Текст книги "Жестокие игры"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава четвертая. Беркутов. Свобода!!

Через час после отъезда Татиева я уже был у его «фамильного замка», но натолкнулся у ворот на «цербера» с кавказским лицом, преградившего мне дорогу.

– Нэльзя! – лаконично сказал он, и для убедительности слов повел в мою сторону дулом автомата.

– Как это – нельзя! – возмутился я. – Малыш, ты не прав! Ты внимательно посмотри на меня. Это же я – ваш, можно сказать, национальный герой, спасший вашу «малину» и вашего «пахана» от серьезных катаклизмов. По моему, своим героическим поведением я заслужил преимущественное право беспрепятственного доступа во все дома вашего вшивого анклава. – И сделал решительный шаг в нужном направлении. Но не тут-то было. Лицо стража стало ещё более сумрачным и непредсказуемым, а дуло автомата уперлось в мою грудь.

– Нэльзя! Нэ могу! – упрямо проговорил он. – А то малэнко стрелал буду. Да?

Я понял, что этого «маленько» мне будет больше чем достаточно и отступил. Этот дитя гор получил от своего хозяина «Дракулы» твердые инструкции и не остановится ни перед чем, чтобы их выполнить.

– Козел ты, а не Малыш! – здорово я обиделся. – Ради вас, козлов, рискуешь жизнью, а в ответ получаешь черную неблагодарность. Пошли бы вы все с вашим «паханом» к такой матери!

Пришлось удовлетвориться малым – наблюдать свою возлюбленную в окне. Картина была более чем впечатляющей. Но теперь мне этого было уже мало. Душа жаждала общения с моей ненаглядной. Светочка, любовь моя, вырву ли я тебя когда и лап кровожадного тирана! Унылый и печальный я вернулся домой.

А вечером ко мне пришли Рощин и Максим Задорожный и мы уничтожили все запасы сухого вина во имя торжества справедливости. Запасов хватило настолько, что я, вдруг, вспомнил нанесенную мне днем обиду и все порыввался пойти и набить морду тому стражу, а Рощин с Задорожным меня удерживали. А потом ничего не помню. Не помню, как ушли парни, не помню даже, как уснул. Помнил лишь, что была пятница. Поэтому, когда открыл глаза и увидел заглядывающее в окно нахалное солнце, то понял, что наступила уже суббота и мне предстояло выйти на связь с «Центром». Об этом мы дотолковались с Татиевым перед его отъездом.

Через полчаса я уже ехал в знакомых «Жигулях» в знакомый Владикавказ.

Анзор Мурадиев долго тискал меня, цокал языком и, будто продавал орловского рысака, приговаривал:

– Какой молодец, да! Какой красивый! Какой кунак! Какой джигит, да!

Такое впечатление, что он взял на себя повышенные обязательства – задушить меня в своих объятиях.

– Свободу агенту ФСБ! – заорал я благим матом. – Агенты тоже люди!

– Зачем кричишь?! – озадаченно спросил Анзор, выпуская меня на волю. – Тебя режут, да? – Он с большим трудом понимал шутки, а от подобных импровизаций становился вообще в тупик. Как может большой мужик, кричать как худой баба, да?! Не понимал он этого, хоть тресни. За неимением времени я не стал его убеждать, что есть в жизни такие люди, готовые из всего, даже из самых невероятных ситуаций делать хохму. Поэтому ответил весьма лаконично:

– Я больше не буду.

Азор как-то странно на меня посмотрел, спросил осторожно:

– Ты, Дима, в порядке, да?

Случай схохмить сам припрыгал в руки и я не мог, не имел права его упустить.

– Я-то в порядке, – заверил я его и, наращивая накал голоса, принялся «возмущаться»: – А вот вы, Анзор Мурадович, явно не того. Сколько раз вам можно говорить, что лошадь к стойлу надо привязывать двойным узлом, понимаете ли! Опять ваша Глория отвязалась. Ее видели аж у Трубопрокатного жующую «Сникерсы».

У Анзора натурально полезли глаза на лоб. Лицо стало потерянным, беспомощным и жалким. Сомнения в моей психической полноценности у него теперь окончательно отпали.

