Текст книги "Солнечные колодцы"

Автор книги: Владимир Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

***

Я нынче слишком одинок.

Мне слишком грустно

И обидно,

Что никого вокруг не видно

Из тех, кто бы в беде помог.

Наверно, сердце неспроста

Болит невысказанной болью

Перед извечною любовью,

Где бесконечна красота.

Я одинок...

А ты ушла

В свои заботы и тревоги.

Остановись на полдороге,

Вернись, забудь свои дела.

Приди, прошу тебя, приди!

Я расскажу, как это было,

Как сердце занялось в груди

И как потом оно остыло.

Приди в мерцающую стынь.

Я расскажу,

Как сердце бьется

В песках неназванных пустынь,

В глубинах брошенных колодцев.

Приди!

Уйми мою печаль,

Сними беду своей рукою.

Неужто же тебе не жаль

Меня, не знавшего покоя?..

Я сам не знаю,

Что со мной.

Уж больно сердце одиноко...

Остановись оно до срока —

Не знаю, кто тому виной.

Я просто буду молча спать,

Принадлежа корням и травам.

И одиночества отрава

Меня не сможет напугать.

Я буду вечен,

Как и та,

Которую искал годами,

Совсем забыв,

Что красота

Была, как пропасть, между нами.

1966

Родниковые облака

Мне снится

Родничок журчащий,

Куда я бегал за водой…

В крушиново-ольховой чаще

Он и поныне молодой.

На дне его пестрят песчинки,

Вокруг – осока и цветы.

И девочка в цветной косынке

Глядится в зеркальце воды.

Потом уходит долгим взглядом

В большое небо,

Как в окно.

И ничего-то ей не надо,

Не надо ничего давно.

Она глядит,

Как тучи тают,

Как проплывают облака,

И ни о чем-то не мечтает

Среди цветов

У родника.

А просто думает:

«Я знаю,

Что облака идут ко мне

Напомнить,

Что живет родная

Душа в родимой стороне».

Вот девочка косынкой машет

Вослед плывущим облакам.

– Ну, что ты, Маша?

Плачешь, Маша!..

И слезы градом по щекам.

Мне снится родничок журчащий,

Куда я бегал за водой.

В крушиново-ольховой чаще

Он и поныне молодой.

И я все чаще замечаю,

Как проплывают облака.

Вот замерло одно, качаясь,

Как весточка от родника.

Оно цветной косынкой машет

И тает, тает на глазах…

И прямо в душу

Смотрит Маша,

Простоволосая,

В слезах.

Полдень

Был полдень сух и безмятежно светел.

Дремали клёны в сонной тишине.

И вдруг нежданно

Навалился ветер,

И кринки загудели на плетне.

Запел плетень.

И это было гимном

Языческому шествию грозы.

И пыль кружилась над дорогой дымно,

И звонко бились рыжие овсы.

И с первой каплей,

С первым громом —

Ливень

Ударил в огороды и сады.

Почти неуловимый запах лилий

На землю опустился с высоты.

И было видно,

Как ручьи бежали,

Скликая непоседливых ребят,

Как у стогов

Пугливо кони ржали

И прятали под брюхо жеребят.

Но как-то сразу стало тихо-тихо,

Как будто и ни ливня, ни грозы.

Над снегом зацветающей гречихи

Остыли грома гневные басы.

Молчали вербы, и молчали клёны

И радуга,

Упавшая в Десну,

Глядела как-то очень удивлённо

На пахнущую небом тишину.

Листопад

Осенние кустарники красны.

И желтизна берез

Дрожит над ними.

И я бреду

И повторяю имя

Той самой,

С кем расстался до весны.

Я не грущу,

Хотя грустят леса, —

Их тоже до весны покинут скоро

Тетеревов любовные раздоры,

Листы берез

И птичьи голоса.

Что сделаешь!

Листву не удержать,

И журавли не могут оставаться.

