Текст книги "Русская литературная усадьба"

Автор книги: Владимир Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

В сентябре 1862 года Толстой женился на Софье Андреевне Берс. Перед свадьбой он предложил невесте либо ехать за границу, либо сразу же отправиться на житье в Ясную Поляну. Молодая женщина решительно предпочла последнее.

Первые годы после свадьбы Толстой, по видимости, пытался энергично наладить усадебное хозяйство. Однако и тогда, как метко подметила Т. А. Кузминская (сестра С. А. Толстой), он вовсе не был деловитым помещиком; все его начинания диктовались жаждой гения ставить различного рода эксперименты – от разведения неизвестных в России сортов капусты до устройства свиноводческой фермы. Он много времени проводил на пасеке, скотном дворе, в поле. До конца своих дней великий писатель любил физический труд; в период сельских работ он целые дни пропадал на пашне и на сенокосе. Свою долгую жизнь он сам объяснял тем, что почти три четверти ее пробыл на деревенском воздухе в Ясной Поляне.

Толстой не признавал вдохновения; для него существовал только кропотливый, упорный труд. Утром он садился за письменный стол и не вставал до позднего вечера. Гостей Ясной Поляны всегда поражала аскетическая обстановка его небольшого кабинета, который хотелось просто назвать рабочей комнатой; здесь стояла самая обыкновенная мебель, массивный письменный стол и железная кровать. Останавливало внимание только обилие книг; среди них обязательно были Библия на еврейском языке и Новый Завет на греческом.

В своей жене Толстой нашел неутомимую помощницу. Каждый вечер она, превозмогая усталость, переписывала начисто дневную работу мужа. На следующий день он перемарывал рукопись, одно вычеркивал, другое добавлял – и вечером возвращал ей вновь переписывать. Так продолжалось долгие годы. А ведь речь идет о таких монументальных произведениях, как «Война и мир» и «Анна Каренина».

Ясная Поляна описана в «Войне и мире» под названием Лысые Горы. Толстой как бы листает семейную хронику, воскрешая образы своего деда и своей матери, которых он живыми не помнил. В «Анне Карениной» усадьба предстает такой, какой она была в пореформенную эпоху. Перед Левиным стоят те же проблемы, какие пытался разрешить Толстой в своей хозяйственной практике. Вообще яснополянская жизнь того времени, вплоть до мелких деталей, отразилась на страницах этого романа. Сын писателя С. Л. Толстой вспоминает, что даже сцена варки малинового варенья взята из действительности. Он пишет, что приехавший в Ясную Поляну владелец типографии, где печаталась «Анна Каренина», «толстый белокурый немец» Ф. Ф. Рис, увидев, как там малиновое варенье варят с водой, сказал, что без воды варить лучше. Сначала его слова вызвали недоверие, но после апробации нашли, что этот способ действительно лучше во всех отношениях. Именно его вводит в хозяйство Китти.

Потребовалось бы много страниц, чтобы только перечислить гостей Ясной Поляны. Здесь крупнейшие писатели: Тургенев, Фет, Лесков, Короленко, М. Горький, Л. Андреев, Бунин. Из художников следует прежде всего назвать И. Н. Крамского, написавшего осенью 1873 года в Ясной Поляне по заказу П. М. Третьякова два портрета Толстого, Н. Н. Ге, И. Е. Репина, создавшего целую толстовскую галерею, – для него Толстой был не просто великим писателем, но настоящим полубогом. Из музыкантов в Ясной Поляне бывали С. И. Танеев и А. Б. Гольденвейзер, из ученых – И. И. Мечников. Но главное – сюда стекалась масса людей всех сословий и состояний – студенты, мастеровые, крестьяне. Добирались до Ясной Поляны и иностранцы; среди них не должно затеряться имя молодого и тогда никому не известного австрийского поэта Р. М. Рильке.

Конец жизни Л. Н. Толстого трагичен. В ночь на 28 ноября 1910 года он ушел из Ясной Поляны и после непродолжительных странствований умер в домике начальника железнодорожной станции Астапово.

