Текст книги "Черный всадник"

Автор книги: Владимир Малик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

8

В воскресенье, в первый день масленицы, Златку, Стёху, Младена, Ненко и Якуба позвали на ужин к гетману. За ними пришли Многогрешный и Азем-ага.

Это приглашение всех удручило, но ни Младен, ни Ненко, ни Якуб не посмели отказаться, так как уже достаточно хорошо изучили своевольный и необузданный в гневе характер гетмана и знали – возражать Юрасю в чем бы то ни было опасно.

Златка и Стёха попытались заикнуться, что не пойдут: мол, делать им там, за гетманским столом, нечего, что для них это слишком большая честь, но Многогрешный повысил голос:

– Одевайтесь – и без разговоров! Сочли бы за счастье приглашение на гетманский ужин!

У Златки сердце оборвалось, похолодели руки. Расчёсывая косы и одеваясь, она припоминала те короткие минуты, когда пришлось видеться с гетманом, его липкий, пристальный взгляд. Она боялась встречи с ним на этом званом вечере.

Златка надеялась, что со дня на день появится Арсен. Но его все не было, и она трепетала – вдруг с ним случилось что-то худое? Утешало девушку только то, что рядом были отец с братом, которые не дадут её в обиду.

Красавица Стёха тоже притихла, сникла. Розовые щеки побледнели, движения стали медленными, неуверенными, а голубые глаза потемнели от тревожного волнения.

Плача и охая, старая Звенигориха заплела девушкам косы, одела их в лучшее, что только было, а потом, провожая до порога, тайком перекрестила обеих.

– Пусть хранит вас матерь божия, голубушки! – прошептала, вытирая слезы. – Да и сами себя берегите!

Вышли на крыльцо. Порывистый пронизывающий ветер заставил каждого поплотнее запахнуть кожух. Девушки поцеловали матери руки и пошли вслед за Многогрешным. Позади всех тяжело шагал на кривых ногах Азем-ага.

В доме гетмана было жарко натоплено. Потрескивали горящие свечи. Пахло воском. В гостиной – длинный стол, заставленный мисками и тарелками с едой, приплюснутыми бутылками с наливками и горилкой. Вдоль стен стояли старшины – все вместе: украинцы, турки, татары. Вполголоса переговаривались, поглядывая на двери гетманских покоев.

Многогрешный тихонько постучал. Не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь.

– Гости собрались, ясновельможный пан гетман, – доложил негромко.

Немного погодя в гостиную вошёл Юрий Хмельницкий. Одетый в чёрный бархатный кунтуш, который оттенял бледность его лица, чисто выбритый, он выглядел помолодевшим и торжественным. Даже грозные ледяные глаза не казались сейчас такими холодными, – внезапная улыбка, едва тронувшая губы, согрела их и придала лицу гетмана выражение доброжелательности и мягкости.

Все стоя поздравили гетмана, подняли за его здоровье наполненные до краёв бокалы. Он поблагодарил, выпил и без лишних слов попросил приступить к трапезе.

Захрустели на зубах солёные огурцы, забряцали миски, зачавкали усатые рты.

Златка сидела напротив гетмана. Прикрывая лицо ярким шёлковым яшмаком, все время ощущала на себе гетманский взгляд и от этого сжималась, как маленькая пичужка среди степных трав, когда в вышине проплывает жестокий ширококрылый коршун. Словно сквозь сон слышала она, как за столом постепенно нарастал шум: пили за султана, за хана, за гетмана, за победу над врагами. Хмель ударил в головы – и вспыхнули споры. Кто-то затянул песню, но её не подхватили, потому что гетман молчал.

Юрась пил наравне со всеми, однако не пьянел. Горящие глаза и нервные, подвижные тонкие пальцы, все время перебиравшие бахрому скатерти, пугали гетманских старшин, которые и пьяные не забывали, за чьим столом сидят. Тем более они страшили Златку: женским чутьём она догадывалась, что нравится гетману, а это означало для неё ужасную беду.