– Какой лошадь?! Какой Глорий?! – жалко пролепетал он, косясь на дверь. Очевидно боялся, как бы я не отрезал ему путь к отступлению. Он явно растерался и не знал, что предпринять. Опыта общения с психами у него не было никакого. В милиции их обычно направляют либо в суд, либо к прокурору.

– Вот только этого не надо мне тут! – погрозил я ему пальцем. – Оправдываться не надо! Вы, Азор Мурадович, не любите животных – этих братьев наших меньших.

– Я очень люблю живытный! – заверил меня Мурадиев и даже молитвенно сложил на груди руки.

– Не надо врать! – присек я его попытки уйти от ответственности. – Помните, как прошлый раз вы спустили в унитаз морскую свинку?! Помните?!

– Нет, не помню! – Азора уже качало от перенапряжения.

– Так я вам напомню. Бедное животное целую неделю плавало по городскому коллектору и пугала душераздирающими криками горожан. Садист вы после этого, Анзор Мурадович! Вот кто вы такой! А что если Глория объестся «Сникерсов»? Кто за это будет отвечать? Кто, я вас спрашиваю?!

Наконец, его осенило, как надо себя со мной вести. Лицо разом сделалось умильно-благостным, заулыбалось фальшивой приторной улыбкой. Он подошел ко мне, обнял за плечи, елейным голосом пропел:

– Ви не волнуйся, Дима! Все будет карашо, да. Садись, посмотри картинки, да. – Он достал из ящика стола какой-то порнографический журнал и выложил передо мной. – А Глорий мы сейчас поймаем и вернем на место. Я сейчас позвоню и распоряжусь. Ты подожди токо. – И он бочком стал пятиться к двери.

Пора было заканчивать спектакль одного актера. Зритель от него явно устал. Однако, предвидя, что сейчас может произойти, я придал голосу покаянный вид, а на лице нарисовал крайнюю степень смущения.

– Никуда звонить не надо, Анзор. Пошутил я. Извини!

Он застыл в какой-то нелепой позе с раскрытыми, будто клешни рака, руками и на полусогнутых. А такого дурацкого выражения лица у него не было, уверен, со дня рождения. Он смотрел на меня, как очковая змея, и лишь шипел, не в состоянии говорить. Помятуя, что лучшая защита – нападение, я «возмутился»:

– Ну что ты на меня шипишь?! Уж и пошутить нельзя! Какие мы все, блин, нервные!

Анзор наконец пришел в движение.

– Так ты это шутил, да? – спросил, приближаясь ко мне с угрожающим видом.

– Шутил да! А кто меня принял за придурка?! – спросил возмущенно, все ещё надеясь, что дело не дойдет до «крайних мер».

Он схватил меня за грудки, легко оторвал от стула и потащил к окну. Угрожающе зарычал:

– Ты у меня щас будешь шутил с третьего этажа!

– Люди-и-и! – заорал я. – Я любил вас! Спасите! Не дайте свершиться беззаконию! За что же Ванечку Морозова! Геноцид к позорному столбу!

Наконец, Анзор отпустил меня, плюхнулся на стул, мрачно, с сожалением сказал:

– Дурак ты, Димка! Такой встреча испортил! – Но этого ему показалось недостаточным и после некоторого раздумья, он дополнил: – Козел!

Я обнял его сзади за плечи, наклонился и очень задушевным голосом проговорил:

– Прости меня, Анзор! Прости Христа ради! Таким уж я уродом уродился. Поэтому все претензии моей маме. Хочешь я тебе дам её адрес? А что, напишешь письмо. Она будет рада.

– Э-э! – укоризненно сказал он. – Зачем маму трогал, да? Когда сам болной.

– Что верно, то верно, – согласился я. – А какой с больного спрос?

В конце-концов мир был восстановлен.

– Поехали ко мне, – сказал Анзор, втавая.

– Нет, сначала дело, а потом все остальное.

– Там будет дело. Здесь не будет. Я сегодня барашка зарезал, да.

– Ну вот видишь, – укоризненно покачал я головой. – А кто мне давеча клался, что любит животных?

– Но есть маленько тоже надо, – серьезно ответил Анзор.