Им надо – ввысь,

Им надо – оторваться,

А лесу нужно молча провожать

И не грустить в рябиновом огне

И в пламени берез,

Что тихо гаснут...

Тогда зачем тревожиться напрасно,

Зачем грустить, когда не грустно мне?

Мне весело от мысли,

Что назад

Вернутся птицы

И листва вернется.

И не беда,

Что сердце грустно бьется,

Что на душе

Осенний листопад.

1966

Цвет земли

Земля в масштабе мирозданья.

Я не о ней хочу сказать.

Я все о той,

С кем на свиданье

Явился тридцать лет назад.

Явился к роднику,

Откуда

Носили воду сотни лет

Поклонники земного чуда,

Веками сеявшие хлеб.

Явился я звонкоголосо

Туда,

Где, как и в старину,

Стозвучно

Косы на прокосах

Озвучивали тишину.

По клеверам шмели сновали,

Гудели липы у реки,

И голуби

Зерно клевали

Доверчиво с моей руки.

Дорога.

Тропка полевая.

Поющий перепел во ржи...

Явился я,

Не понимая,

Что это – мне принадлежит.

И после,

В грохоте орудий,

Который слышал не в кино,

Я думал,

У меня не будет

Всего того,

Что мне дано:

Ни клевера,

Ни речки синей.

Ни трепета перепелов.

Была со мною боль России —

Без ярких красок, ярких слов.

Все было серое.

Шинели

И грозовые облака.

И серые ветра шумели

Над серым отблеском штыка.

Холстами серыми

Проселок

За серым лесом пропадал.

И серый дым

Кружил по селам,

И серый пепел оседал.

Тонуло солнце дымным шаром.

Не слыша птичьих голосов,

В огне рябиновых пожаров,

Во мглистом сумраке лесов...

И вот теперь,

Когда мне снова

Дано все то, что надлежит,

Я не могу уйти от слова,

Что рядом с памятью лежит.

Я не могу уйти от сердца.

И даже в радости

Нет-нет

Да промелькнет тот самый,

Серый

И монотонно-горький цвет.

И прозвучит рассветной ранью

Навеки близкая земля,

Что не в масштабе мирозданья,

А в грустной песенке шмеля.

1966

***

Будет слово, —

Было бы полслова,

От которых слово родилось…

Ждет меня Надежда Ковалева,

Ждет, ветрам открытая насквозь.

Ждет меня, сама того не зная,

Верит и не знает, что – в меня,

О себе порой напоминая

Светлой зорькой начатого дня.

Та заря восходит,

Освещая

Дней моих слепые пустыри.

Только я живу,

Не замечая

Этой потревоженной зари…

Лихорадит древнюю планету,

Много бед и много слез на ней.

Я обязан рассказать об этом

В суматохе проходящих дней.

Потому-то розовые краски

Опадают с чистого листа,

И душа уже не жаждет ласки,

И над ней не властна красота.

Я иду сквозь годы.

Как сквозь плети,

В седине,

Как в пепле и золе, —

Будто я не три десятилетья,

А три века прожил на земле.

Возвращусь ли к ясным зорям снова,

Смою ль в раны въевшуюся соль,

Коль под сердцем

Вызрели полслова,

Сердцу причиняющие боль?

И мои глаза туманит память,

Рот кривит от боли и обид:

Мир,

Что создан чистыми руками,

Пятна грязи бережно хранит.

Значит, вновь со мной на этом свете

Вдовьи слезы и сиротский плач.

Все мое…

И бродит по планете

Прошлых лет и будущих

Палач.

Я хочу его ясней увидеть,

Чтобы быть ошибки не могло!

Ненавидеть – значит ненавидеть,

Не беда, что это тяжело…

Вот и гаснет радужное слово,

Только ты в затмения не верь.

Жди меня, Надежда Ковалева,

Жизнь мою по пустырям не мерь!

Я к тебе приду, пройдя полсвета,

Нагорююсь вдоволь, нагрущусь.