Девушка то краснела, то бледнела. Она чувствовала: этот сорокалетний мужчина, повелитель большого, но опустевшего края, человек злой и жестокий, которому никто не смеет перечить, не потерпит отказа. Потому и прыгало её сердечко от страха за себя и за своё будущее. Сейчас, когда она поняла, что нравится гетману, у неё мелькнула мысль: а смогут ли теперь что-нибудь сделать для её спасения отец и брат? Не прикажет ли гетман отослать их из Немирова – и она останется здесь совсем одинокая и беззащитная?

Златке стало так жутко под горящим взглядом гетманских глаз, что она, хотя и была голодна, почти ничего не ела. К тому же все заметили, что гетман удостоил её своим вниманием, и с любопытством посматривали на неё.

За столом поднялся Многогрешный.

– Выпьем, панове-братья, за ту половину рода людского, которая приносит нам радость и утеху. За женщин! За тех, кто является украшением нашего сегодняшнего праздника!

Зазвенели бокалы, загудели пьяные голоса. Неожиданно встал Юрась Хмельницкий, обошёл стол и остановился возле Златки. Наполнил её бокал вишнёвой наливкой, почти насильно заставил взять в руки.

– Адике… Какое прекрасное имя! Нежное, ласковое, мелодичное. Я пью за тебя, чудесная роза далёкого южного края, которую судьба забросила в наши суровые холодные степи. И мы благодарны судьбе за это, ибо твоё присутствие здесь, Адике, делает теплее и радостнее мрачное и неприветливое жилище, в котором приходится мне сейчас обитать… Слово чести, за всю свою жизнь не встречал я более красивой, милой девушки, чем ты, мой южный цветок! Пью за тебя, Адике, и надеюсь, что и ты выпьешь за здоровье твоего гетмана, который одиноко коротает здесь свои дни и будет рад, если ты разделишь его одиночество…

Слова гетмана были вполне определённы и ясны. Однако оставалось непонятным: предлагает ли он этой молодой красивой турчанке руку и сердце или старается лишь вскружить ей голову?

Златка не знала, как ответить. Рядом с ней дрожала, съёжившись, Стёха.

Мучительную, тягостную тишину прервал сам гетман.

– Ну, что же ты ответишь, моя пташка? – Юрась приблизился вплотную и заглянул девушке в глаза.

Златка застыла в гордом молчании.

И вдруг порывисто поднялся Ненко, быстро заговорил по-турецки, обращаясь больше к Азем-аге, чем к гетману.

– Высокочтимый пан гетман, я не настолько владею вашим языком, чтобы ответить на только что сказанные слова, но достаточно хорошо знаю его, чтобы понять, как они оскорбительны для моей сестры и меня…

Все, кто понимал по-турецки (а понимали многие, и сам гетман), вытаращились на молодого турка, который посмел поучать гетмана. У Азем-аги полезли на лоб чёрные лохматые брови. Многогрешный от удивления разинул рот и застыл так, придурковато хлопая веками. А Юрась Хмельницкий продолжал стоять перед растерянной Златкой, с гневом смотря через её голову на красивого молодого чорбаджию [34]34
  Чорбаджия (турецк.) – старшина, офицер.


[Закрыть], который своей внешностью был очень похож на него самого и которого он сам пожелал иметь у себя на службе.

– Ага понимает, с кем он говорит? – холодно спросил Юрась.

– Понимаю, безусловно. И прошу извинения за резкие слова. Но я вынужден вступиться за свою сестру…

Вслед за Ненко встали Младен и Якуб, но Ненко едва заметным жестом призвал их молчать.

– Твоей сестре ничто не угрожает, – сдержанно, но холодно ответил гетман. – И никто здесь не оскорбляет её…

– Значит, это вышло помимо вашей воли, гетман… Мы думаем и заботимся о будущем Адике, – продолжал Ненко.

– А разве я желаю ей плохого будущего? – перебил Юрась. – Эта девушка завтра может стать гетманшей и скрепить наш союз с высокой Портой!

В гостиной воцарилась напряжённая тишина. Потом кто-то охнул. Прошелестел осторожный, придушенный шёпот.

Полковник Яненченко, который лучше чем кто-либо из присутствующих знал Юрия, покачал головой. «Ну и ну! Вот это дела! Наш Юрась влюбился! – подумал он ехидно. – Давненько за ним не водилось такого греха… Неужели его намерение серьёзно? Или это очередная прихоть сумасброда?» Однако промолчал, поскольку чувствовал, что и над ним собираются тучи.

