Текст книги "Путешественник с багажом"
Автор книги: Владимир Железников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
8
Всё окончилось хорошо, и я даже волноваться стал меньше. Иду, смотрю по сторонам. Неплохой всё же городок Москва. Машин много, это по мне. Придётся попросить отца, чтобы повозил по городу. А то вернусь в совхоз, ребята – ко мне, а я ничего не видел. И тут меня окликнула женщина, та самая, которая защищала в троллейбусе.
– Отпустили?
– Водитель заступился, даже штраф не взяли. Он сказал, это пиратство – брать с меня пятьдесят копеек.
– Я с ним согласна, – сказала женщина. – Если меня когда-нибудь выберут председателем Моссовета, я разрешу всем детям ездить в троллейбусах бесплатно. – Она на минуту задумалась. – Нет, не всем. Тогда они будут целыми днями раскатывать. Отличникам, да, отличникам. Им надо придумать значки, чтобы все знали: вот идёт отличник. И везде ему вход бесплатный: в троллейбус, в метро и даже в научно-популярное кино.
Вот это была идея! Я понял, что передо мной необыкновенная женщина. Здесь надо было действовать решительно.
– Знаете что, – сказал я, – приезжайте к нам в совхоз. Вам там понравится. У нас здорово! Шерстнёв вам руки будет целовать.
– Прости, прости, – сказала она неожиданно басом. – Кто такой Шерстнёв и почему он будет мне целовать руки? Он мне не муж и не жених. Я его имя слышу первый раз.
– Это директор нашего совхоза, – сказал я. – Совсем забыл, что вы его не знаете. У него такая поговорка. Если ему кто-нибудь по душе, он всегда говорит: «Передай ему – приеду, руки у него буду целовать». Ну, это вроде самого большого спасибо.
– Любопытный ваш Шерстнёв.
– Очень. Он у нас придумал закон: каждый, кто уезжает на запад, должен обязательно привезти с собой новенького.
– Ах, вот как! А ты, значит, меня наметил жертвой?
– Вас, – ответил я.
– Мило и неожиданно, – сказала она. – Чем же я тебе понравилась?
– У нас в совхозе нет ни одной такой, как вы.
– Выходит, я вроде ихтиозавра или носорога буду у вас в совхозе? Ты меня будешь демонстрировать в клетке?
– Нет, зачем же, – ответил я. – Вы будете работать. Чем вы занимаетесь?
– Преподаю немецкий язык.
– Шпрехен зи дейч? – обрадовался я.
– Умоляю, больше ни слова! – застонала она. – У тебя варварское произношение.
– Хорошо, – охотно согласился я. – Не буду. У нас в школе с немецким языком очень плохо. Ведь смех и грех, у нас немецкий преподаёт учитель физкультуры. По совместительству. Он служил в армии в Германии и вот преподаёт немецкий язык.
– Ты это серьёзно?
– Да, – тихо ответил я. – Вы же испугались моего произношения. Но я лучший в классе, а другие, они думают, что «презенс» – это прошедшее время… Вспомнить страшно!
– Возмутительно! – сказала женщина. – А что смотрит районо, облоно?
– Не знаю, – сказал я. – Вероятно, они оторвались от народа.
– Ну-ка, ну-ка, дай мне адрес твоего совхоза. Физкультурник преподаёт немецкий язык!
Она вытащила маленькую книжку и записала с моих слов адрес нашего совхоза, моё имя и фамилию.
– Ты не волнуйся, я не буду упоминать твоё имя, чтобы у тебя не было осложнений в школе.
– А я не боюсь, – ответил я. – Я принципиальный.
– Вот как! – сказала женщина. – Интересно, какая будет жизнь, когда вы будете управлять страной?
– Прежде всего у нас будут работать все автоматы с газированной водой – это раз. А то, вы подумайте, из ста автоматов, из которых я хотел напиться воды, восемьдесят пять не работают.
– Правильно, – сказала женщина. – С маленького начинается большое. А собственно, куда ты держишь путь, милый Сева?
– В Артек.
– А сейчас?
– Ищу Хомутовский тупик.
– Э, братец, тебе в другую сторону.
– Знаю, – ответил я. – Только я решил вас немного проводить.
– Отчаянные родители, – сказала женщина. – Такого маленького мальчика пускают гулять по незнакомой Москве.
– У нас в степи заблудиться опаснее, чем здесь, – ответил я. – Тут вон сколько людей, а там пустота. А ночью все эти фонари горят?
