Текст книги "Путешественник с багажом"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– А, Фёдоров появился, – кивнул кто-то на моего шофёра. – Как дела?

– А… – отмахнулся Фёдоров.

– Опять недоволен, – сказал другой шофёр.

– Что это у тебя за адъютант с вазой? – крикнул первый шофёр.

– Машину из-за него раскокал, сам еле цел остался, – сказал Фёдоров.

Это он-то еле цел остался? Ну и силён привирать! Но я промолчал. Здесь все, конечно, были на его стороне.

Фёдоров пошёл к стойке за сосисками, а я остался стоять у столика.

– Эх, малыш, нехорошо. – Рядом со мной стоял мужчина. В одной руке он держал тарелку с тремя сосисками, а второй руки у него не было – пустой рукав от пиджака был засунут в карман. – Нехорошо у тебя вышло, малыш. Жизнью надо дорожить, особенно в мирное время.

Первый раз мне так сказали: «Жизнью надо дорожить». До сих пор все жалели машину или деньги, которые надо истратить на её ремонт. А этот однорукий вдруг пожалел меня.

Подошёл Фёдоров.

У него на тарелке возвышалась целая гора сосисок. Ну, штук десять.

– Привет, Фёдоров, – сказал однорукий. – Как пацаны?

– Ничего, растут. – Фёдоров улыбнулся. Видно, пацанов он своих любил: как заходил про них разговор, он даже в лице менялся.

Я стоял, а они ели свои сосиски. Фёдоров отправлял в рот сразу по целой. Мне так захотелось есть, что голова закружилась.

Однорукий посмотрел на меня, потом на Фёдорова, который уничтожал свои сосиски, и сказал:

– Эй, малыш, может быть, сделаешь одолжение ради компании? – Он кивнул на последнюю сосиску на своей тарелке.

Фёдоров перестал жевать. Он даже покраснел, честное слово. А я повернулся и вышел из закусочной. Не хотел я есть их сосиски.

Вышел на улицу и остановился около машины. Стою и смотрю на вмятину на крыле. А тут появился однорукий. В руках у него ломтик белого хлеба и сосиска.

– На, съешь, – сказал он.

Я сначала не хотел брать, и есть мне уже не хотелось. Я когда расстроюсь, у меня аппетит пропадает. Но неудобно было отказаться, взял хлеб и сосиску и начал есть.

– Ты сам откуда приехал? – спросил однорукий.

– С целины. – Надоело мне всем объяснять, откуда да зачем.

– Слыхал, мне Фёдоров рассказал, но я решил переспросить, – сказал он. – Ну, и как у вас виды на урожай?

Когда он спрашивал, то видно было, что он делает это не из вежливости и любопытства, а по-настоящему интересуется. Чем-то он был похож на Шерстнёва. И ростом намного ниже, и на лицо другой, а чем-то похож.

– Хорошие виды, – ответил я. – У нас в совхозе всегда хороший урожай… – Хотел добавить, что он может поехать к нам в совхоз, что для него и без руки найдётся там хорошая работа, но прямо так не скажешь. Я решил начать издалека: – Наш директор Николай Павлович Шерстнёв, так у него нет пальцев на одной ноге, и ничего, работает.

– Понятно, – ответил однорукий. – А вот с одной рукой шофёром не поработаешь. До войны я был мастером по автомобильному спорту. А теперь не то.

– Так я вот говорю: Шерстнёв наш вовсю работает. Приезжайте к нам, я вас с ним познакомлю.

– Спасибо, – сказал однорукий. – Но из Москвы я уехать не могу. Здесь родился. Воевал. Слыхал, может быть, про знаменитую оборону Москвы? В армии маршала Рокоссовского служил. Он тогда ещё в чине генерал-лейтенанта был… Мне здесь каждая улица знакома. Да, да, ты не смотри, что Москва большой город. Вот сейчас заверни за угол и увидишь старый двухэтажный дом. Он теперь жёлтого цвета. А я помню, раньше он был серый, а ещё раньше – красный. А живу я за Бородинским мостом. Для тебя этот мост как все мосты. А для меня это Бородинский мост. Ну вроде он живое существо. Мой товарищ. Во время войны, бывало, придёт к нам пополнение, я сразу к москвичам: «Братцы, Бородинский цел?» Тогда фашисты часто бомбили Москву. «Цел», – говорят. И воевать сразу вроде легче.

