Текст книги "Князь Игорь. Витязи червлёных щитов"

Автор книги: Владимир Малик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Он жевал чёрствый хлеб с салом, а мечты уносили его в будущее, и оно казалось ему ясным и счастливым. Только бы всё сбылось!

Из раздумий его вывел приглушенный крик Любавы. Он поднял голову и глянул в ту сторону, куда указывали расширенные от ужаса глаза девушки. Там, на горе, где проходила дорога, на фоне синего неба темнели фигуры нескольких всадников.

– Половцы! – помертвелыми губами прошептала Любава.

Ждан вскочил на ноги, приложил руку козырьком над глазами. Нет, на половцев не похожи. Красные щиты за спинами, мечи на боку. Свои! Северяне!

Всадники тоже заметили их и начали спускаться в долину.

– Не бойтесь, это наши люди! – успокаивал женщин Ждан, хотя у самого сердце билось тревожно. Ведь он хорошо знал, что каждая встреча с незнакомыми людьми таила в себе опасность.

Незнакомцы быстро приближались. Ждан встрепенулся: впереди ехал Янь!

Янь тоже удивился не меньше.

– Ждан! Вот не думал! Откуда ты тут взялся?

– А ты?

– Ну, мы с князем Игорем малость потрепали половцев в степи и возвращаемся домой, – не без гордости ответил Янь. – Я сам своими руками хана Обовлы взял в полон!

– Вот как! Выходит, и князь Игорь ходил в поход?

– Ходил. С князьями Всеволодом, Святославом и Владимиром… А почему это тебя так удивляет?

– Да потому, что я тоже из похода. Был аж на Самаре с князьями…

Ему хотелось спросить, почему Игорь не присоединился к Святославу и Рюрику, но вовремя прикусил язык. Не его это дело. Пусть князья сами выясняют свои отношения. Его дело – молчать и ни единым словом не обмолвиться, что он полонил самого хана Кобяка.

– О! – воскликнул Янь. – Ты должен рассказать про тот поход князю! Вот и он сам сюда едет…

Из-за горы показалось войско. Стяг за стягом спускались в долину к ручью. Там воины поили коней и пускали их пастись.

Подъехали князья Игорь и Владимир.

Ждан смиренно поклонился.

Игорь окинул его быстрым взглядом, удивлённо поднял брови.

– Ты?

– Я, княже.

– А кто эти женщины? С тобою?

– Старшая – моя мать, которую я выручил из половецкой неволи, а младшая – это Любава… Из Глебова… Та самая девушка…

– А-а, – как-то неопределённо произнёс князь, будто не мог уразуметь, какое имеет отношение она к тому, что случилось в Глебове, хотя по его лицу было видно, он всё сразу вспомнил: и ссору с Владимиром Переяславским, и резню в Глебове, и дальнейшую историю со своим конюшим. Вспомнил и насупился.

Хитрый и наблюдательный Янь понял, почему наступила заминка в разговоре и поспешил на помощь:

– Ждан только что с Самары, с Орели, княже, ходил с князьями в поход на приднепровских половцев…

В глазах Игоря вспыхнула заинтересованность.

– Вот как! С чем же князья вернулись?

В душе Ждан поблагодарил Яня. Он облегчённо вздохнул и начал рассказывать про битвы на Орели, про победу и пленение Кобяка, многих ханов и значительной части войска.

Сначала по лицу Игоря промелькнула тень досады. Видимо, эта весть немало уязвила его. Теперь скромная победа за Мерлом над ханом Обовлы в сравнении с победой Святослава и Рюрика показалась ещё скромнее.

Однако он постарался прогнать эту неприятную мысль… Как бы там ни было, а всё войско Обовлы в полоне, вместе со своим ханом, и главное, половцам не удалось разорить и погубить северские села и хутора.

Когда Ждан закончил, Игорь гордо сказал:

– Победа князей велика, но мы тоже с победой! Не с пустыми руками домой возвращаемся!

– Я знаю, Янь уже успел поведать о твоей победе… Я поздравляю тебя, княже, и рад за всю нашу северщину, что на этот раз, благодаря твоей, княже, мудрости и храбрости, а также благодаря другим северским князьям и воинам, её миновала злая беда, – с чувством произнёс Ждан.

К Игорю вернулось хорошее настроение.