– Горят, – сказала она.
– А у нас ночью ни одного фонаря. – Я подумал, что проговорился и теперь уж ни за что не уговорить её приехать к нам в совхоз, и добавил: в степи темнота, а в посёлке лампочки дневного света. – Хотел ещё сказать, что их включают только по большим праздникам, и снова вовремя остановился.
Вообще ведь со взрослыми надо осторожнее: они придирчивы к мелочам. Очень для них важно, чтобы была уютная квартира, и чтобы хорошая постель, и обязательно завтрак и обед по расписанию. У нас, например, был такой случай. Приехал в школу новый учитель, побыл неделю, и след его простыл. Оказывается, он уехал из-за туалета! Школьный туалет у нас на улице, поэтому он уехал.
– А ещё, ещё у нас… – Я никак не мог придумать, чем бы её сразить.
– Не уговаривай, у меня в Москве муж и двое детей, – сказала женщина. – А в министерство я обязательно зайду. До свидания.
– Жалко, что отказываетесь, – сказал я. – У нас бы для всех нашлось дело – и для вашего мужа, и для ваших детей.
Потом мы разошлись. На душе у меня было спокойно. Жалко, конечно, что я не уговорил эту женщину приехать к нам. Это была бы победа, если бы она со всей семьёй прикатила в совхоз; интересно, что тогда про меня сказал бы Шерстнёв?
А у «Богини Саваофы» вот бы вытянулось лицо. А то она считает, что совершила героический поступок, приехав на целину. Самый настоящий героический поступок, ну вроде впрыгнула на ходу в горящий поезд и спасла десять грудных детей, которые вот-вот должны были сгореть в этом пламени.
А тут приезжает целая семья; и никакого геройства в этом не видят… Да, геройство. Как же! У нас в школе три учителя немецкого языка. Одного прислали из Барнаула. Одну привезли трактористы, когда ездили на выставку в Москву. А следом за ней приехал ещё один: как выяснилось, её бывший однокурсник.
Он хотел работать именно в нашей школе, и баста. Директор сначала не соглашался его оставлять, а потом почему-то оставил. Именно он и преподавал физкультуру.
Я успокоил себя, что не очень-то соврал, сказал только наоборот, что у нас физкультурник преподаёт немецкий, а нужно было сказать, что «немец» преподаёт физкультуру. Да ещё такой свирепый: все команды отдаёт по-немецки. «Лёйф!» – кричит он. А я: «Что такое?» Притворяюсь, что не расслышал его команды. А он: «Шприх дейч!» Значит, говори по-немецки. А я: «Вас ист дас?» У меня из-за этого на физкультуре всё не так получается. Он приказывает: «Ложись!», а я стою. Он говорит: «Бегом!», а я иду шагом. Раньше для меня физкультура была отдыхом, а теперь я даже не понимал: не то я на уроке физкультуры, не то на уроке немецкого.
9
Целых двадцать минут я стоял на углу Хомутовского тупика. Ноги у меня тряслись от страха, и руки тоже тряслись: чуть не уронил вазу. Казалось, стоит мне войти в этот Хомутовский тупик, как я сразу столкнусь с отцом.
Я думал, что буду искать тупик ну хотя бы два часа, а он вот, передо мной: маленькая, совсем не московская улочка в старых домах, изогнутая змейкой. Я помнил адрес на память: дом пятнадцать, квартира шесть.
Сколько раз я представлял, как приду к отцу и скажу: «Ну, хватит! Не знаю там, что у вас с мамой случилось, но тебе пора возвращаться. А то что же получается? На весь наш класс я один без отца. А „Богиня Саваофа“ даже крикнула мне: „Безотцовщина!“ Как, по-твоему, хорошо это?» – «А за что она тебе это крикнула? Небось нахулиганил?» – спросит он. «Может, и нахулиганил, я не отказываюсь. Приедешь – и разберёшься. Если надо, можешь меня наказать, я не возражаю».
«Эх, – подумал я. – Скандал теперь будет. Наташа, видно, уже спохватилась, и началась паника, а я тут стою, точно присох к месту».
Я вошёл в этот несчастный тупик и стал искать дом пятнадцать. Прошёл раз: нет дома пятнадцать. Прошёл второй раз: снова нет. Дом тринадцать, потом небольшой сквер, а потом сразу дом семнадцать.
