Текст книги "Князь Игорь. Витязи червлёных щитов"

Автор книги: Владимир Малик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Владимир Кириллович Малик
Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Владимир Малик широко известен читателям как автор захватывающих произведений на историческую тему. Наивысшим его творческим достижением являются «Посол Урус-шайтана» (1968), «Фирман султана» (1969), «Чёрный всадник» (1976), «Шёлковый шнурок» (1977), которые при переиздании были объединены в тетралогию «Тайный посол», а также роман «Князь Кий» (1982). За эти произведения писателю была присуждена литературная премия имени Леси Украинки 1983 года, что свидетельствует о признании его заслуг в разработке героико-патриотической тематики.

Одной из характерных черт В. Малика как исторического романиста является то, что он обращается к важным, сложным и недостаточно изученным событиям прошлого, которые играли особую роль в исторической судьбе народа. Так, в тетралогии «Тайный посол» изображается русско-турецкая война 1677-1681 годов – героическая оборона Чигирина, куда два года подряд приходила огромная турецко-татарская армия, битва на Бужинском поле, поход запорожских казаков под руководством Ивана Сирко в Крым, Бахчисарайский мир, а также – австро-турецкая война 1683 года, в частности оборона Вены, в которой принимало участие украинское войско под руководством полковника Семена Палия. В этом произведении впервые в нашей литературе с эпической широтой освещена борьба украинского, русского, болгарского, польского, австрийского и других народов Восточной и Центральной Европы против агрессии Османской империи.

В романе «Князь Кий» писатель воспроизводит ещё большую старину, показывает времена, когда отдельные восточнославянские племена под натиском кочевников начали объединяться и создавать свою державу, которая позднее стала называться Русью или Киевской Русью.

Не стал исключением и новый роман В. Малика «Князь Игорь» («Червлёные щиты»). В нём изображаются важные события конца XII столетия, когда наши предки, отстаивая право на жизнь, вели героическую борьбу с многочисленными половецкими ордами, которые с юга и востока наседали на Русскую землю. Главным сюжетным узлом романа – и это придаёт ему особенный интерес – является трагический поход Новгород-Северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 году, о котором рассказывается во всемирно известном художественном памятнике нашей древней литературы – «Слово о полку Игоревом». Используя «Слово», летописи и другие исторические источники, а также самые новейшие исследования советских историков, писатель поставил себе цель объединить общеизвестные, но сложные и запутанные исторические события в единый, стройный и целостный сюжет, развернуть его в пространстве и времени, наполнить полнокровными картинами жизни, биографиями людей, конкретными реалиями эпохи. И пожалуй наибольшей ответственностью в этом произведении видится попытка воссоздать образ автора «Слова о полку Игоревом» – гениального поэта, мудрого человека, великого гражданина Русской державы. Предлагая свои художественные гипотезы, писатель одновременно выступает в роли историка, исследователя и интерпретатора «Слова».

События, описанные в романе, длятся недолго – с февраля 1184 по июль 1185 года, те есть неполных полтора года. Писатель показывает канун похода Игоря, детально описывает сам поход, бои на речках Сюурлий и Каяле, поражение северских войск, плен и бегство князя из плена. Следует подчеркнуть, что автор строго придерживается исторических фактов, что основу сюжета составляют события, изображённые в летописях и в «Слове».

В те времена половцы были могучей военной силой, которая серьёзно угрожала не только Руси, но и другим европейским державам. В начале XII столетия русским князьям, в том числе Владимиру Мономаху, удалось одержать ряд крупных побед над ними, но с середины столетия кочевники всё чаще начали нападать на Русскую землю. О том, какими опустошительными были эти нападения, есть много свидетельств в летописях. Вот к примеру одно из них: «Как начнёт смерд пахать, приедет половчанин, ударит его стрелою и коня заберёт и поедет в село, возьмёт жену его и детей, и всё имущество».

