Текст книги "Чаша бурь"

Автор книги: Владимир Щербаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

ВАЛЕРИЯ

Разговор с Валерией по телефону:

– Профессор Чиров в Москве?

– Нет. Профессор Чиров собрал приличные рубашки, взял два лучших костюма и махнул на юг.

– Куда именно?

– Под Сочи.

– Любопытно. Ты говоришь, под Сочи?.. А куда именно?

– Никуда. В гостиницу. Знакомые заказали ему номер.

– В какую гостиницу? Кто заказал номер?

– Это так важно?

– Это интересно. Он же никогда не ездил к морю…

– Ну и что? Взял и поехал. Прислал письмо.

– Написал, где остановился? Адрес есть на конверте? Я приеду!

* * *

– Адрес… – Она задумалась, прикрыла веки, рассматривая носки своих туфель, повернулась, оглядывая задумчиво свой профиль в зеркале. В волосах ее тускло блестела серебряная заколка с янтарной ягодой. Я живо вспомнил о таких вот иглах, которые давно используют некие представители загадочных цивилизаций здесь, на Земле. Но, всмотревшись, решил, что это простая заколка.

– Адрес… – продолжала она, повернувшись ко мне. – Не помню точно. Город Сочи. Гостиница «Турист». А может быть, я путаю…

– Гостиница «Привал», – подсказал я.

– Не уверена.

– Кто заказал ему номер?

– Аспирант из института… – Она замялась.

Я мельком увидел знакомый кабинет, просторный стол со светильниками, коллекцию редкостей на полках, книги под стеклом. Дверь была приоткрыта, но мне казалось, что профессор лишь вышел на минуту и должен вот-вот вернуться.

Мы прошли в светлую просторную комнату Валерии, комнату в два света, как говаривали в старину. На стенах были развешаны натюрморты с китайскими пиалами, японскими вазами, утварью, которую можно увидеть в чайхане или на восточном базаре. На журнальном столике лежало письмо. Я сразу приметил его, но не мог прочесть адрес.

– Хочешь кофе? – спросила она и вышла на кухню, когда я молча кивнул.

За несколько минут, пока она колдовала на кухне с медной посудиной для кофе – джазве, – я успел прочесть письмо от первой строки до последней. Ничего особенного. Вода уже прохладная, градусов семнадцать, вечерами дуют ветры с гор. Остановился в гостинице. По утрам делает зарядку на пляже. Обедает в ресторане, ужин заказывает в номер. Названия гостиницы не было. На конверте значился обратный адрес, но край был оторван, и нужного мне слова разобрать было нельзя. Не исключено, что он остановился именно в «Привале». Уж не лучше ли перепоручить мои заботы тем, чьим прошлым профессор так пристально интересовался?

Я обдумывал две гипотезы. Первая: его поездка нужна атлантам. Вторая: она нужна этрускам. Я приводил все новые доводы в пользу каждого из этих предположений и был мрачен. Валерии последнее не нравилось.

А я представлял себе профессора на шаролете, нырнувшем в морскую глубь. Будто бы Чиров с важным видом консультировал хороших моих знакомых по части художественной ценности древней бронзы, мрамора, амфор, этрусского золота. Потом я представлял его близ шестерки золотых коней, которая украшала некогда храм в столице атлантов.

Замечание Валерии и телефон прервали мои размышления. Она поднялась, вышла в прихожую; я слышал отдельные реплики:

– Светка, да ты же вчера была у меня в гостях, ты что, забыла? Какие мушки?.. Шкаф?.. Не помню.

Если Чиров оказался там по воле атлантов, то услуги, которые от него потребуют, могут оказаться совсем иного рода. Хотя, впрочем, его поездка ни для кого не секрет. В общем, за него лично можно быть спокойным…

– Ты что? – воскликнула Валерия, вернувшись из прихожей. – Ты, по-моему, болен!

Жестокое замечание. Если бы она знала, что на этот раз ее предвидение сбудется! Я спросил:

– Когда уезжает этот француз из Бордо?

