Текст книги "Истребители танков"
Автор книги: Владимир Зюськин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
В начале августа пожелтели поля от созревших хлебов. Выспели фрукты в уцелевших садах. Настоящая уборочная страда закипела по всему переднему краю. Пехотинцы, танкисты, минометчики, артиллеристы – все убирали хлеб. Хоть и не своими руками сеян, а наш – советский. Косили спелое жито вручную.
Увлекутся косари, забудут об осторожности, унесясь памятью в мирные трудовые дни. Напряженно зазвенят косы в истосковавшихся руках – и летят на звон пули, мины, снаряды, возвращая солдат в военную круговерть.
Не прекращались работы и на позициях. «Убежденные, что придется нам здесь зимовать, мы обшили стены и потолки блиндажей досками, – вспоминает Нежурин, – вставили окно, навесили двери. Стол газетой застелили и букет цветов поставили. Смотришь – не налюбуешься.
Всем хорош блиндаж. Вчера порядочный «поросенок» шлепнулся рядом, а потолок не дрогнул. Но когда пришло известие, что снимаемся, уныния не было. Наоборот, весть о том, что едем воевать, подействовала, как вино. Засиделись бойцы, потому и ликовали всю ночь накануне похода. Кругом – песни, шутки, громкий и веселый разговор.
Через сутки мы были на месте назначения. Остановились северо-западнее города Яссы. Стояли знойные дни и душные ночи. На поле и в балке, где расположилась наша батарея, днем и ночью не прекращался шум: то соседи вели пристрелку площадей, то лязгали лопаты, то скрежетали танки, выезжавшие на исходный рубеж, то гудели в небе бомбардировщики.
Вот уже готовы огневые позиции, замерли в них под маскировочной сеткой орудия, окопаны боеприпасы, вырыты щели. Позиции противника просматриваются из наблюдательных пунктов через стереотрубы. За линиями артиллерии притаились танки. Стоят наготове «катюши» – им открывать артподготовку.
До начала знаменитого Яссо-Кишиневского наступления остались считанные минуты. Орудия уже заряжены, и заряжающие держат наготове второй снаряд. По правому склону балки противник изладил небольшой артналет. Шалишь? Сейчас угомоним!
Секундная стрелка пошла на последний круг. Поднятые над головой руки наших командиров упали вниз. От «катюш» отделились огненные стрелы. Вокруг загремело, загрохотало, засвистело. Звучат шифрованные команды: «Лев!», «Тигр!», «Слон!», «Волк!». Местность, занятая противником, застлана черным дымом.
Огневой вал переносится все дальше и дальше. Проходит час. В небе появляются «Илы», прозванные немцами «черной смертью». Двинулись танки, самоходки, бронетранспортеры с десантниками. Ведут пленного румына. Еще пятерых, семерых, целую роту. И пошли пленные нескончаемой вереницей. «Ну, как, – спрашиваем их, – жарко?» А они обхватывают головы руками и качают их. «Хуже ада!» – ответил один румын. «То-то! Знайте, – говорят ребята. – А что же немцы не сдаются?» – «Они еще вчера удрали!» – отвечают.
После двух часов жаркой работы затихла артподготовка. Артиллеристы снимаются с позиций. Пехота уже давно ушла вперед, не встречая на пути сопротивления».
Из дневника Иванова
Нравы, обычаи25 июля 44 г. Якушин прочел лекцию «Ленин и Сталин – вожди и организаторы большевистской партии». Читал без бумажки. Наизусть назвал даты проведения всех съездов партии.
27 июля. Это первый день в истории Великой Отечественной войны, когда в честь освобожденных городов пять салютов расцветили небо Москвы.
Ночами читаем поочередно вслух, но чаще – Якушин. Прочли о Наполеоне, Талейране, светлейшем князе Потемкине Таврическом, Екатерине Великой, генералиссимусе Суворове, историю XIV века, сибирские рассказы Мамина-Сибиряка. И конечно же – книги фронтовых писателей.
14 августа. Выдвинулись вперед, к городу Яссы.
17, 18 августа. Пришли силы неисчислимые. Идут и идут день и ночь танки, орудия, воины. То-то будет перец румыну!
19 августа. Произвели разведку боем. Захвачены 30 пленных. Румынские войска не хотят воевать. Будут сдаваться в плен.
