Текст книги "Голубые капитаны"

Автор книги: Владимир Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Как деталь осмотра упоминался привязной ремень пилота, застегнутый на замок, но порванный у места крепления к сиденью. Человеческими усилиями брезентовый ремень разорвать нельзя.

Что же произошло в воздухе?..

* * *

Красный вертолет командира ОСА возвращался домой. Горюнов сидел в правом пилотском кресле, съежившись, обхватив острые колени сцепленными руками. Из-под надвинутого козырька фуражки тускло синели глаза. Вялая, потрясенная несчастьем память медленно прокручивала прошлое. Он устал жить. Раньше такая мысль не возникала, хотя горки преодолевались крутые, не раз и горе хватало за душу.

Сколько товарищей похоронил в Отечественную войну? Умерла и жена, теперь – сын… А может, еще и нет? Может быть, тундра приняла Павла мягко? Дорога Горюнова, вначале широкая, с каждым годом сужалась и теперь, как ему казалось, превратилась в тропинку, на которую можно поставить только ступню. Долго ли можно скакать на одной ноге?

День, с чего все началось, он помнит ярко.

Сорок третий год… Части фашистской горно-егерской альпийской дивизии «Эдельвейс» застряли на полуострове Рыбачьем под Муста-Тунтури. Это была первая крупная и непреодолимая осечка в гитлеровском плане вторжения «Голубой песец». И был день без привычных облаков. И был бой. Прожигала небо трасса. Зеленая трасса. Еле заметная в мглистом воздухе. Горюнов увидел ее, когда она только что оторвалась от земли. Казалось, она поднимается вверх очень медленно. Казалось так, наверное, потому, что Горюнов быстро действовал. Он шел за ведущим и выше его. Ведущий и зеленая трасса, выпущенная многоствольным «эрликоном», должны были встретиться. Горюнов отжал ручку управления, дал двигателю форсаж. Он успел встать между горячим кончиком многожильной трассы и голубоватым брюхом самолета ведущего. Потом, когда его спрашивали, он сказал, что попал на это место случайно. Что случайно снаряды «эрликона» сделали в его истребителе три дырки и сломали руль высоты. Разорвали плекс кабины. Один из мельчайших осколков уколол правую челюсть. Через несколько дней осколок величиной с игольное ушко выпал вместе с отмершим лоскутом кожи. Через несколько дней! А тогда Горюнов почувствовал легкий укол, и у него закружилась голова. Небо, горизонт, самолет ведущего поплыли в сторону и слились в серое, густое и тягучее, как кисель, пятно. Только миг. Самолет не успел даже свалиться на крыло…

Второй раз запуржило перед глазами над озером Ропач. Самолеты шли на помощь пехоте Карельского фронта, решительно наступавшей на участке реки Западная Криница. Истребитель Горюнова выпал из строя эскадрильи, не долетев до места боя. Головокружение было более длительным, чем первый раз. Летчик пришел в себя почти у самой земли, вывел из штопора машину, догнал товарищей и успешно провел бой.

Он открылся командиру – своему другу. Тот посоветовал обратиться к врачу. Врач осмотрел и, не обнаружив на теле летчика ран, авторитетно заявил: «Переутомление!» Царапина на правой щеке зажила, остался белый шрамик, да Горюнов и не считал ранением царапину от осколка.

Случилось и в третий раз. Горюнова тщательно обследовали. Могучий организм работал, как хорошие часы. Летчик обмолвился про осколок. Посчитали это пустяком, хотя и предположили, что осколочек от снаряда «эрликона» мог быть не таким уж безобидным и разрушить один из многочисленных нервных узлов. Развели руками: «Это только предположение!» И посоветовали расстаться с летной работой. Совет вызвал бурный протест Горюнова. Такой поступок он считал профессиональной смертью. Он просто не представлял жизни без крыльев. Потом, уже в мирное время, узнав, сколько «голубых пенсионеров», по разным причинам отлученных от штурвала, умерли быстро и тихо, он скажет себе, что поступил правильно, оставшись в авиации. Небо не щадит покинувших его и мстит тоской.

