Текст книги "Жестокие игры"

Автор книги: Владимир Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Конечно. Директора фирмы Васюкова, его заместителя Обушкова и ещё четверых сотрудников сопровождавших и выдававших героин мелким оптовикам и ещё четверых этих самых оптовиков. Сейчас с ними работают следователи. Значит, вместе будем работать?

– Выходит, что так.

– Слушай, Дима, а ты не хочешь снова съездить на Кавказ? Ты ведь уже там знаешь, что к чему.

– Нет. И не уговаривай. У меня скоро свадьба.

– Свадьба? – расстроился Вадим. – Свадьба – это конечно уважительная причина. Выходит, что мне придется ехать. Шеф уже намекал. Вот черт! Неохота! Ладно, бывай, Дима! Я завтра тебе брякну.

– Звони, – ответил, пожимая ему на прощание руку.

Пошел доложить о новости шефу. Дело стремительно разрасталось до неимоверных размеров. Похоже, что в этом году мне не видеть отпуска, как собственных ушей. Определенно.

Глава седьмая: Иванов. К встрече все готово.

Утренние газеты вышли с сенсационными заголовками: «Жертва мафии», «Беспредел», – извещали одни. «Кто стоит за убийством следователя Иванова?», «Кто остановит мафию?» – вопрошали вторые. «Третий передел собственности ещё не окончен», – предупреждали третьи. И во всех фотография моего «окровавленного трупа» на лесничной площадке. Егтпетские ночи! Страшно, аж жуть! Да, заварил я кашу. Теперь буду ходить по городу и пугать своим видом знакомых, как упырь или вурдалак. Представляю, что сейчас твориться в прокуратуре – прокурор не успевает отвечать на телефонные звонки. Но иначе нельзя. Убийство старшего следователя по особо важным делам облпрокуратуры не может пройти не замеченным. А те, кто его заказывал, должны убедиться, что дело сделано.

Я обосновался на конспиративной квартире, где мы разговаривали с Леонтьевым, а Светлана доставляла всю информацию о стремительно развивающихся событиях. Она смотрела на меня нежно, робко и грустно, будто на моем лице уже проступили признаки приближающейся смерти.

«Дурак! – возмутился Иванов. – Совсем, блин, крыша поехала! Ты говори, говори, да не заговаривайся».

«Извини, приятель! – тут же согласился я с ним. – Я действительно ляпнул что-то не то».

– Я уже устала делать скорбное лицо и отвечать на соболезнование, – пожаловалась Светлана.

– Терпи, золотко. Скоро мы дадим сообщение о том, что слухи о моей смерти были сильно преувеличены, и тогда тебя все будут поздравлять с моим чудесным «воскрешением». Представляешь, – сколько будет желающих побывать на нашей свадьбе?

– Представляю, – рассмеялась она. – Ты наверное голоден?

– Да не то, чтобы, а так как-то.

– Я сейчас приготовлю завтрак.