– Что же теперь собираешься делать? Куда путь держишь? Может, вернёшься ко мне? Мне всегда нужны смелые и испытанные люди.

Ждан мгновенно оценил великодушие князя. Это – прощение, и значило оно для него немало. Но глянув на сгорбленную фигуру матери и удручённый вид Любавы, ответил уклончиво:

– Княже, я благодарен тебе за доброту твою и при первой же возможности стану в ряды твоего войска. Но сейчас я не один. Мать рвётся в Вербовку… Неведомо, остался ли там кто после половецкого погрома… Но она хочет поселиться только там…

– Там есть люди, хотя и мало, – вмешался в разговор княжич Владимир. – Идите, селитесь! Я дозволяю… Это моя волость… И мне нужны поселенцы.

– Разумеется, идите селиться, – согласился Игорь, – земли вдоль Сейма обезлюдели, и нужно много сил, чтобы они стали снова обжитыми и богатыми…

4

На следующий день, когда солнце стояло почти над головой, путники переправились вброд через Сейм, поднялись на гору и остановились передохнуть.

Ждан одним взглядом окинул всю широкую долину, где когда-то стояло большое и красивое село. Вокруг такие знакомые с детства родные места! Поодаль за селом тёмный бор, куда летом и осенью он бегал собирать ягоды и грибы, а зимой ездил с отцом за дровами. Вот впереди узкий спуск с обрывистыми стенами, где в норах гнездились чернокрылые стрижи; на равнине раскинулись поля, теперь запущенные, поросшие бурьяном, вдоль берега реки – левады. И всюду вербы, вербы – ветвистые, густые, зелено-седоватые. Неспроста село назвали Вербовкой…

Ждан узнавал родное село и не мог узнать. Что же от него, бедного, осталось? Из земли торчали черные обугленные сохи[59]  [59] Сохи – здесь: толстые столбы, обычно с развилкой на конце, служащие основной опорой в строениях.


[Закрыть]. Где когда-то стояли хаты, повети, риги, там теперь виднелись только груды золы, поросшие бурьяном огороды тоже позарастали, превратились в пустыри. И только кое-где под соломенными и камышовыми кровлями темнели маленькие, как грибы, клетушки, сооружённые наспех и неумело – лишь бы зиму перезимовать.

Он отыскал свой огород, левадой спускающийся к самому Сейму, и сам себе не поверил: на месте их хаты теперь стояла клетушка и над нею из обмазанной жёлтой глиной трубы вился в небо сизоватый дымок. За воротами опускал свой длинный нос колодезный журавль, а возле него белела мужская фигура…

Кто же там такие? Свои или чужие?

Ждан вдруг почувствовал, как онемели ноги. Хотел ударить под бока коня и не смог. Радость и тревога стиснули грудь. Глаза затуманились слезами.

– Мама, там у нас кто-то живёт! – воскликнул хрипло.

Мать тоже сквозь слезы мало что видела вдали.

– Кто это, сынок?

– Не знаю… Едем поскорей!

Они спустились с горы, миновали одну запустелую улицу, вторую и, охваченные надеждой и страхом, подъехали к своему родному двору. Вот перед ними чудом уцелевшие от пожара старые, сплетённые из лозы ворота. За воротами, возле поленницы дров, застыл с высоко поднятым топором мужчина в белой полотняной рубахе. Глаза его округлились от удивления и страха, а губы шепчут:

– Свят, свят, свят!.. Сгинь, пропади, нечистая сила! Чур тебя, чур!

Ждан мигом слетел с коня, кинулся к нему:

– Иван! Братик! Живой?!

Тот ошалел, опустил руки, изменился в лице. Ждана явно не узнавал.

– Кто ты?

– Да Ждан я, Ждан! И мать со мной! Из полона вернулась… А это Любава.

Во двор вступила мать. Вскрикнула глухо, схватилась за сердце, согнулась… Последние силы, что поддерживали её в пути к родному порогу, покинули её.

И тут у Ивана будто пелена с глаз спала. Откинул в сторону топор, рванулся навстречу.

– Ма-а-ма-а!

Она прильнула к нему, зарыдала. И он целовал её мокрые щеки, грубой жёсткой рукой гладил спутанные седеющие косы и шептал лишь одно слово:

– Мама, мама!