Чтобы жить в любимой работе, Горюнов перешел в военно-транспортную авиацию. В кабинах транспортных самолетов пилотов два. Что бы ни случилось, один из них всегда с ясной головой. За несколько лет у Горюнова выработалась привычка: если головокружение начиналось в самолете, он говорил второму пилоту: «Возьми штурвал, потренируйся», если круговерть хватала на земле – опускал голову на сложенные кисти рук, и всем казалось, что он глубоко задумался. Когда приходил в себя, голова становилась более ясной, чем до приступа.

Жену похоронил три года назад. На кладбище он потерял сознание. Окружающие считали, что на комковатую сырую насыпь его уложило горе, он же давно знал, что круговерть хватает его именно в минуты сильного волнения, психического напряжения. Хватает жестко и отпускает все медленнее. И серый тягучий кисель перед глазами становится уже черным.

После похорон, как гром с ясного неба, последовал приказ о демобилизации. Когда в полк приполз слух о проекте приказа, командир полка, не мешкая, вылетел к командующему.

– Боевому фрегату нужен парус, полковник, – сказал тогда командующий.

Не обратив внимания на эти слова, да и не сразу поняв их, комполка доказывал напористо: его заместитель подполковник Горюнов умница, лишен честолюбия, а это дает им возможность парой тянуть подразделение к высотам боевой и политической подготовки. Горюнов выдержан и полон идеями. Дисциплинированнее и чище Горюнова никто не летает.

Командующий терпеливо выслушал горячую тираду подчиненного, спросил:

– Тогда почему же столько лет подполковник дышит вам в затылок? Вы предлагали ему самостоятельную должность? Представляли на повышение?

– Предлагал. Он отказывался всякий раз. Я не особенно и настаивал: хорошего заместителя найти нелегко.

– Значит, вы искусственно не давали Горюнову расти?

Комполка протестующе выставил ладонь, но, быстро сообразив, перед кем стоит, опустил руку и уцепился за кромку брючного кармана.

– Пожалуй, да, товарищ адмирал. Считал, фрегату кроме паруса нужен еще и киль, чтобы корабль не свалила штормовая волна. Исправлю положение, товарищ адмирал!

– А мне показалось, что ваш Горюнов боится самостоятельной работы, – улыбнулся командующий. – Я подумаю. Вы свободны, полковник.

Командир прилетел в полк довольным и о разговоре с адмиралом поведал Горюнову. «Теперь полный порядок в авиации!» – радуясь, заключил он.

Через несколько дней в полк пришел приказ. Фамилия Горюнова в списке демобилизованных стояла первой.

Принимая пост командира ОСА, Горюнов решил клин вы бить клином – пойти туда, где волнений и нервотрепки больше, возложить на плечи ношу, которая не всякому по плечу, забыть о себе, отдаться полностью тяжелой работе и людям. А если умирать, так самой легкой смертью – ударившись о землю… Как Павел… наверное.

И еще он ясно понимал, что, скрывая болезнь, совершает должностное преступление, и, чтобы оно не перешло в уголовное, никогда не летал один. Гнет на совести с годами горбил его, сушил, но не мог заставить сдаться.

В ОСА приступы стали реже, и он научился их частично преодолевать. Однажды в своем кабинете он положил голову на руки и повалился на пол вместе со стулом. Придя в себя, увидел рядом Ожникова. Тот сказал: «Не волнуйтесь, Михаил Михайлович, считайте, что обморока не было. А проходить комиссию я вам помогу».

Знала о болезни и Галина Терентьевна. Знал и сын…

Маленький, с маковое зерно, колючий осколок быстро выпал с кусочком отмершей кожи, а укол его Горюнов чувствует всю жизнь.

Подлетая к базе ОСА, Николай Батурин посмотрел на командира. Тот сидел неподвижно, уткнувшись лбом в скрещенные на коленях кисти рук. Фуражка сползла с бритой головы и валялась в ногах. В такой позе Батурин видел Горюнова не раз и решил не отвлекать его от дум…

XV

…Пошел по кругу винт, поймал низкое солнце в лопасти, закрутил его бешено. Под винтом серая маленькая метель. Это был двадцать шестой взлет Донскова с Луговой на трассе «Серебряного кольца». Солнце, не скрываясь за горизонтом, ходило по эллипсу и сейчас на западе катилось вниз, окруженное сизо-лиловым прозрачным облаком.