Светлана ушла на кухню, а я стал читать принесенные ею протоколы допросов подозреваемых, арестованных вчера в сауне отряда ВОХР. В основном все отрицали какую-либо причастность к убийствам. И о складе оружия они, естественно, не имели не малейшего понятия. Лишь один Геннадий Никитин, успешно дурачивший нас в роли вокзального бомжа, сразу и во всем признался. Об инсценировке нападения на Башутина он ничего толком не знал. Операцией этой руководил сам Кандобин. Слышал, что кино крутили Безменов Павел по кличке Рыжик, Контарь Олег, Столешников Игорь и якобы хахаль Оксаны Паршиной, которого там и хлопнули. А что там почему и зачем, он не знает. Задание убить воровского авторитета Мартынова по кличке Крот и «кагэбэшника» Оксане Паршиной, Павлу Безменову, Олегу Контарю и ему, Геннадию, давал также сам Кандобин. А операцией непосредственно на месте, то-есть в казино «Черный кот», руководил заместитель начальника отряда ВОХР Сердюков Борис Игнатьевич. Паршина вызвала авторитета уже после закрытия казино и в мужском туалете шлепнула. «Кагэбэшника» же они прихватили на улице. Контарь сначала вырубил его ударом кастета по голове. После чего его погрузили в УАЗик и там, в машине, Павел Безменов, его убил. После этого они отвезли труп к Пашино и там неподалеку в лесочке прикопали, но так, чтобы труп быстро обнаружили. Да, перед этим Кандобин решил подставить торгоша Спиридонова, чтобы милиция поверила, что это именно он совершил эти убийства. Накануне Игорь Столешников пробрался в квартиру Спиридонова и выкрал его туфли и рубашку. А когда труп «кагэбэшника» прикопали, то рядом на свежей земле оставили след ботинка Спиридонова, а рубашку испашкали в крови «кагэбэшника». А на следущий день Столешников отнес ботинки и рубашку назад в квартиру Спиридонова. Почему решили подставить именно этого торгоша? У него в ларьке Кандобин брал как-то водку и тот вместо нормальной, подсунул ему «самопальную». С того времени Кандобин имел на Спиридонова большой зуб. А когда все это началось, решил подставить. А чтобы милиция быстрее на него вышла, он, Никитин, сыграл роль вокзального бомжа и на похоронах Мартынова сказал одному из воровских авторитетов, что видел, как какой-то мужик около подъезда дома Мартынова подходил к нему накануне убийства и совал пачку денег. Авторитеты за это ухватились и с его, Никитина, слов нарисовали портрет Спиридонова. Вот и все, что он знает. Слышал, что Спиридонова повязала милиция. А что потом произошло, не знает. Об убийстве подполковника милиции Щаповаленко ему ничего неизвестно. Поговаривают, что его «замочил» якобы Сердюков, но точно сказать не может.

И вдруг, ноздри мои затрепетали от вкусного запаха жаренной ветчины. Я немедля прервал свое скучное занятие, пошел по запаху и вышел прямиком на кухню, где обнаружил Светлану, а на сковороде дозревал ветчина с яйцом – мой любимый завтрак. И глядя на неё (Светлану конечно), я вспомнил, что совсем, совсем скоро у нас будет свадьба. За большим празднмичным столом соберутся все наши друзья, будут пить вино и до самозабвения кричать нам «горько». А мы будем вставать и целоваться, вызывая бешенный восторг у «почтенной публики». Неужели же все это будет?! Я до сих пор до конца в это не могу поверить. Кажется, что стоит лишь хорошенько себя ущипнуть и... И «все пройдет, как с белых яблонь дым», исчезнет, растает, улетучится, будто мираж, как прекрасный цветной сон. Вот с этим постоянным ощущением страха однажды проснуться я и живу. Ага. Мое большое и основательно потрепанное жизнью сердце с большим трудом справляется с подобными перегрузками.

Однако, господа, со всей отвественностью должен заявить, что все это глюки пожилого и вечно рефликсирующего Иванова, ничего общего ко мне не имеющего. Я – матерый практик, материалист и неисправимый оптимист, привык опираться на факты, а не на умозрительные схоластические представления о жизни. Если я вижу на скородке яичницу с ветчиной, ощущаю её цвет и запах, то знаю наверняка, что очень скоро обязательно её съем чего бы мне это не стоило. Если вижу перед собой прекрасную молодую женщину, смотрящую на меня, будто на картину Иванова (не этого шизика, а художника) «Явление Христа народу», то уверенно подхожу к ней, целую её в трепетные уста и ощущаю под рукой биение её сердца. И это сводит меня с ума, и я на какое-то время забываю все на свете – и эту яичницу, и свой голод, и все эти протоколы (пропади они пропадом).

– Сережа, ты с ума сошел! – говорит она с предыханием. – А как же яичница?

– Яичница не волк, в лес не убежит.