– Он совсем не из Бордо! Почему ты так решил?

– Потому что…

– Ты мне не нравишься.

– Ничего не могу поделать. Еще письма от отца были?

– Нет. Он звонил. Все нормально. Скоро приедет.

– Ты сейчас разговаривала с подругой?

– Да… а что? Спрашивает какую-то глупость. Есть ли у меня мушки, которые кусаются и похожи на комаров. И еще сказала, что ее шкаф выше моего и она его выбросит.

Мы вышли на кухню. Пол здесь был деревянный, дощатый, деревянными были стены, шкафы. В широкое окно полыхнуло красным огнем низкое солнце. Я уселся в низкое кресло с узорами на обшивке. Ноги ее были алыми, когда она попадала в сноп света, но тотчас становились лунно-серебристыми, если тонули в дымчатых тенях от стола или шкафа. Она сполоснула кофеварку холодной водой, и у колена ее зажглась капля, висевшая, казалось, в воздухе сама по себе. В тени ее не было видно. Потом она снова наполнялась светом, как звезда, мерцавшая над деревом. Все алое или жемчужно-яркое у ее узкого, тонкого колена меркло: там были складки черненого серебра, тонкого, гибкого, и свет касался лишь гребешков этих полузастывших волн. Капля наконец сорвалась и поползла по налитой ярким светом и мерцанием критской амфоре высотой до спинки стула.

Легкий теплый ветер, что ли, прошелся между нами… мы не смотрели друг другу в глаза. Платье, ремешки, завязки, накладные кружева с тусклыми лепестками были рубиновыми от огней и холодными как лед. Только теплый ветер едва слышно овевал неподвижные преувеличенно большие контуры заштрихованного поперек серебра, сверкавшего над штрихами золотыми звездами, шарами планет, вспышками блесток на сиренево-лиловом, белом, фиолетово-черном фоне с округлыми линиями широт и меридианов, вдруг ставших вещественными, подвижными, как вязаная сеть для отлова сайгаков.

Непроницаемая крона дерева мира, ясеня Иггдрасиль, держала на себе сиренево-лиловые облака, укрывшие источник Урд.

И крона дерева, медная от лучей, проросла сквозь лиловый шелк облаков, прорвала закатно-алые кружева тумана. Как в ветреную погоду, шуршало, глаз солнца мигал, его отражения от сиреневых и лилово-анилиновых складок слепили. Но свет не в силах был угнаться за открывавшимися воплощениями мифа, и все резче перечеркивали тусклое серебро критских ваз полосы черни, все гуще становились тени затемнявших друг друга шаров и колец.

ГОРИ, ОГОНЬ

Мелькали сообщения о пирамидах и каменных дорогах, оказавшихся на дне океана близ латиноамериканского побережья. А на поверку оказывалось, что все это перепечатки из старых журналов – и ни одного снимка. В то же самое время исчезли упоминания о полете над Атлантикой двух бразильских летчиков в сорок втором, когда им удалось увидеть город под водой. Тогда была удивительно ясная тихая погода и морская поверхность напоминала зеркало. Там же, помнится, приводился подсчет; такое состояние атмосферы может повторяться не чаще одного раза в двадцать пять лет. Известен парадокс: чем выше летишь, тем лучше видно дно. Со спутников, например, виден шельф, иногда морское дно до глубин в сотни метров. Космические полеты, таким образом, косвенно подтверждали версию о бразильском самолете.

Я приобрел у букиниста книгу, в которой было фото отца и которую хорошо знала сестра. Увы, я не нашел там снимка. Даже в описании буддийского монастыря и дворца нет ничего общего с прежним. На соответствующих страницах повествуется о хамбо-ламе, изображениях тигров, украшающих его дворец, субурганах – небольших башенках, которые буквально нанизаны на стены постройки и играют в буддийской религии ту же роль, что и кресты в христианской (ранее о них не было упоминаний). Квадратная основа субургана символизирует землю, купол над ней – воду, тринадцать колец над куполом – огонь и в то же время тринадцать степеней посвящения. Еще выше раскинулся зонт – знак воздуха, увенчанный солнцем и луной – тоже условными, буддийскими. Дальнейшее описание привожу полностью:

«У входа можно увидеть также две скульптуры, одна из которых изображает Гомбогурема, Стражника юрты. Он преграждает путь злым духам и теням врагов. Рядом высится скульптура Лхамо, богини, сидящей на муле. Спина мула покрыта кожей сына богини. Мать содрала ее с собственного сына за то, что тот отступился от веры. В одной руке Лхамо держит чашу с кровью сына, в другой – змею вместо узды. Внутри храма развешаны скальпы, связки человеческих глаз, нанизанные на проволоку языки, отрубленные ноги, руки. Но это скорее символы мучений злых духов, к верующим это не относится».

Только на свою память я мог полагаться.

…Все чаще я видел себя с отцом у костра.

Предсумеречный час.

Я стою рядом с отцом. Перед нами жаркий костер. Пламя уже гаснет, но тем лучше проступают желтые и красные угли. Они окаймлены широким кольцом золы и пепла. Лес вокруг нас светел. Редкие лиственницы будто подошли к огню погреться. Их темно-зеленые мягкие ветви опущены вниз. Деревья кажутся легкими шатрами с острыми вершинами. У подножия их – кочки с седеющей травой.

Наверное, близилась осень. У отца за плечом охотничье ружье. Дуло его смотрит вниз, на вороненой стали – багровые отблески живого света.

На отце куртка, резиновые сапоги с отворотами, патронташ. Небо темнеет на глазах. Пробегает ветер над самой землей. Его дыхание заставляет пламя биться из последних сил. Шуршит осока. Качнулись ветки. Порыв убежал вдаль, и вот уже где-то шепчутся розовые березняки. Ясно видно, как пламя умаляется. Голубоватые языки его отрываются от углей и как бабочки порхают над ними. Я смотрю на отца. Потом тяну его за руку. Он не понимает меня. Показываю рукой на угасающий костер. Угли покрываются серым тончайшим налетом. Это пугает меня. Я боюсь, что станет темно, боюсь, что умрут светлые летучие языки огня.

Первая в жизни минута страха, отчаяния. Я сжимаю руку отца до боли, плачу. Он берет меня на руки, касается моих волос. Мы уходим с этого места. Он широко шагает по кочкам, и меня укачивает. Я успокаиваюсь. Волшебство, которое сменилось тревогой и страхом, осталось со мной на всю жизнь. В тот миг, когда я понял, что костер умирает, пробудилось мое самосознание. Закрыв глаза, я вижу одно и то же: лицо отца, блики на ружье, руки, которые поднимают меня, трепетное пламя.

Стоило мне представить светоносное пламя, и становилось тепло, легко по-весеннему. Точно солнце выходило на небосклон, чтобы обогреть меня. Первое воспоминание детства и всей жизни говорило мне теперь слишком много. Ночью снились самоцветные угли среди брусничной поляны, за которой вставали высокие сизые травы.

Но вот огонь мерк, и я вскрикивал, тяжесть наваливалась на грудь. В холодном поту я сжимал руками голову, стараясь удержать мгновения… Но вспыхивали уже прощальные искры, и бежали летучие синеватые языки по головешкам, а тонкий налет пепла закрывал сияние. Минута уходила; в отчаянии я шептал странные заклинания, но все кончалось: я не видел больше отца, не видел нашего костра.

Так повторялось несколько ночей кряду.

Трещали сухие ветви лиственницы, брызгали искрами, я протягивал к ним озябшую руку, другой держался за отца. Пролетала неповторимая минута – и я с трепетом и страхом замечал, как тускнели самоцветы углей. Вскрикивал – и все повторялось. Я просыпался от звука собственного голоса, от жалкого бормотания, от странных слов.