20 августа. Осколком снаряда в правый висок убит мой лучший друг гвардии старший лейтенант Михаил Гаврилович Якушин. Рано утром, еще до открытия сплошного огня, он, Чеклецов и связной переходили от одного орудия к другому, проверяя готовность солдат к бою. Враги огрызались, изредка постреливая. Внезапно Миша упал.
Горе охватило всех, кто знал этого человека! Плач навзрыд не облегчил мою душу. Как он верил, что будет жить несмотря ни на что. И вот теперь лежит рослый, русый… Сколько раз ходил он в штыковую атаку под Сталинградом, прикладом винтовки выбивал оружие у немцев на правом берегу Днепра и был невредим! А тут от маленького осколка погиб великан, богатырь русский…
Многие из работников политотдела, прощаясь с ним, не могли сдержать слез, говорили сердечные слова, клялись отомстить врагу. Комбриг Сапожников долго стоял над телом Якушина. Он сказал: «Михаил Гаврилович был честным, правдивым, непосредственным. Как жаль, что мы не уберегли этого большого ребенка, настоящего советского человека, истинного коммуниста, учителя. До конца дней своих он был горячим патриотом Родины и погиб на посту, вдохновляя артиллеристов на самоотверженную борьбу с врагом. Его светлый образ навсегда сохранится в наших сердцах».
Комбриг низко склонился над гробом, вытер слезу и вышел. Когда мы пошли его проводить, распорядился: «Запомните могилу, сообщите семье…»
Заянчковский плакал и рыдал. Всегда веселый, жизнерадостный, зачинала, заводила, сегодня выглядел осунувшимся, постаревшим. Он встал на колени перед телом Якушина, гладил ему волосы, выбирал бинтом вытекающую из виска кровь и причитал: «Что наделали… Кого вы, изверги, отняли у нас! Ведь это наша совесть. У него все на лице было написано… Кого мы лишились! Миша! Миша! Что с тобой сделали! Да как же это? Да что же это такое? А ведь утром сказал: «Мы ненадолго, а ушел навсегда… Мы ненадолго!..»
Суслопаров, Силин и Колесников с трудом увели Заянчковского от тела Якушина.
21 августа. Тело М. Г. Якушина обмыли, одели и отвезли за реку Прут – на территорию СССР. Похоронили на кладбище в городе Бельцы.
С женой и дочерью погибшего товарища мы переписывались до 1949 года.
Началось стремительное наступление. Бригада двигалась по незнакомой румынской земле. Дорога то спускалась в лощину, то круто поднималась вверх, и тогда бойцам приходилось идти за машинами, держа наготове деревянные чурки, чтобы в критический момент успеть подложить их под колеса.
Навстречу попадались пленные румыны. Они шли одиночками и группами, уже без конвоя, держа белый флажок, и, взмахивая руками, что-то кричали в знак приветствия. «Проезжаем мимо пяти хаток, стоящих на отшибе вдоль дороги, – вспоминает Нежурин. – Они крыты дранкой, труб нет. Оказывается, за вывод дымохода на верх крыши накладывался непосильный для бедняка налог. А потому дым выводился на чердак. Залезли мы как-то на один из чердаков и вымазались сажей, как черти. Чудно нам это казалось.
Еще удивляло поначалу, что крестьяне часто просили у нас табаку. Вроде, живут в деревне – почему же не сеют табак? Потом узнали, что и на него существует большой налог.
Вот стоит с мотыгой крестьянин и смотрит на нас вопросительным взглядом. Словно спрашивает: с чем вы пришли на нашу землю, что несете нам? На нем залатанная одежда из самотканого полотна. На голове шляпа. Одет в рубаху навыпуск. Поверх – жилет из невыделанной овчины. Штаны в обтяжку, на ногах меховые чувяки, стянутые шнурочками.
Живет этот крестьянин в горах. Кроме овец, ничего не видит. И наверно, не знает даже, что рядом с его угнетенным народом живет народ, который сверг власть капитала и стал свободным».