– Домой!

– Слава саамскому богу, теперь уж домой, Владимир Максимович!

Последняя стоянка получилась самой длительной. В стойбище Маточное их задержал туман. Как часто случается на полуострове, пригнал туман, сняв его с Семи островов, «пьяный медведь». Уходить с трассы не было смысла – путь домой лежал через Маточное, и теплилась надежда, что над стойбищем небо разрядится. Лопасти винта вертелись в белизне, невидимые, будто оторванные от грузного тела машины. Казалось, вертолет крадется в облаке сырого лебяжьего пуха, но это только хотелось, чтобы он крался тихо, осторожно. Он стремительно пересекал пространство, и где-то внизу летела земля, и одного ее шалого выступа хватит, чтобы оборвать полет.

По расчету времени Маточное приближалось, а экипаж оставался слепым – даже окон в тумане не встретилось. Донсков мог бы пройти над стойбищем и тянуть на базу, но решил попробовать сесть. Еще будучи испытателем, онтренировался в приземлении только по приборам. А в Средней Азии, где служил перед приездом на Кольский полуостров, практически каждая посадка на вертолете происходила почти при невидимости земли – несущий винт раскручивал под шасси такую песчаную метель, что приходилось нащупывать землю нервами и одним колесом, на которое пилот постоянно смотрел, не упуская из виду и показаний пилотажных приборов.

– Ну что, гроза мастеров спорта по шахматам, будем садиться или прогуляемся до базы?

Наташа неуверенно пожала плечами:

– Не пробовала и знаю, что такие посадки запрещаются.

– А мышами пугать учителей можно?

– Так это же детская глупость!

– Решай! Без твоего согласия не снижусь и на метр, – сказал Донсков, а сам думал, что в Спасательной эскадрилье, где риск – дело обыденное, девчонке придется попадать и в более сложные ситуации. Всегда лучше рассчитывать на опыт, чем на Его Величество Случай.

– Давайте попытаемся.

– Отдергивать палец от горячего в авиации нельзя. Уж если взяла в ручку уголек – держи!.. Перечисли, какие препятствия ждут нас на земле?

Наташа ответила без запинки:

– По курсу стойбище Маточное. Два деревянных дома высотой до пяти метров. Слева от них большой загон, огороженный забором из металлической сетки. Справа, метрах в пятидесяти от домиков, стоянка трактора «Беларусь».

– Сколько тракторов?

– Два. Там же, возможно, стоит и грузовая автомашина. Самое высокое препятствие – мачта между домами – пятьдесят метров.

– Озеро?

– По курсу в километре от стойбища. На южном берегу деревья.

– Все правильно, но между стойбищем и озером, возможно, поставлены куваксы. Пастухи не особенно любят спать летом в деревянных домах… Теперь внимательно слушай меня, Наташа. Возьмем правее, заранее правее, уйдем от препятствий. По моей команде откроешь дверь, высунешься из кабины и будешь внимательно, очень внимательно смотреть вперед и стрелять из ракетницы. Вмешивайся в управление, подбирай штурвал. Режим будет такой, что вертолет сразу остановится. Ясно?

– Непонятно одно: как мы выйдем на стойбище? Привод-то не работает?

– По счислению пути. По пересечению пеленгов двух боковых радиостанций.

– Определение МС [9]9
  МС – место самолета.


[Закрыть]таким способом требует уточнения визуального, а какого дьявола сейчас можно разглядеть на земле!

– Есть еще способ, так сказать, домашний, самодеятельный… Займись-ка подбором ракет.

С полетом, а особенно с посадкой в тумане может справиться только высококлассный, думающий летчик. Если нет приводной радиостанции, то исчезает уверенность, что аппарат вышел именно на то место, куда летел. Пусть небольшие, но ошибки неизбежны.

«Пьяный медведь» – ветер, непостоянный по направлению и силе, может оттащить вертолет с трассы в любую сторону, прибавить скорость или уменьшить ее. Отсюда – ожидание неожиданностей. Эта психологическая штука тяжеловата, она способна выжать пот даже из перчаток и штурвала. Никому не хочется разбивать лоб. Если в какой-то миг пропадает уверенность и сдают нервы, – уходи вверх. Небо ласково даже в тумане. А прыгнул вверх, еще раз заходить на слепую посадку не торопись. Посмотри на руки, послушай сердце, подумай. Может быть, и не следует еще раз. Не нужно. Свяжись по радио с всезнающими диспетчерами, попроси у них район с хорошей погодой и уходи туда. Эта наука сидела в Донскове крепко.