– Но она остынет, – пытается вразумить меня Светлана.

– Лучше пусть остынет яичница, чем все остальное. – И, чтобы не дать ей возможности возразить, вновь её целую.

А потом мы ели яичницу и чувствовали себя расчудесно. А потому, господа, мой вам совет – никогда не слушайте галиматью всяких там схоластов Ивановых, ибо ни к чему хорошему это не приведет. Стоит лишь день послушать их нудотину, как на второй уже хочется повеситься. Ага.

После завтрака я позвонил Рокотову.

– Привет, Володя! Как настроение?

– Здравствуй, Сережа! Бодрое. Идем ко дну.

– Надо полагать, что это твоя очередная дебильная шутка?

– Очередная, – согласился Рокотов. – Я в том смысле, что работы невпроворот.

– Так это и хорошо. Наличие работы позволяет ощущать пульс времени, её отсутствие неизбежно ведет к апатии, поиску смысла жизни, а в конечно счете – к деградации личности.

– Да ты ещё и философ! – удивляется мой друг.

– Нам, «покойникам», ничего другого не остается. Как наш клиент?

– Это который?

– Леонтьев? Сообщил своим московским хозяивам, что все готово к приему «правителя всея Сибири»?

– Еще не узнавал. Узнать?

– Обязательно. И вот ещё что, давай ко мне Кандобина. Хочу составить с ним приватный разговор.

– Хорошо. Минут через сорок тебе его доставят.

– В таком случае, будь здоров и не кашляй.

– Пока, Сережа.

Главаря банды Кандобина я дал указание не допрашивать, хотел сам с ним встретиться. Но показаний Леонтьева для нашей встречи было явно недостаточно. Сейчас же они были подкреплены признанием Никитина. А это уже кое-что. Сейчас его можно капитально взять «за жабры» и вытянуть из него не только то, что он знает, но и то, о чем только догадывается.

Через час в сопровождении конвоя в квартире появляется Кандобин – этакий статный, ухоженный красавец лет тридцати восьми – сорока. Породистое холеное лицо. Светло-карие чуть навыкате нагловатые глаза. Хорош, нечего сказать! Такие обычно нравятся проституткам и богатым вдовам. Презрительно опущенные уголки губ очевидно должны показать, что мужик он тертый, его на арапа не возьмешь и, вообще, он давно всех имеет, в том числе и следователей.

– Здравствуйте, Дмитрий Петрович! – радушно здороваюсь я.

Он нагло смотрит на меня и вызывающе говорит:

– Без адвоката я никаких показаний давать не буду.

– Это как вам будет угодно, – улыбаюсь я. – Но только не думаю, что это в ваших интересах. Пока вы лишь задержаны в качестве подозреваемого. Если вы убеждены, что задержаны необосновано и сможете мне это доказать, то я тотчас распоряжусь вас освободить. Адвокат вам будет предоставлен в случае вашего ареста или предъявления вам обвинения. Я понятно выразился?

– Да, – кивает Кандобин.

– В таком случае, присаживайтесь, Дмитрий Петрович. – Я указаваю на стул. Он садится. – Разрешите представиться – следователь облпрокуратуры Иванов Сергей Иванович.

Значительное лицо Кандобина дрогнуло, глаза выразили удивление.

– Как Иванов?!

– Так – Иванов. А что вас удивило?

– Но «зеки» говорят будто вас «замочили».

– Не верьте слухам, Дмитрий Петрович. Это самый не надежный источник информации.

– Но, говорят, будто было сообщение по радио, – все ещё не мог он поверить в мою реальность.

– Говорят, что в Москве кур доят, – выдал я образчик народного фольклора. – Вы что же, считаете, что перед вами сидит фантом того самого Иванова? Если вы действительно так считаете, то я разрешаю до меня дотронуться. – Я протянул ему через стол руку.

Он криво ухмыльнулся.

– Не надо. Я вам верю.