Если не приду к твоим рассветам,

То к твоим закатам возвращусь.

Рожь отколосится. Отгуляет.

Лен голубоглазо отцветет.

И кукушка голос потеряет,

И ромашка под косой падет.

Лилии над утреннею речкой

Надолго растают, будто снег…

И на загрустившее крылечко

Ступит самый грустный человек.

Ты не удивляйся,

Если это

Может быть…

А если не приду,

Значит я на древнюю планету,

Веря в нашу молодость, паду…

Помнишь,

Как шумела рожь густая,

Жаворонок резал синеву

Память – не снега, она не тает.

Я давно той памятью живу.

Открывались ясные просторы,

В лозняке туманилась река.

И давил на наши плечи город,

Каменно давил, издалека.

Все проходит…

Все приходит снова.

В суматохе уходящих дней

Ждет меня Надежда Ковалева,

Ставшая тревогою моей…

Может, я ее придумал.

Может,

Ей еще родиться не пришлось…

Что ж она мою судьбу тревожит,

Всем ветрам открытую насквозь?..

Что, как даже осенью угрюимой

Я к тебе не отыщу пути?

Та прости,

Что я тебя придумал,

Ты меня, пожалуйста, прости.

Не сердись, веселый человече.

Одному мне боль утрат хранить:

Я три века,

Что взвалил на плечи,

Не имею права уронить.

Не имею права

На другие

Плечи

Этот груз переложить…

Три десятилетия России

Надо было все-таки прожить.

И прожить

Не птахою на ветке,

Не ужом, петляющим во мгле, —

Так прожить,

Чтоб мирно спали предки

В самой что ни есть сырой земле.

Чтоб тебе, Надежда Ковалева,

Солнечно, безоблачно жилось.

Потому

Мне дороги полслова,

От которых слово родилось.

На моей памяти

Светлой памяти отца

коммуниста

Фирсова Ивана Алексеевича

Посвящаю

Глава первая

Вот и Ельня.

Остается

Дым вокзала в стороне…

Знал ли Федор, что вернется

К дому, к детям и жене?

Знал ли он в огне кромешном

На смертельной из дорог,

Что судьба – дожить?

Конечно,

Знать он этого не мог.

Знал одно: сражаться надо.

Если бой – так смертный бой.

В рюкзаке лежат награды

Рядом с ячневой крупой.

На груди им места мало:

Уместились в рюкзаке

Рядом с кружкой,

Что бывала

Не в одной живой руке.

И еще в футляре хлипком

Прикипела к рюкзаку –

На своем большом веку

Виды видевшая

Скрипка.

Детство, юность – всюду с ней.

С ней прошел он путь кровавый

Кавалер солдатской Славы

Всех возможных степеней.

Будь же ты благословенен,

Край, что льнами знаменит,

Где стоит село Славене,

Может, тыщи лет стоит.

То название земное

Из глубин веков дошло.

Как ты там, мое родное,

Сердцу близкое село?..

Оглянулся.

Дым вокзала

Лег среди угасших звезд.

А до дома путь немалый,

Как ни меряй – тридцать верст.

Тридцать верст –

Через смятенье,

Через боль и забытье,

Через бывшие селенья,

Через прошлое свое.

Глава вторая

На душе рассветно тихо.

Мир наполнен тишиной.

Неотцветшею гречихой

Снег лежит

Перед войной.

Пахнет свежестью поленниц,

Спят ребята в полумгле.

Пахнет дремой, зимней ленью

Тишина в родном селе.

Под окном, сутулясь, ива

У избы отцовской спит.

Телка выдохнет лениво,

Дверь лениво проскрипит.

Вот лениво звякнут ведра.

Громыхнет бадья о сруб.

И потянется

На вёдро

К тусклым звездам

Дым из труб.

Тишина в краю родимом

И понятна и ясна,

Если пахнет сладким дымом,

Хлебным дымом –

Тишина…

Встанет Федор.