В сквере на скамейке сидел старик и читал газету. Я сел рядом. Старик посмотрел на меня, и я сказал просто так, неизвестно кому:
– Странная улица: дом тринадцать, а потом сразу семнадцать.
– М-да… – промычал старик. – Сейчас много странного. Вот, к примеру, я вчера прочёл в журнале, что профессор Чумаков испытал действие лекарства против полиомиелита на себе. Страшная болезнь, при ней ноги отнимаются. Он двойную порцию этой вакцины принял, жизнью рисковал. Вот это странно, удивительно и достойно восхищения. А то, что нет дома пятнадцать, в этом ничего странного нет.
– А по-моему, странно, – сказал я.
– Дом этот снесли, – сказал старик. – Старый был, ветхий. Его построили после наполеоновского пожара. В тысяча восемьсот тринадцатом году! Значит, стукнуло ему сто пятьдесят лет. Его и снесли. Скоро всю нашу улицу снесут, и не будет Хомутовского тупика. А то ведь какое унизительное название придумали: «Хомутовский тупик!» А ты сам где живёшь?
– Далеко, я приезжий, – ответил я.
– Ах, ты приезжий! Для тебя здесь много интересного. Видал, как Москва строится?
– У нас в совхозе тоже строятся.
– Что ты, что ты! Сравнил! – сказал старик. – Масштабы не те.
– А где же все жители дома пятнадцать?
– Переехали в новые дома. Одни – в Измайлово, другие – в Мазилово, третьи – на Ленинские горы.
– А как же теперь быть? – спросил я. – У меня в этом доме жил знакомый. Мне необходимо его повидать.
– Очень просто, – ответил старик. – Выйдешь на большую улицу, найдёшь справочное бюро и узнаешь.
Я вышел на большую улицу и нашёл справочное. Перед окошком справочного стояла женщина, и в справочном сидела женщина. Они разговаривали на посторонние темы, это было сразу ясно. У нас в совхозе женщины тоже любили поговорить, но они всегда говорили о важных делах: о том, какой намечается урожай, о своих детях, о новых людях в совхозе, о том, чей муж хороший, а чей плохой. А эти разговаривали о танцах – чего только не придумают москвичи! – про какое-то «па-де-де» и про какую-то «польку через ножку». Ну прямо как наши девчонки.
Мне надоело их слушать, я спешил, а они – «па-де-де», и я сказал:
– Скоро у вас кончится перерыв?
Они замолчали, и та, что стояла рядом со мной, сказала: «Извините», и мелким-мелким шагом, как-то смешно ставя ноги, почти побежала по тротуару. А та, что сидела в справочном, посмотрела на меня, как «Богиня Саваофа», поджала губы и прищурила глаза, выпустила в меня электрический заряд силой в несколько ампер.
Я сказал ей, что мне надо, и она начала приставать: где он родился, когда родился, где жил последнее время. В общем, ясно, что нарочно придиралась. Хотела отомстить, что прервал разговор. Смешно, когда люди злятся, а тебе хоть бы что.
– Ах, какая персона! – сказала она. – Персона грата без пяти минут.
Я не знал, что такое персона грата, но на всякий случай сказал:
– А вы меня не оскорбляйте.
– Если не знаешь, что значит «персона грата», лучше помолчи, – сказала она.
– Я спешу. – И добавил: – Я приезжий.
– Ну и что же? Это не даёт тебе права врываться в чужой разговор. Все спешат. И, между прочим, у каждого человека есть своя жизнь. Об этом всегда надо помнить. Женщина, которую ты сейчас прогнал, да, да, прогнал, я не боюсь резких слов, – нежнейшее существо, героиня! Она была балериной, и какой!
– Я не хотел её обидеть, – сказал я. – Просто у меня сегодня тяжёлый день.
– Вот-вот, я же говорю, ты эгоист! В первую очередь думаешь о себе. Она сняла трубку телефона и стала передавать всё об отце: и фамилию, и когда родился, и где жил последнее время. Выходит, она ко мне не придиралась, когда всё выспрашивала. Потом она подняла глаза, в них не было уже никаких электрических зарядов, и сказала: – Придёшь через двадцать минут.