Из закусочной вышел Фёдоров.

– Ерунда вмятина, – сказал однорукий. – А парень неплохой, на целину меня приглашал.

Я видел, как Фёдоров подмигнул однорукому: молчи, мол.

– Ерунда, говорю, Фёдоров, вмятина, – снова сказал однорукий. – Он тебя нагрел самое большее на пятёрку.

– Ну ладно, не твоего ума дело, – сказал Фёдоров. – Давай топай.

– Ну чего злишься? – сказал однорукий. – Поедем к нам в гараж, я тебе бесплатно всё сделаю.

– Ненавижу добряков. И откуда только они сегодня на мою голову сыплются?

Мы сели в машину. Фёдоров завёл мотор, и мы поехали дальше. Между нами стояла ваза.

– Если вам не хватает денег, – сказал я, – переезжайте к нам, у нас шофёры здорово зарабатывают.

Он посмотрел на меня так, что я сразу замолчал.

– Надоел ты мне со своей целиной, – сказал он. – И студентов ты приглашал, и этого однорукого приглашал, а теперь ещё меня зовёшь!

– Я всех зову, кто мне нравится, – сказал я.

– А что же, я тебе тоже понравился? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Просто вам нужны деньги, поэтому я вам предложил.

– Слушай, помолчи, а то схлопочешь подзатыльник!

– Своих – ни-ни, – сказал я, – а на чужих замахиваетесь?

– Ох и вредный ты парень! – сказал он. – Злой на язык.

Это я-то злой, когда он меня вынуждает, когда несправедливость так и выскакивает из него! Ему бы поговорить с женщиной из справочного бюро, она бы объяснила ему, кто он такой.

– Скажи спасибо, что у тебя нет отца. Жалко тебя обижать.

– А мне ваша жалость не нужна, – сказал я. – И отец у меня есть. Он тоже шофёр. Он в Москве временно живёт, учится в институте. – Врал ему вовсю, пусть, думаю, позавидует. – Скоро инженером будет и вернётся в совхоз… У него есть мотоцикл. А здоровый, как Юрий Власов. Рост два метра. Он свой мотоцикл одной рукой выжимает.

Он мне не верил, косил на меня глаза и помалкивал.

– Вот, – сказал я. – Вот! – выхватил из кармана бумажку с адресом отца и сунул ему под нос. – Читайте: Щеглов Михаил Иванович, проспект Вернадского, шестнадцать, подъезд восемь, квартира сто восемьдесят пять. Ясно? Ему новую квартиру дали за хорошую работу…

– Вазу ему везёшь? – спросил он.

– Ему.

Мы снова помолчали.

– Убери её, а то ещё кокнем, – сказал Фёдоров.

Я убрал вазу, поставил между ног. Теперь, когда Фёдоров опускал вниз правую руку, он дотрагивался до моей коленки. У него были большие, толстые руки. Они были выпачканы машинным маслом, и у меня на коленке осталась узенькая коричневая полоска.

Фёдоров остановил машину у магазина. Интересно, что он ещё придумал?

– Вот тебе три рубля, купи две порции мороженого: мне и себе. Видишь, вон продают мороженое?

– Вижу, – сказал я. – Вам могу купить, а мне не надо.

– Ну, раз ты такой гордый, – сказал он, – купи только мне.

Я вышел из машины и пошёл покупать ему мороженое. Жадюга он был, даже не стал меня уговаривать: мол, брось, купи себе тоже. А он обрадовался. Сейчас куплю ему самое дорогое мороженое, пусть объедается. Поесть он тоже не дурак. Мало ему сосисок, так на закуску ещё мороженое подавай. Барин какой.

Купил ему мороженое за двадцать восемь копеек: оно было облито сверху шоколадом и всё в бугорках от орехов. Я сам это мороженое никогда в жизни не ел, даже не нюхал. Шёл к нему и прямо чуть не плакал над этим мороженым. Можно сказать, на мои три рубля он купил себе мороженое, да ещё моими руками.

Когда я подошёл к машине, она вдруг тронулась. На секунду передо мной мелькнуло хмурое лицо Фёдорова и тут же пропало. А рядом со мной стояла моя ваза, в руке было мороженое, а в другой деньги: два рубля семьдесят две копейки.