Мурза Кучук тоже ни малейшим движением не выдал своих чувств, только многозначительно взглянул на Чору, а тот в ответ слегка опустил густые чёрные ресницы. Никто не видел этого диалога взглядов, а если б и видел, то не придал бы значения, так как понятен он был только отцу и сыну. Кроме того, все были так поражены словами гетмана, что никому и в голову не пришло наблюдать за белгородским мурзой…

Первым нарушил молчание Ненко:

– Но ясновельможный пан гетман забывает одно обстоятельство…

– Какое?

– Адике мусульманка…

– Ну и что?

– А гетман христианин…

– Глупости! – выкрикнул раздражённо Юрась. – Припомни, сколько девчат-христианок было взято в жены наивысшими сановниками Порты! А украинка Настя Лисовская стала даже султаншей Роксоланой… Так почему же в этом случае вера должна стать преградой? К тому же, мне кажется, последнее слово должно остаться за Адике… Но она – все тому свидетели – не проронила ни слова. Ведь издавна известно, что молчание – знак согласия!

Взгляды всех устремились на девушку.

Златка была ни жива ни мертва. Только мелко дрожал бокал в её руке, из него выплёскивался багряный, как кровь, напиток.

Она подняла голову. В её широко раскрытых глазах стояли слезы. Но голос прозвучал твёрдо:

– Я никогда не буду гетманшей! Никогда!

– Адике! – вскрикнул Юрась.

– Запомните – никогда! – повысила голос Златка. – Самая злейшая кара не заставит меня отдать вам сердце и руку. Я люблю другого!

Она поставила свой бокал на стол и смело смотрела гетману в лицо.

Все замерли. Ненко, Младен и Якуб побледнели.

За гетманским столом назревала буря.

Азем-ага и татарские салтаны с любопытством ждали – что будет дальше? Многогрешный положил руку на саблю и, весь в напряжении, подался вперёд, следя, как верный пёс, за своим хозяином.

У Юрася вдруг перехватило дыхание. Его душило бешенство.

Но не успел он вымолвить и слова, как распахнулись двери – и в покои ввалились трое подвыпивших старшин, выходивших до ветру, а с ними – высокий незнакомец в дублёном кожухе и бараньей шапке.

– Мы поймали запорожца, пан гетман!

– Заглядывал в окна!

Старшины подтолкнули запорошённого снегом казака на середину гостиной, поближе к гетману.

Когда незнакомец снял шапку и поклонился, послышался лёгкий девичий вскрик: это Златка и Стёха не смогли удержаться от невольного возгласа. Но никто из присутствующих, кроме Младена, Ненко и Якуба, не обратил на это внимания, поскольку для гетмана и его окружения значительно большей неожиданностью, чем девичий испуг, было появление в Немирове, да ещё в доме гетмана, запорожца. Все смотрел» на красивого молодца и ждали, что он скажет. Но он молчал, внимательно вглядываясь в лица присутствующих.

ЯМА

1

Приказав отряду из тридцати казаков дожидаться их в Краковецком лесу (Самусь, Абазин и Искра со своими небольшими отрядами отделились раньше и разъехались каждый в свою сторону), Семён Палий с Арсеном и его друзьями прибыл вечером в Немиров. Когда посильнее стемнело, они спустились в долину, осторожно перевели коней через замёрзший пруд и, поднявшись на взгорье, где начинался город, прокрались окольными тропинками к крайней убогой хатке, что одиноко стояла у обрыва. В её маленьких окошках мерцал едва заметный в плотной вечерней тьме огонёк…

На их стук в окно из хаты донёсся слабый женский голос:

– Кто там?

– Открой, мать! Не бойся. Мы люди свои – не басурманы. Зла не причиним, – сказал Палий.

В сенях загремел засов.

– Заходите, коль вы добрые люди, – послышался в темноте тот же голос.

Оставив Яцько с лошадьми, казаки вошли в хату. В челе печки горел жгут соломы, освещавший маленькую сгорбленную бабусю, худую, сморщенную, одетую в какие-то лохмотья. Она испуганно прижималась к шестку, пропуская четырех незнакомцев.