Борьба с половецкой угрозой усложнялась тем, что на Руси продолжался процесс децентрализации власти: некогда единая держава распалась на ряд отдельных княжеств, князья жаждали политической независимости и выходили из-под влияния «золотого киевского стола». Князья враждовали между собой и часто вели братоубийственные войны во имя своих эгоистических интересов. Свидетельством этому была продолжительная вражда между наследниками Владимира Мономаха и Олега Святославича – Мономаховичами и Ольговичами, которые на протяжении целого столетия вели между собой постоянные войны, разоряя Русскую землю. При этом они нередко пользовались помощью половцев, чем ещё больше усиливали страдания народа. Особенно тесной дружбой с половцами отличались Ольговичи – чернигово-северские князья, к которым принадлежал и Игорь. Пожалуй, не без оснований Игорева деда – Олега Святославича автор «Слова» называет Олегом Гориславичем.

1181 году произошло событие, которое на некоторое время привело к примирению враждующие династии. После яростных боев за великокняжеский стол богатое и влиятельное киевское боярство, которому надоели беспрерывные войны, подрывавшие его благосостояние, передало верховную власть двум князьям-соперникам: Ольговичу – Святославу Всеволодовичу и Мономаховичу – Рюрику Ростиславичу. Первый начал княжить в Киеве, а второй – «взял всю Руску землю», то есть – земли Киевского княжества, основав свою резиденцию в двадцати верстах от столицы на реке Ирпене. Такой дуумвират, хотя и не очень сильный, дал на какое-то время позитивный результат в деле организации общих действий против кочевников. Проведённые Святославом и Рюриком вместе с другими князьями походы были успешными, победными и ощутимо подорвали вражеские силы.

Эти победы наглядно показали, что для защиты Русской земли необходимы коллективные усилия, что для успешной борьбы с половцами необходимо не распылять силы народа, а объединять их. К превеликому сожалению, эту, казалось бы, простую истину в то время осознавали только отдельные передовые люди, а большинство князей, заботясь о своих местных интересах, неохотно шли на такое объединение.

Не понимал этого и Новгород-Северский князь Игорь. Ему ни с кем не хотелось делиться славой победителя, он желал сам «испити шоломом синього Дону». Такая неразумная позиция привела к печальнейшим результатам: северское войско было разгромлено, князья оказались в плену и, самое главное, широко распахнулись для врагов ворота на Русь.

В своём романе «Червлёные щиты» В. Малик воспроизводит те драматические события, когда взаимоотношения между Русью и Полем обострились до предела. За полтора года между враждующими сторонами произошло восемь или девять крупных кровопролитных схваток и среди них одна такая, которой, по словам автора «Слова», ещё не видано было на Руси, – поражение на Каяле, полный разгром всей воинской силы целого княжества.

Почему-то кое-кто считает, что это было незначительное событие, о котором мы помним только потому, что оно легло в основу гениального «Слова о полку Игоревом». Однако современники так не считали. После побоища на Каяле половцы, как весеннее половодье, хлынули с огнём и мечом на Переяславское и Новгород-Северское княжества. Смертельная опасность нависла также над Киевом и Черниговом. Великий патриот и гениальный поэт взялся за перо, чтобы призвать князей к единству перед лицом грозного бедствия. Тысячные дружины многих князей пришли на Днепр, чтобы защитить Киев и Переяславль, а полки Святослава спасли Северщину.

Эти исторические события являются сюжетной и идейной основой романа. Скупые летописные данные писатель развернул в широкие эпические картины, создав очень яркие и полнокровные образы исторических деятелей, а также вымышленных персонажей. Действие происходит в княжеских палатах и хатах смердов, на полях брани и на хлебном поле, на городских майданах и в половецких юртах. Перед нами проходят многочисленные образы князей, бояр, дружинников, смердов, половецких ханов и простых затурканных кочевников. В романе правдиво передаётся суровый колорит эпохи, классовое расслоение феодального общества, показывается образ жизни того времени, раскрывается великая жизненная сила трудолюбивого и талантливого народа, который выстоял и не сломился под тяжестью неисчислимых страданий. На страницах романа ощущается гул героической борьбы с дикими ордами за право жить, за человеческое достоинство, за честь и свободу Русской земли.

