Текст книги "Зимняя вишня (сборник)"

Автор книги: Владимир Валуцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

В кабинет вошел Лукин и вытряхнул из пояса на стол, где со счетами трудился Михаил Михайлович, очередную порцию найденного.

– С Яузы, товарищ Комиссар!

– Пояс!.. – обрадовался Алексей. – Вот он! Глядите, товарищ Комиссар!

Михаил Михайлович сердито щелкнул костяшками.

– Тихо!.. Опять сбили… Принесли и уходите!

– Слушаюсь… – испуганно козырнул Лукин.

Комиссар у окна разглядывал маузер.

– Заряжен?..

Алексей пожал плечами.

Комиссар щелкнул предохранителем и вынул обойму – она оказалась пустой.

– Невероятная история…

– Девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят один доллар!.. – Михаил Михайлович снял пенсне и протер глаза.

– Невероятная история… – повторил Комиссар. – Вы знаете, товарищ… Глазков, согласно мандату, какое огромное дело вы сделали?..

– Знаю, товарищ Комиссар!.. – радостно отозвался Алексей. – И вам тоже спасибо за помощь! И вам… И вам!.. – Он пожал руки Михаилу Михайловичу, чекистам, бритоголовому. – От всей Чукотки!

Вслед за этим Алексей взял со стола пояс и принялся запихивать в него доллары.

– Куда? – в один голос воскликнули Михаил Михайлович и бритоголовый.

– Как куда? Домой. В Анадырь.

Доллары – стопка за стопкой – исчезали в поясе.

– Через мой труп! – закричал Михаил Михайлович и обеими руками вцепился в деньги.

– В очередь! – решительно заявил Алексею молчавший до сих пор бритоголовый. – Я второй месяц хожу!..

– Товарищи!.. – широко раскрыл глаза Алексей. – Какая очередь?.. Деньги-то ведь мои!.. Чукотские! У меня же план!.. Товарищ Комиссар!..

Все трое, держась за пояс, смотрели на начальника.

Комиссар подошел к столу.

Стучат колеса поезда.

За оконным стеклом тянутся поля, реки, серые деревенские крыши.

У окна сидит Алексей. Вымытый, подстриженный, в заметно великоватой шинели.

Напротив него – молоденький, крестьянского вида парнишка с сундучком на коленях.

Оба молчат. Смотрят в окно, покачиваясь на скамейках.

Наконец Алексей, вздохнув, развязал мешок, достал из него пояс в горошек, а из пояса… вынул воблу.

Постучал и принялся чистить, поглядывая на попутчика.

– Комсомолец? – спросил он.

– Комсомолец.

– Держи.

Алексей долго и задумчиво глядел, как паренек чистит воблу.

– Вот ты мне скажи… – вдруг заговорил он. – Положим, есть у тебя миллион… И на этот миллион ты, если захочешь, можешь у себя в деревне хоть завтра полный социализм построить. С баней, с электричеством… Даже, скажем, с планетарием!.. Построил бы?..

– Ясное дело, – усмехнулся паренек.

– А тебе говорят: нет! Надо станки там разные купить, гвозди, лекарства… для другой деревни…

– А кто говорит?

– Не важно. Я, скажем, говорю.

– Ты?..

– Я.

– А миллион мой?

– Твой.

– Ну тогда – как захочу, так и сделаю.

– А станки?

– А на кой они мне?

– Ага!.. – язвительно приподнялся Алексей. – У тебя, значит, социализм, а остальные сто шестьдесят миллионов пускай подождут! Какая же твоя комсомольская революционная сознательность?.. Да ты знаешь что?

– Что?

– Нету такой пошлины, чтобы на нее социализм купить!.. Его строить надо!.. На основе научной теории! Самим! Понял?

– Чего ты ко мне пристал? – обиделся паренек. – Сам спрашивал, сам орет…

Они помолчали.

– Едешь-то откуда? – спросил паренек, возвращаясь к вобле.

– С Чукотки…

– И куда?

– На Чукотку.

– Это… почему?

– Потому… – ответил Алексей, глядя в окно. – Потому что земля круглая…

Снова на экране – глобус.

Под продолжающийся стук колес медленно уплывают Москва, Ярославль, Волга, Урал, Сибирь…

И со свистком паровоза глобус опять оживает, наполняясь шумами, голосами, музыкой, железными лязгами, грохотом моторов.