Хоронила Л. Н. Толстого «вся Россия». В Ясную Поляну съехалось множество народа. Скорбную процессию возглавляли крестьяне, шедшие с транспарантом: «Лев Николаевич, память о твоем добре не умрет среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны». Согласно воле покойного его похоронили там, где, как он думал мальчиком, зарыта зеленая палочка, на которой написана тайна счастья всех людей. Его могила – просто холмик, поросший травой.

Участник похорон В. Я. Брюсов писал в те дни: «Толстой был для всего мира. Его слова раздавались и для англичанина, и для француза, и для японца, и для бурята… Ему было близко все человечество. Но любил он непобедимой любовью свою Россию. Ее душу понимал он, как никто; красоту ее природы изображал с совершенством недостижимым. И как хорошо, что могила его – в русском лесу, под родными деревьями, и что ее холм сливается с родной, дорогой ему картиной…»[163]163
  Брюсов В. Я. На похоронах Толстого. Впечатления и наблюдения // Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1978. С. 458.


[Закрыть]

Мелихово

Зимой 1892 года Чехов стал помещиком. В письме А. С. Киселеву 7 марта он сообщает: «Не было хлопот, так купила баба порося! Купили и мы порося – большое громадное имение, владельцу которого в Германии непременно дали бы титул герцога». Чехов не скрывает своей радости, хотя и добродушно подшучивает над собой: «Больше ста десятин лесу, который через 20 лет будет походить на лес, теперь же изображает собою кустарник. Называют его оглобельным, по-моему же, к нему более подходит название розговой, так как из него пока можно изготовлять только розги… Фруктовый сад. Парк. Большие деревья, длинные липовые аллеи… Вся усадьба загорожена от мира на манер палисадника… Дом и хорош и плох. Он просторнее московской квартиры, светел, тепел, крыт железом, стоит на хорошем месте, имеет террасу и сад, итальянские окна и проч., но плох он тем, что недостаточно высок, недостаточно молод, имеет снаружи весьма глупый и наивный вид, а внутри преизбыточествует клопами и тараканами, которых можно вывести только одним способом – пожаром; все же остальное не берет их»[164]164
  Чехов А. П. Полн собр. соч. в 30 т. Письма. Т. 5. М., 1977. С. 18–19.


[Закрыть]. Но о главном Чехов умалчивает: уже не надо снимать в Москве пристанище за большие деньги.

Мысль о покупке усадьбы (или хутора – как предпочитал выражаться писатель), где можно было бы жить круглый год, вызревала в многочисленной семье Чеховых постепенно. Сначала чуть было не куплено имение в гоголевских Сорочинцах близ Миргорода. Наконец зимой 1892 года Чехов стал владельцем Мелихова.

Писатель не принимал участия в покупке. Он поставил единственное условие: усадьба должна быть в таком состоянии, чтобы там можно сразу поселиться. Брат и сестра – Михаил и Мария, ездившие осматривать Мелихово, сочли, что дом вполне пригоден для жилья. Правда, потом выяснилось, что по их неопытности приобретен был в значительной степени кот в мешке. Зимой, когда все под снегом, никто никогда не покупал имения. Не говоря о том, что просто-напросто было трудно определить его границы, нельзя было также с уверенностью сказать, что дорога (а ведь Мелихово находилось от станции Лопасня на расстоянии 12–13 верст) не превратится весной в сплошную грязь. Но к счастью, дело обернулось не худшим образом.

Чехов приехал в Мелихово лишь после того, как все формальности были улажены, и остался доволен. Дом быстро отремонтировали и приспособили для нужд семьи; самая просторная комната стала кабинетом писателя. Едва сошел снег, распределились обязанности по хозяйству; огород передали в ведение Марии Павловны, сад – самого Антона Павловича.

Внешне дом в Мелихове удивляет своей причудливостью, обилием резьбы (именно это имел в виду писатель, говоря, что вид у дома глупый). Дело в том, что до Чехова он принадлежал художнику театра Лентовского Н. П. Сорохтину и тот оформил его в стиле собственных декораций. Сорохтин обожал сказочность; поэтому его дом должен был выглядеть как театральный терем. Он даже поставил по обе стороны лестницы, ведущей на веранду, золоченых деревянных грифонов (но новые владельцы их уже не застали). Короче говоря, это – типичная усадьба эпохи, когда в архитектуре господствовала эклектика.