Влезет в шубу.

Шумно выйдет на мороз.

По привычке глянуть любо

На дымок,

Что в звезды врос.

Помолчать ему приятно

На знакомом холодке

С самокруткою, понятно,

В чуть озябнувшей руке.

Дым махорочный колечком,

Снег вливается в рассвет.

Убегает от крылечка

За калитку

Дашин след.

Много дел у Даши.

Словом,

Все дела, дела, дела.

Ждут телята и коровы

Человечьего тепла.

И тепла хватает, верно…

Федор весело глядит,

Представляя,

Как по ферме

Даша бабочкой летит,

Как ее мелькают руки,

Как бока коров рябят…

Федор гасит самокрутку

И идет будить ребят.

– Время в школу собираться.

Ну, пора, пора, сынки…

На горячий хлеб ложатся

Сала стылого куски.

И, проснувшись через силу,

Восседают вдоль стены

Анатолий и Василий –

Гордость Федора. Сыны.

«Выйдут в люди постепенно», –

Федор думает порой.

Анатолий ходит в первый,

А Василий – во второй.

И глядит отец с улыбкой,

Как они рядком идут.

Батька грамотен не шибко,

Сыновья не подведут.

Путь привычный, путь веселый.

Попрощались у моста.

Восемь верст идти до школы,

Что в деревне Красота.

Не беда!

Довольна долей

Детства светлая пора.

И учительствует в школе

Анна – Федора сестра.

Неказиста Анна вроде,

А, гляди, взяла свое:

Сам директор школы ходит

В женихах у нее.

Говорят, что Анна рада,

Что не чает в нем души…

И в правленье за нарядом

Федор весело спешит.

Глава третья

Дом чем ближе,

Тем больнее,

Тем сильней душа болит.

К дому тридцать верст длиннее,

Чем дорога

На Берлин.

Тучи, словно клубы дыма,

Застилают ясный день.

И проходит Федор

Мимо,

Мимо

Бывших деревень.

Вот еще одна деревня.

Ни дверей

И ни окон.

Помертвелые деревья

Стонут звоном похорон.

Смотрит солнце исподлобья,

Тучи скорбные грустят.

Рядом печи,

Как надгробья,

Трубы

Траурно гудят.

И, прошитые морозом,

С мертвым инеем в ветвях,

На печах

Растут березы,

Как на брошенных церквях.

Будто черный снег,

Над ними

Молча кружит воронье…

Где ж твое, деревня, имя,

Имя звонкое твое?

Там, где речка протекала,

Над перильцами моста

Имя дивное сверкало,

Холостых ребят скликало

Чистым словом – красота!

Эх, бывало, ноги носят

Так, что рвешься в высоту.

– Ты куда? –

Бывало, спросят.

– Да на танцы, в Красоту…

Все равно – зима ли, осень,

Ночь в снегах или в цвету.

– Ты куда? –

Бывало, спросят.

– На свиданье, в Красоту.

Там доверчиво любили.

И, должно быть, неспроста.

В Красоте девчата были

То, что надо, – красота!

Из-за них во дни престолья

Парни глохли от вина,

Выворачивали колья –

И на стену шла

Стена.

Старики, как дым, седые,

Вспомнив молодость свою,

Тоже шли, как молодые,

В том безрадостном бою.

Ну, да это редко было!..

А обычно в Красоте

Песня девичья царила,

В песне пелось о мечте.

Ты мечта моя, мечта!

Дай мне крылья светлые,

Чтоб манила высота

Во края заветные.

Только ты не торопись,

Может, все не сбудется

И моя земная жизнь

В будущем забудется.

Пусть не вспомнят обо мне,

Стану ясным деревом

И сгорю в земном огне

На костре затерянном.

Лишь бы ты жила, мечта,

Человека радуя,

И манила высота

Над весенней радугой.

Ох ты, молодость!