Нигде не утихает говорящий глобус – даже там, в районе буквы «Р», где еще вчера мы слышали только свист ветра…

Семь невест ефрейтора Збруева

…На цветном, широком экране расцветают семь алых сердец. Раздается короткий, дробный звук, похожий на автоматную очередь, и на каждом сердце, как на конверте, отпечатывается почтовый штемпель.

В таком обрамлении возникает название фильма:

«СЕМЬ НЕВЕСТ ЕФРЕЙТОРА ЗБРУЕВА»

Пока идут остальные титры – на экране мелькают хвойные и лиственные леса, болота, речки, мосты и разъезды. Стучат колеса поезда.

Проносятся надписи, выложенные на откосах белым камнем: «Счастливого пути» и «Добро пожаловать»… Под беззаботное треньканье балалаек переплетаются, сходятся и расходятся, как лучи прожекторов, рельсы.

 
С Костей Збруевым все трое
Мы сподобились служить.
Биографию героя
Разрешите доложить.
 

На верхней вагонной полке, рядком, свесив ноги, сидят трое в солдатской форме и с балалайками: преображенное трио ярославских ребят.

 
Распростившись с краем родным
По призыву в Н-ский год,
Необученным, но годным,
Он явился к нам во взвод…
 

Сам Константин Яковлевич Збруев тем временем находился в конце вагона и, поставив ногу на чемодан, чистил сапог.

– Спасибо, отец! – он полюбовался зеркальным блеском и вернул щетку проводнику. – Благодарю за культурное обслуживание!

Збруев взял чемодан, поправил походный транзистор на ремешке.

– Еще до станции-то полчаса! – сказал проводник.

– А хоть час, – ответил Збруев. – Счастливые, папаша, часов не соблюдают! – вышел в тамбур и проследовал в другой вагон.

Взгляд его был полон радостного интереса к жизни.

 
Между прочим, в Н-ском лесе
Кухня действует – будь спок!
Семь кило прибавил в весе
(Если взвесить без сапог).
Но не только пил и ел он —
Он по части ратных дел
В Н-ском взводе Н-ским делом
В совершенстве овладел.
До культуры стал бедовый,
Посещал читальный зал,
И с артисткою Дроздовой
Переписку завязал…
 

В одном из отсеков перешептывались и пересмеивались девушки.

– Ну что, девчата? – остановившись, весело спросил Збруев.

– Ничего, – ответили девушки.

– Ясно! – сказал Збруев и двинулся далее, вполне довольный собой.

 
А в стрельбе с упора лежа
Получилось как в кино:
Он из тысячи возможных
Выбил тысячу одно!..
Был в приказах удостоен
Костя всяческих похвал,
И в журнал «Умелый воин»
На обложку он попал…
 

– Книжечки, журналы, папиросы! Не желаете? – встретилась Збруеву разносчица. – Сигары кубинские, сорок копеек штука.

– А журнала «Умелый воин» от июня прошлого года у вас нету? – поинтересовался Збруев.

– Старье не держим.

– Зря, – сказал Збруев. – Давайте сигару.

Он купил сигару и, рассматривая ее, направился в следующий вагон. Следующий вагон был мягкий.

– Дед, огоньку не найдется? – приветливо обратился Збруев к старичку в мягкой кожаной куртке.

Он наклонился к протянутой зажигалке – и тотчас распрямился: из-под пижамы выглядывали брюки с широкими лампасами.

– Разрешите идти, товарищ генерал?..

Подхватил чемодан и четким шагом замаршировал в следующий вагон.

 
Костя Збруев на портрете
Был ни в чем не искажен,
Разошлись журналы эти
Миллионным тиражом.
Время шло, кончалась служба,
И совпал его отъезд
С предложеньем чистой дружбы
Из семи различных мест…
 

Медноволосая проводница, похожая скорее на стюардессу, возилась у кипятильника.

– Змеевик на пределе, – сказал, возникая из грохочущего тамбура, Збруев. – Промыть надо уксусом, двухпроцентным.

– У нас титан электрический, – не обернувшись, сказала проводница.

Збруев заглянул в коридор, сверкающий медью и полированным деревом.

– А ваш вагон – мягкий?

– Международный, – ответила проводница.

– Тогда у меня будет к вам просьба. Можно я из вашего международного вагона сойду? Я, понимаете… сюрприз хочу сделать одной… встречающей…

– Пожалуйста, – сказала проводница.

– Спасибо.