Ждан обнял их обоих. Неповоротливый, угловатый Иван кивнул ему всклокоченной головой, прижался плечом к его плечу, и так втроём стояли они: то плакали, то что-то говорили, хотя ни одно слово не доходило до их сознания, то замирали от счастья и боли.

За это время Любава ввела на подворье коней, а из клетушки на крик вышла чернявая молодица с младенцем на руках. За подол её юбки держался чумазый, с черными вихрами мальчонка, исподлобья поглядывал на незнакомых людей.

Иван опомнился первым.

– Мама, Ждан, вот мои… Это Варя… То есть Варвара… И детки – Жданко и Настуня…

Мать обняла невестку, поцеловала детей.

– Родненькие мои! Я такая счастливая!..

И она снова заплакала.

Варя начала её утешать:

– Не плачьте! Вы уже дома… Живите у нас… А Ждан поселится рядом… Не плачьте! Идёмте до хаты – пообедаете да и отдохнёте с дороги… Пойдёмте!

Сама, тоже плача, взяла свекровь за руку и, бережно поддерживая, повела в жилище. Любава пошла за ними.

А братья поспешили к коням. Напоили, стреножили и пустили на леваду пастись. Потом остановились на меже под старой развесистой грушей, усеянной мелкими жёлто-коричневыми плодами. Ждан сорвал одну грушку, кинул в рот.

– Какая вкусная!.. Не раз в неволе снилась мне наша груша. Не хата, не двор, а груша на меже с Лебедями, на которую мы детьми, помнишь, взбирались, как белки, и прятались там от отцовской взбучки… А просыпаясь думал: вернусь когда-нибудь домой, так поставлю под нею хату…

– Вот и ставь на лебедевском огороде, – сказал Иван, приглаживая растрёпанные волосы. – Из их рода никого не осталось… А мы гуртом поможем – я, мать, твоя жена…

Ждан усмехнулся.

– Ты про Любаву? Она не жена мне. Но весною мы поженимся…

– Жена или не жена – всё одно поможет.

– Поможет, – согласился Ждан. – Дня два отдохнём и начну из леса стволы возить. Чтобы к осени клетушку поставить.

– Не клетушку, а хату, – возразил Иван. – Хватит того, что у меня клетушка. Теперь тесно… Но нас было только двое – Варя да я. А ты не один – гуртом и поставим.

Они долго стояли в тени под грушей, вели тихий разговор, рассуждали, как выгоднее продать трёх коней Ждана и купить за них скотину, свиней, птицу, как возводить хату. Разговаривали бы и дальше, до самого вечера, но Варя позвала:

– Хватит вам, говоруны! Обедать пора!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

В субботу, под вечер, князь Игорь с князьями и дружинниками прибыл в Путивль, вторую свою столицу, которую он очень любил. Посланные загодя гонцы сообщили о победе над ханом Обовлы – и над высокими путивльскими горами, над самим городом и зелёным Засемьем громко зазвучал с церковных звонниц торжественный благовест.

Княгиня Ефросиния Ярославна с детьми и юной княгиней Ольгой Глебовной, женой Всеволода, которая прибыла из Трубчевска, ждали победителей на площади, перед городскими воротами. Недалеко от княгини, но держась немного позади, стоял разительно похожий на Ярославну красивый мужчина лет тридцати трёх. Чёрная бархатная шапка с малиновым верхом оттеняла бледность его лба, из-под расстёгнутого кафтана, расшитого канителью, выглядывала блаватная рубаха, а на ногах – лёгкие жёлтые летние сапоги. Его левая рука лежала на позолоченной рукояти меча, а он сам, выпрямясь, напряжённо всматривался в обветренное, загорелое лицо Игоря, который, соскочив с коня, протянул вперёд руки и быстро приближался к княгине с детьми.

Игорь не замечал его, как не замечал и других, кто собрался здесь, кроме своей семьи.

– Ярославна! Княгиня! – сорвалось с его губ. – Ладонька моя!

Ефросиния метнулась на его зов и упала к нему на грудь.

– Княже мой!

Ни на кого не обращая внимания, Игорь поцеловал её мокрые от счастливых слез глаза, тугие, по-девичьи розовые щеки. Потом повернулся к сынам, каждого поднял перед собой, поцеловал, а доченьку, младшенькую, несколько раз подкинул высоко вверх, и та завизжала от удовольствия и радости.