Из исторических личностей наиболее полно вырисовывается Игорь Святославич – главный герой «Слова». Перед нами встаёт образ русского князя как государственного деятеля и простого человека. Мы видим его в общении с князьями, боярами, дружинниками, с женой Ярославной и детьми. И многое в нём вызывает симпатию. Однако Игорь – сын своего времени, и в его характере много также негативных черт. Он часто совершает опрометчивые поступки, которые наносят ущерб общему делу, бывает несправедлив и даже жесток к своим подневольным. Его сепаратный поход на половцев обернулся настоящим горем для всей Русской земли.

Через весь роман проходит образ выдуманного персонажа Ждана, в судьбе которого, можно сказать, воплощается судьба всего трудового народа. Ему пришлось испытать многое: и ужасы половецкого плена, и тяжкий труд, и горечь поражения. Но он с честью проходит все испытания, сохранив в себе силы, чтобы вновь жить и защищать родную землю от врагов.

Большой интерес вызывает образ поэта, выходца из простого народа, а затем – боярина Славуты, который после неудачного похода Игоря написал снискавшую славу поэму «Слово о полку Игоревом». Нет никакого сомнения в том, что образ автора «Слова» было сложнейшим творческим замыслом Владимира Малика. В науке до сих пор продолжается дискуссия о том, кем был автор «Слова», какому князю служил, был ли он участником похода, когда писал поэму. Следует отдать должное писателю: его ответы на эти да и на другие вопросы основываются на солидных научных концепциях и серьёзных возражений не вызывают. Конечно, историки, приверженцы других гипотез, могут найти какие-либо противоречия в трактовке образа автора «Слова», но перед читателем он предстаёт живым человеком со своей биографией, своим характером, своим духовным миром. Писатель достаточно убедительно показал, как из мальчика-сироты Славута вырос в талантливого дружинного поэта-песенника, мудрого книжника, образованнейшего человека своего времени. Будучи дальновидным политическим деятелем и пламенным патриотом, он видел угрозу Русской земле и силой художественного слова старался повлиять на современников, чтобы предотвратить её. В этом – основная идея и основной пафос созданного им «Слова о полку Игоревом».

В романе Владимира Малика неизменно присутствует ещё один образ, на котором хотелось бы остановиться, – это образ червлёных щитов как символ родной земли и общности всех живых сил народа перед лицом смертельной опасности. Счастливо найденный восемьсот лет назад гениальным поэтом, этот образ, использованный в романе современным писателем, и сегодня волнует наши сердца, как волновал он далёких предков, и сегодня легко воспринимается как олицетворение извечной идеи защиты Отечества. Могучими и неодолимыми кажутся нам витязи с червлёными щитами – стародавние русичи, которые могли ошибаться, но всегда смело, мужественно становились против врага, чтобы чужеземная сабля не рассекла тонкой нити жизни народа, которая соединяет его прошлое, настоящее и будущее.

М.Ф. Гетманец,

доктор филологических наук.

Русичи великая поля

чръленыя щиты прегородиша!

Слово о полку Игореве

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Месяц февраль года 1184-го выдался на Посулье, как и по всем Русским и Половецким землям, снежным и суровым. Реки и озера сковало прочным ледяным панцирем; под толстым покровом ослепительного белого снега лежали степи мёртвые, безмолвные, а сосновые боры, дубовые и берёзовые рощи, освещённые белёсым солнцем, казалось, дремали в холодном тихом сне.

Лишь звери да птицы нарушали иногда эту застывшую морозную тишину… То вдали на горизонте загудит мёрзлая земля под копытами тарпанов, которые вздымая снеговые вихри, мчатся неведомо куда, то послышится из глубокого оврага волчий вой или вдруг с голубого неба со свистом ринется вниз на добычу остроглазый сокол.

Вот в такой морозный солнечный день по заснеженной равнине, что раскинулась между реками Хоролом и Сулой, медленно ехали на запад, из Половецкой земли в Русскую, два всадника – старый и молодой. Оба в латаных, ношеных-переношенных, но тёплых – шерстью внутрь и наружу – половецких кожухах до колен, в мохнатых бараньих шапках и стоптанных чириках из овчины, подшитых грубым войлоком. Их кони были худые, измученные и из последних сил, едва волоча ноги, брели по глубокому снегу.