После Ясско-Кишиневского разгрома враг бежал, но смерть сеял по-прежнему. Батарею, в составе которой воевал Нежурин, бомбила группа немецких самолетов. «Неожиданно раздалась громкая команда: «Ложись!» Над нашими головами завыли бомбы, – вспоминает он. – Все сильней и сильней, все ближе их душераздирающий вой. Где-то рядом раздался взрыв, второй, третий…
Когда опасность миновала, к нам подвезли орудие и убитых бойцов первого расчета. С запекшейся кровью на груди и устах лежал кубанец Фитисов. Он был не молод, но жизнерадостен, смел и не раз приходил на помощь товарищам в трудную минуту. Еще вчера пел вместе с нами, а сейчас его нет…
Тяжело ранены наводчик младший сержант Ситников и заряжающий Лабутин – всего прошило осколками. Он тихо стонет и прощается с нами. Просит передать матери, что свой долг солдата выполнил честно.
Напрасно мы утешали Лабутина, говоря, что поправится. Он умер вечером. Мы ехали уже без песен, с ненавистью провожая глазами пленных румын.
Не могли мы знать тогда, что вскоре Румыния повернет свои войска против фашистов и будет громить их заодно с нами. Население воспримет это с радостью. Стар и млад выйдут на улицу, чтобы приветствовать нас. Они будут протягивать хлеб, сыр, молоко, фрукты. Девушки забросают нас цветами. Румыны, прозрев, увидят в нас освободителей. Если б всегда и везде народы так встречали друг друга! Ведь люди всех национальностей едины в своем стремлении к счастью, которое невозможно без мира, без взаимного признания и уважения».
Не важно, какой ты нации, важно, какая у тебя душа, – так оценивает людей Василий Савельевич. Нередко вспоминает Нежурин Дибирова, который, заваривая чай, словно совершал священный обряд. На добродушные подначки он не обижался и в ответ протягивал кружку с таким ароматным напитком, какой сумеет приготовить далеко не каждый.
Не забудется и казах Такиров, который брился часто и подолгу, срезая густую растительность с лица и шеи. Сказал ему как-то Василий: «Ох и зарастаешь! Я старше на год, а еще ни разу не брился».
– Капкас, Средний Азия – борода быстро растет, товарыш Нежурин. Давай тоже побрею. Ты мохом оброс. Нэкрасиво так, честный слово, нэкрасиво!
Уговорил. С тех пор Нежурин начал бриться регулярно.
Хорошие, дружные были эти ребята – Дибиров и Такиров. Да не пришлось им дожить до дня Победы. Погибли оба в Чехословакии – от одного снаряда, угодившего в их окоп.
Из дневника ИвановаБои под хутором Дея29 августа 44 г. Движемся на Плоешти из г. Рымницкий. Вчера ели свинину с луком и огурцом. На десерт – сливы, яблоки, арбузы, дыни, виноград, абрикосы. Какой-то человек подошел и пригласил на обед. «Где вы возьмете столько пищи? – засомневались мы. – Нас много». А он гордо заявил: «Я владелец ресторана, так что не извольте беспокоиться. Только вот вино из двух подвалов солдаты выкачали»…
Первый раз в жизни видели живого буржуя. Он приехал из Черновиц, захватив с собой русских официанток. Было на обеде и вино. Оказалось, что у него еще два подвала – они остались не тронутыми. Жаловался, сволочь, на убытки, а сам всю жизнь пьет, как вино, кровь ближних.
Так нам довелось на территории Румынии пообедать в ресторане русского собственника. А до этого многие из нас не верили, что действительно за границей владельцами предприятий являются отдельные люди.
1 сентября. Мимо нас провели полторы тысячи пленных. Среди них примерно треть – власовцы. Многие плакали от радости, что попали в плен к русским: как бы ни решилась судьба, а привезут на Родину.
В Плоешти горят нефтяные скважины, вышки, цистерны. Союзники специально разбомбили нефтяные запасы, чтобы не достались нам. Ну и «помощнички»!
2 сентября. Отмечали день рождения М. М. Зайцевой – новой машинистки политотдела бригады. Танцевали, пели, играли в третий лишний. Мне захотелось почитать стихи. Декламировали из Пушкина, Есенина, Маяковского, а также из Некрасова.
Вечером следующего дня майор Суслопаров устроил мне разнос по поводу строк: «Назови мне такую обитель, я такого угла не видал, где бы сеятель твой и хранитель, где бы русский мужик не стонал». Дескать, прочитав эти строки, я выступил против Советов, против партии.
Я сказал, что, если бы он был наркомом просвещения, то наверняка выбросил бы из школьной программы стихи великого певца народного горя. Суслопаров еще больше рассвирепел и стал кричать, что такие стихи читать нельзя, тем более рядовым, что он доложит начальству. А я сказал, что в штабе артиллерии 40-й армии полковник Никифоров сам задавал офицерам вопросы по литературе, искусству и восхищался тем, что я первый отгадывал, отвечая ему стихами.