Я подумал, что сейчас Фёдоров смотрит в своё шофёрское зеркало и видит меня. Поднял вазу над головой и помахал ею. Представил себе, как моя ваза раскачивается у него в зеркальце. Машины, которые едут сзади него, и моя ваза.

Потом я пошёл в метро, чтобы ехать к отцу.

11

Ужасно до чего он далеко жил! Надо было сначала ехать на метро, а потом минут двадцать на автобусе. И ещё эта ваза мне руки оттянула. Неудобно её было нести. Приходилось всё время перекидывать из левой руки в правую.

Бумага на вазе разлезлась, я её оборвал, и теперь два громадных цветных петуха так и торчали у всех перед глазами. Стоило мне войти в вагон метро, как сразу все уставились на них. Взял и спрятал вазу между ног.

Но только я спрятал вазу, как маленький мальчик на руках у женщины, которая сидела напротив меня, заорал благим матом:

– Хочу петушка!

Я сначала молчал и прикидывался, что не понимаю, о каком петушке он воет, а потом пришлось вытащить вазу и показать ему.

Всю остальную дорогу держал у него вазу прямо перед носом. А он даже слюни от радости пускал, обнимал вазу, гладил петухов. Еле его оторвали от этой вазы.

Наконец я нашёл нужный мне дом, подъезд и поднялся на пятый этаж. Несколько минут постоял у дверей с номером 185.

Потом переложил вазу из левой руки в правую. А потом решил её поставить временно в угол, чтобы не бросались в глаза сразу эти дурацкие петухи. Уже хотел позвонить, но почувствовал, что у меня во рту стало сухо-сухо, а язык большой и не шевелится.

Поднялся на несколько ступенек выше и тихонько запел песенку про шофёров, чтобы расшевелить язык. Немного успокоился и снова подошёл к этой двери, но, вместо того чтобы позвонить, прислонил ухо к замочной скважине: ни звука.

Постоял немного, потом взял и позвонил. Ещё, ещё секунда, и откроется дверь, и я окажусь с ним один на один. И вдруг я схватил вазу и, прыгая через две ступеньки, бросился вниз. На втором этаже остановился. Глупо было, конечно, так пугаться. Ясно, что отца нет дома, что он на работе. Но возвращаться мне не хотелось. Я вышел во двор…

Двор был большой, усаженный деревьями, а в самом центре – площадка. Там стояли скамейки и играли ребята. Я подошёл и сел – спешить было некуда. У меня было времени ещё часа четыре.

На асфальтовом кругу площадки стояли мальчик и девочка. Мальчишка был с самокатом. Они о чём-то разговаривали и поглядывали в мою сторону. Может быть, смотрели на меня, а может быть, на вазу. Неизвестно. На всякий случай я сделал безразличное лицо.

Потом мальчишка покатил на самокате. Раз проехал мимо меня, второй, а на третий остановился.

– Новенький? – спросил мальчишка.

– Приезжий, – ответил я. – Должен эту вазу одному человеку передать.

– Откуда? – спросил мальчишка.

– Издалека.

– Сила, – сказал мальчишка. – И петухи тоже сила.

– Такого цвета петухов не бывает, – сказал я. – Какой-то художник бешеный их нарисовал.

– А всё равно, – сказал мальчишка. – Хочешь прокатиться на самокате? Самоходный и с тормозом.

– Можно, – ответил я.

Взял самокат и попробовал прокатиться, но чуть не упал. У нас в совхозе никто на таких самокатах не катается. Я их до сих пор только в кино видел.

– Я раздумал, а то ещё сломаю, – сказал я.

– Ерунда, – успокоил меня мальчишка. – Его сто раз ломали. Сейчас я тебя научу. Главное – сильно отталкиваться и не нажимать на тормоз. И всё.

– Эй, я пошла! – крикнула девчонка.

– Ну и иди, – ответил мальчишка.

– Позовёшь – не вернусь, – сказала девчонка.

Ох, любят эти девчонки угрожать! Сама не человек, а палка. Глазищи зелёные, и платье зелёное. Настоящая ящерица. А тоже угрожает.

– Не позову, – сказал мальчишка. – Не беспокойся!