Один из всадников, что постарше, седобородый, тяжело дышал. Он то и дело хватался за грудь и натужно закатывался хриплым кашлем. Младший ехал рядом и бережно поддерживал своего спутника, чтобы тот не упал с коня. А когда тот начинал задыхаться и закатывал глаза, шептал в отчаянии:

– Погоди, отче, не помирай!.. Скоро-скоро Сула… А на той стороне – Русская земля… Там уже свои люди, не дадут пропасть… Доберёмся до дому… На Сейм…

Когда старшему становилось немного легче, он вялой рукой сбрасывал с бороды иней, с натугой горестно отвечал:

– До дому, говоришь?.. Не доберусь уже я до дому… Чувствую, как в груди печёт и холодеют ноги… Клятые половецкие степи все соки высосали… Три года неволи, мытарств, голода да побоев, сам видишь, дали себя знать!.. Ведь был я как дуб крепок, а стал словно высохшая былинка… Тоска сердце источила, как железо – ржа… По спаленной хате, по зарубленным деткам малым… По нашей матери, где-то в басурманском полоне безутешно проливающей слезы, и, если жива, по Насте – сестрице твоей, которая, как говорят, наложницей стала у поганина[1]  [1] Поганин (от лат. «роgаnus» – языческий) – язычник.


[Закрыть]… Один ты у меня остался, Жданко… Ведь без вести пропал братец твой Иван… Одна моя надежда – ты… Ты должон добраться на землю родную, пустить свои корни… Чтобы род наш не перевёлся…

Ждан испуганно глянул на отца, в голосе которого звучали страдание и обречённость. Сказал нарочито бодрым голосом:

– Вместе доберёмся, отче! Вместе!.. Вот вскоре и Лубен или Ромен… Или выйдем на какой другой городок на Суле… Там обогреемся, подкормимся – и дальше в путь. До дому!

Отец не ответил, только уныло покачал головой и опять схватился за грудь, забился, затрясся в кашле, и Ждан сильнее прижал к себе его локоть. Стал понукать усталых коней.

Зимний день короток. Солнце быстро опускалось за далёкий багровый горизонт. А Сулы всё не видно и не видно. Неужели ещё одну ужасную студёную ночь доведётся провести в снеговом сугробе? Но выдержит ли отец?..

Юноша поднялся на стременах. Воспалёнными глазами напряжённо всмотрелся в морозную дымку. Лицо его, измождённое и тёмное, задубело на холодном солнце и жгучих морозных ветрах. Русая поросль на щеках и подбородке от инея и снега казалась почти седой.

Он напряг зрение, надеясь на высоком правом берегу Сулы высмотреть крепость или хотя бы какое-нибудь жилье. Но только слепит солнце, бьющее прямо в лицо, и острые кристаллики снега высекают из глаз слезы. Впереди всё мерцает, играет радужными цветами. Небо сливается с землёй. Ничего не видать!..

В сердце юноши закралась смертельная тревога. Неужели сбились с пути? От Хорола до Сулы вёрст тридцать. Пора бы уже выйти им на окраинное порубежье! А его всё нет и нет… Ждан тяжело вздохнул, есть от чего прийти в отчаяние!..

Сегодня десятый день их побега из далёкой Половецкой земли. Перед внутренним взором Ждана проплывают события последних трёх лет, когда на Посемье напала орда хана Кзы. Половцы[2]  [2] Половцами наши предки называли кипчаков – тюркоязычные племена, которые кочевали в степи (поле) между Волгой и Дунаем.


[Закрыть] разоряли, опустошали села – старых и малых убивали, а взрослых угоняли в неволю.