Збруев поставил чемодан и прошел в вагон. В коридоре было чисто, светло. Меж окнами висели цветные фото в деревянных рамках. Збруев двинулся вдоль этой галереи, попыхивая сигарой и рассматривая картинки с видом знатока.

– А где иностранцы? – спросил он.

– Серый какой-то рейс, – отозвалась проводница. – Был один японец, так он съел чего-то, его в Раздельной сняли.

– Ясно, – сказал Збруев. – Значит, вы языки знаете и обычаи?

– В пределах необходимости.

Збруев подошел поближе.

– Тогда ответьте мне на такой казус… У японцев, говорят, целая наука есть, какие цветы дарить. Так вот, скажем, если нужно подарить цветы, а девушка вроде знакомая, а с другой стороны, вроде незнакомая – так какие ей цветы? Белые или красные?

– Подарите розовые, – пожала плечами проводница, взяла фланелевую тряпочку и стала протирать полировку в коридоре.

– А вот у меня к вам вопрос… Верно говорят, что у вас, на гражданке, вроде бы замуж нынче трудно выйти?.. Вон даже в песне композитора Колкера указывается: согласно статистике, на десять ребят приходится десять девушек.

– Ну так это в песне!

– Их же утверждают, проверяют… Раз поется – значит научно установленный факт?

Проводница аккуратно сдула пыль с тряпочки, снова пожала плечами – и зашла в служебное купе.

Через секунду следом показался Збруев.

– Раз уж у нас разговор завязался, то у меня к вам еще вопрос. Что у вас на гражданке в моде танцевать?

– Шейк, – твердо ответила проводница.

– Хороший танец?

– Современный.

– Не покажете?

Девушка удивленно повела бровью и вышла обратно в коридор. Збруев последовал за ней.

– Нет, я серьезно. Сами знаете – у солдата тяжелая служба, мы там, ясно, подотстали, а вдруг меня на танцы пригласят, что тогда?.. Не дайте опозориться, по-товарищески, а?

Тон Збруева показался девушке убедительным, она задумалась.

– Так ведь и музыки нет, и станция скоро…

– Я способный. А музыка – вот. – Он перевесил транзистор на грудь и включил.

– Ну хорошо, только по-товарищески, – строго сказала проводница и скинула тапочки. – Сапоги снимайте.

– Зачем?.. – опешил Збруев.

– Я же вам сказала – танец современный, танцуется без обуви.

Збруев ошалело посмотрел на проводницу, но покорился– исчез на минуту в купе и явился оттуда без сапог, в галифе со штрипками.

– Носки могли и не снимать, – сказала проводница. – Исходная поза: руки – в кулаки, прогните корпус… да нет, в обратную сторону… И – раз!.. Присели!

Под лихую танцевальную мелодию поезд мчался, с ветром споря. Мелькали километровые столбы.

– А я сейчас вроде на нейтральной полосе! – сообщил Збруев, старательно копируя ладные движения проводницы. – Уже не военный, еще не гражданский, месяц на устройство!.. Хороший танец!

– Усвоили? – остановилась девушка.

– А может, заодно и твист? – сказал Збруев. – все равно разулся… По-товарищески?..

Снова отсчитывают столбы километры танца…

– А ваш цвет волос вам очень к лицу! – крикнул Збруев, буравя пятками ковер.

– Да?

– Жаль, что мы с вами не переписывались! Вы бы мне про путевые впечатления писали, а я вам – про службу?

– Да? – снова отозвалась проводница.

В окне показалась закопченная стена, потом – надпись: «Закрой сифон». На переплетении стрелок позвякивали в служебке стаканы и догорала збруевская сигара.

– Я, конечно, тоже против дорожных знакомств, – продолжал, отплясывая, Збруев. – Но если вот так, по-товарищески!.. Меня Константин зовут, по-гречески значит верный!

И вдруг проводница остановилась.

– О, мама мия! – всплеснула она руками. – Я из-за вас чуть станцию не пропустила!

Она сунула ноги в тапочки, схватила в служебке флажок и побежала в тамбур.

– Станцию?.. – как эхо повторил Збруев. – А я?

Поезд стоял у перрона.

Збруев очнулся от оцепенения, подхватил чемодан и бросился следом, обнаружил отсутствие сапог, вернулся обратно и заметался по коридору.

– Проводник! – закричал он. – Где же я сапоги-то снял?

Обнаружив наконец купе с сапогами, Збруев принялся лихорадочно натягивать непослушные носки.

Тем временем состав дрогнул и тронулся.