Нет, с чувством юмора у него явная напряженка. Определенно. И с этим уже ничего не поделаешь.

Прием прошел в делой и дружественной обстановке и затянулся до позднего вечера. В конце его Анзор вновь тискал меня в своих объятиях и восхищенно говорил:

– Какой молодец! Какой кунак! Какой джигит, да!

Азор рассказал, что ими установлены каналы сбыта героина. Уходит он по железной дороге, как правило, в трехтонных контейнерах, загруженных всякой всячиной. Пока выявлены десять городов, куда идут наркотики. Среди них был и Новосибирск. Я даже не мог предположить, что мне самому придется участвовать в аресте этого контейнера и задержании его получателей. Отчет Анзора я приобщил к своему, вложил в конверт и поросил срочно отправить спецпочтой Иванову. Результаты моей здесь работы были, как говорится, налицо.

А утром ко мне прибежал мой связной Тимур, запыхавшийся, возбужденный.

– Вас сам Татиев вызывает! – сообщил.

То, что Татиев не встретил меня на крыльце, было дурным предзнаменованием. Когда я вошел к нему в кабинет, то он сидел за столом строгий и чопорный, будто на приеме в Бекингемском дворце. И я окончательно понял, что случилось что-то из ряда вон и надо готовиться к самому худшему. Он холодно взглянул на меня и вместо приветствия, спросил:

– Кто вы, Павел Иванович?

И тем самым развеял все мои сомнения. Они установили, что ни такого отдела, ни такого генерала, о которых я говорил, в ФСБ не существует, как нет там и сотрудника Кольцова Павла Ивановича. Я предвидел, что это рано или поздно случится и на этот случай у меня уже был заготовлен ответ. Да, я не имею чести принадлежать к Федеральной службе безопасности, так как принадлежу к Главному разведовательному управлению. С моим умением пудрить мозги почтенной публике, я бы мог рассчитывать на определенные успехи. А это бы повлекло новую проверку, а там... Но сейчас я решил говорить правду. Почему? А кто меня знает – почему? Решил – и все тут. Интуитивно чувствовал, что только правда может мне сейчас помочь.

– В каком смысле, Руслан Мансурович?

– В самом прямом. Кто вы такой?

– Ах, вы об этом? – сказал я равнодушно. Неспешно подошел к столу, сел, достал сигареты, закурил, выпустил к потолку струю дыма и беспечно улыбнулся. – Если быть между нами, мальчиками, до конца честным и предельно откровенным, то я никакой не Кольцов, и вовсе не Павел Владимирович, и уж тем более не подполковник ФСБ.

– Это мы уже выяснили, – сказал Татиев, следя за мной строгим взглядом.

– Что делает вам честь, – кивнул я снисходительно. – Но только, смею заверить, что вам от этого не легче.

– Это ещё почему?

– А мотому, милостивсдарь, что ваша информация ушла строго по назначению и по ней уже работают соответствующие органы? Вы внимательно следите за ходом мих мыслей, Руслан Мансурович?

– Кто же вы такой, наконец?

– Вопрос резонный. Отвечаю. Я – майор милиции Беркутов Дмитрий Константинович.

– Беркутов? – машинально переспросил Татиев, что-то припоминая. Вдруг, лицо его стало красным, а глаза – удивленными. Таких удивленных глаз я отродясь не видывал. Определенно. – Так вы...

– Вот именно, – подтвердил я его догадку. – Я внебрачный муж Светланы Николаевны и прибыл сюда исключительно за ней. Но когда архаровцы Бахметова принялись меня «уговаривать» выдать себя за сотрудника ФСБ, я вынужден был с ними согласиться. Вы ведь знаете – они умеют «уговаривать».

Правда настолько ошеломила Татиева, что он отказывался в неё поверить. Вскочил из-за стола, подбежал к двери и истерично закричал:

– Светлана!

Через минуту в дверях появилась моя любимая. Вид у неё был встревоженный.

– Здравствуйте, Павел Иванович! – кивнула она мне и обратилась к Татиеву: – В чем дело?! Что случилось?! Отчего вы так кричите?

– Кто это? – спросил Татиев, указывая на меня пальцем.