– Наташа, брось крутить радиокомпас, ведь в регламенте написано, что привод на ремонте.

– Тогда давайте ваш домашний способ! Как мы узнаем, что прилетели в стойбище? Не лучше ли уйти домой, Владимир Максимович?

– Попробуем поймать собственный голос.

– Это как? Какой еще «голос»? Вы шутите?

– Свяжись-ка с радистом стойбища.

Радиостанция Маточного ответила быстро. Пискливый, похожий на девичий, голос спросил, где находится вертолет и когда прибудет.

– Какая у вас погода? – поинтересовался Донсков.

– Нормальная, – вздохнул радист.

– А точнее? – Донсков по опыту знал, что оленеводы всегда приукрашивают погоду, лишь бы к ним прилетел вертолет. – Посмотрите в окно. Тракторы видите?

– Просматриваются.

– Как просматриваются, ясно или в дымке?

– Четко… однако за ними туман, – неохотно добавил радист.

– Ну вот, – сказал Донсков Наташе по СПУ, – видимость более пятидесяти метров.

– Белая стела, – вяло произнесла девушка. Тон ее голоса не понравился Донскову. Она же верила в успех, плохо представляя, как же они найдут Маточное, как будут садиться.

– «Маточное», я – борт 19201, кто у микрофона? – запросил Донсков. – Мужчина или женщина? Назовите имя.

– Мужчина, – пропищал голос. – Аслак я! Аслак – мужчина.

– Внимательно слушай, дружище Аслак! Мы подходим к вам. Открой все окна и двери, не выпускай микрофона из рук и слушай небо. Только сядь носом по нашему курсу. Как услышишь вертолет, скажешь, с какой он от тебя стороны. Все время будешь информировать, в какой стороне гремит вертолет: справа, слева от тебя или впереди. Все понял, Аслак?

– Не знаю, как сесть. Мало понял. Что значит – по вашему курсу?

– Лицом к озеру. Понял?

– Сел носом к озеру.

– Молодец, Аслак! Навострил уши? В радиорубке, кроме тебя, есть кто?

– Есть, однако.

– Пусть выходят наружу, встанут у окон и тоже слушают. Пусть помогают тебе. А ты не поворачивайся, сиди носом к озеру.

– Все понял, понял! – радостно запищал радист, словно мальчишка, наконец-то уразумевший правила сложной игры. – А медикаменты везете? А спирт? А книги есть?

Наташа, оценив задумку Донскова, уже улыбалась. Ей начала нравиться игра в «тепло-холодно». «Горячей» была земля, которую надо было поймать хоть одним глазом и удержать хоть бы на мгновение.

– Слышу шум спиной и левым ухом! – передал радист.

– Слева и сзади, так Аслак?

– Правильно, борт девятнадцать двести один.

– Для краткости зови меня дядей Володей. Подворачиваю на тебя.

В наушниках хмыкнуло, будто радист поперхнулся. Кто-то рядом с ним захохотал простуженным голосом.

– Как пролечу над тобой, дай знать, дружище Аслак.

Через минуту в наушниках пилотов прозвучал, заглушаемый грохотом, вопль радиста:

– Пролетел! Над крышей! – Это звуковая волна от вертолета, попав в открытые окна и двери, срезонировала в радиорубке и вернулась к пилотам через микрофон Аслака.

– Вот это и есть «свой голос», Наташа, – повернулся к девушке Донсков. – Мы услышали сами себя, значит, прошли над домиком. Теперь построим маленькую «коробочку» [10]10
  Коробочка – прямоугольный маршрут для захода на посадку.


[Закрыть]и будем пробираться к земле-матушке.

Вертолет сделал первый заход.

– Уходите влево, – подсказал радист и через некоторое время закричал: – Ты улетаешь, дядя Володя! Шум тишится!

– Все правильно, Аслак, не волнуйся. Подскажи, справа от тебя, за тракторами чисто? Оленей нет?