– Катя!.. – донесся из вагонного окна отчаянный вопль. – Подожди! Я здесь, в международном!..

За окном тихо отплывала платформа, на которой с букетом цветов и в белом платье стояла девушка – светлая и загадочная, как сон…

– Все, отец, – твердо сказал Збруев. – Больше не отвлекаемся! Счеты у вас есть?

Получив от проводника счеты, Збруев присел рядом с ним в служебном купе.

– Итого – осталось двадцать восемь дней… Откидываем на дорогу пятнадцать суток…

Збруев разграфил лист в своем блокноте.

– День приезда, день отьезда – один день… Значит, остается тринадцать… Тринадцать на шесть делится?

– Смотря чего делить, – отозвался проводник.

– Не делится, – сказал Збруев. – Два получается, будем считать с хвостиком… – он записал что-то на листке. – По два с хвостиком дня на… остановку. Маловато. Ну ничего! Теперь будем жить по системе.

Збруев открыл блокнот и нацелился в него авторучкой.

– Значит, следующая у нас – Терентьева!

«Подруга! Больше пряжи!» – начертано было на плакате, где девушка в модненьком комбинезоне протягивает к прохожим руки. Збруев оглядел плакат – и двинулся дальше, раздвигая могучим плечом вокзальную толпу.

– Дорогие девушки! – объявляло меж тем вокзальное радио. – Мы рады вашему приезду. В нашем городе требуются прядильщицы, мотальщицы, крутильщицы, тростильщицы, фасовщицы, браковщицы…

У входа в привокзальный скверик Збруев остановился и огляделся еще раз. Мимо Збруева спешили горожане, которые были преимущественно горожанками.

Из-за кустов в него целилась копьем гипсовая спортсменка.

Поискав глазами, Збруев нашел наконец в толпе, представителя сильного пола. Тот стоял, прислонясь к афишной тумбе, и ел мороженое.

– Пионер?.. – обратился к нему Збруев.

– Ну пионер, – согласился мальчишка.

– Родной край знаешь?

– А чего?

– Как тут у вас?.. население, снабжение?

– Население двадцать пять тысяч, – сказал мальчишка. А в магазин бабушка ходит.

– Старшим нужно помогать, – заметил Збруев. – Ну, а климат?

– Наш город расположен на Среднерусской возвышенности… – уверенно начал знаток родного края, но Збруев перебил:

– Ну а где тут женское общежитие номер тридцать один– знаешь?

Мальчишка весело лизнул мороженое.

– Так они все – женские!..

Девушки возвращались с работы.

– Терентьева, к тебе солдат! – услышал Збруев, хоронившийся в тени фикуса, голос вахтерши – и взволнованно выступил из засады.

Посреди вестибюля, остановленная окриком, стояла молоденькая миловидная девушка.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. А потом – так же молча – девушка побежала вверх по лестнице. Следом, оглядываясь на Збруева, понеслись ее подруги.

Збруев удивленно посмотрел на вахтершу, исчез в тени фикуса – и появился с чемоданом.

– Вернись, тебе говорят!.. – убеждали Надю подруги.

Надя, растерянная, сидела на кровати, под журнальным портретом Збруева.

– Ни за что!

– Ждет ведь!..

– А зачем он приехал?..

– А зачем писала?

Надя готова была расплакаться:

– Откуда я знаю, зачем писала… ничего не знаю… – Но тут раздался деликатный стук в дверь, и все смолкли, как по команде.

Надя метнулась к збруевскому портрету, сорвала его и сунула под подушку.

Сначала в дверях возник чемодан, а за ним – и сам Збруев.

– Збруев. Константин Яковлевич, – помолчав, представился он.

– Ольга… – тоже после паузы ответила одна из подруг.

– Збруев.

– Анастасия.

– 3бруев.

– Людмила Владимировна, – представилась самая старшая – и Збруев оказался перед Надей.

– Константин. Вы… меня не узнали?

– Узнала… Девочки! – пискнула Надя, заглянув за спину гостя.

Збруев оглянулся – в комнате уже никого не было.

– Вот… думаю… – сказал Збруев, – заеду, посмотрю, как живет девушка… Все-таки фотография не дает представления об образе жизни. Может… помощь, поддержка нужна?

– Н… нет…

– Или совет?..

– Нет…

– Ясно. – Збруев помолчал. – Очень меня ваши письма тронули. И листок… помните, вы прислали, засушенный… красивый такой…

– А! – уцепилась за это Надя. – Это с клена! – она отбежала к окну. – Вон парк культуры, видите?..