Им с отцом посчастливилось: они оказались вместе в кочевье половца Секен-бея. А вот мать и сестру с ними разлучили и погнали куда-то дальше. Жизнь подневольная – хуже собачьей. У кого дома остался кто-то из состоятельных родичей, тех выкупили. У них же не было ни родичей, ни достатка, и их некому было выкупать. Они стали рабами навечно. Пасли табуны коней, отары овец, стада верблюдов и другой скотины, обрабатывали бахчи бея, заготавливали на зиму дрова, шили одежду и обувь, чинили вежи[3]  [3] Вежа – половецкая юрта на возу или санях, кибитка.


[Закрыть], валяли войлок, вымачивали шкуры и выполняли десятки других работ. И всё это время, где бы ни были и что бы ни делали, думали о побеге.

Конечно, убегать легче летом, когда тепло и когда каждый кустик тебя спрячет и пустит переночевать. Но летом стража с пленников не спускала глаз, а в голой степи, что разделяла Половецкую и Русскую земли, постоянно рыскала конная сторожа, которая охраняла половецкое пограничье от нападения русских князей и вылавливала беглецов. Многие несчастливцы попадали в их руки, и тогда им выкалывали или выжигали один глаз, отрезали ухо или раскалённым железом ставили на щеке тамгу[4]  [4] Тамга – тавро, клеймо, родовой знак.


[Закрыть].

Вот почему они решили не рисковать летом. Надёжнее бежать зимой. Когда завоют метели и степь занесёт снегом, когда ударят морозы и половцы ослабляют внимание, а порой и совсем не стерегут невольников. Кто, мол, отважится бежать в скованную ледяным панцирем заснеженную пустыню? Сделаешь всего несколько шагов – и следы мигом выдадут тебя. А смельчака в пути поджидают и лютые морозы, и голод, и волчьи стаи. Да и половецкие разъезды легко могут заметить… Поэтому почти не бывало такого, чтобы кто-нибудь убежал зимой.

К побегу готовились долго и старательно: сэкономили и запасли харчей, починили одежду и обувь, раздобыли две тёплые кошмы[5]  [5] Кошма – войлок, толстое одеяло из него.


[Закрыть], чтобы спать в снегу, насушили трут для разжигания огня, выбрали в табуне, за которым долго приглядывали, самых выносливых лошадей, и однажды ночью, когда разыгралась метель, тронулись в путь. Снег сразу замёл следы, и, никем не замеченные, они помчались по берегу реки, а под утро перемахнули по льду на другую сторону. Там, в поросшей лесом низине, пустили пастись лошадей, которые, как и их дикие родичи-тарпаны, умели добывать себе корм зимой из-под снега, разгребая его копытами. Беглецы немного подремали в сугробе, закутавшись по половецкому обычаю в кошму, а потом снова поспешили в дальний путь.

Пять суток не утихала вьюга – занесла все следы, все степные стежки-дорожки. Ехать стало тяжело. Кони начали терять силы. Плелись еле-еле. Зато ни погони, ни случайной встречи с половецким разъездом. И в сердцах беглецов укрепилась надежда на спасение.

Если бы только не болезнь отца!

Позади трёхлетние мытарства и суровые испытания последних дней. Но зато впереди вот-вот должны показаться окраинные земли Руси… Там свои люди, там спасение!

Ждан вдруг увидел, как отец резко покачнулся и медленно начал клониться к шее коня.

– Отче, держись, родимый! – крикнул встревоженно. Быстро заговорил, убеждая не только его, но и себя. – Уже совсем близко! Там вот будет и лес, и широкая долина! А за нею – холмы… Наверно, скоро Сула… Ещё малость – и мы выйдем к жилью! Крепись, отче! Ещё немного осталось…

Отец едва поднял голову. На сына невидяще смотрели кроваво-красные, мутные глаза. Черные, запёкшиеся губы с жадностью хватали морозный воздух, а окоченевшие от холода руки выпустили поводья и судорожно мяли кожух возле сердца.

Ждану стало страшно: неужели помирает?

Он в отчаянии снова взглянул вперёд и тут неожиданно для самого себя действительно увидел и заметённый снегом лес, и речную долину, и холмистый противоположный берег, что показался в предвечерней дымке.

– Отче! Сула! – воскликнул громко и хлестнул коней.