– Не знаю никакого твоего полковника, но чтоб этого больше не было! – закончил он.
Я ответил стихами:
«Да здравствует солнце, да скроется тьма!»
– Хватит! Прекратите, товарищ Иванов! – приказал Суслопаров и вышел, хлопнув дверью.
7 сентября. Едем через Карпаты. На поворотах, на подъемах – плакаты: «Здесь проходил Суворов», «Нет такого пути, которым не прошел бы русский солдат», «Где олень пройдет, там и русский солдат пройдет!».
Приятно читать такие слова, сказанные великими предками. Еще приятнее сознавать себя частицей великого народа, частицей непобедимой армии.
Едем по реке Олтул – единственный проход через Карпатские горы. Купались. Силин сделал снимок.
Ночью троих убило. В их числе – шофер Максимов, который за сутки до этого рассказывал нам об особенностях боевых действий в горах, о неожиданных нападениях немцев, оставленных для нанесения нам удара в спину. Уходя, он так прощался, словно знал, что уходит навсегда.
Все выше и выше в горы поднималась бригада.
Из воспоминаний В. Нежурина:
«Перед глазами проплывали долины, уступы. По-вечернему сгустился воздух. Стало прохладно. Зажглись фары. Чувствуется сырость. Да это же мы едем в облаках!
Дорога сузилась. Шоферы – молодцы: ведут машины осторожно, но уверенно. Прямо над нами – каменная стена. Чтоб увидеть, где она кончается, надо задрать голову. В метре от дороги – крутой обрыв. На дне его лес. Слышно, как где-то внизу шумит вода.
Это и есть перевал.
Ночевали в городе, а наутро, выехав из него, замерли от красоты. Горы стояли во всем величии. На дальних снежных вершинах играла радуга. Неописуемые цвета.
Ребята подарили мне пачку разноцветных карандашей. В свободное время я залез на кручу, откуда был виден город, и зарисовал его в окружении гор. С тех пор постоянно рисовал живописные места, встречающиеся на пути».
Перевал позади. Наши войска идут по Румынии очистительной волной. Стремительно ее движение. В одном из боевых донесений говорится, что за одиннадцать дней 1844-й и 1848-й артполки прошли с боями Плоешти, Пастырнак, Марчешти, Магашани, Дудулешти, Рымникул, Вылча – всего четыреста пятьдесят километров.
В начале октября истребители танков заняли оборону неподалеку от города Турда, в районе хутора Дея. Вспоминая эти события, командир 1844-го полка майор Кавтаськин, особо отмечает мужество и стойкость бойцов второй батареи, принявшей на себя основной натиск многочисленного противника:
«Только за четыре дня боев батарея капитана Котельного отразила двенадцать вражеских контратак, уничтожив двести пятьдесят солдат и четырех офицеров, семнадцать пулеметных точек, два наблюдательных пункта, одну минометную и одну артиллерийскую батареи. В боях отличились капитан Котельный, наводчик Караваев, командиры орудия младший сержант Медведев, младший сержант Канин, наводчик сержант Чекан».
Более подробно рассказывает об этих боях их непосредственный участник, командир огневого взвода второй батареи 1844-го полка Л. С. Фазлутдинов.
Из дневника Иванова«Враг подтянул сюда крупные силы. Очень уж не хотелось ему отдавать Турду и следующий на нашем пути большой город Клуж – узел железной, шоссейных дорог и водного пути. Немцы открыли ураганный огонь из орудий, минометов, крупнокалиберных пулеметов. Пошли в наступление.
Я в это время находился в расположении первого расчета своего взвода. Именно здесь ожидали мы с командиром орудия Медведевым основной удар врага. Так оно и вышло.
Натиск был силен. Наша пехота начала отходить. Мы оказались без поддержки. Уже после первой атаки врага в расчете появились раненые. В течение дня немцы атаковали несколько раз, но натыкались на огневой вал нашей батареи.
В перерыве между боями командир орудия Кении прислал связного: кончаются снаряды. А у нас – то же самое. Половина боеприпасов – всегда бронебойные болванки. В том бою танки на нашем участке не появлялись.