Она бросила на меня испуганный взгляд, но довольно хладнокровно ответила:

– Что за глупый вопрос?! Это Кольцов Павел Иванович.

– Вы в этом уверены? – В голосе Татиева было столько надежды и ожидания, что я невольно ему посочувствовал.

Лицо Светланы вспыхнуло, глаза заблестели, и она стала ещё прекраснее.

– Я вас не понимаю! – гневно проговорила она.

– Вы прежде были знакомы с этим господином?

– Да. И вы об этом прекрасно знаете.

– Я имею в виду не здесь. А там, – она махнул рукой на окно, – в Новосибирске?

Светлана окончательно растерялась и не знала, что ей сказать. Взглянула на меня, как бы говоря: «Что здесь происходит?»

– Фенита ля комедия, дорогая, – улыбнулся я. – Придется «колоться». Другой альтернативы я не вижу. Удовлетвори любопытство этого настырного господина и ответь – кто я такой.

Светлана побледнела, потупила глаза, тихо, но четко сказала:

– Вы Павел Иванович Кольцов.

Она никак не могла поверить, что я в трезвой памяти по собственной воле мог раскрыться перед врагом, и тем самым ставила меня в затруднительное проложение.

Ответ Светланы вдохнул в мятущуюся сущность Татиева надежду на светлое будущее. Он взбодрился, повеселел и вновь стал походить на красивого сукиного сына, воспитанного мамой на любви к русской классике.

– Так в чем дело, Пав.... или там вас?! – воинственно обратился он ко мне.

– Светочка, – сказал я проникновенно, – ты ставишь меня в двусмысленное положение. Я только-что убеждал красавца-хозяина, что являюсь тебе в некотором роде внебрачным мужем. После твоего бессмысленного запирательства он может посчитать меня обманщиком, а то и откровенным лгуном. Ты подумала – как это может отразиться на моей безупречной репутации?

После моей прочувственной речи Светлана поняла, что я не шучу и, смело глядя в голубые глаза мучителя-абрека, сказала:

– Это самый дорогой для меня человек Дмитрий Константинович Беркутов.

О, как же была прекрасна моя любимая! Как прекрасна, как цветуща была земля, по которой ступали её стройные ноги! И как чудесен был мир, в котором мне посчастливилось тридцать пять лет назад появиться на свет и полюбить такую необыкновенную женщину! Как он был мудр и наполнен смыслом! Как были красивы люди, его населяющие! Остановись мгновение! Ты прекрасно!

И пока меня распирала гордость за любимую, а за спиной вырастали могучие крылья, способные вырвать эту симпатичную голубую планету из семейства Солнца и унести далеко-далеко в отрытый космос, с Татиевым творилось прямо противоположное. Он разом будто постарел на добрый десяток лет, сник, ссутулился. Лицо его долго меняло выражения, пока не приняло устойчивое – страдальческое. Взгляд потух. Ноги уже были не в состоянии выдерживать тяжесть внезапно одряхлевшего тела, и он пляхлунся на стул, отсутствующе глядя в окно. Да, не хотел бы я оказаться когда-нибудь на его месте. Очень бы не хотел. Определенно. По всему, он сильно любил Светлану. Его беда состояла в том, что он напрочь забыл народную мудрость, о которой наверняка говорила ему русская мама, – «насильно мил не будешь».

– Хорошо. Идите, Светлана Николавна, – сказал он устало, без тени эмоций.

– Никуда я не пойду, – твердо ответила Светлана и, в доказательство своих слов, подошла ко мне и положила руку мне на плечо.

Татиев посмотрел на нее, затем перевел взгляд на меня, снова – на нее, горько усмехнулся, проговорил обреченно:

– Насильно мил не будешь.

Я вздрогнул от неожиданности. Он будто подслушал мои мысли. Черт возьми! А ведь он неплохой в общем-то мужик. И если бы мы встретились с ним где-нибудь при других обстоятельствах, то могли бы подружиться. Определенно. И я сделал бы из него человека. Впрочем, это и сейчас не поздно. Во всяком случае, надо попытаться.