– Очень хорошо. В таком случае, приступим к делу.

Я достал бланк протокола подозреваемого и стал заполнять титульный лист биографическим данными Кандобина. Он оказался с шестидесятого года рождения – тридцать девять лет.

– А теперь, Дмитрий Петрович, я должен ознакомить вас с тем, в чем вы подозреваетесь и вашими правами на предварительном следствии.

– Очень хотелось бы знать, что вы там придумали, – спокойно и нагло улыбнулся он.

Ничего, очень скоро тебе, симпатяга, будет не до ухмылок и улыбок. Скоро ты прочно и надолго о них забудешь. Это я тебе обещаю и даже где-то гарантирую. Беру, тасазать, повышенные обязательства досрочно сделать из тебя пугало огородное, никак не меньше.

– Итак, вы обвиняетесь в организации устойчивой банды и в её руководстве, в совершении членами вашей банды Никитиным, Безменовым, Контарем, Столешниковым, Сердюковым и Паршиной под вашим руководством убийств граждан: Безбородова, Мартынова, капитана ФСБ Полунина, подполковника милиции Шаповаленко и в покушении на убийство гр-на Спиридонова, а также в хранении в руководимом вами спортивно-оздоровительном комплексе отряда ВОХР Новосибирского отделения Западно-Сибирской железной дороги значительного арсенала оружия. Вам ясно в чем вы подозреваетесь?

По мере того, как я все это говорил, видел, как медленно, но верно белеет лицо Кандобина, спадает с него спесь и значительность. А это могло означать лишь одно – показания Леонтьева и Никитина на сто процентов верны. И, скорее, лишь по инерции, главарь банды продолжал изображать из себя крутого. Презрительно фыркнул:

– Чушь собачья!

– Следует ли понимать ваше эмоциональное замечание, как ваше несогласие с выдвинутым против вас подозрением в совершении вышеназванных преступлений?

– Да, именно так и следует понимать! – громко с пафосом проговорил Кандобин, нервно и часто «подмигивая» мне левым глазом.

– Что ж, так и запишем.

«С подозрением меня в совершении вышепречисленных преступления категорически не согласен», – написал я в протоколе, прочитал Кадобину.

– Все правильно записано, Дмитрий Петрович?

– Да.

– В таком случае, распишитесь, пожалуйста.

Он расписался в протоколе. Руки у него заметно дрожали. А нервы-то у вас, милейший! Ни к черту нервишки! Ага. Лечиться вам надо, дорогой. Лечиться долго и серьезно. Но об этом, можете не волноваться, я лично похлопочу. У вас будет мно-о-ого времени подлечить нервы. Очень много.

– А теперь я готов выслушать ваши возражения. Но прежде, чтобы в дальнейшем между нами не было недоразумений, обязан предупредить, что, в отличии от вас, я никогда не использую в своей работе слухи, а лишь достоверные факты, отражающие нашу повседневную и, увы, унылую действительность. И исключительно для того, чтобы вы не наговорили всяких глупостей, за которые будет потом стыдно и мне, и вам, и которые могут очень растроить ваших судей и вызвать у них (не дай Бог конечно) негативное к вам отношение, позволю предложить вам прослушать магнитофонную запись моего разговора с хорошо вам известным господином Леонтьевым Владиславом Юрьевичем и ознакомиться с протоколом его допроса, где он собственноручно засвидетельствовал правильность записанного своей подписью. Вы готовы, Дмитрий Петрович?

Кандобин ничего не ответил, поникнув «гордой» головой. Но мне, собственно, и не требовалось его согласия. Я включил магнитофон.

После прослушивания записи этот, загнанный в угол сукин сын, вконец растерял всю свою значительность и стал походить на сопливое и жалкое чмо, припертое к стене фактами. Вот так-то, дружок! Никогда не будь слишком самоуверен, не считай себя умнее других. Помнишь, каким гоголем ты сюда входил? Вот это тебя и подвело.

