер. А тут? Здесь можно взлетать только в двух направлениях. Да и риск немалый: чуть уклонился на взлете – стеной стоит лес...

– Ну, все разгрузились? – нетерпеливо крикнул шофер.

Ребята брали свои вещички и прыгали из кузова, впервые "приземляясь" на свой аэродром. Неожиданно мы увидели, что к машине идет группа летчиков в зимних комбинезонах, унтах, шлемофонах, с пистолетами на боку и планшетками через плечо. Вот они, настоящие летчики-фронтовики! Как-то они нас встретят? Хотелось, чтобы они не разочаровались. Вдруг один из летчиков показался мне очень знакомым. Он тоже посмотрел на меня, и лицо его расплылось в улыбке.

Я не верил своим глазам. Среди "старичков" стоял мой однокашник, друг по Пермской авиашколе, балагур и весельчак Володька Сухачев. Я кубарем свалился с машины и оказался в объятиях друга.

Как мы были рады нашей встрече! Еще в авиашколе нас связывало много общего. Мы оба были москвичами и даже жили в Москве недалеко друг от друга: он – у заставы Ильича, а я – в районе Новых домов по шоссе Энтузиастов. Мы оба любили петь и оба были влюблены в авиацию.

Отошли в сторонку, радостные, возбужденные. Первым делом, конечно, вспомнили о родной авиашколе, друзьях-товарищах, инструкторах, преподавателях...

Наша авиашкола выпускала летчиков-бомбардировщиков, и летали курсанты на СБ. Сначала мы закончили программу на Р-5 и УТ-2, а потом, изучив и сдав все предметы по СБ, приступили к полетам на них. Уже все наше классное отделение вылетело на СБ самостоятельно, начали ходить в пилотажную зону. Было это осенью 1942 года. Еще месяц-полтора, и мы бы, получив звания сержантов, разъехались по частям. Но вдруг полеты прекратили. И вот по школе пошли блуждать слухи: нашу авиашколу переводят на подготовку летчиков-штурмовиков. Значит, теперь курсанты будут учиться летать на знаменитых "илах". К той поре "илы" уже успели завоевать себе громкую славу. Гитлеровцы, испытав на своей шкуре боевую мощь этого бронированного самолета, окрестили его "черной смертью".

Но как же учиться, когда в школе нет ни одного "ила"? Вся школа бурлила. То там, то тут возникали споры, пересуды, предположения, слухи. Но все сходилось на одном, что быть летчиком-штурмовиком и почетно, и ответственно. Ведь на "иле" все в твоих руках: и самолет, и мотор, и бомбы, и пушки, и пулеметы – буквально все. Если и заблудился, то тоже сам виноват. Да и потом СБ – устаревший самолет, горит, как свеча. А "ил" – современный, бронированный. В общем, все курсанты были рады предстоящим переменам. Ну, а мы? Мы уже ходили в выпускниках, и вдруг опять задержка. Но на сколько? Мы даже не знали, радоваться нам или огорчаться.

Но вот пришел приказ: выпускников первыми посадить за парту для изучения новой матчасти. А значит, и теории полета, штурманской подготовки. И тут уж никуда не денешься. Огорчайся или радуйся, а приказ есть приказ.

Выпускников было два классных отделения. Вот нам и объявили, что первыми к полетам приступят те, чье классное отделение лучше сдаст экзамен по теории. Началось соревнование. Подгонять нас не надо было. Целыми днями мы просиживали в классах, изучая различные предметы.

Как-то февральской ночью 1943 года нас подняли по тревоге и, ничего не объяснив, бегом направили на ближнюю станцию, что была от школы километрах в трех. На улице темень, мороз, вьюга. Прибегаем на станцию и видим: на железнодорожных платформах стоят разобранные "илы" – двенадцать машин. Нам нужно было снять их с платформ и притащить в школу. Никаких подъемников, никакой механизации. Все на себе. Разгрузку мы производили под руководством железнодорожников и наших инженеров. Потом покатили "илы" по занесенной метелью дороге к школе. Когда начало светать, все машины стояли на пришкольном аэродроме.

Незаметно подошла весна. Сдали экзамены по материальной части, аэродинамике. Приступили к полетам. Из нашего классного отделения для выполнения вывозной программы взяли всего несколько человек. Мне опять не повезло: не попал в их число, хотя все экзамены сдал па пять.