– Олени в загоне и на озере. Ты шумишь сзади, дядя Володя! Точно за спиной.

– Сейчас делаем последний разворот, Наташа, и выходим на посадочную прямую. Повтори свои обязанности.

– Открыть дверь. Смотреть вперед. Стрелять по ходу из ракетницы. Если увижу или почувствую препятствие, потяну штурвал на себя.

– Умница!

Донсков вывел машину из четвертого разворота и начал плавно гасить скорость. Радиовысотомер показывал сто метров.

– Аслак, где мы?

– Справа и сзади, дядя Володя! Приближаетесь.

– Благодарю. Теперь можешь отдыхать, дружище. Одновременно, синхронно Донсков производил несколько действий: он продолжал уменьшать скорость полета, невидимым для глаза движением руки подтягивал штурвал на себя, другой рукой опускал вниз рычаг шага несущего винта и вводил «коррекцию» – тюльпан винта становился более плоским, терял подъемную силу, но набирал, увеличивал обороты, тем самым накапливал запас энергии на случай неожиданных действий пилота рулями управления. Правая нога жала на педаль, потому что вертолет начал снижаться и пытался повернуть нос влево. Машина постепенно входила в режим тряски, режим, очень неприятный для экипажа, но единственно безопасный в данной ситуации. Глаза Донскова видели перед собой сразу несколько приборов. Вот стрелка радиовысотомера медленно клонится к нулю. Ноль – земля. Вариометр показывает снижение полметра в секунду. Больше допускать нельзя, если хочешь мягко коснуться земли. Стрелка прибора скорости пляшет между двадцатью и сорока километрами в час. Это соответствует неторопливому ходу автомашины по шоссе. При таком движении достаточно немного потянуть ручку управления на себя, потянуть вверх рычаг «шаг-газа», и вертолет остановится, замрет в воздухе.

Напряженный взор Донскова не упускал даже на долю секунды и главный прибор слепого полета – авиагоризонт. Крылышки маленького силуэтика самолета под стеклом должны точно лежать на искусственной линии горизонта, только тогда вертолет будет идти без кренов и скольжения вбок.

И еще важное – курс. Стрелку компаса необходимо «приклеить» к заданной цифре курса, иначе вертолет поползет не к открытой площадке, а может сесть верхом на трактор или дом. Все приборы пилот видел, командовал ими, и вертолет, подчиняясь его дрожащим от сильной вибрации рукам, крался в тумане к земле.

Когда высотомер показал семьдесят метров, Наташа выстрелила из ракетницы. Горячая ракета, по лету конденсируя белую муть в воду, прорезала в тумане узкий темный туннель. Он мгновенно затянулся. Но главное – взрывная ракета не дала вспышки, а это значит не уткнулась в близкое препятствие. Впереди чисто.

Вторая… третья ракета. Стреляя, Наташа называла высоту:

– Шестьдесят метров… Пятьдесят… Сорок… – Землю обозначила четвертая ракета – она заискрилась, выбрасывая поочередно снопы черного и лилового дыма.

– Вижу! – подтвердил Донсков.

– Дует в левый борт!

Сначала смутно, потом четко обрисовалась группа стоящих людей. Они замерли, словно пораженные необычным видением: из белой, неподвижной, но грохочущей стены тумана вдруг выполз зеленый с красной кабиной вертолет. Он завис, повернул нос против ветра и четырьмя колесами примял ягель.

Выключив двигатель и остановив винты, Донсков немного посидел в кабине с закрытыми глазами. Внутренне он весь еще трясся, как в полете от вибрации, под веками прыгали, метались, теперь хаотично, серебряные искристые стрелки приборов, в ушах не умолкал ватный гул. Открыв глаза, Донсков увидел, что и Наташа сидит недвижно.

– Пошли?

Девушка нервно зевнула.

Спустившись по скобам вниз, Донсков увидел перед собой толстого старика. Редкие вислые усы, будто выщипанная бородка, ржавая от табака, узких глаз почти не видно: их сжали выпуклые коричневые скулы, приподнятые вверх широким улыбающимся ртом.

– Здравствуй, дядя Володя! – сказал старик тонким голосом. – Я Аслак. Аслак Мартынов. Книги привез?