– Я могу вам также предложить прослушать показания гражданина Калинина и...

– Не надо! – тяжело выдохнул Кандобин и надолго замолчал, сосредоточив все свое внимание на лежавшем на столе протоколе. О чем думал он сейчас? Не знаю, не знаю, но только отчего-то уверен, что не о приятном. Ага.

– Можно курить? – спросил он.

– Пожалуйста.

Он закурил. Жадными затяжками выкурил сигарету. Загасил окурок в пепельнице. Сказал глухо, обреченно:

– Я решил рассказать все начистоту, а там будь что будет.

– Лично я одобряю ваше решение, Дмитрий Петрович. Это где-то по-мужски и не может не вызвать симпатии. В таком случае, я слушаю вас.

И Кандобин начал свой рассказ. В общем-то, он мало чего добавил к тому, что нам уже и так было известно.

После того, как конвоиры увели Кандобина, я встал из-за стола и, чтобы рязмять затекшие ноги, стал ходить по комнате. Итак, мы кажется основательно подготовились к встрече с великими авантюристом наших дней господином Кудрявцевым. Очень хотелось бы встретиться и сказать ему все, что я о нем думаю. Очень хотелось бы. Интуиция мне подсказавала, что эта встреча непременно состоится и очень даже скоро.

А вечером, когда я смотрел по телевидению информационную программу «Сегодня» (на другие у меня не было времени, да и, если честно, желания), вдруг увидел на экране всю ту же фотографию «своего окровавленного трупа» и услышал информацию корреспондента о своей «безременной кончине». Кажется, я становлюсь знаменитым. Правда, несколько своеобразным образом, но все равно приятно.

– "Все по плану идет. Все по плану, По какому-то страшному плану", – пробормотал я глубокомысленно.

На следующий день я узнал от Рокотова, что долгожданный Кудравцев пребывает завтра утренним рейсом. А встречать его велено Башутину. Цирк да и только! Значит, завтра я отпразную и встречу с этим господином и свое «воскрешение». Сидеть в этом «клоповнике» уже нет никаких сил. Душа воли просит.

Глава восьмая. Великий авантюрист,

Роман Данилович Кудрявцев сидел в первом салоне «Боинга» и думал невеселые думы. Однако, если бы автор не знал наверняка, что в кресле 5-Г под указанной в билете фамилией Суздальский Арсентий Георгиевич сидит именно Кудрявцев, он бы ни за что этому не поверил – настолько разительны были перемены в его внешности. Те из читателей, кто знаком с предыдущими романами автора, непременно помнят этого великого авантюриста и мошенника наших дней, как жгучего брюнета с великолепным орлинным носом. Более года назад он впервые вступил на Сибирскую землю подданным Турции Исламбегоком-оглы. И глядя в то время на него, ни у кого, уверен, не возникло и тени сомнения в его происхождении и национальной принадлежности. Сейчас же в кресле 5-Г сидел солидный блондин с весьма посредственной чисто славянской внешностью. Лишь внимательно приглядевшись к нему, можно было обнаружить в нем сходство с прежним Кудрявцевым. Прежними были красивые ореховые глаза, умные и пронзительные, и полные яркие губы. Ну ещё разве статная, внушительная фигура. Вот и все. На этом сходство заканчивалось.

Роман Данилович достал из внутреннего кармана плоскую фляжку, отвинтил пробку, сделал несколько глотков, почмокал полными губами и вновь спрятал фляжку в карман. Эта его привычка переодически прикладываться к фляжке, также была узнаваема. Он конечно же мог заказать коньяк и стюардессе, но, во-первых, был уверен, что коньяк непременно окажется дрянным, каким-нибудь трехзвездочным и к тому же Азербайджанского производства, во-вторых, он употреблял лишь французский коньяк «Камю». Да. И вообще, Кудрявцев был человеком привычек. А от них, порой, гораздо труднее избавиться, чем изменить внешность. Романа Даниловича, к примеру, даже под страхом смерти невозможно было заставить надеть несвежую сорочку. На завтрак он всегда пил лишь чашку натурального кофе с тонким ломтиком Голландского сыра. Ну да хватит об этом.