Вскоре они въехали в лес и по широкой прогалине начали спускаться к берегу. Вокруг, под снежными шапками, стояли тёмные деревья и разлапистые кусты. Из-под них наползали густые сумерки. Наступал вечер.

Ждан подумал с досадой: «Нет, на ту сторону не успеть. Да и есть ли там поблизости какое-никакое селение или городок? Опять, наверно, придётся – в который раз – ночевать в снежной постели…»

Не о себе он беспокоился. Хотя и холодно – переспит. А отец? Ему сейчас необходима тёплая хата, горячая пища…

Понурив головы устало шагали кони, стрекотала, порхая с ветки на ветку, сорока, а Ждан судорожно искал выход, но ничего придумать не мог. Решил лишь одно: вечером не переправляться через широкую речную пойму, где легко можно провалиться в незамёрзшую полынью, а дождаться утра. Значит, нужно искать безветренное место, разложить костёр и хотя бы отогреть отца.

Вдруг его взгляд остановился на большом сугробе снега, из которого торчал дуплистый осиновый комель. Неужели охотничье зимовье? Он потянул повод влево и остановился на опушке перед полузанесённой снегом землянкой. Всё ещё не веря неожиданной удаче, он стремительно спрыгнул с коня, разгрёб руками снег около дверцы и открыл её. Протиснулся внутрь. Здесь давно никто не жил. Пахло сыростью. Деревянные стены и потолок покрыты изморозью. Посреди землянки, как раз под дымником, чернел выложенный из дикого камня очаг, на котором стоял закопчённый горшок. Вдоль стен виднелись широкие лавки из грубо отёсанных горбылей.

Ждан вышел наружу.

– Отче, слезай! Ведь это – зимовник! Сейчас разожжём огонь, согреемся, чего-нибудь сварим! – голос радостно звенел.

Но отец уже не мог сам сойти с коня. Ждан взял его на руки, внёс в землянку, расстелил кошму на лавке, положил на неё больного.

– Полежи тут пока! Я дров принесу!

Возвратился он с охапкой сухих сосновых веток и смолистых сучков, поломал их на мелкие обломки, чтобы быстрей загорелись. Настругал ножом стружек и наколол лучин, а потом, достав из-за пазухи кремень, кресало и трут, разжёг огонь. Вскоре посреди землянки весело заплясало, загудело пламя. Дым, что поначалу заполнил всё помещение, вскоре нашёл выход через дымник, дышать стало легче.

Ждан ожил, повеселел. Он теперь верил, что скоро отогреет отца, подкрепит горячей пищей, поставит на ноги, и они отправятся завтра дальше в путь. Радуясь своим мыслям, придвинул к огню глиняный горшок, наполненный снегом, внёс торбочку, где ещё оставалось немного пшена, перемешанного с кусочками замороженного мяса, и начал варить кулеш. Коней стреножил и пустил пастись, а после этого заготовил дров на целую ночь.

Не прошло и часа как в землянке стало тепло. Сварилось нехитрое кушанье, и Ждан, подержав горшочек в снегу, чтобы немного остудить горячее пахучее варево, подал его отцу.

– Ешь, отче!

Старик похлебал немного и отложил ложку. Дышал он с трудом, болело в груди, его снова начала трясти лихорадка.

Ждан принялся за кулеш и съел половину. Тёплая, сытная пища разморила юношу, и он прилёг на лавку. Не заметил как и заснул. Разбудил его тихий голос отца:

– Господи Исусе, Матерь Божия, царица небесная, спаси меня или прими мою душу, чтобы больше не мучился! – шептал старик. – И ты, Даждьбоже, и ты, Род, и ты, Велес, тоже спасите меня, изгоните из меня злого духа, что вселился в моё тело, дайте силы добраться до дому и напоследок взглянуть на родные места!..

Ждану стало страшно. Он не шелохнулся, чтобы не прервать отцовской молитвы, его истовой беседы с богами – нынешними, ромейскими, и старыми, праотцовскими. Ведь кто может знать, какие боги настоящие, какие могущественнее – сегодняшние или древние?! Правда, уже все на Руси ходят в церковь и веруют в триединого Бога – Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого. Однако и давним, праотцовским богам многие молятся потихоньку, чтобы никто не услышал и не увидел: за это можно всего своего добра, а то и головы лишиться, если дознается кто из людей власть имущих – поп, посадник, огнищанин[6]  [6] Огнищанин – здесь: главный управляющий княжескими усадьбами.