Меня манило к этому костру моего детства. Он разгорался помимо моей воли. Неведомая сила переносила меня туда. И я был там! Был, как когда-то у стен Андроникова монастыря, когда мальчишками мы играли там в футбол. Но другая сила гасила пламя. Я был уверен в этом. Костер должен был гореть! И я должен был там быть до тех пор, пока болезнь не покинет меня. Но костер накрывали серым саваном золы и пепла. И пытка длилась и длилась. Ведь тем, другим, нужно было сломить меня и погасить огонь.

ПИСЬМО

Есть явление – интерференция. Накладываются темные и светлые волны, получается затейливый рисунок, узор. Так и со мной. Влияние темных волн докатывалось до меня, и все, что ни случалось в последнее время, было результатом их взаимодействия со светлыми волнами. Я не мог предвидеть повороты событий. А мог ли кто-нибудь?.. Сомневаюсь. Со знанием дела можно рассчитать какой-нибудь узел машины и начертить его на бумаге. Получится эскиз или чертеж, где все понятно. Но пусть к этому чертежу подойдет другой конструктор и оставит на нем неизвестное заранее число прямых и кривых линий, нанесенных на бумагу с той же тщательностью, что и ранее. Что получится? Никто сказать этого не сможет. Узел исчезнет, вместо него возникнет другой узел, в лучшем случае отдаленно похожий на исходный. Вот что происходило. И не только со мной. Прошла без малого неделя – и Валерия позвонила, сказала, что отец прислал странное письмо, адресованное мне, и что передать его содержание даже приблизительно по телефону она не может. Я немедленно поехал на улицу Сурикова.

На конверте значилось: «Владимиру Санину».

Вот оно, это письмо.

«Уважаемый Владимир Константинович, когда-то Вы были моим учеником, и мне кажется, теперь и я вправе обратиться к Вам за советом и разъяснениями. До сих пор помню Ваше возвращение с побережья в прошлом году и необыкновенную Вашу находку – тексты на этрусском. Что с ними сталось, не мое дело, поскольку Вы любезно согласились в свое время показать мне их. И того с меня довольно.

Но вот недавно по какой-то странной игре случая я оказался почти в том самом месте, где проводили отпуск Вы. Мне пообещали хороший номер в гостинице. И действительно, я был доволен. Но вот что произошло однажды. Меня познакомили с человеком, который расположил меня к себе с первого взгляда. Из-под непомерно высокого лба глядели на меня необыкновенные глаза. Затененные набухшими, как бы натруженными, веками, они, казалось, находились перед лицом. Человек был спокоен, бледен, корректен. Фамилия его Каратыгин. Именно он стал приносить иногда подлинные редкости, шедевры искусства минувших времен, и спрашивать мое мнение о них. Когда я пытался узнать, откуда они у него, он говорил, что это копии, которые он сам выполняет по моему методу.

Я поверил этому, успокоился и несколько дней с интересом знакомился с его коллекцией. Иногда ему помогал черноусый брюнет с мягкими кошачьими движениями, молчаливый и нагловатый. Этого второго я звал по имени: Кирилл.

Вы не поверите, если я просто перечислю все, чему мне довелось быть свидетелем. Кунсткамера Каратыгина и его компаньона Кирилла превосходит все, о чем мне доводилось читать и слышать. Странно, что отдельные копии были как бы зеркальным отражением оригинала. Но таковых мало. Все остальные нельзя отличить от подлинников. Когда я произносил эти слова привычным тоном (потому что действительно стал привыкать к созерцанию небывалого богатства), Каратыгин довольно ухмылялся. Потом закралось подозрение: уж не используют ли эти молодцы меня в качестве эксперта? Ведь если вещь проходит через мои руки, я как бы выдаю ей паспорт подлинника, и они с полной уверенностью могут сбыть ее кому угодно за немалые, разумеется, деньги. Более того, они могут без опаски выдавать копию за подлинник.