Итак Роман Данилович Кудрявцев вновь, вот уже в третий раз, летел в Новосибирск, чтобы раз и навсегда воцариться там на троне правителя всея Сибири, Как его заверили, на этот раз препятствий никаких не будет. Вчера вечером. нет, уже позавчера он видел по телевизору фотографию трупа Иванова. Но ни удовлетворения, ни тем более – злорадства не испытал. Отнюдь. Скорее почувствовал сожаление. Сергей Иванович был несомненно умным и талантливым человеком, достойным противником и не мог не вызывать уважения и симпатии. Кудрявцев прекрасно помнит их первую и, как оказалось, последнюю встречу, откровенный и нелициприятный разговор между ними. Разговор тот настолько задел Романа Даниловича, что он постоянно к нему возвращался, пытаясь заочно доказать Иванову свою правоту. Но чем он больше доказывал, тем больше чувствовал неуверенность и шаткость своей жизненной позиции. Как Иванов тогда сказал: «Допускаю, что вы что-то там построите. Только не хотел бы я жить в этом вашем „что-то“.» И еще: «Общество, построенное на ваших принципах, обречено». А что если Иванов прав? Действительно, разве можно создать что-то путнего из лжи, построить на обмане? По этому поводу есть хорошая аварская пословица: «И кровля рухнет, коль опорой ей служат вымысел и ложь». Да. Но ни этот давний разговор с Ивановым был причиной дурного настроения Романа Даниловича и даже не смерть следователя, хотя и сам по себе факт, конечно, печальный. Но не это. Причиной тому был вчерашний его разговор с Сосновским. Он был настолько же неожиданен, насколько и неприятен и посеял в душе Кудрявцева великие сомнения, даже панику. До него Роман Данилович был уверен, что создание Высшего экономического совета, объединение капиталов многих богатых людей служат благородной цели – возрождения страны и направлены на борьбу как раз с сосновскими, чубайсами и прочими «западниками». А оказывается, он сам стал разменной монетой в их грязных руках. Как такое могло случиться, что его, великого мошенника, всю жизнь дурачившего других, самого одурачили, провели, как мальчишку? Его аналитический ум, организаторские способности, его капиталы, наконец, служили как раз для укрепления власти сосновских и чубайсов. Парадокс! И это уже не аберрация идей, во имя которых он жил последнее время, а их полный крах и несостоятельность. Что же делать?

Ему до мельчайших подробностей вспомнился вчерашний разговор с Сосновским.

Вчера после обеда ему позвонил Танин и попросил срочно приехать, сообщив, что у него есть весьма и весьма важное известие. К Танину Роман Данилович не питал никаких симпатий, как, впрочем, и антипатий, был совершенно индифферентен. Считал человеком недалеким, добившимся определенных успехов в деловом мире лишь исключительно благодаря своим связям. Но, судя по всему, именно Танину будет доверено в новом правительстве кресло министра финансов. Поэтому Кудрявцев поддерживал с ним теплые, почти товарищеские отношения. К тому же, именно Татин непосредственно отвечал за операцию по созданию Сибирской республики.

Через час Роман Данилович уже был у загородной виллы Танина. Хозяин всем своим видом выказывал насколько рад их встрече, долго жал руку, улыбаясь, как китайский болванчик, и, отчего-то, постоянно кланяясь. Эти его лакейские манеры были несимпатичны Кудрявцеву, вызывали раздражение. К тому же у того были потные руки. Бр-р!