Чехов быстро приобрел известность в округе как безотказный врач, готовый без малейших колебаний ехать за десяток верст в тряской телеге к заболевшему крестьянину. Брат писателя М. П. Чехов вспоминает: «С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал и никого не отпускал без лекарства; его постоянной помощницей, «ассистентом» была сестра Мария Павловна. Расход на лекарства был порядочный, так что пришлось держать на свои средства целую аптеку. Я развешивал порошки, делал эмульсии и варил мази, и не раз, принимая меня за «фершала», больные совали мне в руки пятачки, а один дьячок дал даже двугривенный, и все искренне удивлялись, что я не брал. Будили Антона Павловича и по ночам. Я помню, как однажды проезжавшие среди ночи мимо Мелихова путники привезли к нам человека, с проколотым вилами животом, которого они подобрали по дороге. Мужик был внесен в кабинет, в котором на этот раз я спал, положен среди пола на ковре, и Антон Павлович долго возился с ним, исследуя его раны и накладывая повязки»[165]165
  Чехов М. П. Вокруг Чехова // Вокруг Чехова. М., 1990. С. 290.


[Закрыть].

1892 год выдался тяжелым. Зимой на громадных пространствах Средней России бушевал голод; с началом же лета в южных губерниях вспыхнула эпидемия холеры. Она быстро распространилась вдоль Волги и затем Оки по питательной почве, подготовленной для нее костлявым предшественником. В Серпуховском уезде, как и всюду в Подмосковье, земство активно принимало меры, чтобы предотвратить вторжение неумолимой гостьи. Чехов, ставший членом санитарного совета, взял под наблюдение обширный участок, включающий 25 деревень с населением около 20 тысяч человек. Он неутомимо разъезжал в поисках средств. Нищее земство смогло снабдить его лишь одной парусиновой палаткой на случай устройства временной больницы (не нашлось даже подходящего барака). Чехов обратился к местным фабрикантам, сельским толстосумам, архимандриту монастыря Давидовой пустыни, графине Орловой-Чесменской, владелице усадьбы Семоновское-Отрада. Своего он добился: карантинные мероприятия не потребовали у земства ни копейки; все оплатили жертвователи. Недаром Чехов писал Суворину: «Пока я служу в земстве – не считайте меня литератором»[166]166
  Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30 т. Письма. С. 104.


[Закрыть].

Принятые меры дали свои результаты; холера отступила. Постепенно все вошло в нормальную колею. В Мелихове жили открыто, весело, шумно. Атмосферу той поры воссоздает М. П. Чехов: «Положение Мелихова на большой дороге из Лопасни в Каширу повлекло за собой то, что к Антону Павловичу стали заезжать многие местные земцы и землевладельцы, были ли они знакомы с ним или нет. Летом же 1893 года в Мелихове было особенно многолюдно. Дом был битком набит приезжими. Спали на диванах и по нескольку человек во всех комнатах: ночевали даже в сенях. Писатели, девицы – почитатели таланта, земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники с сынишками – все эти люди, как в калейдоскопе, проходили сквозь Мелихово чередой. Антон Павлович при этом был центром, вокруг которого сосредоточивалось внимание всех: его искали, интервьюировали, каждое слово его ловилось на лету. Но приезжали и люди, плохо понимавшие, что такое деликатность: вваливались охотники, желавшие поохотиться в чеховских лесах; одна девица с головою, как определил Антон Павлович, «похожей на ручку от контрабаса», с которой ни он сам, ни его семья не имели ровно ничего общего, приезжала в Мелихово, беззастенчиво занимала целую комнату и жила целыми неделями»[167]167
  Чехов М. П. Указ. соч. С. 297–298.


[Закрыть]. Понятно, что в подобной обстановке Чехов мог работать только урывками.

По первой же весне проложил дорогу в Мелихово В. А. Гиляровский. В письме Суворину 8 апреля 1892 года Чехов расписывает богатырские забавы своего приятеля: «Что он выделывал, Боже мой! Заездил всех моих кляч, лазил на деревья, пугал собак и, показывая силу, ломал бревна. Говорил он не переставая»[168]168
  Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30 т. Письма. С. 50.


[Закрыть].