– Ага! Там? – Збруев встал рядышком.

– Да, природа у нас достопримечательная! – раздалось за их спинами, и неизвестно откуда взявшийся озабоченный немолодой человек представился:

– Евстигнеев, Семен Семеныч. Комендант-воспитатель.

– 3бруев.

– Очень приятно, – неискренне молвил воспитатель и повернулся к девушке: – Что же ты, Надя, гостя плохо принимаешь – в комнате, в тесноте?..

Он подхватил збруевский чемодан – и все вышли в коридор.

– Общежитие у нас чисто женское, – на ходу пояснял Евстигнеев тоном гида. – Вот это – коридор… здесь – комната быта… душевая…

– Занято! – гаркнул из-за двери чей-то бас.

– Временное явление… – отпустил дверную ручку Евстигнеев. – Через год в нашем городе откроют мужскую баню… – Тут комендант чуть не споткнулся о голопузого ползунка. – Кондратюк! Забери ребенка!

Из ближайшей комнаты вышел парень в тельняшке и ребенка забрал.

– Тоже временное явление, – невесело объяснил Евстигнеев. – Через месяц получают квартиру… Ну а вам – сюда!

И комендант распахнул двери красного уголка.

– Вот вам шахматы, газеты, журналы… – Он включил полный свет, расставил фигуры и нажал кнопку шахматных часов. – Играйте, беседуйте! Теперь – совсем другое дело! – И вышел, оставив дверь открытой.

Не успел Евстигнеев сделать трех шагов по коридору, как из-за поворота, громко трезвоня, выехала девочка на трехколесном велосипеде. Комендант отступил к стенке и только вздохнул, глядя ей вслед.

А Збруев и Надя сидели перед расставленными фигурами.

– Так что, начнем? – спросил Збруев.

– Я… не умею.

– А чего тут уметь? Главное – знать фигуры. Вот этот, с шишкой, – король, а эта, в форме лошади, называется конь.

Надя занялась осмотром коня, а Збруев – поиском новой темы разговора.

– Вы знаете, что такое пи-мезон? – вдруг спросил он.

– Нет.

– Это частица такая, вроде бы она есть, а вроде бы ее нету… У нас в части вообще очень интенсивная культурная жизнь, – сказал Збруев. – Артисты, писатели перед нами отчитываются… Тихонов, Бабочкин… Дроздова…

– И Дроздова?

– Запросто.

– А… – спросила Надя, – сколько километров вы сюда ехали?

– Семьсот, – сказал Збруев.

– Семьсот?..

– Семьсот… тридцать два, – уточнил Збруев.

Помолчали. Надя выглядела потрясенной.

– А вот… – решилась наконец она, – помните, вы мне писали… про вьюгу?.. Как стоите на посту и думаете про далеких друзей и подруг. Вам… очень холодно было тогда?

– Служба, – отозвался Збруев. – А вы… если вы мои письма помните, значит… они вроде затронули вас, не оставили, как говорится, равнодушной?

– Значит, как конь ходит?.. – уклонилась от ответа Надя.

– Конь ходит буквой «Г». – Збруев задумчиво поскакал конем по доске. – Ну а я вот сейчас вроде на нейтральной полосе. Устраиваться надо в гражданской, личной, так сказать, жизни…

– Что же это мы не играем? – поспешно отозвалась Надя.

– Да ну их, шахматы! – воскликнул Збруев. – Чего в них играть? Лучше разговаривать.

Надя опустила глаза.

Наступила долгая пауза. Тикали шахматные часы.

– Только чего это мы так разговариваем… как все равно незнакомые, – сказал Збруев. – Зовите меня просто Костя, а я вас – Надя, хорошо?..

По коридору, гася лишние лампочки, шел Евстигнеев.

– Масленкин, на выход, время! – постучал он в дверь, из-за которой слышались гитара и мужское пение, – и направился дальше, к красному уголку.

Надя и Збруев по-прежнему сидели за столиком, но вместо шахматных часов между ними стоял збруевский транзистор, и из него лилась лирическая музыка.

– Время! – захлопал в ладони Евстигнеев и решительно направился к столику. Партнеры очнулись от лирического оцепенения.

– Но мы еще не доиграли!.. – молвили они хором.

Евстигнеев взялся за фигуру, сделал ход, другой – и сбросил збруевского короля.

– Шах – и мат, конец, – сказал он и выключил шахматные часы и верхний свет.