Я отошёл в сторону и подумал: «Неплохо бы сейчас догнать балерину и вернуть её обратно. Пусть себе поговорят ещё немного, раз у них свободное время, раз им так интересно разговаривать про свои танцы». Потом посмотрел на толпы людей, шагающих по тротуару, и понял, что мне уже никогда её не найти. Стало как-то не по себе. Появился перед тобой человек и пропал. Ты его больше никогда не увидишь, и он, может быть, тебя не запомнил. А ты его запомнил, и тебе неприятно, что ты с ним плохо обошёлся.
Да, хорошо бы найти балерину, но разве в этой толпе кого-нибудь разыщешь? Здесь люди перед тобой пролетают, как падающие звёзды в небе. Мелькнут и пропадут навсегда. И мне вдруг стало не по себе. Показалось, что никогда не найти в этом чужом и громадном городе отца. Наскочил на меня страх. Вернуться бы к ребятам, и сразу всё стало бы просто и легко, и через какие-нибудь шесть часов я сидел бы в поезде и катил в Артек.
Ну нет, этого сделать я не мог, хоть убей, хоть разорви на мелкие кусочки, чтобы я отступил от своего. Вспомнил мать, вспомнил длинные зимние вечера, когда мы сидели вдвоём и она вдруг просто переставала разговаривать. Думала о чём-то своём и не разговаривала. А я тогда изо всех сил старался её развлечь и выдумывал для неё смешные истории и выполнял в одну секунду её приказы.
Решил вернуться к старику на сквер. Но старика уже не было. На самом краешке скамейки спиной ко мне сидела девушка. Я поставил вазу на скамейку и сел рядом.
– Здесь был старик, – сказал я. – Вы не видели, куда он ушёл?
– Не видела. – Она явно была не расположена к разговору.
– Жалко, – сказал я. – Интересный человек. Я хотел его к нам на целину пригласить.
– А ты что, с целины?
– Да. Из совхоза «Новый». У нас знаете какой совхоз? Лучший в республике. Нет, пожалуй, первый во всём Советском Союзе.
– Так уж и первый? – не поверила девушка.
– Конечно, первый. Вот я сегодня ехал в троллейбусе, и меня контролёр хотел отвести в милицию за то, что я был без билета. А почему я был без билета? Потому что у нас автобусы бесплатные. По привычке не взял билет.
– А что ещё удивительного в вашем совхозе?
– Разве всё сразу вспомнишь, – сказал я, а сам потихоньку, незаметно скосил на неё глаза: надо было решить, стоит ли на неё тратить порох. – Вы не немка?
– Почему немка? – удивилась девушка.
– Нет, я понимаю, что вы русская, но вы не учительница немецкого языка?
– Я врач, – сказала девушка.
– Вот здорово! – закричал я. – Нам знаете как врачи нужны? Позарез! – Неплохо бы её уговорить, очень неплохо. – У нас женщины нарасхват, сказал я. – Только приедут, сразу замуж выходят. Мужчин у нас много: трактористы, строители.
– А мне на мужчин наплевать.
– Каждую субботу в клубе танцы, – продолжал я. – Под радиолу.
Нет, танцы на неё тоже не подействовали. Удивительно, до чего трудно угодить человеку: одному подавай одно, другому совсем другое. Одни девчонки дня прожить не могут без танцев, прямо млеют от музыки, а другие презирают.
– Самое главное, – сказал я, – работать там, где ты нужен людям.
– Ты просто агитатор, – сказала девушка.
– Это не я, это наш директор так говорит. Он вам руки будет целовать, когда приедете.
– Куда это ты собралась ехать? – услышал я незнакомый голос.
Позади скамейки стоял мужчина. Молодой, высокий, ну прямо артист или спортсмен. Нетрудно было догадаться, кто это. Здесь уж ничего не скажешь, здесь надо молчать.
– Уезжаю в совхоз на целину, – сказала девушка.
– Ну, брось сердиться, – сказал мужчина. – Я взял билеты в кино.
– Пойдёшь один, – ответила девушка. – А мне надо собираться в дорогу.
Я подумал, что она шутит, но посмотрел ей в лицо и увидел, что она совсем не шутит. Глаза у неё вдруг стали узкие и злые. Не люблю я, когда люди ссорятся. Конечно, приятно, если бы она поехала к нам в совхоз: и Шерстнёв был бы рад, и все бы на каждом углу говорили, что Севка Щеглов привёз «врачиху», но всё равно я не любил, когда ссорились.
– А знаете что, – предложил я мужчине, – поезжайте вы к нам тоже. У нас для всех найдётся работа.