Молодец, а то я боялся, что он убежит за этой ящерицей. А мне надоело болтаться одному, и от взрослых я за день устал. Всё взрослые и взрослые, целый день. Устаёшь от них.

Девчонка повернулась и убежала.

Теперь мы катались на самокате по очереди. Круг я, круг он. Потом он предложил кататься на скорость, кто быстрее. Один вслух считал: раз, два, три… а другой в это время катил по кругу. Он нарочно считал медленнее, чем я, чтобы я оказался победителем.

– Говоришь, издалека? – спросил наконец он.

– Издалека, – ответил я. – С целины.

– Сила! – закричал он. – У меня не было ни одного знакомого целинника.

Он протянул мне руку и крепко пожал. Он жал мою руку изо всех сил.

– Севка. – Я тоже пожал ему руку так, чтобы он почувствовал.

– А я Серёжка, – ответил он. – У тебя мозоли. Сила!

– В мастерской работаю. Трактористам в ремонте помогаю.

– А я ещё сам ни разу в жизни ничего не делал, – вздохнул Серёжка. – Москва, сам понимаешь. Мастерской здесь не найдёшь. А если даже найдёшь, взашей могут выгнать. Пропадаю.

– Ну, в Москве тоже неплохо.

– Хорошо-то хорошо, но размах не тот, – сказал Серёжка. – Давай дружить по-настоящему. Уедешь – переписываться будем.

– Давай, – согласился я.

– А потом, может быть, я приеду к вам, – сказал Серёжка. – Вырасту же я когда-нибудь. Будем с тобой жить в палатке.

– У нас давно нет палаток, – ответил я.

– Ну, всё равно, – печально вздохнул Серёжка. – Всё равно я к вам приеду.

– Приезжай. Не пожалеешь.

– А ты надолго?

– Да я проездом. Сегодня приехал и сегодня уеду. В Артек.

– Сила, – сказал Серёжка. – Ох и счастливый ты!

– Вот передам одному человеку эту вазу и уеду, – ответил я. – А в вашем доме мне знакомого повидать надо. Может быть, ты его встречал: высокий такой? – Подумал, что бы ещё рассказать об отце, но ничего не придумал. – Ну, в общем, он высокий-высокий.

– Здесь высоких много, – сказал Серёжка. – По таким приметам не найдёшь.

– Щеглов его фамилия. Щеглов Михаил Иванович, – сказал я.

– Да ведь это дядя Миша! – крикнул Серёжка.

Это был первый в моей жизни человек, который видел его совсем недавно, вчера или позавчера.

– Только он совсем не высокий, – сказал Серёжка. – Обыкновенный рост… Он мой лучший друг.

Я не стал с ним спорить. Может быть, действительно он и не высокий, я ведь не видел его восемь лет. Но стало обидно, и я даже рассердился на Серёжку, хотя он-то уж во всяком случае не был виноват в том, что мой отец уехал из совхоза и бросил нас.

– Чем ты ему приглянулся, что он записал тебя в лучшие друзья? – спросил я.

– А его весь наш двор знает, – ответил Серёжка. – У него старенький мотоцикл, и он часто занимается ремонтом во дворе, а я ему помогаю. Он скоро придёт с работы.

– Подождём, – согласился я. – Времени у меня достаточно.

– А этих петухов ты ему привёз? – спросил Серёжка и кивнул на мою вазу.

– Этих?.. Нет, не ему. Одна женщина послала мужу – подарок ко дню рождения. Неудобно было отказать… А может, мне сходить к нему на работу?

– Кто его знает, где он работает, – ответил Серёжка.

Да, Москва – это не наш посёлок, где каждый знает, где кто работает, где живёт и что за человек. Здесь вон сколько людей, и все разные. Попробуй разберись в них. Потом я почему-то подумал, что когда мы с Серёжкой станем взрослые, то многое будет по-другому. В общем, нам будет нравиться одно и то же. Потому что ведь вот мы с Серёжкой жили в разных концах Советского Союза и только что познакомились, а уже друг друга с полуслова понимаем.