Постоянными гостями были писатель И. Н. Потапенко и подруга Марии Павловны – Лика Мизинова. Им обеим выпал жребий сыграть большую роль в жизни Чехова. Потапенко – красивый, жизнерадостный, остроумный малоросс – скоро стал своим человеком в Мелихове. Всеобщей любимицей была и Лика. Все, знавшие ее, сходятся в одном – она была исключительная красавица. Чернобровая, сероглазая, с пепельными пышными волосами – Лика была из тех женщин, которых первыми замечаешь в толпе.

Для многочисленных гостей Чехов задумал построить небольшой флигель. Работа была завершена за два весенних месяца 1894 года. 21 апреля Чехов пишет Суворину о начале ее, а уже 26 июня делится своими восторгами: «Флигель у меня вышел мал, но изумителен. Плотники взяли за работу 125 рублей, а устроили игрушку, за которую на выставке мне дали бы 500 рублей»[169]169
  Там же. С. 303.


[Закрыть]. Писателя нетрудно понять. Действительно, это строеньице соединяет в себе простоту общих форм и изящество деталей. Флигель всего из двух комнат, с двускатной крышей, весь в резьбе, с готическим балконом. Он прекрасно гармонирует со старым домом. На балконе был установлен флагшток, и, когда там появлялся красный флажок, вся округа знала, что доктор дома и принимает. Скоро Чехов вообще перебрался жить во флигель; здесь в 1896 году была написана «Чайка». В этой пьесе очень много «мелиховских замет».

Среди близких знакомых Чехова из мира искусств самой крупной личностью, бесспорно, был И. И. Левитан. Их отношения были неровными, что неудивительно при импульсивной, неуравновешенной натуре Левитана, в котором было много черт «романтического гения». Но ко времени покупки Мелихова пока еще ничто не омрачало их дружбы. Левитан был одним из первых гостей чеховской усадьбы. 8 апреля 1892 года писатель сообщает Суворину: «У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа: сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежда. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: «Голубчик, ударь его головкой по ложу…» Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым влюбленным созданием стало меньше, а два дурака пошли домой и сели ужинать»[170]170
  Там же. С. 49.


[Закрыть].

Один из самых обаятельных персонажей чеховской пьесы «Дядя Ваня» – земский доктор Астров. Его прототипом был санитарный врач Серпуховского уезда П. И. Куркин, неоднократно бывавший в Мелихове. Как и Астров, Куркин был страстным защитником русского леса. Картограммы, которые Астров показывает жене профессора Серебрякова Елене Андреевне, это подлинные картограммы лесов Серпуховского уезда, составленные Куркиным. Они использовались в первых представлениях «Дяди Вани» на сцене Художественного театра.

Из других гостей Мелихова следует упомянуть известного журналиста М. О. Меньшикова. Он приезжал к Чехову летом 1895 года. К удивлению всех присутствующих, Меньшиков в теплый летний день не снимал ни больших галош, ни толстого ватного пальто с приподнятым воротником; при нем обязательно находился громадный дождевой зонтик. М. П. Чехов вспоминает, что это был настоящий «человек в футляре». Весьма вероятно, что именно он послужил моделью для внешнего облика героя знаменитого рассказа.

Чехов трезво смотрел на деревенский быт. Он писал Суворину 21 июня 1897 года: «Водку трескают отчаянно, и нечистоты нравственной и физической тоже отчаянно много. Прихожу все более к заключению, что человеку порядочному и не пьяному можно жить в деревне только скрепя сердце»[171]171
  Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30 т. Письма. Т. 7. М., 1979. С. 18.


[Закрыть]. Свои наблюдения он подытоживает в записной книжке: «Из деревни лучшие люди уходят в город, и потому она падает и будет падать»[172]172
  Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 17. М., 1980. С. 174.


[Закрыть].

В «Мужиках» и «В овраге», по словам М. П. Чехова, «на каждой странице сквозят мелиховские картины и персонажи»[173]173
  Чехов М. П. Указ. соч. С. 311.


[Закрыть]. Центральная, узловая сцена «Мужиков» – деревенский пожар; сам писатель свидетельствует, что она является отображением пожара в Мелихове летом 1895 года. Журналисте. Н. Ладышенский, присутствовавший на освящении школы в Новоселках, пишет о своем разговоре с Чеховым: «Обратил он мое внимание на местного крестьянина, послужившего прототипом для старосты в «Мужиках» и указывал на своеобразную колоритность его речи»[174]174
  Ладышевский В. Н. Из воспоминаний об А. П. Чехове // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 218.