Стреляли осколочными по автоматчикам. Вот и израсходовали к концу дня все снаряды. Отстреливались личным оружием. Пошли в ход и гранаты. С большим трудом удержали в первый день свои позиции.
Ночью атак не было. Минные налеты не помешали подвести боеприпасы, убрать убитых, отправить в тыл раненых. Что еще сделали, так это оборудовали новые основные и запасные огневые позиции.
Наутро противник обрушил на нас орудийно-минометный огонь и снова бросил в атаку пехоту. Мы, подпустив ее поближе, открыли ураганный огонь. Так происходило несколько раз.
Вечером второго дня, когда боеприпасы снова были на исходе, фашисты предприняли самую сильную атаку и заняли окраину хутора. Мой взвод – под непрерывным обстрелом. Постоянно рвется связь с комбатом – связисты не успевают восстанавливать.
В разгар боя снова появился связной: Кении просит, чтоб я пришел к нему. Под разрывом снарядов и мин бегу ко второму орудию. Жуткая картина! Кругом воронки и убитые. Стонут раненые. Те, кто остались в строю, ведут непрерывный бой.
Наводчик Михаил Чекан говорит мне: «Слева, за теми кустами, шла сильная стрельба из пушек. А теперь тихо. Как бы немцы не зашли к нам в тыл!»
Ребята правы. Появился связной от комбата: занять круговую оборону, так как батарея слева разбита.
Пока я разбирался со вторым орудием, замолчало первое. Бросился обратно. Мать честная! Здесь картина еще страшней. Вражеский снаряд, разорвавшийся прямо перед орудием, скосил несколько человек. Пушку заклинило. Из расчета Медведева остались только трое. Обращаюсь к ним, а они не реагируют: оглохли от контузии.
Все вместе кое-как исправили орудие. Стал я и за наводчика, и за командира. Стрелял до тех пор, пока не выбили немцев из хутора.
Враг пытался наступать и в последующие дни, но наши части выстояли. А Кении, Чекан, Медведев, Караваев проявили исключительную храбрость и умение драться с врагом меньшим числом».
15 сентября 44 г. Получил письма от матери из Пржевальска, от брата Феофана Дмитриевича (он в Латвии, три раза награжден) и от одноклассника Аверьяна Юрчаева, который уже отвоевался. Пишет о посещении нашей школы в селе Тогузтемир Оренбургской области. Зажицкий, Ростовских, Вершинин убиты в боях за советскую Родину. Это наши семиклассники. Совсем еще пацаны. Не любили, не целовались. Им бы еще учиться в десятом, да там не было десятилетки…
В Турде идут ожесточенные бои. Город – на горе, труднодоступен. В огромных трубах фабрик сделаны амбразуры. Там сидят снайперы и охотятся непрерывно. Мы несем обидные потери.
17 сентября. Были на наблюдательном пункте 1844-го полка. Видели, как ударила «катюша». Вся гора была объята пламенем, окуталась дымом. Досталось мадьярам на орехи.
19 сентября. Ковригин, Галкин тяжело ранены, а Герой Советского Союза М. И. Перевозный убит. Вот она судьба! Не знаешь, где и когда упадешь. Смерть не щадит никого. Замечательные люди выбиты из строя. А Перевозный… Вечная ему слава. Героем был, Героем погиб.
20 сентября. Сегодня день рождения подполковника А. С. Заянчковского.
На обед приглашены Сапожников, Никитин, Грабар и все работники политотдела. Женщин было мало. Заянчковский сказал, что полковник Сапожников – человек строгих нравов. И потом, когда один из офицеров появился с молоденькой медсестрой, комбриг спросил: «Что, действительно он живет с ней как с женой?» И возмутился: «Ведь она ему в дочки годится! Безобразие! Постыдились бы солдат! Какой пример им подаем! Вы воюйте, а мы тут с вашими дочками…!
Тостов было много. Все желали Заянчковскому здоровья. Пили за разгром врага и окончание войны, за дружбу, за фронтовое братство.
Комбриг любил песни, да такие, чтоб все пели. Затянули: «Из-за острова на стрежень». Потом – про ямщика, «Хазбулат удалой», «Бродяга», «Степь да степь кругом»… Пели фронтовые, украинские, цыганские, грустные и веселые, маршевые и лирические песни.