Потом, пока Ярославна обнимала сына Владимира, а Ольга Глебовна – князя Всеволода, Игорь взглянул на нарядно одетого человека, что напряжённо и неотрывно смотрел на него. Воскликнул:

– Никак князь Владимир Ярославич! Брат мой! Какими, судьбами! – и обнял его. – Я рад приветствовать тебя, княже, на Северской земле! Мой дом – твой дом! Брат моей жены – всегда желанный гость!

Владимир вспыхнул от радости. Щеки его начали розоветь. Он крепко пожал Игорю руки, тоже обнял его.

– Благодарствую, княже, – произнёс растроганно, – благодарю брат мой! По правде говоря, не без страха я ехал сюда. Боялся, что слово грозного князя Ярослава, отца моего, уже и до тебя дошло, как догоняло меня всюду, где бы я ни появлялся, и ты отправишь меня на все четыре стороны…

Игорь нахмурился.

– Я не страшусь твоего отца, а моего тестя, Владимир… Хотя он и самый могущественный на Руси властитель, я его не боюсь… Тут, в своём княжестве, я хозяин, и ты можешь жить у меня столько, сколько тебе захочется! Вот тут, в Путивле, и живи! Город крепкий, край богатый, дичь в лесах не перевелась – забавляйся охотой, а нападут половцы – защищайся. Путивльцы – воины знатные!

– Благодарю тебя, Игорь. Я с радостью воспользуюсь твоим гостеприимством. Здесь и вправду красиво, как и у нас в Галиче, а главное, тихо, спокойно. Будет возможность и подумать, и почитать, и записать все, что видел, слышал, что пережил.

– Ты летописец, насколько я помню?

– Да! Я вырос среди книг и древних летописей…

– Здесь у тебя хватит времени и читать и писать… Так, Ярославна?

Ярославна глянула на Игоря благодарными счастливыми глазами.

– Да, ладо, мой! Владимир может гостить у нас до тех пор, пока наш отец не дозволит ему возвратиться в Галич… А теперь прошу всех в дом – к столу!

После вечери, на которой присутствовали, кроме князей, бояре, воеводы и лепшие[60]  [60] Лепшие – лучшие. Лучшие мужи – богатые, знатные представители своего сословия.


[Закрыть] мужи, в гриднице остались только свои – Игорь и Ефросиния Ярославна с детьми, Всеволод с Ольгой Глебовной, Святослав Олегович, племянник Игоря, да Владимир Ярославич Галицкий. Ярославна встала, обвела взглядом длинный стол с пустой посудой после пира.

– Пойдёмте от этого беспорядка к нам в светлицу – посидим вместе по-семейному.

Все перешли в княжеский терем, в просторную комнату.

Здесь было чисто, прохладно, пахло воском от свечи, что потрескивала в бронзовом подсвечнике, и ладаном.

Игорь с Ярославной и дети сели по одну сторону стола, гости – по другую. Старший чашник внёс холодное пиво и хлебный квас, разлил по чашам…

Владимир Ярославич увидел гусли на столике возле окна – взял в руки.

– Позволите? – Посмотрел на Игоря и сестру.

– Просим, просим! – зашумели все.

Владимир прошёлся пальцами по струнам, вслушиваясь в их звучание, а потом тихо запел:

 
Не буря соколов занесла
через поля широкие -
стаи галок летят
к Дону великому!
 
 
Кони ржут за Сулою -
звенит слава в Киеве…
 

Его сильный, приятный голос заполнил собою всю светлицу, заворожил сердца всех, кто сидел за столом. Да и сам певец тоже был увлечён песней и звучанием струн – побледнел, прикрыл глаза и вслушивался в последний аккорд долго, пока он не угас в дальних уголках терема. Владимир – красивый, очень похожий на сестру, только черты его лица резче, мужественнее, а волосы более тёмные, почти каштановые.

– Бог мой, это песня Бояна, – прошептал изумлённо Игорь. – Её любит петь мой учитель Славута. Откуда ты её знаешь?

Владимир мягко улыбнулся.