– И что вы намереваетесь делать? – спросил Татиев, глядя на меня. Похоже, что на Светлане он окончательно поставил крест. И правильно сделал. Я бы на его месте поступил бы точно так же. Лучше раз здорово переболеть, чем всю жизнь чахнуть.

– Была мыслишка – отправиться домой, прямиком к семейному счастью. Очень надеюсь, Руслан Мансурович, на ваше содействие и помощь.

От подобного нахальства Татиев лишь покачал головой. После некоторой паузы сказал:

– Нравитесь вы мне, Павел... э-э, Дмитрий Константинович, в любой ситуации не теряете самообладания и чувства юмора. Но я бы хотел составить приватный разговор без свидетелей. – На Светлану он больше не смотрел. Видно, действительно имел способность подслушивать чужие мысли и решил покончить с любовью раз и навсегда.

– Света, оставь нас, пожалуйста, – сказал я,тронув её руку.

– Хорошо, – ответила она и вышла.

Татиев достал из кармана довольно пухлый конверт и протянул мне.

– Это то, что вы просили.

– Спасибо! Родина вас не забудет.

– Да ладно вам, – вяло отмахнулся он от моих слов. – Я решил принять ваше предложение.

– Какое ещё предложение? – не понял я.

– Отпустить вас.

– Вот как! – искренне удивился я. – А я уже было приготовился долго и нудно убеждать вас в необходимости этого.

– Дело вовсе не в вас. Я бы отпустил её даже если бы вас не было. Я это решил ещё в Москве. Но меня интересует, что будет дальше?

– Дальше мы со Светланой будем жить долго и счастливо и, если повезет, умрем в один и тот же день. А вы, Руслан Мансурович, постараетесь найти потерянную когда-то совесть. И если найдете, чего я вам искренне желаю, то, уверен, станете человеком.

– Избави Господи меня от друзей, а от врагов я избались сам, – вдруг ни с того ни с сего задумчиво проговорил Татиев, глядя в окно.

– О чем это вы, Руслан Мансурович?

– Да так, кое-что вспомнил... Аза совет спасибо. Но я несколько не о том. Что я должен буду делать после вашего отъезда?

– То же, что делаете сейчас. Только информацию будете передавать Рощину.

– Вы и его завербовали?

– Обязательно. Только его не надо было вербовать. Он сам с радостью согласился помогать, так как все, что тут делается уже давно его достало. Поэтому, мой вам совет: поскорее кончайте со всем этим, направьте свою кипучую энергию в конструктивное русло. У вас сейчас один враг – Ссосновский и компания. именно они хотят развязать на Кавказе братоубийтвенную войну.

– Я попробую, – пообещал мне Татиев. И по тому, как это было сказано, я понял, что ему можно верить. – Да, а что я скажу Сосновскому?

– Скажите, что я являюсь сотрудником Главного разведовательного управления. Вряд ли у него там есть свои люди.

– Думаете, он в это поверит? – с сомнением спросил Татиев.

– А это уже другой вопрос. Попытайтесь раздобыть информацию на самого Сосновского и его ближайших компаньонов. В особенности нас интересуют те, кто принадлежит к Семье.

– Это будет нелегко сделать, но я попытаюсь.

* * *

У утром следующего дня наше счастливое семейство сидело на заднем сидении «Жигулей». Вы можете представить, что творилось в наших душах. Описывать это – займет лишком много времени и места. А в окно своего кабинета на нас смотрел Руслан Татиев. Не дай Бог мне когда-нибудь оказаться на его месте.

Я тронул за плечо сидящего за рулем Рощина и, указывая направление, сказал:

– Трогай, Игорек!

Через двадцать минут, когда мы спускались по серпантину дороги, я не выдержал обуревавший меня эмоций и сказал Игорю:

– Останови. Надо попрощаться.

– С кем? – не понял он.

– С ними, – кивнул я на горы.

Игорь остановил машину. Я выбрался из нее, закурил. Смотрел на эти природные величественные изваяния и сердце задохнулось каким-то неизъяснимым светлым чувством сопричастности к чему воликому и недоступному человеческому пониманию. Что наша жизнь – так, краткий миг, не более того. Мы уйдем, а эта суровая красота вечна.