В это время затарахтел мотор, и кто-то въехал во двор на мотоцикле. У меня прямо задрожало всё внутри. Удивительно, до чего я был нежное и трусливое создание: раньше я этого за собой не замечал. И никто бы в это не поверил. Даже «Богиня Саваофа» говорила, что я парень не робкого десятка. А тут, если бы не Серёжка, я бы убежал.

– Не он, – сказал Серёжка. – Это студент, на новеньком чешском мотороллере. Называется «Чезета». Машинка – высший класс. Папочка купил.

– Неплохо устроился, – сказал я.

– Ерунда, – ответил Серёжка. – Так каждый может, на чужие денежки. Ты думаешь, если бы мне купили мотороллер и цветную рубашку, как у него, то я бы не смог форсить? Форсить каждый может. Но мне лично противно, когда форсят.

Я промолчал. Что говорить, и так всё ясно.

Снова во двор въехал человек на мотоцикле. У этого был большой, мощный мотоцикл, а на глазах квадратные тёмные очки; из-за них нельзя было рассмотреть лица мотоциклиста. Он проехал мимо нас и даже посмотрел в нашу сторону. Я подумал, что сейчас он остановит мотоцикл, и снова почувствовал, что не могу произнести ни слова.

– Тоже не он, – сказал Серёжка. – Это лётчик. Служит в гражданской авиации. Второй пилот на «Ту-124». Неплохой парень, только всегда торопится. А мотоцикл – сила! На малых оборотах тянет без звука. Два цилиндра. На нём можно рекорд скорости поставить.

– А сколько же у вас мотоциклов? – спросил я.

– Двенадцать, – сказал Серёжка. – Студент – раз, лётчик – два, рыжий – три, шофёр-таксист – четыре, инженер – пять, парашютистка шесть… – И тут Серёжка закричал: – Дядя Миша! Дядя Миша!

12

По двору ехал человек на мотоцикле. Он был в маленькой кепке, сдвинутой на лоб. Я его сразу узнал, я бы его узнал среди тысячи людей, среди десяти тысяч и даже среди миллиона. И мотоцикл я сразу узнал. Вдруг вспомнил, как мы на этом мотоцикле ездили по степи втроём: я, мама и он.

У него тогда была точно такая же кепочка, и у меня была такая же кепочка. Её мне сшила мама и надела мне так же, как носил он. «Правильно, – сказал тогда он. – Правильно носишь кепку».

– Побежали! – закричал Серёжка.

Он проехал мимо нас и помахал Серёжке рукой.

– Постой, – сказал я.

– Ну чего же ты, а то он уйдёт!

– Понимаешь… – Я был не из тех, кто с первого раза выкладывает свои секреты, но сейчас у меня другого выхода не было. – Ты умеешь хранить тайну?

– Могила! Можешь на меня положиться.

Серёжка готов был подождать. А я не знал, с чего начать.

– Ну, – не вытерпел Серёжка.

– В общем, ты не говори ему, что я его жду. Понял?

– Не очень, – сказал Серёжка. – Сам ждал, говорил: нужен, а теперь не говорить. Пожалуйста, не буду. – Он ждал, что я ещё скажу. – Это и вся тайна?

– Нет, не вся, – ответил я. – Мне надо с ним поговорить, но чтобы он не догадался, откуда я приехал и как меня зовут. Понял?

– Понял, – кивнул Серёжка. – Пошли, а то он уйдёт.

– Пошли, – сказал я.

Мы вышли на асфальтированную дорожку, и Серёжка покатил на самокате. Я бежал рядом. Вазу с петухами я держал сбоку, чтобы её не было видно.

Мы подбежали к нему.

– Ну, как работает старик? – спросил Серёжка и похлопал по бензобаку мотоцикла.

– Работает, – ответил он.

– А как работает? – Серёжка изо всех сил старался поддержать разговор.

Он ничего не ответил. Сидел перед мотоциклом на корточках и молчал. Меня он не видел. А я был совсем рядом, стоило мне протянуть руку, и я бы дотронулся до его плеча.

Я бы мог ему сказать: «Хватит копаться с этой старой посудиной». А он бы мне ответил: «А тебе какое дело?» А я бы ему: «Значит, есть какое-то дело». Он бы посмотрел на меня… и произошло бы что-нибудь необыкновенное. Он завёл бы мотоцикл, посадил меня сзади, и мы бы куда-нибудь покатили, где никого-никого нет. Мы бы покатили в самое укромное место в Москве. А у Серёжки рот открылся бы от удивления…

Стоило мне только дотронуться до его плеча, только протянуть руку и шевельнуть пальцем. Ну чего я стоял как чурбан? Столько лет об этом мечтал, столько пережил из-за этого, а теперь стоял перед ним и молчал.