Ну как же! Ведь я зять Святослава Всеволодовича, а Славута – его певец и друг, ученик Бояна. Я не раз слышал от него песни прославленного певца, которого мне уже не довелось увидеть живым. А Славута его знал и многое от него перенял. Больше того, во время нашей свадьбы с Болеславой, покойной моей женой, дочкой Святослава Всеволодовича, он подарил мне переписанные им собственной рукой песни Бояна. Потому и не удивительно, что я многие из них знаю на память.

– Но странно, что ты, князь, сам стал певцом, – вставил своё слово Всеволод. – Я не припомню случая, чтобы такое когда-нибудь произошло в роду Рюриковичей.

– Ну, почему же, ладо мой? – поправила его Ольга Глебовна. – Говорят, князь Ярослав Мудрый, предок наш, и песни пел, и на гуслях знатно играл, и летописи писал. А Владимир Мономах – тоже… Так почему мой двоюродный брат Владимир не может быть певцом? Зачем ты говоришь ему неладное?

Она возразила мужу, но с такой доброй, обезоруживающей улыбкой и посмотрела таким любящим взглядом, припав при этом к нему и поцеловав его малиновыми губами в плечо, что он только развёл руками и погладил её по пушистой косе.

– Но, любимая моя, я не в укор князю Владимиру сказал это, а просто удивился, как он хорошо поёт, – немного смутился Всеволод, явно стараясь смягчить своё необдуманное слово.

Все засмеялись, зная, как сильно он влюблён в свою красавицу-жену и как она умело верховодит им. Они были прекрасной парой: высокий, стройный, плечистый, грозный, вспыльчивый князь и маленькая, красивая, ласковая, как котёнок, княгиня Ольга. И вот этот великан, яростный во гневе и в бою, как тур, неизменно пасовал перед своею жёнушкой, которая очаровательной улыбкой и нежным поцелуем усмиряла самый буйный его гнев и всегда настаивала на своём. И сейчас он оправдывался перед нею, как ребёнок.

Удивлённый князь Владимир Ярославич даже вступился за него:

– Сестрёнка, с чего ты взяла? Князь Всеволод, конечно, и мыслях не имел меня обидеть. Разве умение играть и петь может чем-то унизить кого-нибудь, даже князя? Мой отец, князь Ярослав, и играет, и поёт, доброго ему здравия! А дед Владимир, царство ему небесное, просто влюблён был в песни и музыку, как и в рукописи. Должно и я перенял от него в наследство эту любовь… Если отнять у меня песню, книгу или рукопись – значит вынуть душу из тела, отнять жизнь.

– Как интересно! Так вот ты оказывается какой, братец! – воскликнула Ольга. – Вся Русь тебя знает! Вся Русь про тебя говорит! А мы, твои ближайшие родичи, узнаём тебя последними да и то от посторонних людей. Расскажи, пожалуйста, про себя да про твоё житье, Владимир! Прошу тебя и все мы просим! Ну же!

Под бурным натиском княгини, своей двоюродной сестры, Владимир Ярославич почувствовал, что тоже пришёл в замешательство, но отказать ей был не в состоянии. Он обескураженно обвёл взглядом присутствующих. Но все, даже Ярославна, поддержали Ольгу:

– Просим, просим, княже! Расскажи!

Владимир грустно улыбнулся. В его печальных глазах сквозила глубокая тоска.

Он искательно взглянул на Игоря, словно просил, чтобы тот избавил его от такой тяжёлой обязанности, но Игорь одобрительно кивнул, а вслух добавил:

– Просим, брат. Тут все свои, все тебя любят и сочувствуют тебе. Поделись с нами твоими бедами – и мы их возьмём в свои сердца. Тебе же станет легче.

Владимир вздохнул.

– Может и так. Тогда слушайте.