Когда же,

Где же ты найдешь причал?..

Слушал Федор песню Даши

И взволнованно молчал.

Он молчал,

Храня улыбку,

Понимал, что у него

Две любви –

Она и скрипка.

Кроме нету ничего.

И на лавочке, у клуба,

В синеватой темноте

Слушать песню было любо,

Любо думать о мечте…

Вот ребята безыскусно

Просят Федора:

Мол, ты

Не играй уж очень грустно.

Федор встал из темноты:

«Ну о чем играть, о чем?

Все о жизни, все о боли…»

Вот он в пальцы взял смычок,

Как берут щепотку соли.

Вот смычок коснулся зыбко

Самой трепетной струи,

И в лесу,

Заслышав скрипку,

Заскучали соловьи.

Как играл на скрипке Федор!

Он играл и вспоминал

Трудно прожитые годы,

Боль,

Которую познал…

Вспоминал,

Как нарождался

Мир распахнутых сердец,

Как пришел домой с гражданской

В куртке кожаной отец.

Мама плакала от счастья,

И, прижав ее к груди,

Все шептал он:

– Настя, Настя…

Настя… Настенька… – твердил.

А потом совсем негромко:

– Полно, Настя, я – живой! –

И легко над головой

Поднял Федора с сестренкой.

…Горбунов Андрей

С отцом

Были старыми друзьями.

Время гнуло их свинцом,

Мяло вражьими конями.

Вместе тяжкий путь прошли,

Ставший гордостью и болью,

Степи Сальские легли

На виске седою солью.

И, пройдя тропой прямой

По бушующему свету,

Принесли они домой

Землю,

С верой в землю эту…

И, поверив до конца

В мир, который очень молод,

Федор в кожанке отца

Шел в ячейку комсомола…

Брал отец по вечерам,

Тишину села тревожа,

Скрипку в руки

И играл –

Так сыграть не всякий сможет!

И в осенней тишине

Под отцовскою рукою

Пела скрипка о весне,

Песней душу беспокоя.

…Пусть не вспомнят обо мне,

Стану ясным деревом

И сгорю в земном огне

На костре затерянном.

Лишь бы ты жила, мечта,

Человека радуя.

И не гасла высота

Над весенней радугой.

Песня до сих пор жива.

А потом…

Отца не стало.

Что поделать!

Такова

Доля многих комиссаров.

От родных лесов едали,

Где века пески скучали,

Пал солдат своей земли

В жаркой битве с басмачами.

Нет отца.

Но до конца

Надо жить на свете,

Зная,

Что в ответе ты за знамя,

Что на ордене отца!

Нет отца…

И далеко,

Далеко куда-то глядя,

Плачет мама

И щекой

Сиротинку скрипку гладит.

Что ей скажешь?

Ничего.

Как утешишь вдовью долю?

На работе, в поле, в доме,

Что ни слово – про него…

И совсем беда пришла,

Будто в мире горя мало:

Через год

Скончалась мама –

Ношу жизни не снесла…

Помертвели все цвета,

Все желания уснули,

Опустилась высота,

Плечи Федины сутуля.

…Но потом случилось так:

Снял однажды все печали

Горбунов Андрей –

Земляк

И отца однополчанин.

Он вошел в сиротский дом

И сказал:

– Решайте, дети,

Я, как вы, один на свете,

Может, жить ко мне пойдем?..

Так и вышло.

И дела

Ладно шли.

Отцом и братом

Стал Андрей Ильич ребятам.

После школы

С аттестатом

На рабфак сестра пошла.

…О весны нежданной одурь!

Душно, аж невмоготу.

Зачастил тогда-то Федор

Из Славеней –

В Красоту…

…А теперь…

Ушла деревня.

В мир, в котором нет окон

Только черные деревья

Не уходят

С похорон.

Смотрит солнце исподлобья.

Тучи скорбные грустят.

Смотрят печи,

Как надгробья,

Трубы траурно гудят.