Как бы там ни было, а полеты начались. Счастливчики рано утром уезжали на полевой аэродром, километров за двадцать, а мы занимались опять строевой и дежурили в нарядах. Каждый вечер, когда они возвращались в казарму, я просил своего инструктора взять меня на полеты. Наконец он согласился, но сказал, что это совсем не значит, что я буду летать, а просто кому-то надо быть в стартовом наряде.

Я был рад и этому. Посмотрю, как летают на "илах" мои более счастливые товарищи. Так и ездил в стартовый наряд несколько дней.

Больше всего мне нравилось стоять финишером у "Т". Тут все хорошо видно. Как заходят на посадку, выравнивают машину у земли, выдерживают. Кто не дотягивает, а кто промазывает. Кто "козлит", а кто плавно приземляется у "Т" на три точки. Здесь я впервые услышал летную поговорку: "Сто посадок увидишь, сто первая – твоя". Быть финишером интересно, но не так просто. Надо все время быть начеку, и в случае, если посадочная полоса занята, красным флажком или ракетой прогнать садящийся самолет на второй круг. А то может произойти авария. Самолеты идут по кругу один за другим, как на конвейере.

Встречаясь на аэродроме с нашим инструктором, я каждый раз приставал к нему, чтобы он взял меня летать. И, наверное, так осточертел ему, что однажды... Впрочем, все по порядку.

...Сижу я на лавочке в стартовом квадрате. Инструктор высадил очередного курсанта, зарулил на стоянку, махнул мне рукой. Подбегаю и не верю ушам своим:

– Ладыгин! Ты вот все просился летать. Иди, садись. Сейчас посмотрим, чего ты стоишь.

Я схватил парашют и трясущимися руками стал застегивать тугие карабины. А они, как нарочно, не поддаются. Ну, думаю, пропал! Кое-как справившись с парашютом, я подошел к самолету и, козырнув, попросил разрешения садиться в кабину. Инструктор сверху посмотрел на меня, спросил:

– Ты что, Ладыгин, без шлемофона уже решил летать?

И только тут я вспомнил, что у меня на голове пилотка. Взял шлемофон у курсанта и мигом залез в кабину.

Вот она, настоящая кабина с многими десятками приборов, тумблеров, лампочек, кнопок, рычагов на настоящем живом самолете. Это тебе не в классе. Там можно сделать что-нибудь не так, и ничего не произойдет. А тут не так делать ничего нельзя. В воздухе – не на земле: там ошибки очень дорого обходятся...

Огляделся я в кабине и начал работать. Чувствую, что инструктор сзади придирчиво следит за всеми моими действиями. Я все делаю, как сказано в наставлении, а сам думаю: "Как бы чего не забыть!" Наконец, кажется, сделал все, доложил инструктору о готовности к полету. Тот командует:

– Слышу хорошо,– раздалось у меня в наушниках. – Запускай мотор!

Подготовил я мотор к запуску и хотел было открыть баллон со сжатым воздухом, да вспомнил – надо же подать команду: "От винта!" – крикнул что было мочи. Смотрю, у плоскости появился механик, осмотрелся и ответил мне спокойно: "Есть, от винта!" Тут дал я воздух и нажал на вибраторы.

Под моими пальцами затрепетал, а потом и ожил мотор, а вместе с ним и весь самолет. От консолей крыльев до хвоста по самолету пробежала дрожь, словно он рвался в полет.

Затормозив колеса и взяв руль высоты на себя, я дал полный газ. Мотор мощно взревел. Мигом оглядел все приборы. Все было в порядке, и на слух мотор работал ровно и четко. Услышал в наушниках голос инструктора:

– Выруливай на старт.

Подав сигнал, чтобы механик убрал колодки, я осмотрелся и дал газ. Самолет плавно покатился. Благополучно вырулив на взлетную полосу, развернул самолет в направлении взлета и затормозил недалеко от стартера. Тот взмахнул белым флажком, разрешая взлет. Я закрыл фонарь, и опять в наушниках раздался голос инструктора:

– Ну, теперь смотри, показываю. Держись легонько за управление и не мешай.

Я расслабил руки и ноги, не снимая их с рычагов управления самолетом. Инструктор, двинув вперед сектор газа, прожег свечи и, почти не сбавляя газа, отпустил тормоза. Самолет качнулся и, быстро набирая скорость, побежал. Вот он поднял хвост, и капот пошел по горизонту. Все быстрей и быстрей убегает земля под плоскости самолета. Ручка еле заметно подалась назад, и самолет оторвался от земли...