Он резко повернулся в мою сторону:
– Слушай, не лезь не в своё дело. И вообще катись отсюда подальше, пока не схватил по шее!
Я повернулся и пошёл. Потом вспомнил, что забыл вазу, и вернулся. Спокойно подошёл, взял вазу. Нарочно медленно так её брал, чтобы он не думал, что я испугался.
Плевать мне было на его угрозы – подумаешь, по шее! Легче всего дать другому по шее, если у тебя такой рост и такие длинные руки. Это не большая хитрость. Но только мне было обидно: думал, что девушка заступится за меня, а она даже бровью не повела. Не понимаю я таких людей, просто не понимаю. Хорошо, что она не приедет к нам в совхоз. Вот если бы меня кто-нибудь так обидел при Шерстнёве, он бы в обиду меня не дал.
Взял вазу и пошёл, потихоньку так пошёл. Думал, ну вдруг она окликнет меня и скажет: «Прости, парень, за грубость». Но никто меня не окликнул. На углу я оглянулся. Они уходили в противоположном направлении. И разговаривали и даже смеялись.
Я подождал, пока они отошли подальше, и крикнул:
– Мы ещё с вами встретимся… Вот я приведу отца…
Эх, жалко, что я не знал его имя, а то бы ославил на всю страну. Везде бы рассказывал, какой он «герой». Размахался руками. Потом я начал представлять себе, как встречу отца, пойду с ним гулять и случайно приведу сюда, а на этой скамейке будут сидеть и чирикать эти двое. Тогда-то он сразу станет повежливее: увидит отца и спрячет свои длинные руки. А я скажу: «Не трогай его, отец, видишь, у него губы дрожат от страха».
Самое главное – найти отца. Это было самое-самое главное. Тогда бы я успокоился, а то сейчас я совсем растерялся. Может быть, если бы я был девчонкой, я бы даже заплакал.
10
Прямо на меня из-за угла выскочила «Волга». Неизвестно, как я очутился на середине улицы. Я прыгнул в сторону, и машина повернула в ту же сторону. А в следующий момент она ударилась крылом о столб. Из машины выскочил шофёр и стал кричать диким голосом, что мне нужно оторвать уши, выпороть ремнём, обзывал дураком. Кричал, что из-за таких, как я, честные люди могут угодить в тюрьму.
Ну что он так кричит, точно я нарочно прыгнул под машину?
Вокруг нас собралась небольшая толпа. Только что во всём переулке не было ни одного человека, а тут, на тебе, уже стояла толпа.
Шофёр влез в машину и завёл мотор, а я потихоньку пошёл дальше. Честно говоря, я не прочь был пуститься бежать, чтобы поскорее скрыться из этого несчастного тупика. Но я боялся, что они тогда подумают, что я струсил.
И вдруг слышу – меня нагоняет машина. А я иду своей дорогой, делаю вид, что всё это ко мне не имеет никакого отношения. Губами шевелю, вроде песенку пою. А машина медленно едет рядом. Шофёр опустил боковое стекло и высунул голову.
– Ну, хватит притворяться! – У него было большое мрачное лицо и громкий голос. – Лучше полюбуйся на свою работёнку.
Я посмотрел: на переднем крыле была сильная вмятина. Краска в этом месте облупилась, и виднелось ржавое железо.
– Три годика проездил без единой аварии, – сказал шофёр. – А теперь влип. На двадцатку ты меня нагрел.
Я молча шёл рядом, от машины ведь не убежишь.
Наконец он отстал от меня, остановился, вылез из машины и стал снова рассматривать вмятину на крыле. А я пошёл дальше.
– Эй, малый! – крикнул шофёр. – Постой!
Я пошёл быстрее. Слышу, он догоняет меня. Тогда я припустил бегом, но не прошло и десяти секунд, как он схватил меня за шиворот.
– Легко ты решил отделаться! – крикнул он. – Я тебе покажу, я тебя проучу!
– Не имеете права! – крикнул я. Это было унизительно, он тащил меня за шиворот, точно я какой-то бандит.
– Ничего, ничего. Сейчас подъедем к твоим родителям, с них я получу денежки. – Он втолкнул меня в машину. – Где живёшь? – спросил он. – И не вздумай врать, а то я сейчас включу счётчик, и мы покатим за твой счёт. Ему понравилась эта идея, и он даже издал звук, что-то вроде смеха. – Ты тогда можешь весь день петлять, а домой меня приведёшь.