Что бы вы сказали, например, если у Вас в руках оказалась бы посмертная маска из пирамиды с Храмом Надписей в Паленке? Напомню, что речь идет о древнем мексиканском храме индейцев, где была обнаружена в пятидесятых годах нашего века таинственная лестница, ведущая в комнату с каменным саркофагом. В этом большом саркофаге находились скелеты пяти молодых индейцев. Рядом располагалась вторая комната с огромным каменным блоком, который тоже оказался саркофагом. Здесь покоились останки важной особы, осыпанные золотом и яшмой, которую майя ценили выше золота. Посмертная маска была найдена именно в этом саркофаге. Выполнена она из кусочков яшмы. Тонкие губы, нос с высокой спинкой, особенности строения черепной коробки дали в свое время основания считать, что антропологически тип умершего близок к баскам. Появились сообщения, что этот тип был характерен и для атлантов. Так вот, я видел подлинную маску из Паленке. Или я ничего в этом не понимаю. Теоретически я допускаю, что это была лишь копия. Но как могли эти двое завладеть хотя бы копией? Где находится сейчас подлинник? Ответьте мне на этот вопрос. Прочитайте мои короткие дневниковые записи, которые я посылаю с этим письмом. В них тоже есть вопросы, адресованные Вам. Может быть, вдвоем мы сможем решить эту нелегкую задачу.

ИЗ ДНЕВНИКА ЧИРОВА

1. К вопросу о глиняных табличках или плитах, как называл их Ашшурбанипал («Я велел начертать на плитах славные письмена, произведения книжного искусства, которые не изучал ни один из моих предшественников, я собрал письмена во дворце моем, я разбил их на разделы, и я, царь царей и любимец богов, умею даже читать их»).

Я увидел клинописные знаки, рассказывающие о потопе. О том самом потопе, который стер с лица земли цивилизацию наших предков.

«Ты, человек из Шуруппака, построй себе корабль, брось имущество и спасай свою жизнь. Возьми с собой на корабль по паре всех живых существ». Часть этой таблички отбита. Каратыгин принес мне две почти одинаковые плитки. У одной выщерблина была справа, у другой – слева. Они были словно зеркально отражены. Когда я спросил, откуда та и другая плитки, он только хмыкнул. Одна из них, несомненно, подлинная…

«Едва разгорелась небесная заря, с основания небес поднялась черная туча. Ходит ветер шесть дней, семь ночей. Вода поднялась и накрыла землю. При наступлении седьмого дня буря и потоп отступили. Успокоилось море, утих ураган. Я открыл отдушину – свет упал на лицо мое. Я взглянул на море – тишь вокруг. А все люди стали комьями глины. Равнина стала плоской как крыша».

«Я пал на колени, сел и плачу, по лицу моему бегут слезы.

В двенадцати поприщах поднялся остров. У горы Ницир корабль мой остановился. Гора Ницир корабль удержала, не дает качаться. Вынес голубя и отпустил его. Вскоре голубь назад вернулся, места пригодного не увидел».

Нашел ее некогда служитель Британского музея Смит, в прошлом гравер. Первая же находка Смита, если не ошибаюсь, вызвала скептический прием у специалистов. Получалось, что версия о потопе древнее самой Библии. Но Смит снова отправился в Ниневию. Ему повезло. Иголку в стоге сена найти легче, чем недостающую часть глиняной рукописи. Но чудо произошло. Вскоре стал известен древний эпос «О все видавшем» сразу в нескольких редакциях, они относились к третьему, второму и первому тысячелетиям до нашей эры. Герой эпоса Гильгамеш навещает своего предка Утнапиштима. Утнапиштим рассказывает, как один из богов посоветовал ему построить корабль. Боги даровали ему бессмертие. Гильгамеш просил открыть ему эту тайну. Однако, Утнапиштим не в силах подарить бессмертие родственнику. Зато он рассказывает ему о цветке, растущем на дне океана, который дарит молодость до конца дней. Гильгамеш добывает цветок. В пути на родину его постигает несчастье – змея пожирает цветок. С тех пор змеи каждый год меняют кожу и молодеют вновь, а человек стареет.