На душе было светло и радостно. Пусть пока что не сам веду самолет, но пройдет всего несколько дней, и я подниму его в воздух. Хотелось всем своим существом ощутить поведение машины в полете. Мы стремительно набирали высоту...

Когда самолет закончил пробег, инструктор спросил: "Понятно?" Я обернулся и кивнул головой. Он сидел строгий и спокойный.

– Показываю еще раз, следи внимательно, – сказал он. Когда мы закончили второй полет по кругу, инструктор неожиданно предложил:

– Если все понятно, давай все сделай сам, а я буду помогать.

Так мы сделали с ним семь полетов подряд.

– На сегодня хватит. Заруливай на стоянку, – сказал он и улыбнулся. – Если завтра будешь так же летать, выпущу самостоятельно.

Назавтра я официально ехал со счастливчиками, с группой летающих курсантов на полеты. Сделав со мной два полета, инструктор отдал меня на проверку командиру звена. Тот, слетав со мной, доложил комэску. Наконец командир эскадрильи, сделав со мной один полет, разрешил выпустить меня самостоятельно.

Так после одиннадцати вывозных я впервые сам поднял Ил-2 в небо. Как же был счастлив! Счастлив не только потому, что вылетел самостоятельно, а больше от того, что оправдал надежды инструктора. Ведь столько упрашивал. А теперь он радовался вместе со мной.

Еще через два дня я закончил программу полетов по кругу, мы полетели в зону. На пятый день полетов инструктор сказал: "Бери четверку и иди в зону сам. Сделаешь четыре мелких, четыре глубоких виража, четыре боевых разворота, скольжение влево, вправо. Высота пилотирования – тысяча двести. Следи за центром зоны, будет сносить – ветер сильный"...

В зоне сделал все мелкие виражи и один глубокий, левый. Все получилось нормально: и шарик в центре, и скорость в порядке. Посмотрел вниз – отнесло меня ветром от центра зоны. А день солнечный, хороший, настроение, как у счастливого влюбленного. Взяв поправочку на ветер, вернулся в зону и начал выполнять второй глубокий вираж. Дал газ и заложил самолет в вираж под углом семьдесят градусов. Капот держу по горизонту уже педалями, а ручку тяну на себя. Развернулся уже градусов на двести. И вдруг мгновенно исчез гул мотора. Ни хлопков, ни выстрелов, ни тряски. Просто вот сейчас мощно рокотал и... ничего нет. Тишина. Выяснять некогда. Одно мгновение, и самолет с такого виража сорвется в штопор. Один виток – 750 метров. На второй уже не хватит высоты. Резко даю ручку вперед и вправо, одновременно даю правую ногу. Самолет послушно выходит из виража в крутое планирование. Смотрю на приборы, контролирующие работу мотора. Все стрелки, за исключением температуры воды, на нуле! Значит, мотор полностью вышел из строя. С каждой секундой стремительно тает драгоценная высота. Что делать?

Самолет бронированный, тяжелый, планирует по очень крутой траектории. Стараюсь не суетиться. Устанавливаю наивыгоднейшую скорость планирования – 220 километров в час (вот когда пригодилась теория!), подкручиваю триммер руля высоты, снимающий нагрузку с ручки управления. Осматриваюсь: где аэродром? Чтобы попасть на него, надо развернуться еще градусов на сто. Хватит ли высоты допланировать до посадочной полосы? Если не хватит – сажусь на фюзеляж вне аэродрома. Все. Решение принято.

Самолет, быстро снижаясь, идет к аэродрому. Еще раз даю сектор наддува туда-сюда, но мотор не проявляет никаких признаков жизни. Вот уже 300... 200 метров высоты, 150... 100. Теперь ясно вижу, что высоты хватило. Надо быстро выпустить шасси и щитки. Даю рукоятки от себя. Высота – 40 метров. Чувствую два толчка – это выпустились шасси. Самолет "вспухает" – выпускаются щитки. Даю ручку от себя: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы самолет потерял скорость. Еще высоты метров двадцать. Опускаю капот вниз и вижу: на посадочной стоит самолет. Откуда он взялся? Его же не было!

Как оказалось потом, это сел Володя Сухачев с вышедшим из строя мотором, буквально за несколько секунд до меня.

На второй круг – не на чем! Чуть отворачиваю правее, и уже пора выравнивать. Высота пять метров. Даю маленький обратный крен и так выдерживаю самолет, выбирая триммер на посадку. Вот уже меньше одного метра. Убираю крен. И вот – земля! Самолет бежит по аэродрому!