То крича, то замирая,

Мерзлый ветер очи жжет.

Только школа – та, что с краю,

Пепелище стережет.

Вот колодец.

След недавний.

И над школою – дымок.

Здесь сосватал Федор Дарью

В тот, давно минувший срок,

И колодец тот же самый,

Что пятнадцать лет назад,

Тот же снег.

Вот только сани

С бубенцами не скользят.

А скользили,

А летели

Ясным лебедем в снегах!

Девки плакали и пели,

Жениха, мол, проглядели,

И вздыхали: ах да ах!

Но об этом лучше после…

Федор к школе повернул,

И дверей тягучий поскрип

Память прошлого спугнул.

В школе людно.

Слишком людно.

Духота – не продохнуть.

Ребятенок плачет в люльке,

А другой

Хватает грудь.

Будто в мир какой-то древний

Смотрит школьная доска.

Здесь и школа,

И деревня,

Жизнь и смертная тоска.

Все знакомы, даже страшно.

– Здравствуйте, –

И, сняв рюкзак,

Лишь спросил:

– А как там Даша?

Как в Славенях… тоже так же?

Так же там… или не так?

– Живы! –

С искренним участьем

Вся семья произнесла.

Понял Федор:

Ноша счастья

Непомерно тяжела…

Федор шел, верней – тащился

Без дороги, без тропы.

Что он мог?

Ну поделился

Долей ячневой крупы.

А душа?

Что делать с нею,

Вынуть и сказать: бери?

К дому тридцать верст

Длиннее,

Чем дорога на Берлин.

Глава четвертая

А в Славенях –

Все, как было.

Те же избы в два ряда.

Телефонные

Уныло

Провисают провода.

Голоса их на чужбине

Были Федору слышны.

Провода гудят и ныне

Так же, как и до войны.

…Директивы, директивы

(Как приказы на войне)

Проводов гудящих диво

Разносило по стране.

Что там долгие доклады,

Размышления,

Когда

«Нет кулачеству пощады!»

Разносили провода…

Верил Федор:

Не до школы

В это время, не до книг.

Он в ячейке комсомола

Скоро грамоту постиг.

Он в делах, забыв усталость,

Сна не ведал иногда…

«Три двора кулацких?

Мало!» –

Надрывались провода.

Но Андрей Ильич иначе

Облеченных властью лиц

Понимал страны задачи:

– Это вам не план

По сдаче

Мяса, масла и яиц!

Активист Аким Иванин

Написал письмо в райком:

Горбунов, мол, укрывает

Не случайно кулаков.

Не простое тут, мол, дело,

Воду мутит он хитро…

И телега

Заскрипела,

Что ни строчка – под ребро.

«Кулаков» нашли поспешно.

А Андрея Ильича…

Ну, от партии, конечно,

Отлучили сгоряча.

Да статья о перегибах

С «Правдой» вовремя пришла.

Горько было,

Но могли бы

Быть печальнее дела.

И в колхозные артели

Шли крестьянские дворы.

Провода…

Они гудели

Мирным шумом до поры.

В сорок первом, жарким летом,

В сенокосную страду

Телефоны сельсоветов

Разнесли по белу свету

Ту великую беду.

Провода…

Военкоматы

К ним как будто приросли.

Мужики пошли в солдаты,

И кровавые закаты

Их следы заволокли.

И тогда –

Одной породы,

Веры, совести одной –

Шли Андрей Ильич и Федор

Той дорогой фронтовой…

Сквозь извечные утраты,

Где ползком, а где броском.

Был один простым солдатом,

А другой политруком…

Но победы не дождался,

Не услышал трубный клич

Политрук,

Герой гражданской,

Горбунов Андрей Ильич…

Как же, Федор?

Были вместе,

А теперь один идешь?

Да, нерадостные вести

Ты с победою несешь.

Пал Андрей Ильич

На правом

Берегу Днепра, чтоб ты –

Кавалер солдатской Славы –

Нес в народ его мечты.