– Я живу не в Москве, – сказал я.
– А где же?
– На целине, в Алтайском крае.
– Ври, ври, да не завирай. Ишь, хитрая бестия, как ловко вывернулся. На патриотизме хочешь сыграть: целинник, хлебопашец, наш кормилец, мол, придётся тебе, дорогой дядя, меня простить.
– Честное слово, – сказал я. – Честное пионерское под салютом.
– Под салютом, говоришь? А что же ты делаешь в Москве, с кем ты приехал?
– Я проездом, еду в Артек.
– В Артек?
– Да. Знаете? Всесоюзный пионерский лагерь Артек.
– Я-то знаю, – ответил он. – Что же, ты едешь в Артек один?
– Нет, у нас целый отряд. И вожатая Наташа. Уезжаем в десять часов вечера, – сказал я. – А сейчас иду по личным делам.
Мы помолчали.
– Да, выходит, все же ты нагрел меня на двадцатку.
– У меня только три рубля. – Я вытащил три рубля и показал ему.
– Ну что ж, давай твои три рубля. – Он взял у меня деньги и положил в карман. – А теперь вываливайся и считай, что легко отделался.
Я открыл дверцу машины, взял вазу и вылез. Что теперь делать, неизвестно. Денег ни копейки, а мне надо доехать до новой квартиры отца, а потом добраться до Курского вокзала.
Нечего сказать, распорядился я деньгами: два рубля вбухал в вазу, а три рубля забрал шофёр. А ещё директор школы говорил: «Счастливый Щеглов!» Со стороны все счастливые. А где он, этот счастливый Щеглов, что-то его не видно. Может быть, наш директор счастливее меня, хотя он и оторвался от народа. Ему что, научится запоминать фамилии, и дело в шляпе. А мне теперь просто неизвестно, что делать.
Не успел я дойти до конца переулка, как шофёр снова догнал меня.
– Эй, путешественник, как там тебя? – крикнул он.
– Севка.
– Ну, так вот, Севка, три рубля маловато. У меня семья, детишки, им на лето надо дачу снимать.
– У меня больше нет. – Видно, он был здоровый жадюга. Ну конечно, я виноват, но я ему честно сказал, что у меня нет больше денег, а он не верит. – Вот только эта ваза. – Я показал ему на вазу.
– Ваза ничего. – Он посмотрел на моих петухов. Взял в руки и повертел: сначала на одного петуха посмотрел, потом на другого. – Для ребятишек ничего.
– Я не могу вам её отдать, – сказал я. – Везу в подарок одному человеку. – Взял вазу за край и потянул к себе. Он всё ещё не выпускал её из рук.
– Какому человеку? – спросил он.
– Чужому, просили передать, – ответил я.
Не хватало только, чтобы я приехал к отцу на этой разбитой машине.
– Вот что. – Он выпустил вазу из рук. – Садись-ка в машину. Поедем в гараж, там ты всё чин чином расскажешь нашему завгару, и он – официальное письмецо твоим родителям. А они нам – денежки.
– Пожалуйста, – сказал я. – Готов поехать к вашему завгару. Мне только надо выйти на углу, чтобы взять адрес в справочном.
Шофёр подозрительно посмотрел на меня, но на углу остановился.
– Вазу оставь, – сказал он.
Я ничего ему не ответил, раз он так унижается и трясётся из-за этих несчастных денег. Если бы у меня сейчас были деньги, к примеру сто рублей, я бы ему сразу отдал. Я бы ему тысячу рублей отдал, пусть радуется. И я стал думать, как я заработаю много-много денег и всё буду присылать, присылать ему эти деньги, пока он сам не откажется от них.
Подошёл к справочному и постучал в окошко.
– Вот твоя справка, – сказала женщина из справочного. У неё в руке была полоска бумаги. – Плати пять копеек.
Это для меня было как взрыв атомной бомбы. Она держала в руках тоненькую, почти папиросную бумажку с адресом моего отца, но я не мог её получить. У меня не было пяти копеек. Какие-то несчастные пять копеек, одна круглая монета, а где её взять?
– У меня нет денег, – сказал я.
– А зачем жы ты заказывал справку? – спросила она.
Я мог бы ей сказать, что у меня были деньги, когда я заказывал справку, а за эти двадцать минут я остался без денег. Мог бы рассказать про шофёра и про свои три рубля, но мне надоело унижаться и просить. Я стоял и молчал, понимал, что она сейчас разорвёт мою справку, а всё равно молчал.