Смущенный пилот протянул старому сааму руки:

– Извините, ох, извините, дедушка! И спасибо вам большое! Много книг я вам привез и еще кое-что…

– Добро пожаловать! Однако вы теперь наши гости надолго.

Вот так они сели в стойбище Маточное и шесть часов ждали, пока воздух тундры в этом районе стал прозрачным. Их покормили. Дали часок вздремнуть. Потом саами немного выпили и заиграли песню.

Пели оригинально. Сели в круг и затянули бесхитростную мелодию. У каждого саами своя манера пополнения. Аслак Мартынов тянул козлетоном, а рядом сидящий с ним похвалялся глубоким басом – казалось, что мелодия разложена на голосовые партии. Некоторые начали через определенное число хоровых повторов говорить текст. Донсков еще плохо знал язык саами, но понял, что в песне шла речь о том, как охотник ранил гуся, а ему так не хотелось расставаться с небом, и ему было так больно, когда он пытался взмахнуть раненым крылом, и все кричал и плакал: «А-нга, а-нга, а-нга…»

– Хорошо пели саами? – спросил Донсков Наташу, когда они летели уже над лесотундрой.

– Слов не поняла. Жалобно очень. Даже плакать хоте лось.

– О раненой птице пели. Аслак сказал, что переживали о нас, вот на ум такая песня и пришла. Тебе понравилось у них?

– Я второй раз в Маточном. А понравилось ли? К ним привыкнуть надо, Владимир Максимович.

Вертолет шел над массивами смешанного леса. Из него еще не везде ушел туман. Клочья тумана кое-где запутались меж елей. Полосы света прошивали насквозь сырые волоклистые извивы, они нехотя тянулись ввысь, постепенно истаивая.

Свободная от вахты за штурвалом Наташа посматривала вниз, лениво скользя взглядом по вкрапленным в лес кольцам, неровным треугольникам, извилистым лентам тумана, и думала о своем. Полет по «Серебряному кольцу» заканчивался. Он принес немало впечатлений. Она поняла, что школа летного мастерства, пройденная в аэроклубе, учебно-тренировочном центре и немного в производственном отряде ГВФ, научила только азбуке полета. Ей вспомнилось выступление одного литератора, объяснявшего многозначность и глубину слова «писать»: пишет ученик средней школы сочинение на заданную тему, и Лев Толстой «Войну и мир» тоже писал. Наташе стыдно было за свой ученический почерк, и в то же время она радовалась, что попала в подразделение, так непохожее на другие, в отряд умельцев, где каждый пилот – своеобразный характер, и это чувствуешь не только в жизни, а даже в любом элементе техники пилотирования. Она не раз видела, как резко гоняет в небе машину Антон Богунец, при этом соблюдая точнейшую координацию движений, и вертолет будто вытягивался, стараясь походить на истребитель. Летая с Батуриным, она заметила, что тот в визуальном полете совсем не смотрит на приборы, но чувствует любую фальшь в поведении винтокрылого аппарата. В летчике столько энергии и воли, что машина подчиняется ему безропотно, старается угодить властному хозяину. А вот Донсков нежен. Его пальцы на ручках управления мягки, ласковы. И вертолет, наверное, чувствует в нем не хозяина, а друга. Как уверенно приближался вертолет к земле в тумане, дрожал, но шел точно, осторожно, стараясь не подвести человека. И Наташа заметила: после трудной посадки, спустившись из кабины на землю, Донсков ладонью погладил горячий капот двигателя. Случайно именно в этот момент затрещал, охлаждаясь, выхлопной патрубок, но Наташе показалось, что вертолет удовлетворенно ответил на ласку.

– Там парашют! – вдруг закричала Наташа.

– Чего вопишь? – не понял Донсков.

– Мы пролетели! Там, в ельнике, красный парашют! Поверните, Владимир Максимович!

– Дремала, наверное, да, Наташа?

– Да нет же, нет! Ну, разворачивайтесь! – И девушка сама взялась за штурвал. Донсков не препятствовал, хотя улыбался иронически.

– Говоришь, красное пятно видела? А это не клок земляники?

– Сначала пятно. Сразу не сообразила. Потом поняла – парашют!

– Уже минуту летим обратно.