[Закрыть]. В «В овраге» изображено село Крюково, находящееся в трех километрах от Мелихова. По местной легенде, село Угрюмово, примыкавшее к Крюкову, когда-то так и называлось («В овраге»). Проезжавшая мимо Екатерина II распорядилась дать ему новое название. Императрицу поразили мрачность и села, и его обитателей. В Крюкове в конторе местного богатея купца Кочеткова Чехов оборудовал свой медицинский пункт. Писатель не делал тайны из источника своих произведений; он не раз говорил о верности и действующих лиц, и окружающей обстановки, но уточнял, что на самом деле все гораздо ужаснее.

Мелиховские реалии в произведениях Чехова легко узнаваемы. Судьба горничной Анюты Андриановой, выданной родственниками против воли замуж и впервые увидевшей своего жениха только в церкви, послужила темой рассказа «На Святках» (сохранился ее портрет работы М. П. Чеховой). Еще об одной колоритной фигуре, увековеченной братом-писателем, вспоминает М. П. Чехов: «…Началась земская деятельность… То и дело к нему приходил то с той, то с другой казенной бумагой сотский… Этот сотский, или, как он сам называл себя, «цоцкай»… выведен… в рассказе «По делам службы» и в «Трех сестрах». Это был необыкновенный человек; он «ходил» уже тридцать лет, все им помыкали: и полиция, и юстиция, и акцизный, и земская управа, и прочее, и прочее, и он выполнял их требования, даже самого домашнего свойства, безропотно, с сознанием, если можно так выразиться, стихийности своей службы»[175]175
  Чехов М. П. Указ. соч. С. 301.


[Закрыть].

В октябре 1898 года умер отец писателя и встал вопрос о продаже Мелихова. Причин было несколько: денежные затруднения, первые признаки смертельной болезни. Врачи требовали, чтобы Чехов немедленно сменил климат. Почти год он лечился за границей, после этого было принято решение купить участок земли в Ялте и перебраться туда. Наконец, может быть, главное: 26 июня 1899 года Чехов писал Суворину: «В беллетристическом отношении после «Мужиков» Мелихово уже истощилось и потеряло для меня цену»[176]176
  Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30 т. Письма. Т. 8. М., 1980. С. 213.


[Закрыть].

Одним из возможных покупателей был отец начинающего писателя Б. К. Зайцева. По его поручению сын, давно уже мечтавший о знакомстве с Чеховым, отправился в Мелихово. Он воочию убедился, что боготворимый им писатель обитал в «тесноватой усадебке с небольшим садом вокруг дома да флигельком в стороне»[177]177
  Зайцев Б. К. Москва // Зайцев Б. К. Сочинения. Т. 2. М., 1993. С. 345.


[Закрыть]. Зайцев ощутил себя погруженным в декорацию «Чайки». По сути дела, переговоры ограничились только дружеским обедом с Марией Павловной, быстро разглядевшей в скромном посетителе не столько покупателя, сколько «поклонника» Чехова.

В дальнейшем на долю Мелихова выпало много злоключений. После революции была предпринята попытка сохранить усадьбу; тем не менее чеховские вещи (писатель продал имение со всей обстановкой) частью были реквизированы, частью расхищены, а сам дом рухнул в 1929 году. Только в 1940 году Мелихово получило статус заповедника. К этому времени здесь остался лишь флигель, благополучно переживший все вихри истории. К счастью, большинство чеховских реликвий удалось найти. Потребовалось еще двадцать лет, чтобы чеховская усадьба воскресла.

Знаменское-Губайлово

Знаменское-Губайлово не принадлежит к числу знаменитых усадеб – и здесь очевидная несправедливость. Кажется, есть все: и незаурядная архитектура, и богатое прошлое. Перебирая в памяти созвездие знаменитых имен, связанных с этим местом, остается только удивляться: почему Знаменское-Губайлово не стало объектом пристального внимания?