– Добрый вечер, мать, – поздоровались казаки, оглядывая хату.

– Вечер добрый.

– А в хате не жарко, – заметил Палий, указывая на пар, струящийся изо рта.

– Нечем протопить… А в лес идти сил нету уже… Соломки малость осталось в клуне – вот и подтапливаю, – тихо ответила старушка.

– Так что ж, одна живёшь, мать?

– Одна…

– А где семья?

Бабуся помолчала. Всхлипнула:

– Семья… Семейка моя… Были у меня три сына и две дочки… Были невестки, зятья, внуки… Полна хата людей была… А теперь вот одна-одинёшенька осталась… Как перст… Как богом проклятая… Нету никого!..

– Ясно. – Палий тяжело вздохнул, осматривая закопчённые, облупленные стены.

Старуха вытерла кончиком платка мокрые, воспалённые от слез глаза, спросила:

– Вы кто будете, люди добрые? Вижу не Юраськовы пособники…

– Нет, мать. Мы запорожцы… Издалека прибились… Думаю, пустишь нас переночевать?

– Ночуйте. Только ведь и души не согреете. Да и угостить вас нечем…

– Не беспокойся, мать, – весело ответил Палий и повернулся к друзьям. – Ну-ка, хлопцы, айда за дровами! За соломой, за водой!.. Ховайте коней в поветь, чтоб ни одна собака не заметила их! Саквы [35]35
  Сак, саквы (укр.) – перемётные сумы.


[Закрыть]в хату!.. А я тут пока с бабусей побалакаю…

Час спустя в печи потрескивал сухой валежник, в большом горшке булькал пшённый кулеш, заправленный салом. Кроме пшена и солонины, в казацких саквах нашлись коврига хлеба и несколько головок чеснока. Палий походным ножом разрезал хлеб на шесть равных кусков, на каждый из них положил по зубчику чеснока, в большую глиняную миску, что принесла бабуся из кладовки, налил кулеша, дразнящего ноздри проголодавшихся людей вкусным запахом жареного сала, и пригласил всех к столу.

– Мать! Друзья! Угощайтесь чем бог послал… Если б ещё по чарке горилочки – так и вовсе был бы отменный ужин!

Ярко пылал хворост. В хате стало тепло, уютно. Даже закопчённые стены казались не такими мрачными, неприветливыми.

– Мать, ты прожила в Немирове всю жизнь, – сказал Палий, облизав ложку и запихав её за голенище, рядом с ножом. – Так, верно, многих здесь знаешь?

– Не многих, а почитай, всех, сынок, – ответила старушка, вытирая сухой морщинистой рукой губы. – Разве что позабыла ныне кого… Укоротил бог память к старости…

– Когда-то знавал я тут одного человека… Давненько, правда, это было. Поди, лет десять, а то и пятнадцать минуло, как видел его последний раз…

– Кто это?

– Мирон Семашко…

– Как не знать… Я всех Семашков знала… Ещё когда девкою была, то с Мироновым батькой вместе на вечерницах гуляла.

– Вот и хорошо… Мирон живой?

– Вот этого не ведаю, голубчик… А жинка его, Федоська, живёт на Шполовцах.

– Да, да, Феодосия, – обрадовался Палий. – Так, может, проводишь нас к ней?

– Миленький, я по сугробам и до колодца едва ль доберусь, а ты хочешь, чтоб я вас провела аж до Семашков… Не близкий свет! Но тут по соседству живёт Савва Грицай, Федоськин брат… До него я, может, как-нибудь и добреду. А он человек молодой. Быстренько доведёт вас до Семашков…

– Что ж, и это неплохо, – поднялся Палий. – Пошли, мать… Арсен, ты со мной!

Хата Грицая и вправду оказалась недалеко. После того как старушка обогрелась и поела кулеша, она быстренько семенила по снегу, опираясь на палочку.

В окнах света не было. На стук бабуси никто не отозвался. Тогда Палий трахнул по раме кулаком так, что стекла задрожали. И сразу же послышался густой мужской голос, будто хозяин, притаившись, стоял у окна:

– Кого там черт носит?

– Савва, открой! Это я!.. – прошамкала старушка.

– Ты, бабка Секлета? – голос звучал недовольно. – И чего шастаешь среди ночи?