2

Я имел счастье и несчастье – а почему так, узнаете позже – родиться в семье могущественнейшего на Руси галицкого князя Ярослава Владимировича, прозванного за знания многих языков Осмомыслом. Я, как и все мы, прямой потомок Рюрика, Святослава, Владимира Красное Солнышко, Ярослава Мудрого. Далее мой род идёт от Ярослава Старого через его сына Владимира до галицкого Ростислава, который стал князем Тмутороканским. Там, в Тмуторокане, он был отравлен подосланными из Византии убийцами. Значит, Тмуторокань – тоже моя вотчина!.. Теперь эти земли стали половецкими – богатые и привольные земли над синими морями. Та земля мне незнаема. Я её никогда не видел, но слышал рассказы о ней, о её красе, и в сердце моём с малых лет жила мечта отыскать когда-нибудь путь в неведомый город Тмуторокань. Там какое-то время княжил и мой прадед Володар Ростиславич, но вынужден был – под натиском своих братьев-князей и половцев – оставить эти земли и перебраться в Перемышль, что тоже принадлежал ему. Его сын, а мой дед Владимир, или Владимирко, как его чаще называли и в семье, и в народе благодаря разуму и силе, ещё в далёком от нас 1141 году объединил все галицкие земли, которые с тех пор под его рукой протянулись от Сяна до Дуная и тёплого греческого моря, где когда-то жило родственное нам племя тиверцев, а ещё раньше – германское племя готов, вышедшее с берегов холодного Балтийского моря, того самого, что ранее называлось просто Болотом. Мой отец унаследовал эти земли. Выполняя отцову волю, я не раз спускался по Днестру вниз, до тех мест, которые воспеты готским хронистом, католическим епископом Йорданом в написанной им на латыни хронике «О похождениях и истории готов». Это были счастливые молодые годы моей жизни. Окружённый учёными мужами, обучавшими меня и летописной премудрости, и чужим языкам – греческому, латинскому, угорскому, польскому. Обучали также одни – военному делу, другие – музыке, пению. Я много путешествовал по прекрасной Галицкой земле, воочию видел то, о чём читал в наших летописях, в ромейских хрониках Прокопия, Феофилакта Симокатты, Менандра и в более поздних хрониках Восточного и Западного Рима. Я ходил тропою императора Траяна, по которой ромейские легионы шли из далёкой Италики защищать Дакию от готов и других чужих племён, что нападали с Поля на империю. Взбирался на высокие оборонные валы между Днестром и Дунаем, ночевал на песчаной косе, отделяющей Днестровское устье от моря, и там, под луной, под ласковый шёпот морских волн, мне чудились голоса прекрасных готских дев, поющих на берегу синего моря.

Я не был обделён, повторяю, счастьем с малых лет: целыми днями я просиживал в большой библиотеке, где хранились книги и рукописи моего весьма учёного деда Владимира. И не только читал, но и сам, когда подрос, начал писать – записывать разные интересные бывальщины из жизни Галицкого княжества, его князей и бояр, попов и смердов. Со временем я понял, что получается настоящая летопись и, переписав давние, ещё детские записи заново в толстую книгу, уже осознанно начал заносить в неё наиболее важные события галицкой жизни.

Но не долго длилось моё счастье.

В нашей семье было четверо детей: я – старший, на полтора года младше меня – сестра Анна[61]  [61] Настоящее её имя неизвестно.


[Закрыть], потом – Ефросиния, которую мы теперь с лёгкой руки Игоря зовём Ярославной, и самая младшая – Вышеслава. Её отдали замуж за князя великопольского и калишского Одона, и она с той поры – отрезанная ветвь нашего рода.

Анну, почти ровесницу мне, неизменную участницу моих детских игр и забав, я очень любил. Но отец рано разлучил нас. Ей ещё не исполнилось и восьми лет, как её отправили на воспитание и учение в Угорщину, обручив с наследником угорского престола. Эта разлука явилась для меня первым тяжёлым ударом судьбы: отъезд Анны опустошил моё сердце, и я ещё тогда ощутил, как больно терять близких людей. А теперь я почти всех их потерял, кроме Ярославны. Так можете себе представить, какой радостью для меня было возвращение любимой сестрёнки домой – угорский король вдруг передумал женить на ней своего сына. В то время ей исполнилось уже двенадцать лет и наша дружба продолжалась почти два счастливых года. Потом её выдали замуж за Мстислава Ростиславича в Белгород, а меня женили на Болеславе, дочке черниговского князя Святослава Всеволодовича, теперешнего великого князя киевского.