А он продолжал возиться с мотоциклом, и мускулы ходуном ходили под его рубашкой. И руки у него были в масле, совсем как у Фёдорова. Но вот он выпрямился. Ему надо было, видно, подойти к мотоциклу с другой стороны. А мы стояли у него на дороге.

– Идите, ребята, идите, нечего болтаться под ногами, – сказал он. – Не до вас.

Мы с Серёжкой отошли и смотрели на него издали. В конце концов, почему он должен с нами разговаривать? Нет у него для этого свободного времени. Может быть, он торопится на собрание или у него срочное задание по работе, а здесь ещё мотоцикл барахлит. Голос его мне понравился: низкий такой и слова чуть-чуть растягивает.

Наконец он бросил возиться с мотоциклом и пошёл к подъезду. Прошёл мимо нас и посмотрел в мою сторону. Так, скользнул глазами, даже петухи на вазе его не удивили. А меня он просто не узнал.

Вот что происходит с отцами, когда они уезжают из дому! Рядом с ним стоит его сын, а он и в ус не дует. Точно это не его сын, который носит одну с ним фамилию, и до сих пор помнит его голос, и узнал бы его среди миллионов людей. А этот отец преспокойно проходит мимо и скрывается в подъезде.

Неизвестно, что теперь делать дальше. На вокзале, вероятно, паника уже идёт вовсю. И ещё эта ваза с петухами все руки оттянула. Подарить её Серёжке и уехать? Или лучше написать записку, положить в вазу и попросить Серёжку передать отцу? Но мне бы с ним поговорить, хотя бы несколько слов сказать, чтобы он знал, что я – это я.

– Не очень-то разговорчивый, – сказал я. – А мне про него рассказывали, что он любит поболтать.

– У него по настроению, то начнёт говорить – не остановишь, – сказал Серёжка, – а то: «Привет, спешу, брат, спешу», – и всё. Но на мотоцикле меня два раза прокатил, и вот самокат тоже он починил.

Мы помолчали.

– Ну, что теперь будешь делать? – спросил Серёжка.

– Не знаю. На вокзале паника, вероятно, страшная. В общем, мне на это наплевать, но Наташу жалко. Это наша вожатая – мировой человек. Она из-за всего переживает, всё принимает близко к сердцу. Представляешь, ей меня доверили, а я сбежал.

– А зачем же ты сбежал? – спросил Серёжка.

– Чрезвычайные дела, – сказал я. – Если бы я ей всё рассказал, то она бы меня простила.

– Всё не расскажешь, – сказал Серёжка.

– Вот именно, – согласился я. – А дома ты у него бывал?

– Нет, – ответил Серёжка.

– Понимаешь, нужно мне сказать ему одну важную вещь, – сказал я. Привет передать. А я почему-то не смог…

– Он теперь, может быть, до утра из дома не выйдет. – Серёжа помолчал, посмотрел на меня. – А ты этих петухов, значит, не ему привёз?

Ведь я ему уже говорил про этих петухов, что привёз их другому человеку, а он снова спросил.

– Нет, не ему, – сказал я.

– Тогда придётся ждать до утра, – сказал Серёжка.

– Хорошенькое дело! – ответил я. – У меня всего времени час или два.

– Надо что-нибудь придумать, – сказал Серёжка.

– Надо, – согласился я.

– Вон его окно, – показал Серёжка, – на пятом этаже. Открытое… Первое справа. Видишь?

– Вижу.

– Придумал, придумал! – закричал Серёжка. – Бросим ему в окно небольшой камешек, он выглянет, ну, а мы ему что-нибудь крикнем.

– А если мы не попадём? – сказал я. – Выбьем соседнее окно?

– Да. – Серёжка вздохнул. – Тогда нам крышка. Здесь домоуправ жестокий. Он нас в милицию отведёт за милую душу. В детскую комнату. А там женщина работает, лейтенант милиции, как начнёт воспитывать, не обрадуешься.