– Но мы же взрослые люди! – снова хором отозвались партнеры. Видимо, между ними уже установилась полная телепатия.

Евстигнеев подошел к сейфу и вынул из него одеяло с подушкой.

Надя стояла внизу, под окном.

– Костя! Вы не обиделись?

– А что?

– Что Семен вас в красном уголке запер?

– А! Ну и очень хорошо! – громким шепотом сказал Збруев. – Я же понимаю – женская честь!

– Вам там удобно?

– Мне хорошо! Ночь-то какая… – Збруев вздохнул полной грудью. – У меня сейчас даже чувство такое особенное… вот встал бы на подоконник, расправил крылья… хотите я сейчас к вам спрыгну? – И Збруев с готовностью влез на подоконник, на высоте четвертого этажа.

– Ой, не надо!.. Разобьетесь! И… мне вставать завтра рано.

– Во сколько?

– В шесть.

– И я встану. Я вас… я тебя провожу!..

– До завтра, Костя!

– До завтра, Надежда!

Збруев спрыгнул с подоконника. Душа его пела.

– Э-эх!.. – он подпрыгнул и качнул люстру. – Р-раз!.. – встал на руки и прошелся по комнате.

И тут из нагрудного кармана выпали и рассыпались по полу семь черно-белых фотографий и одна цветная.

Збруев постоял немного на руках, потом опустил ноги, сел на пол, возле фотографий, и озабоченно стих.

Надя лежала в постели и широко открытыми глазами смотрела в темноту.

– Девочки!.. А он семьсот тридцать два километра ко мне ехал!..

В ответ слышалось только посапывание.

– Девочки!.. А правда, что иногда, от большого чувства, люди безумные поступки совершают? Препятствия разные преодолевают… расстояния… с высоты бросаются… с жизнью кончают?.. Или только в художественной литературе?

Посреди красного уголка, скрестив руки на груди, стоял Збруев и мучительно размышлял.

Потом он вынул из кармана блокнот, написал что-то и вырвал листок. Положил его на стол, прижал конем.

Затем в светлом проеме окна на подоконнике появилась фигура с чемоданом.

Грянул гром, и яркая молния осветила шахматную доску с прижатой конем запиской:

«Прости, Надежда».

Збруев постоял еще немного – и прыгнул.

…Сквозь потоки дождя несется вперед мокрый, блестящий поезд.

На верхней полке вагона сидят рядком ярославские ребята и – слово опять им:

 
Всех нас, братцы, ожидает
У заветного крыльца
Незнакомка молодая,
Не знакомая с лица.
Только как ее отыщешь —
Гений чудной красоты?
Может быть, она в Мытищах,
Может быть – в селе Кресты…
 

Збруев сидел у окна и ел консервы «Завтрак туриста» универсальным агрегатом, состоящим из ножа, вилки, ложки, штопора, ножниц и отвертки.

– Солдат, подними ноги, – сказала проводница, орудуя веником.

– Сейчас, – сказал Збруев и с трудом поднял забинтованную ногу.

– Ты никак – раненый? – удивилась проводница.

– Да так, – отозвался Збруев. – Споткнулся на маневрах.

Поезд мчался среди березовых рощ и дачных поселков. На разъездах его встречали стрелочницы с желтыми флажками, махали руками из-за шлагбаума длинноногие велосипедистки с рюкзаками. Мелькнула платформа станции Мытищи…

– Граждане пассажиры! – объявило радио. – Наш поезд прибывает в город-герой, столицу нашей Родины Москву! Вниманию дорогих гостей: имеются свободные места в гостинице «Заря» и в Доме колхозника при Центральном рынке.

С киноафиши улыбалась молодая, но уже всесоюзно известная артистка Татьяна Дроздова.

Афиша висела на углу Нового Арбата, сверкающего окнами высотных зданий и километровыми стеклами витрин.

Перед афишей стоял Збруев с чемоданом.

– Похудела… – покачал он головой.

По лестнице одного из новых домов, что находятся в районе метро «Аэропорт», Збруев поднялся на третий этаж. Кнопки звонка на двери квартиры № 14 не было, вместо нее торчали две проволочки. Поразмыслив, Збруев осторожно соединил их, в квартире зазвонило – и Збруев в волнении замер.

Открыла девушка в фартуке, галошах на босу ногу и с лицом артистки Дроздовой. В руках у нее была тряпка.

– Извиняюсь, – сказал Збруев. – Здравствуйте!