[Закрыть], боярин или сам князь. Двоеверия не потерпят, особенно попы, они расправляются с двоеверцами беспощадно. Но живучи старые боги: бог солнца – Хорос, или иначе Даждьбог, покровитель русов – Велес, бог весны Ярило, бог ветра – Стрибог, бог грома – Перун… Попы выбрасывали в речки или сжигали на кострах деревянных идолов – изображения этих богов, а в памяти людской самих богов уничтожить не смогли. И хотя минуло уже двести лет, как грозный князь Владимир отрёкся от старых богов и привёз от ромеев новых, как говорили, настоящих, люди от привычных старых богов не отреклись. На праздники до сих пор приносят им требу[7]  [7] Треба – жертвоприношение.


[Закрыть] – ставят в красный угол в горшочках и мисках кутью с узваром, выносят на кладбища душам умерших напитки и яства. В июне месяце в честь Купайлы молодёжь разжигает в лесах возле речек большие костры, веселятся, поют, прыгают через священный огонь, чтобы очиститься от всякой скверны, то есть от нечистых духов, а девушки плетут венки и пускают их по воде, чтобы узнать о своих суженых… И все без исключения – старые и малые, князья и смерды[8]  [8] Смерд – земледелец, селянин.


[Закрыть] – верят в нечистую силу: чертей, ведьм, ведьмаков, в русалок и лесных нимф, водяников, лесовиков, потерчат[9]  [9] Потерчата – младенцы, умершие некрещёными.


[Закрыть]. Всех тех, что живут невидимые где-то рядом и могут причинить человеку добро или зло, чаще – зло. Их задабривают, втайне им выносят требу, а если это не помогает, зовут на помощь попа – и тот крестом прогоняет нечистую силу или освящает осквернённое ею жилище или местность…

Ждан тоже верил и в новых, и в старых богов, верил в нечистую силу и не удивился, когда услышал, как отец молится всем этим богам, умоляя их выгнать из больного тела злых духов, поселившихся в нём.

На некоторое время старый затих, а потом тихо позвал:

– Жданко, Жданко!

– Чего тебе?

– Если помру, не оставляй моего тела зверям и хищным птицам на растерзание… Сожги меня тогда… По извечным обычаям племени нашего!

– Не помрёшь, отче… Я буду сидеть возле тебя, пока не поправишься…

Отец на это ничего не ответил, повернулся на другой бок, лицом к стене, и затих.

Ждан долго прислушивался к его тяжёлому, неровному дыханию, а потом заснул.

Когда проснулся, ему показалось, что он спал недолго. Однако огонь успел погаснуть, угли остыли, и в землянке стало холодно. Сквозь щель в двери пробивался узкий жгутик солнечных лучей.

Ждан быстро откинул тёплую кошму, приоткрыл дверцу и выглянул наружу. Над лесом поднималось зимнее солнце. Вот так поспали!

– Уже утро, отче… Как ты себя чувствуешь?

Отец молчал.

– Ты спишь?

Отец и на этот раз не ответил. Ждан кинулся к нему, коснулся руки, лежащей поверх кошмы. Рука была холодная, как лёд.

– Отче! – закричал в отчаянии юноша. – Отче!..

Отец лежал на лавке неестественно прямой и молчаливый. Неподвижные глаза его словно пристально высматривали что-то на закопчённом потолке землянки.

Ждан опустился возле мёртвого на колени и беззвучно заплакал. Теперь он остался один в чужом холодном мире и, хотя ему уже девятнадцать лет, почувствовал себя обиженным, обездоленным сиротой.

Стоял над отцом до тех пор, пока не почувствовал, что замёрз. Поднялся и медленно вышел из землянки. Должен был выполнить последнюю волю Отца – сжечь его на костре.