2. Женская голова, вырезанная из кости мастером ориньякской эпохи из Брассемпуи во Франции, производит сильное впечатление анфас. Это психологический портрет. Лицо тонкое, сужающееся книзу, черты лица мягкие, почти воздушные. Для палеолита такие находки – редкость. Размер фигурки небольшой, всего три сантиметра. Я плохо знаком с подлинником, который хранится в музее Сент-Жермен в Париже. Мне показали сразу три одинаковые фигурки. Нельзя было уловить ни малейших отличий.

3. Мадленская птица из Киевского музея, напротив, мне хорошо знакома. Найдена она на Десне. Хорошо различаются хвостовое оперение и узор, заменяющий перья на теле птицы. Узор напоминает о лабиринте. Квадратные фигуры такого же типа покрывают и браслет из Мезина на той же Десне. Таких птиц было две. Целый день они провели на моем столе, и я снова изучал тонкости узора, сравнивая его с изображенным на браслете, который тоже был у меня в двух экземплярах. Одному из них я отдал предпочтение, назвав его подлинным. Но откуда они могли взять оригинал? Вопрос этот ставит под сомнение мое заключение. Все это, конечно, копии.

4. Точно так же не мог держать в руках я настоящую богиню со змеями из Кносса. Эта фаянсовая скульптура напоминает о средиземноморской Атлантиде. Споры о ней продолжались много лет. Но время этой культуры второе тысячелетие до нашей эры, то есть после Атлантиды Платона прошло несколько тысячелетий до нашей эры, прежде чем были созданы львиные ворота в Микенах, лестничный зал в Кносском дворце, цветной портрет девушки, участницы торжественной процессии, погребальные маски, вазы с морскими звездами, кувшины с росписью.

* * *

Мой аспирант, заказавший мне номер в этой гостинице, несколько дней оставался здесь, потом уехал к родственникам в Сухуми. Через две недели он должен вернуться. Первые визиты Каратыгина и Кирилла состоялись в его присутствии. Он не выразил удивления. Это, вполне естественно, увлеченные люди, таков был его вывод. Мне остается придерживаться того же мнения. Пока я не получу доказательства обратного. То есть, что если и есть увлеченный человек в этой компании, то это я сам. И все же я почти готов поверить, что они такие же фанатики, как я. В самом отборе экспонатов, копии которых они выполняют с таким непревзойденным мастерством и талантом, я нашел систему. Все, что они мне показывали, прямо или косвенно связано с тем временем, когда согласно Платону существовала Атлантида. Находки с Крита рассказывают о средиземноморской Атлантиде. Но, может быть, острова в Атлантике и гораздо более поздняя крито-микенская культура связаны общими традициями?

…Два дня подряд стоит отвратительная погода. Признаться, я заскучал бы, если бы не беседы о неизвестных мастерах, подаривших нам шедевры. Я напрямую задал вопрос об Атлантиде. Собеседники мои перевели разговор на другую тему.

Выдалось несколько часов полного безделья, и я попробовал записать, с чего у меня все начиналось когда-то…

* * *

В юности я не помышлял об Этрурии. После окончания университета мне довелось несколько лет заниматься Востоком, в собственном смысле этого слова. Помню встречу, которая оказала на меня сильнейшее влияние. Я был по приглашению коллег в Венгрии. Вечером я вышел из отеля прогуляться. Отель этот расположен на Розовом холме, а мне хотелось попасть на другой берег Дуная, но добраться туда я хотел непременно пешком. У острова Маргит, на мосту, ко мне подошел незнакомец в котелке, с усиками и на чистом немецком попросил прикурить. Я остановился, достал зажигалку. Он вмиг узнал во мне русского. А я терялся в догадках, как он смог так быстро найти со мной общий язык, но факт остается фактом… Он швейцарец, точнее, ладин. Говорит немного по-русски. С изумлением узнал я от него, что ладины являются прямыми потомками этрусков. До сих пор в некоторых тирольских деревнях и в кантоне Граубюнден слух путешественников поражает странный диалект, на котором говорят соплеменники этого человека.