– Здравствуйте.

– Збруев моя фамилия! Если помните, состою с вами в переписке.

Таня смотрела на Збруева и искренне затруднялась с ответом.

– И вы мне еще один раз ответили… А я вам свою обложку прислал…

– А!.. – догадалась Таня. – Збруев! Вы еще про вьюгу писали!..

– Так точно! – обрадовался Збруев. – А теперь вот, будучи проездом в столице, прибыл… лично, так сказать, будучи поклонником вашего таланта… засвидетельствовать от лица товарищей по воинской службе… – Он запутался в периодах и смолк.

– Заходите! – пригласила Таня. – У меня – уборка, я скоро, вы обождите пока?..

Таня повела Збруева по короткому коридору.

– Сюда!

Збруев вошел в комнату, поставил чемодан, оглянулся, но Тани уже не было.

Со стен на Збруева глядели раскрашенные африканские маски, афиши, фотографии Дроздовой в гриме и без грима, и ролях и в жизни; на приемах, фестивалях, в окружении вечерних платьев и смокингов.

Збруев двинулся вдоль этой галереи, почтительно рассматривая каждый экспонат.

Затем внимание его переключилось на весьма скромные предметы домашнего обихода. На столике, уставленном загадочными косметическими склянками, лежал паспорт. Неведомая и явно нечистая сила толкнула Збруева туда. Он воровато пролистал паспорт – отметок о браке не наблюдалось. Остальных подробностей Збруев изучить не успел, потому что раздался резкий звонок. Он испуганно бросил паспорт, но звонил всего лишь телефон.

– Ефрейтор Збруев слушает, – привычно отрапортовал Збруев, сняв трубку.

Тут же послышались короткие гудки.

Збруев пожал плечами и направился на кухню.

– Там телефон звонил, – сказал он Тане, которая мыла раковину. – Только почему-то повесили.

– Бывает, – отозвалась Таня. – Вам там скучно, наверное?

– Нет! Я вам звонок пока поставлю.

Збруев взял со столика коробочку звонка и отправился к двери.

– Ой, спасибо. А то электрик, наверное, приходил, а я в Буэнос-Айресе была, только вчера вернулась.

Збруев зачищал проводки универсальным ножом.

– Сложно в Латинской Америке, – сказал он. – Вот свергли в Перу президента Белаунда Тэрри… И правильно! Обещал национализировать «Петролеум компани»? Обещал и не выполнил. Хотя, с другой стороны…

Таня улыбнулась.

– Костя, а вы сами откуда?

– Да я… – замялся Збруев. – Из… одного населенного пункта… – Он затрезвонил ожившим звонком. – Ну вот, сигналит.

– Из какого? – послышался голос Тани.

– Да… странно даже как-то, – смущенно усмехнулся Збруев. – Люди там живут как люди, а называется… Гуняево…

– Подумаешь, – сказала Таня. – А наша деревня вовсе – Малые Сквозняки!

– А разве вы из деревни? – недоверчиво спросил Збруев, появляясь на кухне.

– У меня и сейчас мать там живет. Мы – коренные вологодские.

– Вологодские? – радостно изумился Збруев.

– Ну да.

– Врешь!

– Чего это мне врать-то? – дернула плечиком Таня и вдруг запела, помахивая тряпкой, как платочком:

 
Вологодская девчонка
Словно яблочко в соку.
На мне красная юбчонка,
Я любого завлеку!
 

Таня протанцевала к Збруеву и поклонилась, вызывая на ответ.

– Что – петь?.. – оторопел Збруев.

– Ага! Ты же вологодский! Ну!

В других обстоятельствах Збруев, может быть, и не запел, но сейчас его просила об этом знаменитая, неотразимо красивая землячка.

Збруев неуклюже подпрыгнул и забасил:

 
На пригорочке – сосна,
Под сосной – опята.
Хоть ты, милка, и красна,
Да не… —
 

дальше там глупости, – вдруг перешел Збруев на прозу и снова сел.

– Ну, а у меня, кажется, все, – сказала Таня и стащила перчатки. – С вами, видите, дело веселее пошло. Спасибо.

– Да чего там, не стоит… Армия вообще многому человека учит, – сказал Збруев. – Я, например, лично не считаю зазорным женщине помочь – квартиру прибрать или звонок, скажем, поставить…

– А вы женаты?

– Нет, – поспешно ответил Збруев. – Просто убеждения у меня такие.