Сначала по следам в снегу разыскал коней, привёл их к зимовнику. Потом натаскал из леса на поляну большую кучу сушняка и положил на неё отца. Наконец – высек огонь…

Жёлтое, горячее пламя несмело лизнуло смолистые щепки, потом затрещало, забушевало и взмыло высоко вверх, пожирая и корявые сучья, и толстые смолистые ветви, и закоченевшее тело покойника. От костра повеяло нестерпимым жаром. Ждан отступил назад и тяжело опустился на пенёк. Долго так сидел, закаменев. С ужасом смотрел, замирая от горя, как обугливается тело отца. Горячие слезы туманили глаза. Бедный отец! Как он мечтал снова увидеть родину, много раз мысленно летал к ней через беспредельные степи, полноводные реки, через леса и овраги! Надеялся, что хотя бы кто-нибудь из младших детей спасся и пережил лихолетье у добрых людей… Но увы! Боги рассудили иначе и призвали его к себе.

Напугала и вывела его из полузабытья стрела, которая остро свистнула над головой и воткнулась в малиновую груду углей. Он встревоженно оглянулся и вдруг увидел медленно приближающийся к нему большой отряд половцев. Бежать некуда и невозможно. Поздно!

2

Это был передовой отряд. Вскоре всю поляну заполнили половцы. Впереди на резвых конях сидели два всадника. Судя по богатой одежде и украшениям на конской сбруе не иначе как беи или ханы.

Ждана подвели к ним.

Всадники пристально всматривались в пленённого. Тот, что постарше, не отличался ни ростом, ни статью, ни властным взглядом. Сидел он в седле как-то боком, усталый, отяжелевший. Обрюзгшее лицо – безжизненное, жёлтое. В глазах никаких чувств. Второй, помоложе, сразу привлекал к себе внимание. На нём был добротный дорогой кожух из волчьего меха, лисья шапка с малиновым верхом, он чем-то походил на сильного пса-волкодава. Могучее сложение, большая голова, пронизывающий взгляд быстрых черных глаз, крепкая, уверенно держащая повод рука, крупный, словно клюв, нос посреди опалённого морозом, слегка скуластого лица. Весь облик его дышал необычайной силой и решимостью.

Он некоторое время молча разглядывал юношу, а потом с лёгкой усмешкой простуженным голосом сказал:

– Я Кончак! Ойе!.. Это хан Туглий – славный воитель!.. Слыхал про таких?.. А ты кто, грязная свинья? Урус? Как зовут тебя?

Ждан, и без того потрясённый тем, что произошло с ним сейчас, услыхав, что перед ним сам Кончак, втянул голову в плечи, словно ожидая мгновенного удара. Кто же не слышал про хана Кончака? Вся Русь его знает! Его именем матери пугают детей. Взрослые, услышав о нём, крестятся. И не удивительно: не раз и не два на протяжении десяти-двенадцати лет приходил он с мечом на Переяславскую, Киевскую и Северскую земли и проявлял там неслыханную жестокость. Села и города сжигал, старых и немощных вырезал, сильных угонял в полон, а малолетних детей по его приказу хватали за ножки и били о деревья, о стены домов или просто о землю так, чтобы их головки раскалывались, как тыквы. За время своих опустошительных нападений Кончак разорил почти всё Посулье. Остались лишь укреплённые города Посульской оборонной линии, срубленные ещё Владимиром Святославичем в 988 году, – Воинь в устье Сулы, Рымов, Лукомль, Снепород, Лубен, Кснятин, Сенча, Лохвица, Ромен, Дмитров… Теперь, по всему видать, решил он и до них добраться.

Ждан знал, что Кончак обладал большой силой и непререкаемым влиянием среди половцев. Ему удалось оружием, хитростью, подкупом и уговорами завоевать доверие беев и ханов, собрать под свою руку и сделать зависимыми многие половецкие роды и племена, которые кочевали на широких просторах между Волгой, Днепром и Азовским морем. Даже сильный, надменный хан Кза, который и сам старался возглавить, как говорилось, «диких» половцев, кочующих севернее, наконец был вынужден признать верховенство Кончака.