Ко мне подошла Светлана, обняла за талию, прижалась. Глубоко всздохнув, сказала:

– Как хорошо! Какая же я счастливая!

И уже не в силах удрежать рвущуюся наружу радость, я закричал во всю ивановскую:

– Свобода-а!!!

Горы вздрогнули от неожиданности и, после некоторого раздумья, решили меня поддержать – гулко и протяжно откликнулись:

– Д-а-а-а! А-а-а!

Глава пятая: Иванов. «Удавшаяся» провокация.

Каждое время выбирает своих героев. На этот раз оно выбрало меня. Шутка. Нашел, блин, героя, да? Нет, время таких героев, как Иванов, кануло в лету. Сменились жизненные ориентиры. Поменялся и полюс притяжения людей с плюса (при всех моих многочисленных недостатках я отношу себя все же в этому полюсу) на минус. Где-то что-то коротнуло, произошел сбой в законах развития мироздания и, совершая новый виток, вместо того, чтобы быть наверху, мы опустились до уровня пищерного капитализма, где правят свои законы: «человек человеку – волк», «для достижения цели хороши все средства» и тэдэ и тэпэ, где в героях ходят сосновские, чубайсы, гайдары и прочие российские ротшильды и черчили. Удастся ли нам поменять полярность нашей жизни – покажет время. Я, как отчаянный оптимист и махровый идеалист, лично в это верю. Верю, что это может случиться ещё при жизни нынешнего поколения. Во всяком случае, постараюсь сделать все от меня зависящее. Иначе... Даже страшно представить, что может быть иначе. По черной выжженной пустыне будут одичало бродить полулюди-полузвери с обоженным черными лицами и голодым блеском в глазах. Встретив соотечественника, будут набрасываться на него, рвать зубами его тело, пить теплую кровь, а потом страдать несварением желудка. Иначе нельзя. Иначе не выжить. Брр! Картина не для слабонервных. Надеюсь, что до этого не дойдет. Не хотел бы я своим детям такого будущего. Очень бы не хотел. А их у меня, если верить достоверным источникам, скоро будет трое. Правда, они все от разных жен, но отец-то у них один – ваш покорный слуга.

Нет, не знаю, что советуют медики и как там живут на Западе, а у нас, на Руси, спать на пустой желудок противопоказано. Точно. Проверено на личном опыте. Пустой желудок возбуждает в голове мрачные мысли. Здесь ни то что спать, – жить не хочется. О-хо-хо!

Включил настольную лампу. Половина второго, а сна ни в одном глазу. Бессонница – первый признак старения плоти. Нет, с этой беспардонной гостьей надо что-то делать. Испытанный способ – поесть. Осторожно, чтобы не разбудить Светлану, выбираюсь из постели. Не смог отказать себе в удовольствии – полюбоваться на спящую любимую. Она была прекрасна! Я долго стоял у кровати и смотрел на нее, как смотрит маленький мальчик на новогоднюю елку. А в голове моей бродили сумбурные непричесанные мысли, то уносящие меня к истокам моего Я, то забрасывающие в далекое будущее. И на душе было светло, радостно и, одновременно, печально. Печально, – что жизнь уже перешла рубикон и теперь катиться к логической развязке. Радостно, – что прожил я её в общем и целом нормально. Да что там! Хорошо я её прожил, на полную, можно сказать, катушку. А светло – оттого, что меня любит такая чудесная девушка! Даже не вериться, что такая девушка смогла полюбить такого поношенного типа, как я.

Очевидно, у меня был до того глупый и смешной вид, что Иванов не выдержал и саркастически рассмеялся, сопроводив смех своим традиционным: «Ну, ты, блин, даешь!»

Это меня отрезвило, и я поплелся на кухню бороться с бессонницей традиционным методом. Внутренность холодильника свидетельствовала о наличии в доме женщины. Он был заставлен кастрюлями и завален продуктами. Прежде в нем можно было отыскать разве что кусок зачерствелой брынзы или, в лучшем случае, – полуобглоданную куриную ножку. Он и работал сейчас иначе – удовлетворенно, утробно урчал, А раньше трясся, как припадочный. Точно. Извлек приличный кусок полукопченой колбасы, нашел даже бутылку пива. Фантастика! В этом доме пиво никогда не имело счастья дойти до холодильника – всегда уничтожалось по дороге к нему. Отломил краюху хлеба и принялся активно бороться с бесссонницей. Все мои бывшие жены (Светлана не стала исключением) утверждали, что ломать хлеб неприлично. Я не возражал, но продолжал молча делать свое дело. Нарезанный хлеб, по моему твердому убеждению, теряет вкус и запашистость.