«Экий он, право, жалкий! – неприязненно подумал он, с трудом высвобождая свою руку. – Я б такому ни только министерство финансов, псарни бы своей не доверил». Почему именно псарней? Роман Данилович и сам не знал. Никакой псарни у него конечно же не было. Но он любил аргументировать старыми понятиями. Как-то маман говорила ему, что их род произрастает корнями чуть ли не от самого великого князя Потемкина. Враки, наверное. Но Кудрявцев часто представлял себя хозяином большой дворянской усадьбы, выходящими на высокое клыльцо в стеганном атласном халате, с неизменной трубкой во рту, окруженный красивыми молодыми женщинами с влажными агатовыми глазами. Представлял и эту мирную вялотекущую размеренную жизнь, заполненную утренними чаепитиями с вижневым варением, охотой на бескрайних российских просторах и нескончаемыми вечерними беседами с близкими по духу и образу мыслей людьми. Хорошо! Вот оттого-то, очевидно, и появилась в лексиконе Кудрявцева словечки типа псарни.

– Вы что-то хотели мне сообщить, Валентин Иванович? – спросил он хозяина, с трудом преодолев желание достать носовой платок и насухо вытереть руку.

– Да-да, – закивал Танин. – У меня для вас, Роман Данилович, есть, в некотором роде, сюрприз. Милости прошу в гостиную. – Широким жестом он указал на дверь, ведущую в гостиную.

Когда Кудрявцев вошел в зал, то увидел там сидящим в кресле Сосновского. Это было столь неожиданно, что Роман Данилович даже несколько подрастерялся. Действительно, – сюприз! Что, что, но он даже не мог предположить, что может здесь встретить этого человека – известнейшего бизнесмена и политика с весьма и весьма скандальной репутацией.

При появлении Романа Даниловича Сосновский живо вскочил, подбежал, схватил его руку и принялся энергично трясти, приговаривая:

– Рад того... Познакомиться ага. Здравствуйте, Роман Данилович! Какой вы... Большой какой.

– Здравствуйте! – хмуро проговорил Кудрявцев, пожимая маленькую, но довольно сильную и цепкую руку олигарха. Он не любил Сосновского и не считал нужным это скрывать. В жизни тот оказался ещё хуже, чем выглядел на экране телевизора. В его внешности было что-то от паяца и сатира одновременно. Массивное туловище на коротких быстрых ножках, большая плешивая голова, крючковатый нос, вместо губ лишь тонкая щель, темно-карие круглые беспристанно бегающие глазки были холодны, колючи и избегали встречаться взглядом с собеседником, будто боялись, что тот прочтет в них что-то очень и очень не желательное. Весьма неприятный тип!

Сосновский отметил это холодное и отстраненное – «здравствуйте» Романа Даниловича, и его кислую мину, но вида не подал. Он привык ага... Чувства скрывать привык... Это ничего того... Он не гордый. Этот для дела того... Для дела нужен. Можно и потерпеть. Это потом... За все эти вот... За все спросится ага.

– А почему того?... Блондин почему?... Мне сказывали, что того... Брюнет ага.

– Обстоятельства заставили изменить внешность, – нехотя ответил Кудрявцев. Он уже смутно начинал догадываться о причине их встречи.

– Ах, ну да... Это конечно, кхе, кхе... Это я понимаю. А что ж мы того? – засуетился вдруг Сосновский. – Стоим чего?... Садитесь, Роман Данилович ага, – и рукой указал на кресло.

Кудрявцев сел, достал из кармана гаванскую сигару, закурил и стал ждать, чего ещё скажет этот ничтожный, но страшный человек. Интуитивно чувствовал, что ничего хорошего для себя не услышит. Так и случилось в последствии.

Танин принес на подносе бутыку коньяка, рюмки, тонко порезанный лимон. Поставил поднос на журнальный столик, по-лакейски сказал:

– Вот, извольте!

«Да он и есть лакей, – подумал Роман Данилович, наблюдая за Таниным. – „Человек“ при большом барине. И даже, став министром, останется лакем – будет продолжать обслуживать хозяина, „Чего-с изволите-с!“. Как все это гадко, право!»