Потом играли. Для игр были поставлены специальные столики. Шахматы, шашки, домино, карты. Но Сапожников предпочел в городки. И вот тут сражались два богатыря – комбриг и замполит. Игра была шумной, азартной.
24 сентября. Заянчковский стал чаще брать меня с собой: и в тыл, и на передовую. Ездили на окраину города Турда. Попали под обстрел. Немцы и венгры палили ожесточенно из пушек, танков, минометов. А тут еще снайперские пули – из фабричных труб.
Перебежками и ходами сообщения нам удалось преодолеть обстреливаемый участок. Прячась за стены домов, подошли к улице, пристрелянной снайперами. Нельзя ли обойти? Связной ответил: нет, в других местах еще хуже. Надо проходить быстро и по одному.
Я приготовился. Побежал. Пули взвизгнули рядом. Затем – Заянчковский и связной. Обошлось благополучно. Какая-то игра: попадут или не попадут, убьют или нет. Это было поистине испытание нервов.
Когда мы пришли на наблюдательный пункт 1844-го полка, я заметил: офицер отозвал связного и что-то выговаривал. Другой офицер сказал: «Товарищ подполковник, вы напрасно рисковали. На этой дорожке ежедневно теряем по два-три человека. Сидит где-то, нас видит, а мы его – нет».
Но не зря мы рисковали: начальник политотдела вручил партбилеты вновь принятым. Побеседовал с людьми.
Опустились сумерки. В домах зажглись огни. Кое-где запылали костры. Город зловеще огрызалгя свинцом. Слышались разрывы и свист шальных пуль. Наши готовились идти в атаку. Противник тоже предпринимал вылазки. Бойцы были настороже.
Подполковник засобирался:
– Пора отправляться. Желаю вам удачного боя!
Прощался с каждым за руку, а с офицерами даже обнялся. Это и понятно: война. Может, видимся в последний раз. Шли тем же путем и с тем же связным, но чувствовали себя более уверенно. Опасный перекресток миновали так же – перебежками.
В эту ночь спал крепче обычного. Во сне видел мать, дом. Видимо, остро почувствовал, что погибнуть можно мгновенно и запросто…
Через несколько дней город Турда был взят нашими войсками.
5 октября. Днем майоры Сафронов, Суслопаров, Силин и я ходили на гору. Рвали орехи, собирали цветы, фотографировались. Глядя на эту красоту, вспоминали живописные места на Родине. Суслопаров говорил об Одессе, Сафронов – о Средней России, Силин – о Ленинграде. Мне вспомнилось Оренбуржье, Урал, Зауральная роща, родной дом и деревня Филипповка, холодные родники в сенокосную пору, пещера…
Вечером с Колесниковым пошли в госпиталь познакомиться с девушками. Увидели раненых, убитых, умерших. И так стало тошно, что все игривые мысли мигом исчезли. Помогли медсестрам перенести раненых и ушли. А девушки не забыли нас и пришли. Но мы отказались от свидания: «На посту!»
В этот же день, позднее, получили известие: бригаду наградили орденом Красного Знамени. Выстроились. Три раза прогремел салют. Поздравили друг друга и причастились вином. Обмыли, чтоб не ржавел орден и чтоб приглашал к себе другие награды.
6 октября. Дежурил в политотделе. Наши артиллеристы продвинулись вперед. Один старшина зашел напиться воды и попросил записать: «Немцы, мадьяры пошли в атаку. Много, много, черно. Пехота отошла: силы неравны. Но один пожилой красноармеец с карабином в руках остался, чтоб обеспечить отход товарищей. Немцы кинулись к нему. Он, словно из бетона, стоял по грудь в окопе и разил врага меткими выстрелами. Один, два, три… Вот он убил семь фрицев, вот свалился девятый, да кончились патроны. Трое немцев подбежали, пытаются схватить его. Он прикладом отбивается. Им все же удалось связать бойца. Наши с НП вздыхали: «Эх, хоть бы его убило, замучают, сволочи, в плену, поиздеваются за своих убитых…» Откуда ни возьмись огромная мина – бац в кучу и всех уложила. Так погиб один из русских солдат, отдав свою жизнь за двенадцать жизней фрицев и мадьяр. Я не знаю его фамилии и откуда он родом. Говорили, что с Урала. Постараюсь узнать и сообщить тебе. Написать надо жене, детям, родственникам. Пусть знают», – закончил он. Напился воды и убежал догонять своих.