Сегодня идем со Светланой в ресторан. Никак не думал, что ей так быстро и так легко удастся сблизиться с мадам Верхорученко. Вероятно, наши оппоненты даже не могли предположить, что майор милиции заявится в салон под своим именем да ещё с дурными намерениями. План Светланы удался на все сто. Она у меня молодчина! Ага. Могла стать большой актрисой и затмить саму Лидию Холодову. Наверняка.

При воспоминании о Холодовой я невольно усмехнулся. Выдающаяся была женщина! Задала она нам жару со своим любовником – этим жгучем красавцем абреком, ловко имитировав собственные смерти при весьма загадочных обстоятельствах. В конце-концов мне удалось склонить её к сотрудничеству. Сейчас потрясает зрителей на сцене Тамбовского драмтеатра. А о том, что между нами однажды произошло, я стараюсь забыть. Хотя забыть это, как видите, пока не удается. Это темное пятно в моей сравнительно светлой биографии. Минутная слабость. О ней мне даже Катя не напоминает, приходя во сне. А уж им там все о нас доподлинно известно. Вероятно, считает, что даже самый стойкий мужик имеет право на минутную слабость. Иначе было бы крайне трудно жить. Если вообще возможно. Праведники – они на иконах. А в жизни... В жизни все гораздо сложней. Хотя стремиться к этому надо изо всех сил.

Покончив с колбасой и хлебом и запив их пивом, вернулся в спальню. Полюбовался ещё некоторое время превосходным видом спящей любимой. Лег, погасил лампу и моментально уснул.

* * *

Утомленное солнце тихо с нами прощалось, уходя все дальше и дальше на запад. Меня с раннего детства мучили два вопроса: почему земля круглая? и отчего она крутится? То, что она круглая, я понял довольно быстро – чтобы люди могли друг с другом встретиться. А вот отчего она крутится, – я до сих пор понять не могу. Кто задал ей это вращение? И почему миллионы лет она крутится всегда с определенной скоростью, представляя собой универсальную модель вечного двигателя? Может быть для того, чтобы солнечного света и тепла всем было поровну? И чтобы ночью люди могли полюбоваться великолепием открытого космоса? Но могла ли до этого додуматься сама природа? То-то и оно. Вопрос этот не такой уж и детский, каким может показаться на первый взгляд. Как бы там ни было, а солнце все дальше уходило на запад, а наш огромный громоздкий город с той же скоростью двигался на восток, навстречу ослепительной черноте космоса. Схлынули с его широких улиц толпы беженцев с работы, но зато стали более полноводными потоки легковых машин.

Ресторан «Ермак» занимал первый этаж стандартной кирпичной пятиэтажки постройки шестидесятых годов. Не знаю, что здесь располагалось прежде, но точно не ресторан. Он возник совсем недавно, на что указывал еше не успевший окислиться и почернеть алюминий витражей, чистота стекол и мраморных отмостков. Чуть выдвинутый вперед парадный вход в ресторан был облицован красноватым мрамором. Слева и справа от входа красовались черные мраморные плиты с названием ресторана: слева – на русском языке, справа – на английском. Все, как в лучших домах Лондона и Филадельфии.

Я отогнал «Жигули» на стоянку, взял Светлану под руку и мы, счастливые и беспечные, направились прямо в логово врага, вынашивающего против нас какие-то коварные и черные планы. Какие конкретно – нам и предстояло узнать.

В ресторане ещё не успели выветриться запахи краски, клея, цемента, свежего дерева. Банкетный зал находился в самом конце основного, несколько возвышелся над ним и отделялся балюстрадой из белого мромора, в центре которой находилась широкая лестница, сотоящая всего из трех ступенек. Все это впечатляло. И очень.