По преданию, название села связано с неким боярином, носившим прозвище Губа. Что же касается существующей ныне усадьбы, то она создана в екатерининские времена крупным полководцем той эпохи князем Василием Михайловичем Долгоруковым-Крымским. Почетный эпитет был добавлен к его фамилии после того, как он в 1771 году присоединил к России Крым. Долгоруков-Крымский разбил превосходящую армию последнего крымского хана Селим-Гирея и в течение двух недель овладел всем полуостровом. Правда, современники по-разному оценивали качества Долгорукова-военачальника. Все единодушно признавали его храбрость, но отнюдь не полководческий талант. Многие полагали, что победные лавры достались генералу «малоискусному» и даже «неспособнейшему». Екатерине II пришлось считаться с общим мнением, и поэтому Долгоруков до самой смерти не дождался звания фельдмаршала, о котором мечтал.

Согласно историческому анекдоту Долгоруков сам упустил благоприятную возможность заслужить милость императрицы. Якобы на торжественном обеде по случаю победного завершения Русско-турецкой войны и заключения Куйчук-Кайнарджийского мира она протянула ему кубок со словами: «Князю Долгорукому, – и после паузы добавила: – Фельдмаршалу». Ничего не понявший Долгоруков передал кубок сидевшему рядом фельдмаршалу А. М. Голицыну и остался в прежнем чине генерал-аншефа.

В Знаменском-Губайлове удалившийся в деревню полководец развернул обширное строительство. Им был возведен большой главный дом в стиле классицизма с двумя флигелями, многочисленные службы, в том числе внушительный конный двор, обновлена старинная Знаменская церковь. На освящение ее «1773-го года декабря в 21 день» Долгоруков-Крымский пригласил Екатерину II, и императрица изволила посетить усадьбу Знаменское-Губайлово. Она вовсе не готовила опалы ее владельца, а, наоборот, ждала случая по-царски отблагодарить Долгорукова-Крымского. Спустя несколько лет указом от 21 апреля 1780 года Екатерина II назначила его московским главнокомандующим. На этом посту Долгоруков-Крымский пробыл всего лишь около двух лет (он умер 30 января 1782 года), но успел заслужить искреннюю благодарность москвичей – правда, за свои человеческие качества, а вовсе не за административные способности.

Его племянник И. М. Долгоруков следующими словами характеризует своего родственника и покровителя: «Князь был из редкого числа тех столбовых бояр, коими славился доныне век Петра I и его предшественников. Князь был груб, но справедлив, строг и добр вместе, благодетелен своему роду и вообще доброхот ближнему. Таких людей ныне трудно и с фонарем Диогена отыскать»[178]178
  Долгоруков И. М. Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни. Т. 1. СПб., 2004. С. 53.


[Закрыть]. Подобная патриархальность, уже в екатерининские времена, противостоящая чиновному Петербургу, была по духу первопрестольной столице, и нет ничего удивительного в том, что кончину Долгорукова-Крымского (по свидетельству того же мемуариста) оплакивала вся Москва.

Прошло столетие, и блестящая усадьба екатерининского вельможи стала собственностью московских купцов и текстильных фабрикантов Поляковых. Еще в 1830-е годы в Знаменском-Губайлове была создана писчебумажная фабрика, но она отнюдь не процветала. Поляковы переоборудовали эту фабрику, получившую название Знаменской мануфактуры. Вскоре они присоединили к ней еще две фабрики: одну – в Ново-Никольском, другую – в Щелкове. Директорами их были трое братьев Поляковых; таким образом, создалось уже Товарищество Знаменской мануфактуры.

Братья Поляковы принадлежали к тонкому слою образованного купечества. Все они прошли через университет. Но среди них ярко выделялся своей одаренностью младший – Сергей Александрович Поляков. Выпускник физико-математического факультета Московского университета – alma mater всех Поляковых, – он в равной степени был приверженцем как точных, так и гуманитарных наук. Он владел почти всеми европейскими (и рядом азиатских) языками и в ипостаси литератора предпочитал быть просто переводчиком новой западной (прежде всего скандинавской) литературы. Здесь успехи его оказались значительными; до настоящего времени ряд произведений Ибсена и Гамсуна издаются в его переводах. С другой стороны, его привлекала организационная сторона литературного процесса (сказалась наследственная деловая жилка!). Вот что пишет о нем Андрей Белый: «Поляков – полиглот, мягкий умница и математик, выкапыватель никому не известных художников»[179]179
  Андрей Белый. Начало века. М., 1990. С. 188.