Настроение у Кудрявцева упало ниже критической отметки, а в груди поднималась душная волна презрения и ненависти к этим вот двум ничтожествам и чувства бессилия как-то изменить ситуацию.

– Спасибо ага! – поблагодарил Сосновский Танина и пренебрежительно махнул в сторону двери. – А теперь, дружок, того... Иди ступай.

Танин вышел. Сосновский наполнил рюмки, сказал торжественно:

– За вашу удачную поездку! Чтоб на этот раз того... Получилось чтоб! Ага.

И Роман Данилович понял, что худшие его предчувствия нашли свое подтверждение. И за созданием Высшего экономического совета и за всем прочим стоял этот грязный и гнусный человек. Он, Кудрявцев, вознамерился немного-немало как спасти Россию, и сам, того не ведая, отдал нн на заклан таким вот сосновским, которые обдерут её, как липку, разорвут на части, поставят на колени, облекут на вечные унижения и страдания. Ха-ха! Все это было бы смешно, если бы не было так грустно!

Это было, как удар молнии. Он уже плохо помнил происходящее. Он пил коньяк, что-то отвечал Сосновскому, часто невпопад, а в голове было лишь одно желание – поскорее вырваться из этого дома, избавиться от этого человека.

Но, оказывается, мозг его четко фиксировал все, сказанное тогда Сосновским, и сейчас мог это воспроизвести слово в слово. А говорил тогда олигарх о том, что он, Кудрявцев, присутствует при историческом моменте. Из огромной и неповоротливой страны, они создатут шесть самостоятельных процветающих республик. И что ему, Кудрявцеву, выпала честь возглавить самую большую и самую богатую из них. Все ясно, – планы по дальнейшему расчлинению Россию успешно претворяются в жизнь. И содействует этому никто иной, как он, Кудрявцев. Что же делать? Честно говоря, выхода он не видел. Как говорится, у сосновских все схвачено, за все заплачено.

Роман Данилович вновь достал фляжку, отхлебнул коньяка. Как же пусто на душе, и как одновременно тяжело!

* * *

В здании аэропорта у правого выхода Кудрявцев, как ему и говорили, увидел молодого мужчину с «Коммерсантом» в правой руке. Мужчина этот сотрудник центрального управления ФСБ Тонков Павел Владимирович. Он подошел, спросил:

– Павел Владимирович?

– Да, – кивнул Тонков, с интересом рассматривая Кудрявцева.

– Здравствуйте! А я – Суздальцев Арсентий Георгиевич.

– Здравствуйте, Арсентий Георгиевич! С приездом!

В молодцеватой, стройной фигуре Тонкова ощущалась военная выправка. Кудрявцеву импонировали военные. Он любил иметь с ними дело. На них можно положиться – не подведут.

– Спасибо, Павел Владимирович! – он крепко пожал руку Тонкова.

– Пойдемте, Арсентий Георгиевич, машина ждет.

На площади перед аэропотом они сели в ждавшую их черную «Волгу»: Тонков – на переднее сидение, Кудрявцев – на заднее, где уже сидели двое молодых людей.

– Охрана, – бросил через плечо Тонков, предвосхищая вопрос.

– Как обстановка? – спросил его Роман Данилович.

– Обстановка нами полностью контролируется, – ответил Тонков.

Кудрявцев уловил в его словах едва заметную насмешку. Насторожился. Что это? Что он имеет этим в виду?! Да нет, глупости. Померещилось. После встречи с Сосновским и не то может померещиться.

– Это хорошо, – сказал Роман Данилович. Далее они ехали в полном молчании.

Однако, очень скоро Кудрявцев смог убедиться, что ничего ему не померещилось, когда «Волга» остановилась перед зданием гордского ИВС, где Роману Даниловичу уже доводилось коротать угрюмое время, а Тонков насмешливо сказал:

– Приехали, Роман Данилович!