Вы, старшие, помните эту свадьбу в Чернигове. Мне исполнилось тогда пятнадцать лет, Болеславе чуть больше четырнадцати. Она – красивая девушка, и хотя этот брак был династический, как принято между князьями, королями и императорами, мы скоро понравились друг другу, а со временем полюбили. После свадьбы мы, молодые, долгое время гостили в Чернигове, и там я сблизился с тестем и тёщей – князем Святославом и княгиней Марией Васильковной. Они полюбили меня, как сына, и я отвечал им тем же чувством. В наших беседах мы всё больше и лучше узнавали друг друга, читали летописи, вместе со Славутой пели песни, ездили на соколиные охоты, а вечерами, когда за столом собиралась вся семья, князь и княгиня рассказывали про других князей – нынешних и давних, про военные походы и сечи. Нередко вспоминали Бояна, достославного и непревзойдённого певца, чьи песни и былины живут и поныне. Тогда же мать князя Святослава купила у наследников Бояна его землю за семьсот гривен.

Воспоминания о том чудесном времени и сейчас согревают моё сердце. Князь Святослав, испытанный воин и здравомыслящий муж, был несколько сдержан в своих чувствах, а Мария Васильковна, женским сердцем поняв нашу с Болеславой искреннюю любовь, стала для меня второй матерью. Она много рассказывала нам о своём детстве, проведённом в Полоцке, о прадеде, князе-ворожее Всеславе, о юном брате Изяславе, что опечалил на всю жизнь её сердце, когда погиб в бою с литвою. Объединяло нас и то, что в её жилах, как и в моих, течёт какая-то частица крови греческих императоров.

Рассказываю вам про это для того, чтобы вы поняли, почему и до сих пор, несмотря на раннюю смерть Болеславы, тесть и тёща относятся ко мне с приязнью, хотя тоже, как и другие князья, боятся прогневить моего отца Ярослава.

Ох, Болеслава, Болеслава! Как рано ты ушла от меня вместе с нашим маленьким сыночком! Как осиротила меня и навсегда унесла с собою радость из моего сердца!

Это страшное горе случилось в конце того же года, что так радостно начался для нас. После родов, подарив мне сыночка, Болеслава начала поправляться, расцветать, наливаться материнским счастьем, женской красою и силой. Я, молодой отец, был счастлив, не мог нарадоваться своим первенцем и красавицей-женой, ухаживал за ними, не отходя ни на шаг в те минуты, когда Болеслава купала малютку, кормила и, укладывая спать, напевала ему колыбельные песни.

Но тут Бог позавидовал нашему счастью. В Галиче начался мор, что у латинян зовётся тифусом. Одной из первых заболела Болеслава, а за нею и сынок. Они пылали оба, как в огне, страдали от боли в животе и вскоре навеки угасли.

Тот злосчастный год – 1166-й – принёс в нашу семью ещё одно несчастье – Ярославна об этом знает, пожалуй, лучше, чем я…

3

Наша мать, княгиня Ольга Юрьевна, дочь Юрия Долгорукого, вышла замуж за отца не по любви: их поженили отцы, видя в этом взаимную выгоду. Так было и доныне часто бывает в княжеских семьях. Но иногда такие династические браки становятся счастливыми – между молодыми разгорается пылкая любовь, продолжающаяся всю жизнь. Вот как у Святослава Всеволодовича и Марии Васильковны или у Игоря с Ярославной. У меня с Болеславой, пожалуй, так же было бы. Но случается и наоборот – на всю жизнь остаётся холодность, неприязнь, переходящая во вражду. Так произошло и с нашими родителями. Прожили они вместе полтора десятка лет, родили сына и трёх дочек, а любви так и не знали. Моя мать, женщина гордая и независимая, была очень несчастлива: плакала, тосковала, всю свою любовь отдавала нам, детям, ради нас покорялась мужу, терпела оскорбления, надеясь на лучшее, Но оно так и не настало. Отец, князь Ярослав, открыто обижал её, оскорблял, во гневе даже руку мог на неё поднять, а со временем влюбился в боярышню, дочь боярина Чагры Настасию, прижил с нею незаконного сына Олега. А когда привёл её на Гору, в княжий терем, ни матери, ни мне совсем житья не стало. Всё в семье клокотало, как в кипящем котле. Лишь предстоящая свадьба сестры Ефросинии с князем Игорем, что состоялась в начале 1170 года, сдерживала окончательный разрыв, хотя отец не раз угрожал отдать мать в монастырь, а меня – за то, что вставал на её защиту – выгнать из дома. Отгуляли свадьбу шумно – и в Галиче, и здесь у вас, на Северщине. Эти дни для меня были самыми светлыми. Я пожил тогда некоторое время спокойно у вас, а потом – у тестя и тёщи в Чернигове, они от меня не отреклись и всё ещё считали своим зятем. А когда вернулся в Галич, то снова попал в семейное пекло: там уже верховодила Настаська, всё прибрав к рукам. Матери не стало места в хоромах, и она перебралась к воеводе Костянтину Сирославичу, который из жалости дал ей приют у себя. Я тоже поселился с нею.