– Вот тут, вот тут, в этом районе! И, по-моему, рядом с парашютом стоял человек!

– Ишь ты, под соснами и человека разглядела.

Наташа ввела машину в неглубокий разворот. Выполнив первую четверть виража, они увидели красный купол парашюта, зацепившегося за верхушку кривой сосны. Рядом стоял медведь. Услышав вертолет, он поднялся на задние лапы, вскинул морду. И Донсков разглядел почти под ним человека – руки раскинуты, словно обнимает землю, ноги согнуты в коленях и лежат одна на другой. Донсков вырвал у Наташи ручку управления, завалил глубокий крен и со снижением бросил вертолет вниз. Семитонная масса железа с воем и грохотом понеслась к земле. Медведь присел на четвереньки, бросился наутек. Почти коснувшись верхушек деревьев, вертолет взмыл, оставив в лесу раскатистый гул.

– Что будем делать?

– Садиться!

– Ты что, девочка, вертолет на сосны наколоть хочешь?

– Полянка…

– Heт здесь полянок!

– А вон, слева…

– Болото!

– Не улетать же?

– Думай!

Замкнув большой круг над лесом, пилоты не нашли места, где бы вертолет мог притулиться. Вернулись. Человек около сосны лежал в той же позе.

– Может быть, он уже мертвый?

– Без предположений, Луговая! – сухо оборвал Донсков. – Будем садиться.

Донсков уже решил куда. В лес между деревьев. Уже пожертвовал винтом, который разлетится вдребезги, коснувшись толстых веток. Разлетится винт, но останутся человеческие руки и… аптечка, богатая аптечка спасателей.

Наташа стала отстегивать привязные ремни.

– Ты куда?

– Зависните, Владимир Максимович, а я прыгну.

– Предположим, что не поломаешь шею. А потом?

– Окажу ему помощь.

– Если прыгнешь хотя бы с пяти метров на еловник, тебе самой придется склеивать кости.

– Я пружинистая!

– Ну!.. А как я вытяну вас? Руку до земли вытравлю? Бортача нет, лебедки нет, задрипанного троса даже нет! Приготовься к посадке.

– А винт?

– Постараюсь обрубить его аккуратненько.

– Сначала я попробую прыгнуть!

– Все! Дебаты кончились! Кричи в эфир. Дай кому-нибудь наши координаты.

Донсков прицелился в самую широкую прогалину, но и там, между стволов, было не более двадцати метров. У несущего винта такой же размах. Значит, все ветви он подберет с ходу, а даже попавший на крутящийся винт воробышек де лает в лопасти вмятину.

– Всем! Всем! Всем! – кричала по радио Наташа. – Я борт 19201, прошу связи и помощи. Всем! Всем! Прием!

– Что случилось с 19201?

– Кто на связи?

– Я рейсовый. Иду на шести тысячах.

– Миленький рейсовый, передай наше место… – Наташа говорила быстро, повторив координаты дважды. – В лесу человек. Парашютист. Лежит без движения. Садимся к нему. Возможна поломка вертолета. Поломка – наверняка. Ждем экипаж со спасательным оборудованием и врача. Как понял, рейсовый?

– Мягкой посадки вам, 19201! – прогудело в наушниках. – Все понял. Радист уже передал. Я борт 16842. Не дрейфь, девочка!

– Благода…

Она не договорила. Несущий винт с размаху резанул по жестким кронам. В мелочь изрубленные ветки и рой хвойных иголок закружились над кабиной. Что-то затрещало, как сахар на зубах. Кусочек зеленого лапника ударил по стеклу. Вертолет провалился точно в прогалину, и левое колесо шасси, соскользнув с пня, по ось зарылось в мягкую землю. Машина накренилась, замерла. Винт крутился, подбирая, подбрасывая вверх и снова бросая вниз легкую хвою и прелый мох.

Когда смолк мотор и остановились, свесившись, лопасти, то концы их были сколоты примерно на метр. Несколько склеенных секций с торцов, порубив ветки, улетели вместе с ними.

А Наташа, выпрыгнув из кабины, уже бежала к неподвижному парашютисту…

Вот она склонилась над ним. Перевернула на спину. Резко разогнулась и всплеснула руками. Донсков увидел ее лицо с открытым в немом крике ртом.