Не успели мы со Светланой преодолеть ещё третьей ступеньки, как увидели спешащую нам навстречу хозяйку торжества, устраивающую себе дни рождения когда заблагорассудится, помере в том необходимости. Сейчас такая необходимость у нее, как мы уже знали, появилась. Она была великолепна. Завернутую в белоснежный саван (хоть сейчас в гроб) из дорогой, искрившейся при свете люстры ткани высокую и стройную фигуру она несла бережно и осторожно, будто налитый до краев драгоценный сосуд, боясь расплескать содержимое. Красивая и гордая голова её с короткой стрижкой на длинной шее, напоминала головку Нефертити на массиивных чугунных пепельницах – творение местных умельцев Завода сувениров. Ее, пепельницу, благодаря этой головке легко было переносить с места на место и вытряхивать из неё окурки. Правда, египетская царица вряд ли обесцвечивала волосы, как это делала виновница вымышленного торжества. И все же самыми удивительными в её внешности были глаза. У меня создавалось такое впечатление, что меня с разных сторон рассматривают две женщины: слева – Екатерина, справа – Светлана.

– Добрый вечер! – воскликнула она, радушно улыбаясь и протягивая мне красивую холеную руку. – Очень рада вас видеть!

– Здравствуйте! – ответил я и поцеловал ей руку, очень близко рассмотрев золотое кольцо с большим карат в пятьдесят (никак не меньше) великолепным изумрудом. И вообще, «цацек» на мадам было навешано придостаточно. Это и часы-браслет, и колье, и сережки. И все, заметьте, из превосходных изумрудов. Живут же буржуи! А тут, чтобы купить приглянувшееся обручальное кольцо с крохотным бриллиантом, я вынужден откладывать деньги с получки.

– Я вас таким себе и представляла, – сказала Верхорученко и загадочно помахала мне длинными ресницами.

– Сочувствую! – скорбно вздохнул я.

– Отчего же? – забеспокоился её правый глаз. Левый же оставался совершенно бесстрастным. Похоже, что у неё и полушарии «окрашены» в разные цвета, каждый работает в автономном режиме.

– Ну как же. Однажды нечто подобное я увидел во сне. Так потом, не поверите, больше месяца мучился бессонницей.

– Сережа, прекрати! – сказала Светлана строго, но глаза у неё смеялись от моей импровизации.

– Хорошо. Больше не буду, – сказал покорно. – Только не надо, Светлана Анатольевна, лишний раз подчеркивать – кто у кого под каблуком. Это негуманно.

– А вы интересный, – сказала «Миссис Мафиози – 99» серьезно и несколько удивленно. Она никак не предполагала, что такой великовозрастный дядя, следователь, да ещё генерал, может быть настолько несерьезен.

– Я такой, – тут же согласился.

– Говорят, что человек, подшучивающий над собой, обладает отменным нравственным здоровьем, – выдала мадам очередную глупость с очень умным видом.

– Опять, наверное, кто-то из великих? – спросил я.

– Что, простите? – теперь уже забеспокоился её левый глаз.

– Сейчас принято подстраховываться авторитетом великих людей. Ведь их трудно заподозрить в чем-то таком. Верно?

Лицо Людмилы Яковлевны слегка порозовело. Радушие на нем сменилось недоумением. Зеленый глаз потемнел, пропитавшись сомнениями относительно моего психического здоровья и нравственного благополучия, и стал походить на старое, сплошь затянутое тиной и ряской, болотце.

– Что же, пойдемте, – сухо сказала она, указав рукой направление. Повернулась и поплыла лебедушкой в конец банкетного зала, бережно, как до этого – радушие, неся свои сомнения и обиду. Ее самолюбию был причинен значительный урон, и мадам очень от этого страдала.

В зале были накрыты шесть столов, за которыми сидели преимущественно младшего и среднего возраста дамы и пожилые господа. Все они с любопытством, будто мы принадлежали к редкому виду млекопетающих, занесенному в красную книгу, нас рассматривали. В общем, это не так уж далеко от истины.

– Ты своими приколами сорвешь мне всю операцию! – горячо прошептала мне на ухо Светлана.