Дверь приоткрылась, на пороге появилась высокая фигура в длинной белой рубахе.

– А это кто с тобой? – испуганно отшатнулся хозяин, норовя захлопнуть дверь.

Но Арсен мигом просунул ногу в щель, навалился плечом, вошёл в сени. Палий поспешил успокоить мужчину:

– Не бойся, хозяин! Я товарищ Мирона Семашко.

– Ты знаешь Мирона Семашко? – недоверчиво прогудел голос из темноты.

– Ещё бы! Однокашники по Киевской коллегии…

– Вот как! Тогда заходите…

Палий повернулся к старушке, спросил:

– Мать, сама добежишь до дому или проводить? Мы тут малость задержимся… Если встретишь кого – про нас ни гугу!

– Сама, касатик, сама доковыляю как-нибудь… И не сумлевайся – буду молчать, как рыба!

Когда за старухой скрипнула калитка, Палий и Звенигора прикрыли дверь в сени.

– В хате уже спят?

– А мы зайдём в боковушку, – ответил хозяин. – Погодите минутку, я принесу огня…

Вскоре он пришёл со свечкой и впустил гостей в небольшую холодную комнату рядом с кладовкой. Здесь пахло высушенными травами и мышами.

Поставив свечу на стол, смел тряпкой с широкой лавки пыль, предложил:

– Садитесь… Что вас привело ко мне в такую позднюю пору?

Савва смотрел прямо и твёрдо. В его взгляде все ещё таилось недоверие. Это был сильный мужчина лет тридцати. Под белой рубахой проступали широкие мускулистые плечи. Копна густых чёрных волос закрывала половину лба и придавала лицу суровое выражение. Было видно, что он очень встревожен приходом незнакомцев и с нетерпением ждёт ответа на свой вопрос.

– Друже мой, – Палий говорил мягко, доверительно, стараясь и голосом, и всем видом рассеять тревогу хозяина хаты, – мы прибыли из-за самого Днепра… Понятно, что привело нас сюда не одно только желание повидаться со своим старым товарищем… Привело нас в Немиров очень важное дело, связанное с жизнью и свободой близких нам людей. А чтобы их вызволить, нам нужна помощь. Вот зачем мы хотим встретиться с Мироном Семашко. Думаю, он не откажет нам…

– Он не сумеет пособить.

– Почему?

– Ему самому нужно помогать.

– То есть?..

– Люди Юрася Хмельницкого схватили его и бросили в тюрьму.

– За что?

– Кто его знает… Видать, за то, что запорожец, да и деньжата у него прежде водились. Сестра уже носила выкуп, но Мирона не отпустили. Юрась говорит – опасный преступник… Запорожец!

– Во-о-он как! – Палий задумался. – Что же делать? Я очень надеялся на Мирона… А тут, оказывается, его самого выручать надобно… Так вот, нам позарез нужны глаза и уши, чтобы знать, что делается в Немирове, особенно в окружении гетмана.

Савва поднялся. Облегчённо вздохнул.

– Теперь мне понятно… Кажется, я смогу быть полезным вам. С одним условием… Если вы поможете освободить Мирона…

– Друже, давай не будем говорить об условиях, – перебил его Палий. – Мирон – мой давешний приятель, и дело моей чести помочь ему! Но сам знаешь: иногда не все сбывается, что намечается.

– Ладно. Я согласен. Пожалуй, сейчас, не откладывая до утра, мы сходим к Феодосии, Мироновой жене, а моей старшей сестре. Она, поди, узнала что-нибудь новое о Мироне… Там и договоримся о дальнейшем.

2

В хате их было пятеро: трое пропахших морозом мужчин, сестра Саввы Феодосия и её пятнадцатилетний сын.

Сидели на лавках и скамьях вокруг стола, застеленного белой скатертью. В тёмном бронзовом подсвечнике пламенела свеча. По комнате расплывался приятный запах воска. Зеленовато-жёлтый огонёк слегка колебался от дыхания людей и отбрасывал на стены подвижные колышущиеся тени.

Взаимное доверие было установлено сразу же, как только гости, переступив порог, поздоровались с хозяйкой.