[Закрыть]. В другом месте Андрей Белый не без ехидства замечает, что образованнейший и тонкой натуры человек в молодости был вынужден по воле сурового отца по утрам «сидеть в амбаре» со счетами.

С Брюсовым свели Полякова его университетский товарищ поэт Ю. Балтрушайтис и К. Бальмонт. В дневнике Брюсова за август – сентябрь 1899 года имеется подробный рассказ о первом визите в Знаменское-Губайлово:

«Бальмонт утверждает, что опоздал на поезд. Едем опять на станцию. Бродим, ждем С. Полякова, ибо без него Бальмонт ехать не решается; с Григорием Александровичем (директором фабрики в Щелкове. – В. Н.) он почти не знаком. Сергей Александрович не приехал. Второй звонок.

Я предлагаю Бальмонту ехать с ним. Берем билеты, садимся. Уже 11 ч. ночи. Путешествие длится час, с мелкими приключениями, вроде жестокого кровотечения у Бальмонта. Приезжаем в полночь, нет извозчиков. Случайно находятся чьи-то лошади, которые и доставляют нас на фабрику. Там все спят, на нас смотрят подозрительно, а я-то уже совсем незнакомый.

Наконец разбудили хозяина. Он принял нас любезно очень. Сидел с нами до 3 часов… Спать уложили нас в комнате с решетками, и мы долго перекликались с кровати на кровать, отрывочно поверяя друг другу свои замыслы…

Утром опять нас обласкали. Мы читали стихи, хозяин слушал, показывал нам картины и старинные вещи, показывал фабрику и очень поил вином…

К вечеру приехал и С. Поляков. Это человек любопытный, по образованию математик, написал несколько статеек о числах (не знаю, изданы ли), а по любви – поэт; пишет стихи, читает Verlain’a, Verhaeren’a, Regnier… Мы еще сидели до ночи. За шампанским разговорились и чересчур оживленно произносили тосты; я – за рифмы. Уехали опять в 11 ч.

Но на станции, где надо было пересаживаться (из Щелкова, в Мытищах), оказалось, что поезд сошел с рельсов. Пришлось поместиться на товарном. Бальмонт угрюмо молчал. Мы с Поляковым толковали о бесконечно малых и многомерных измерениях. В Сокольниках пришлось слезть, и идти пешком через огороды по лужам, под мелким дождем, в темень.

Так, наконец, вернулся я к жене, которая было очень затревожилась, ибо телеграмму я послал лишь утром…»[180]180
  Брюсов В. Я. Дневники, автобиографическая проза, письма. М., 2002. С. 91–92.


[Закрыть]

Сближение шло быстро. Новый 1900 год был встречен в Знаменском-Губайлове. Брюсов пишет в дневнике:

«Поляков давно звал нас на праздники в деревню. Под Новый год зашел Балтрушайтис и стал особенно убеждать. Я уступил. Наняли лошадей и поехали…

Вечер 1-го пришлось провести на фабрике, где давали спектакль, после которого был бал, деревенско-купеческий, достаточно дорогой.

Но все это искупали две вещи: во-первых – зимний лес, что я видел едва ли не впервые; зимний лес и блуждание в нем на лыжах… Да, где-нибудь в более дикой местности и в большем одиночестве это было бы прекрасно. А во-вторых, драма «Царь Максимилиан», которую разыграли фабричные. Те места, которые уцелели с давнего времени, прекрасны. Наивность и торжествующая условность производят сильнейшее впечатление; «за сердце хватает» (как говорили прежде) при сцене, когда окованный «непокорный сын Адольф» поет:

 
Я в пустыню удаляюсь
От прекрасных здешних мест.
 

Впрочем, песня эта явно позднее вставлена. После ставили еще «Атамана».

 
А когда (я) в совершенный возраст пришел,
На ужасный кинжальный промысел пошел.
 

Думали мы было вечером 1-го разыграть «интермедь», и я ее тут же за ужином написал, но это не состоялось»[181]181
  Брюсов В. Я. Указ. соч. С. 96.


[Закрыть].