– Многие теряются в догадках, – сказал он, – и не знают, к какой же языковой группе относится диалект, на котором мы объясняемся между собой. Но это, поверьте, язык древних римлян с некоторыми словами, перешедшими еще из этрусского. Ведь этруски были ассимилированы. Когда они искали убежища в альпийских долинах, они уже почти поголовно говорили на латыни. Понимаю… трудно поверить, что вы встретили живого этруска. Тем не менее это так. Не хотите ли выпить вместе по чашечке кофе?.. Я знаю отличный ресторанчик в десяти минутах ходьбы отсюда.

Я, разумеется, согласился пойти с ним. По пути он рассказал, что побывал во многих странах. В Венгрии необыкновенно дешевые рестораны в отличие, например, от соседней Австрии или Швейцарии. Но приехал он сюда, чтобы ознакомиться с некоторыми старыми рукописями и книгами.

По его мнению, Диоген Лаэртский был прав, когда говорил, что архивам египетских жрецов было около сорока тысяч лет, когда они погибли. Ученые, возможно, улыбнутся в ответ на это утверждение, дошедшее к нам из третьего века нашей эры, но известно, что первобытное состояние и даже состояние дикости наступает в результате упадка и в современном мире. И он упомянул Германию после тридцать третьего года, а потом заговорил о майя и ацтеках. Когда Кортес захватил Мексику, его календарь отставал от истинного астрономического времени и от календаря ацтеков. Календарь майя более точен, чем наш. Конкистадоры положили конец древним культурам. Войны и стихийные бедствия могут повернуть путь, которым следуют племена и народы, обратно к дикости и варварству. Более того, не было ни одного народа, который бы мог проследить свою историю от истоков. Племена и народы угасают вместе со своей культурой, потом иногда возрождаются под другим именем. Из двух народов образуется новый, и он наследует один из языков. Образуются ветви, как у дерева, возникают новые группы и племена, многие умирают или ассимилируются. Одним и тем же языком пользуются иногда народы-деды и народы-внуки, а иногда совсем разные этнические группы.

За чашкой кофе он заявил, что жрецы майя спрятали пятьдесят две золотые таблицы с древней историей Нового Света. Несмотря на пытки, они не открыли тайны конкистадорам.

– А что это за история, никому не ведомо, – добавил он с улыбкой. Ведь, кроме упоминаний о Кецалькоатле, белых бородатых богах Антантиды, которые передали людям Нового Света культуру, нет никаких документов. Мы ничего не знаем о древних. Возьмем египетские пирамиды, к примеру. Еще Геродот видел надписи на каменной облицовке этих памятников фараонам. В Британском музее я видел манускрипт, в котором утверждается, что надписи на облицовке были выполнены незнакомыми письменами на непонятном языке. В коптском папирусе есть строки о таинствах астрономии, геометрии, физики, которые были записаны на гранях пирамид для того, чтобы уберечь их во время грядущих катастроф. Но облицовочный камень был снят с пирамид. Весь он пошел на строительство жилищ, и теперь невозможно отыскать ни одной плиты с надписями. Вы, конечно, слышали о той точности, с которой глыбы подгонялись при строительстве гробниц, а на самом деле – библиотек и хранилищ знаний?.. Точность эта достигала трех десятых долей миллиметра. Невероятно. Но приходится верить. Разгадка пришла недавно. Было установлено, что древние египтяне применяли бетон, изготовленный по утраченному ныне рецепту. Не знаю, поверите ли вы тому, что не все пирамиды найдены. Но это так. Правитель Египта за триста лет до потопа, то есть задолго до известных нам фараонов, построил две пирамиды для сокровищ и рукописей. (Арабские источники сообщают даже о роботах, которые должны были охранять вход в эти сокровищницы.) Во сне этот правитель увидел, будто земля перевернулась, а люди лежали ничком на опустошенной равнине. Проснувшись в ужасе, он созвал жрецов. Жрецы после раздумий подтвердили грядущую опасность. В построенные сокровищницы было упрятано нержавеющее оружие, небьющиеся стекла, железный инструмент и многое другое. Писатель десятого века, писавший эти строки, вряд ли мог бы представить себе пластики и нержавеющую сталь наших дней. Тем ценнее его свидетельство. С тех пор прошло около одиннадцати тысяч лет. Правителя звали Зарид. Имя, возможно, символическое, но в нем я различаю этрусский корень: «зар» означает «свет, жар». Ведь именно от него произошло русское слово «заря». Если хотите, можно вспомнить другие слова того же корня. Например, «зариться», «жарить», «разорение», в последнем случае указывается наиболее частая в старину причина несчастья – пожар, который действительно способен разорить любого.