– Я хорошо помню тебя, пан Семён! – сказала Феодосия, крепко, по-мужски, пожимая руку Палия. – Только раз заглянул ты к нам, лет двенадцать назад, ещё в старой хате, у свекров, но мы все частенько вспоминали об этом. Как вы тогда с Мироном красиво пели!..

– Было такое, было! – посветлел Палий, разглядывая стройную, красивую молодицу. Хотя, правду говоря, сам он плохо помнил её, молоденькую в то время, худенькую жену Мирона, но то, что она не забыла его, облегчало дело. – И должен сказать, что ты с тех пор похорошела, даже помолодела, пани Феодосия!

Женщина грустно улыбнулась:

– Где уж там… За вас, мужчин, переживая, похорошеешь… Вот и дочурок малых пришлось к Савве отправить… Садитесь, прошу.

Разговор сразу принял нужное направление. Запорожцы рассказали о цели своего приезда. Не скрыли и того, что задерживаться в Немирове не намерены.

– Только освободим своих – и айда назад! – закончил Арсен.

– Я видел обоз переселенцев, – включился в разговор младший Семашко. – Наверно, и ваши были среди них.

– Где ты их видел? – быстро спросил Палий.

– На Выкотке.

– Так ты бываешь на подворье гетмана?

– Бываю. Я ношу батьке обед.

– Это хорошо… Вот кто сможет все выведать! На хлопца меньше обратят внимания. Он проскользнёт и там, где нашему брату, взрослому, и нос показать опасно… Думаю, завтра ты нам расскажешь больше?

– Отчего же, расскажу! – серьёзно ответил паренёк.

– Вот и славно. Будешь, друг мой, нашим тайным разведчиком… А что с батькой?

– Батьку кинули в яму…

– В яму? Какую яму?

– Гетман приказал у себя на подворье выкопать глубоченную яму, которая заменяет тюрьму. В ней всегда полно узников… Бросают туда и за провинность, и без вины… Как узнает Юрась, у кого деньги есть, беднягу мигом хватают и засаживают в яму! И каждый день бьют палками, пока родичи не принесут выкуп или узник не помрёт от голода, холода и побоев… Батьку тоже бьют… Каждый день…

На глазах у паренька заблестели слезы. Как и мать, он был чернявый, с выразительными, красивыми чертами лица. Верхнюю губу его покрывал густой тёмный пушок.

– Ну, ну, Василёк, не плачь. Ты ведь у меня казак, – обняла его мать.

– Вызволим твоего батьку! – стукнул кулаком по столу Савва. – Раз уж на то пошло, скажу вам: есть у меня хлопцы отчаянные. Такие, что и черту рога обломают!.. Ждём мы весны – готовим оружие, подбираем надёжных людей. Но до весны далеко! Придётся зимой ещё пугануть малость ордынцев и Юрася Хмельниченко, чтоб помнили, на чьей земле живут, проклятущие!.. И у вас отряд, – кивнул он на казаков. – Это уже немало! С такой ватагой можно кое-что сотворить!

– А про твоих родных, Арсен, я сама проведаю, – сказала Феодосия. – Женщине это сподручнее сделать… Да и Василёк не будет дремать.

– Спасибо, хозяюшка, – поблагодарил Звенигора.

На сердце у него полегчало. От тепла и предчувствия того, что все складывается к лучшему, на исхудалом, обтянутом обветренной кожей лице заиграл румянец, а холод и строгость во взгляде сменились выражением мягкости и тихой задумчивости.

Нужно было решить, где остановиться казакам. Феодосия сразу же предложила свой дом, достаточно просторный. Но Палий возразил:

– Если за Мирона требуют выкуп, то со дня на день сюда могут пожаловать непрошеные гости. Что им скажешь, когда они застукают нас здесь?.. Сначала и я имел намерение просить тебя, хозяюшка, об этом, а теперь вижу – никак нельзя. И для вас с сыном будет неспокойно и для нас небезопасно… Хатка бабушки Секлеты – самое удобное пристанище: на околице, у леса, в удалении от соседей. Для коней есть поветка, а в ней немножко сена и соломы… Перебудем какое-то время у неё.

На том и порешили.

Когда пропели вторые петухи, со двора вышли три фигуры и, убедившись, что на дороге ни души, нырнули в синюю морозную ночь.