– Возьми, – сказала она и протянула справку. – На проспект Вернадского надо ехать на метро до станции «Университет».
…На бумажке было написано: «Щеглов Михаил Иванович, 1930 года, проспект Вернадского, 16, подъезд 8, кв. 185». Я спрятал бумажку с адресом и вернулся в машину. Там уже сидел какой-то мужчина.
– Теряю из-за тебя время, – сказал шофёр.
Он крутнул ручку счётчика, машина тронулась, на счётчике стали быстро меняться цифры.
Все молчали. Я видел в шофёрское зеркальце лицо мужчины. Он надел большие роговые очки, достал из толстого портфеля газету и стал читать.
– Придётся ехать переулками, – сказал шофёр. – А то милиционер может задержать за аварийный вид. Всё из-за этого героя.
Мужчина оторвался от газеты. Теперь я увидел, что он читал газету «Советский спорт».
– Приехали, – сказал он. – Вот, вот около этого подъезда. – Ему трудно было выходить из машины. – А этого героя ремешком бы, ремешком.
Шофёр посчитал мелочь, которую ему уплатил этот пассажир, и сказал:
– Солидный человек. А то другой жмётся, считает, считает, копейка в копейку платит. А я думаю так: раз нет лишних денег, нечего лезть в такси.
– Это до революции воспитывали ремешком, – сказал я. И подумал: «Да, хорош ты гусь. Шерстнёв таких презирает».
Я теперь совсем почему-то перестал его бояться.
– Поехали, что ли, в ваш гараж, – сказал я. – У меня своих дел полно.
– Не хочется порожняком, – ответил он. – Может быть, подхватим какого-нибудь «чижика». А насчёт воспитания ремешком ты, пожалуй, прав. Нехороший этот метод, неправильный. У меня два сына, двойняшки; я их пальцем ни-ни. Убеждением действую.
Я промолчал, не хотелось с ним разговаривать.
– Свободно? – Перед машиной стоял высокий, худой мужчина. – Отвезёте на Сокол?
Он сел в машину и с интересом посмотрел на меня.
– Сынок? – спросил он.
– Какой там сынок! Этот парень меня наколол на двадцатку, – сказал шофёр. – Видели вмятину на левом крыле? Он виновник аварии. В гараж его везу, а там письмо напишут родителям, чтобы деньги прислали за аварию.
– А ты, парень, издалека? – спросил мужчина.
– С Алтая, – ответил я. – Мы в совхозе живём.
– Далековато. А родители в совхозе работают?
– Мать – зоотехник.
– А отец?
Я промолчал.
– А отец? – снова спросил он.
– Мы вдвоём живём, – ответил я.
Шофёр скосил на меня глаза, он первый раз скосил на меня глаза. До этого он не смотрел в мою сторону.
– Эх, отцы, отцы! – сказал мужчина. – Понятно, понятно.
Шофёр снова покосился.
– «Понятно, понятно»! – сказал шофёр со злостью. – Лучше скажите, где остановить машину.
– Вот здесь остановите, – сказал мужчина. Он вышел из машины. – Прошу на меня не кричать.
– Давай, давай шагай! – сказал шофёр.
Мужчина ушёл, а шофёр ещё долго что-то недовольно бубнил себе под нос.
– Ну, развернулись, – сказал он. – И в гараж.
В это время к машине подлетел паренёк лет двадцати.
– Шеф, – сказал паренёк, – подбрось на улицу Горького. Спешим.
Шофёр посмотрел на меня и сказал:
– Ну ладно.
– Сейчас, у нас здесь небольшая компания. – Он протяжно свистнул и закричал: – Ребята!
К машине подлетели ещё паренёк и девчонка, вроде Наташи. Худенькая, высокая, но только Наташа была не такая красивая.
– Полетели, шеф, – сказал первый паренёк. – Кафе «Космос». Гуляем. Представляете, спихнули физику. – Это он сказал нам.
– Когда он у тебя спросил, что такое «нормальный металл», – сказала девчонка, – я решила, ты сгорел.
– Это я? – удивился первый паренёк. – Да я эти «нормальные металлы», как орехи…
– А вчера что говорил? – спросил второй паренёк.
– Вспомнил про вчерашнее! – Он засмеялся. – Вперёд надо смотреть, вперёд!