Но состоялось самое главное. В первый день года было решено создать издательство символистов – нового литературного направления, признанным лидером которого был Брюсов. Оно получило название «Скорпион» по зодиакальному знаку осени, когда замысел созревал. Естественно, финансовую сторону предприятия возложил на себя С. А. Поляков – единственный состоятельный человек в кругу молодых литераторов. Да и его человеческие качества – прежде всего мягкая контактность и умение сглаживать противоречия – способствовали тому, что организационные проблемы «Скорпиона» стали его уделом. Такими качествами Брюсов не отличался. Человек бешеного честолюбия (по словам Зинаиды Гиппиус), он сам возвел себя на пьедестал первого поэта своего времени и никому не позволял встать с ним на один уровень. Конечно, будь «Скорпион» его единоличным делом, издательство быстро потерпело бы крах, ибо никто из «братьев-писателей» не пожелал бы подчиниться брюсовскому бонапартизму. В этой связи роль Полякова, умевшего избегать любых острых углов, возросла еще более. Андрей Белый как-то насмешливо обмолвился, что Поляков – не «скорпион», а Брюсов – «конечно, да».

Бальмонт особенно сдружился с С. А. Поляковым после своей женитьбы в 1896 году на дочери богатого московского купца Андреева Екатерине. Мужем ее старшей сестры Анны был другой из братьев Поляковых, Яков – директор фабрики в Знаменском. Таким образом, Бальмонт и С. А. Поляков стали родственниками. Еще одна из девиц Андреевых, Маргарита, была замужем за отпрыском сибирских золотопромышленников Василием Михайловичем Сабашниковым, двоюродном брате известных книгоиздателей Сергея и Михаила Сабашниковых. Итак, в недрах московского образованного купечества создался своеобразный культурный клан. Брюсов происходил из этой среды; Бальмонт ощущал себя в ней своим человеком.

Современники единодушно отмечают эгоцентризм Бальмонта. Он был неуправляем; каждую минуту от него можно было ожидать какой-либо невероятной причуды; эксцентричные выходки Бальмонта в литературной среде становились темой многочисленных анекдотов. Таким он был и в Знаменском-Губайлове. Андрей Белый вспоминает:

«Раз он в деревне у С. Полякова полез на сосну: прочитать всем ветрам лепестковый свой стих; закарабкался он до вершины; вдруг, странно вцепившись в ствол, он повис, неподвижно, взывая о помощи, перепугавшись высот; за ним лазили; едва спустили: с опасностью для жизни. Однажды, взволнованный отблеском месяца в пенной волне, предложил он за месяцем ринуться в волны; и подал пример: шел – по щиколотку, шел – по колено, по грудь, шел – по горло – в пальто, в серой шляпе и с тростью; и звали, и звали, пугаяся; и он вернулся: без месяца»[182]182
  Андрей Белый. Указ. соч. С. 246.


[Закрыть].

Весной 1901 года Бальмонт оказался центром скандала совершенно иного рода. 4 марта в самом людном месте Санкт-Петербурга, у Казанского собора, произошла студенческая демонстрация, жестоко разогнанная полицией, не знавшей удержу и не отделявшей демонстрантов от просто прохожих. В водоворот избиений были втянуты и правые и виноватые. Случайно оказавшийся здесь Савва Тимофеевич Морозов вынужден был спасаться в ближайшей подворотне. Произошедшее вызвало всеобщее негодование. Через десять дней, 14 марта, на вечере в Городской думе северной столицы Бальмонт с эстрады прочел стихотворение «Маленький султан», в котором «эзоповым языком» говорилось, что в России царствуют «кулак, нагайка, ятаган», у кормила власти стоят «два-три нуля, четыре негодяя», а возглавляет камарилью «глупый, маленький султан». В квартире Бальмонта был произведен обыск, а сам он выслан из Санкт-Петербурга с запрещением проживания в обеих столицах и университетских городах. Жена увезла Бальмонта в Знаменское-Губайлово, но и здесь власти сочли пребывание поэта нежелательным: усадьба находилась вблизи Москвы, где генерал-губернатором был великий князь Сергей Александрович. Сабашниковы пригласили Бальмонта в свое имение в Курской губернии, откуда он вскоре уехал за границу.