Он закурил крепкую сигарету в черном табачном листе и отпил глоток кофе. Его глаза казались темными в полутьме зала. В углу играл небольшой оркестр, и скрипач иногда кланялся этому человеку, словно давно знал его.

– Я не так уж хорошо знаю русский, – продолжил он, – но могу по словарям искать корни самых древних слов. Смело могу сказать, что все корни этрусских слов перешли в русский, только они были переосмыслены подчас так, что не сразу их распознаешь. Но еще более уместно говорить о древнем языке русов, от которого отделился затем прафиникийский, этрусский и многие другие языки. Конечно, вам поверить в это нелегко. Но вот простой пример. Кто жил в Асгарде скандинавов? Асы. Не так ли? Теперь вспомним, что мир согласно верованиям ариев возник из космического яйца. Об этом говорит Ригведа. «Яйцо» по-этрусски звучит так: «аис», «яис», почти как по-русски. «Бог» – по-этрусски «аис» или «аисар». Бог в Бахабхарате индусов именуется Асурасом. Живет он на небе. Но древние «глотали» иногда гласные. Получается, что корень русов, населивших Малую Азию за восемь тысяч лет до пирамид и задолго до потопа, стал основой и русского «яйца», и скандинавского «аса», то есть бога. Бог – яйцо. Как вам это нравится? Но первоначало нашего мира, как говорят последние данные астрофизики, действительно похоже на плотное космическое яйцо, которое взорвалось и стало расширяться во все стороны. Ведь именно этим объясняют сейчас красное смещение, не так ли?

– Вы хватили через край, – сказал я этому человеку. – Это преувеличение, по крайней мере.

– Это скорее преуменьшение! – необыкновенно живо рассмеялся он. Русы – это еще не русские. Это древние охотники с быстроногими гепардами. Кошачьи в глубокой древности именовались так: «рус», «рас». Отсюда имя племени или племен, объединившихся в союз русов.

Я тогда так мало знал тему нашей беседы, что не мог ему толком возразить. А он продолжал говорить о волнах кочевников, пришедших с востока и принесших свои слова и языки, смешавшиеся с языком предков.

– Но как вы можете доказать, что в Средиземноморье и на Ближнем Востоке был единый язык?! – воскликнул я. – Ведь меня не убедит история с Вавилонской башней, которая рассыпалась, предвещая разделение языков!

– Что Вавилонская башня… – тихо проговорил он, задумавшись, и вдруг, помолчав, воскликнул: – Скажите, а если осколки этого единого языка вы бы обнаружили даже в Новом Свете, вы поверили бы?!

– Может быть, – сказал я. – Но это фантастика чистейшей воды. О каких осколках праязыка можно говорить, если письмена майя молчат и никто не может читать их.

– Да, это так. Но все же известно много слов. Известно и звучание их. Диего де Ланда, душитель майя, оставил на память об этом народе некоторые сведения. Я произнесу сейчас несколько слов на языке майя, а вы попробуйте их перевести.

– Я не смогу, к сожалению, этого сделать.

– Сможете! Итак, коль, голь… что это?

– Ума не приложу.

– Тот же корень в русском слове «голое». Коль, голь означает поле. Ведь нужно корчевать деревья, расчищать место для посева. Вот откуда этот корень у майя. Поле действительно «голое место», не более того. Слушайте дальше слова языка, который никто давно уже не понимает. «Соломце», «коломче»… что это?

– Солома, вероятно.

– Да. Точнее, тростник. Тун, тон?..

– Тон, конечно.