– Мальчики, – сказала девчонка, – отвернитесь. Я приму божеский вид, а то я как общипанная курица.
Она достала из сумки расчёску и начала чесать волосы. Схватит пук волос и начинает остервенело чесать: сверху вниз, сверху вниз. Никогда не видел, чтобы так причёсывались. А потом она уложила волосы руками, и получилось даже хорошо. А потом достала карандашик и начала водить им около глаз.
– Ну, я готова, – сказала она.
– Блеск! – сказал первый паренёк.
И мне тоже очень понравилось. А второй паренёк мрачно заявил:
– Ничего не блеск. Нет, Ленка, из тебя явно не выйдет физик, ты очень интересуешься своей персоной.
– Выйдет. А Лиза Мейтнер? Все пишут, что она была красивой женщиной, модно одевалась и так далее, а сделала больше некоторых мужчин в ядерной физике.
– Синий чулок, – сказал первый паренёк. – Ты на него, Ленка, не обращай внимания.
Лена ничего не ответила, и они все трое замолчали. Видно было, что второй паренёк обиделся и не хотел начинать разговор. А первому молчать было трудно, он посмотрел на меня и подмигнул. А я ему улыбнулся: почему не улыбнуться хорошему человеку.
– Ты где живёшь? – спросил он меня.
– Далеко, – ответил я. – В Алтайском крае, на целине.
– Крепко, – сказал он. – Я в прошлом году тоже был на целине. Здорово поработал.
– Ты? – переспросил второй паренёк. – Леночка, ты слышала? А мы как будто не работали. Он, видите ли, поработал.
– Ладно вам, ребята, из-за ерунды… – сказала Лена.
Совершенно ясно было, что между ними назревал конфликт.
– А вы ещё поедете на целину? – спросил я.
– Может быть, поедем, – ответила Лена. – А что?
– Приезжайте к нам, – сказал я. – У нас совхоз первый на весь край. А директор, он вам руки целовать будет.
– Мальчики не любят, когда мне целует кто-нибудь руки, – сказала Лена.
– Он не целует, он только так всем говорит, кто хорошо работает. «Вы, – говорит он, – молодец, увижу, буду руки целовать».
– Это человек! – сказал первый паренёк. – А ты, между прочим, в кафе «Космос» был?
– Не был, – ответил я.
– Упущение, шеф, – сказал он шофёру. – Паренёк приехал с целины, а ты его даже не сводил в кафе «Космос». Там ведь мороженое знаменитое.
Видно, он принимал меня за родственника шофёра. Я промолчал, и шофёр промолчал. Почему-то не сказал свою любимую фразу: «Он виновник аварии, нагрел меня на двадцатку».
Мы подъехали к кафе, и они выскочили из машины.
– Шеф, у нас идея, – сказал первый паренёк. – Мы забираем твоего племянника в кафе.
– Нет, – запротестовал шофёр.
– Не волнуйтесь. Доставим домой в лучшем виде.
– У него дело поважнее, чем ваше мороженое, – сказал шофёр.
– Жаль, – сказал паренёк.
– Приезжайте к нам! – крикнул я.
Мне хотелось, чтобы мои слова услыхала Лена. Она засмеялась и помахала мне рукой.
– Ещё одна жертва твоей красоты, – почему-то сказал второй паренёк.
Я хотел вставить ещё какое-нибудь слово, но шофёр резко тронул машину вперёд.
– Ишь ты, добряки, – сказал шофёр. – Пожалели. Пожалел мужик волка… Жалостливые какие нашлись. Накрыл бы ты их на двадцатку, что бы они тогда запели?
– Но они ведь ничего не знали, – сказал я. – Просто они весёлые и добрые.
– А, замолчи ты! – крикнул он. – За чужой счёт все добрые.
– Скоро мы приедем в гараж? – спросил я. – Надоело мне!
– Подождёшь, невелика птица, – ответил шофёр.
Почему-то у него снова испортилось настроение.
Он резко свернул с улицы Горького в переулок, проехал немного и остановился.
– Пошли, – сказал он. – Надо съесть пару сосисок. Вазу возьми с собой.
– А можно, я посижу в машине? – попросил я.
– Нет, нельзя. Такие номера у нас не проходят.
Мы вошли в закусочную. Там было много народу, и вкусно пахло сосисками, и все стояли за высокими столиками и ели эти сосиски. По-моему, здесь были одни шофёры такси. Они громко разговаривали и смеялись.