Такое немыслимое положение продолжалось ещё лето и зиму, а когда отец, воспылав гневом, объявил, что Ольга ему не мила и он пострижёт её в монахини, мать сбежала из Галича в ляхи, к Казимиру Справедливому, князю сандомирскому, женатому на родной сестре зятя матери – Мстислава Ростиславича Хороброго – Елене Ростиславне. Вместе с матерью, опасаясь отцова гнева, бежал и я. С нами ушли в Польшу наши доброжелатели – воевода Костянтин и многие близкие нам по духу воеводы. Там жили мы в городе Вислице восемь месяцев. Я направил послов к владимиро-волынскому князю Святославу Мстиславичу с просьбой, чтобы дал нам для прокорма город Нервен, поскольку горько жить в гостях. Святослав дал мне этот город. Но по дороге туда я получил весть от тайного моего друга, служителя у князя Святополка и от других галицких бояр, сочувственно относящихся к нам с матерью, чтобы мы возвращались в Галич, так как всё там изменилось. Восставшие галичане схватили князя Ярослава и заставили его целовать крест, что будет в согласии жить с законной женой – княгиней Ольгой, малолетнего Олега Настасьича сослали в далёкий город, а саму Настаську прилюдно сожгли в Галиче на костре как ведьму.

Мы возвратились домой. Отец действительно поцеловал крест – теперь перед матерью, что согласен жить с нею по закону, а меня даже допустил в свою библиотеку, по которой я давно тосковал.

Наступили короткие ясные дни. Я снова много читал, писал, охотился, ездил по всей галицкой земле – даже на море и на Дунай. Отец несколько раз говорил о том, чтобы я снова женился и даже стал подыскивать невесту. Но я твёрдо отказался от нового брака: потому что, как вы знаете, полюбил одну славную вдовицу-попадью, и она родила мне сына Василька. Но моё счастье вновь омрачилось ссорами между отцом и матерью, а затем между мною и отцом. Нелюбовь к матери он перенёс на меня: объявил, что после его смерти галицкий стол, по праву принадлежащий мне, перейдёт к Олегу Настасьичу. Каково было мне слышать это? Как пережить? Я просил отца выделить мне какую-нибудь волость для прокорма, ведь теперь у меня на руках была семья – жена и сын, и мы ждали ещё одного ребёнка. Отец всё завещал Олегу, а мне отказался выделить из своей необъятной земли хотя бы маленький клочок, где я мог бы стать хозяином. Что мне оставалось делать? Я решил действовать. Чтобы получить для себя и матери хоть какое-нибудь прибежище, я поехал в Луцк к князю Ярославу Изяславичу, и он, имея немалую воинскую силу, собрался было добыть мне волость. Но отец, заплатив полякам три тысячи гривен серебра, чтобы они напали на Волынь, заставил князя Ярослава отказаться от помощи мне. Изгнанные отцом, мы с матерью пытались найти приют у князя дорогобужского Ингвара Ярославича, но и он, опасаясь мести галицкого князя, не позволил нам поселиться у него. Тогда мы поехали, на этот раз одни, без верных друзей и охраны, в Торцк, на Рось, где жили черные клобуки, к брату матери Михалку Юрьевичу. Однако вы, братья, сами знаете, как горек хлеб князей-изгоев. «Ты хотя и брат мой, но хлеб ешь свой» – правдива древняя присказка. Смысл её я хорошо почувствовал на себе. К тому же я скучал по жене, которая вот-вот должна была родить, и по полуторагодовалому Васильку, он уже начал ходить. Единственной отрадой мне в Торцке оставалась дружба с черными клобуками, живущими по рекам Горохуватце и Роси, выезде с ними в степь на соколиную охоту. От них я научился немного половецкому языку, их обычаям.