– А сколько времени? – спохватилась Таня. – Полчетвертого? В пять у меня встреча со зрителями. Так мы и не поговорили как следует… Но вы меня проводите, ладно?

Отжав тряпку, Таня повесила ее на батарею, сняла фартук и побежала в комнату, а Збруев за ней.

– Пока я переоденусь – вызовите такси! – попросила Таня из-за шкафа.

– Такси! – крикнул Збруев, высунувшись в окно.

– Нет, вы по телефону, два двадцать пять четыре ноля.

С той же ретивостью Збруев набрал номер.

– Мне бы такси! Аэропортовская, семь…

– Только, пожалуйста, если можно, побыстрее… – подсказала Таня.

– И чтоб немедленно! – грозно приказал Збруев. – Кто говорит?.. Артистка Дроздова говорит!

Такси мчалось по Москве. На заднем сиденье покачивались Таня, Збруев и збруевский чемодан.

– А особенно хорошо показано, – говорил Збруев, – как вы геолога Павла ждете… Сколько, три года?

– Кажется, два, – ответила Таня.

– Все равно! Ну и что из того, что он простой парень? Помните, еще Печорин княжне Мери говорил: «И под серой солдатской шинелью бьется благородное сердце!»

Водитель тем временем все крутил головой, оглядываясь на Таню.

– А вообще, в жизни, вы, наверное, в кино не ходите? С подругой там… с молодым человеком?.. – осторожно спросил Збруев.

– Разве в дом кино, – сказала Таня. – Только там народ все больше солидный.

– Со стариками точно мало радости, – согласился Збруев. – Как сказал писатель Гюго, старик – это мыслящая развалина.

Таня рассмеялась.

– Простите, – улучил тут момент водитель, – вы не артистка Дроздова?

– Дроздова, Дроздова, – ответил за Таню Збруев. – Ты лучше вперед гляди – на столб наедешь!.. Вот хотя бы Осетринский в том фильме, – продолжал он. – Конечно, солидный человек, кандидат, с «Волгой». А когда он вам говорит, помните, в ресторане? Что жить надо для себя, а вы ему – пощечину! И правильно! Очень мне вот такие девушки нравятся, с женской гордостью, и глубокие!..

– Спасибо, Костя, я очень тронута… Пожалуйста, вон там, у парикмахерской, – попросила Таня водителя и повернулась к Збруеву. – Честное слово, Костя, очень рада была с вами познакомиться! Вот вы на «о» говорите, и я как будто дома у мамы побывала. Когда у вас поезд?

– Какой поезд? – испугался Збруев.

– Вы ведь проездом?

– А… нет, мне не к спеху! – заторопился Збруев следом за Таней. – Это так, относительно… Могу ехать, могу нет. Я, пожалуй, вас обожду и еще провожу, – добавил он, усиленно налегая на «о».

– Спасибо, – улыбнулась Таня. – Я скоро! – И скрылась в парикмахерской. А Збруев поставил чемодан у входа и сел ждать.

По тротуару торопились куда-то две молоденькие девушки в коротеньких юбочках. Но вдруг обе, как вкопанные, остановились перед витриной парикмахерской. Лица их выразили панический восторг. Девушки зашептались и захихикали. Потом у витрины остановился мужчина – и стал тоже глядеть внутрь с крайним любопытством. Подошло еще несколько человек.

Збруев, сидящий у дверей парикмахерской, нахмурился и встал.

– Не скапливайтесь, товарищи, – сказал он. – Проходите.

– Дроздова!.. – почему-то шепотом сообщил ему мужчина, кивнув на витрину.

– Ну и что, что Дроздова! – сердито воскликнул Збруев. – Обыкновенный советский человек, разве что красивый. Проходите!

Разогнав толпу, он перенес чемодан и, как страж, уселся под витриной.

А возле клуба на одной из тихих улочек в районе Пресни была уже настоящая толпа…

Вылезая из такси, Збруев замешкался с чемоданом, а Таню на ступенях колоннады уже встречали представители общественности, с цветами, улыбками и с директором клуба во главе. Ее мгновенно подхватили и повели в здание. Збруев прибавил шагу.

Когда он вошел в вестибюль – Таню он не увидел. Зато увидел большую группу солдат.

– Вежливее, вежливее, товарищи!.. – взволнованно покрикивал лейтенант на подопечных, размахивающих программками, карточками Дроздовой и просто листочками. В руках у самого лейтенанта тоже был блокнотик. Солдаты лихим штурмом добывали автографы.