Провода…

По ним, конечно,

От села и до села

О победе весть пришла

Голубой порою вешней.

Провода гудят светло.

Избы топятся.

Вдыхая

Дым отечества,

Вздыхает

Федор, глядя на село…

Так привычно старый мостик

Под ноги солдату лег,

Будто ты всего лишь в гости

Отлучался на денек.

Будто…

Нет!

Пройдя полсвета,

Понял Федор неспроста,

Что уже полжизни нету.

Да и та в снега одета,

И похоже, что отпета,

Как деревня Красота.

Глава пятая

Весели сильней сердца,

Зелье горькое, отрава!..

Дети слева от отца,

Даша справа.

Не хмелела от вина,

А от счастья охмелела.

Даша Федору велела

Сесть к столу при орденах

И глядела на милого,

Что наградами слепил.

Все ей в нем казалось новым:

Как он ел, как пел, как пил,

Как глядел в ее родные,

Очи синие глядел.

Как за пять годов

Впервые

Рядом с Дашею сидел.

Все прошел и все осилил,

Лишь в глазах туман тоски,

Да озера слез России

Соль плеснули на виски.

Это память обожженных,

Незабвенных рубежей…

А вокруг

Сидели жены

Невернувшихся мужей.

Глядя в лица их с участьем,

Даша прятала глаза,

Будто собственного счастья.

Не хотела показать,

Будто ей, счастливой, стыдно

Быть среди подруг своих.

Самогон гулял

И, видно,

Бередил страданья их.

Сорок баб в селе

И десять

Хоть каких, но мужиков.

Вот кричит Иван Тишков:

– Кто сказал, что мир чудесен,

Мир, скорее, бестолков,

В этом мире все смешалось,

Все попутала война! –

И, пролив стакан вина,

Проворчал:

– Какая жалость!

Был он пьян.

Но, взяв баян,

Доказал,

Что не был пьян.

– Ну ка, бабоньки, ходи,

Ног не жалея.

Ну ка, бабоньки, гляди

Ве-се-лее! –

Баянисту стопку водки,

Ежели не вдоволь!..

И пошли,

Пошли молодки,

Вдовушки и вдовы.

– Дым столбом и пир горой –

Воротился в дом герой.

Ты прости, но я не скрою

Всей симпатии к герою!

Эх, девчата, в самом деле,

Где же наши соколы?

На них серые шинели

И ремни широкие!

– Ты цвела бы, я цвела бы,

Женушки бедовые,

А теперь мы только бабы,

Только бабы вдовые!

– Хорошо живется бабам,

Хорошо пахать и жать,

Только не от кого бабам

Мужиков теперь рожать!

И и и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех.

– Мы на выдумку здоровы.

И недаром говорят:

Пашут бабы на коровах,

Не коров, а кур доят!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех!

– Описав усадьбы строго,

Обложили нас налогом,

Каждый корень стал в чести –

Только денежки плати!

И и и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех!

– Я налоги не любила

И вовек не полюблю.

Нынче груши порубила,

Завтра яблони срублю!

И-и-и! Эх, эх, эх!

Бабам слезы, курам смех.

Пил по собственной охоте

Федор, зная наперед:

Хмель проходит и уходит,

Горе за душу берет.

Так возьмет,

Что станет душно,

Так, что очи ослепит,

Как от этих вот частушек,

Вдовьих болей и обид…

– Так то, брат, отвоевали…–

И пристал как банный лист

К Федору Аким Иванин –

Бывший сельский активист.

– Не гляди, – бубнит с укором,

Всяко было до войны.

Мы с тобою, Федор, горы

Своротить теперь должны…

Он подсел совсем некстати

И сидел, как сыч, бубня:

– Я тут нынче председатель,

Так что ты держись меня.

На коровах, дескать, пашем?

Что же, пашем… это так.

Только ты учти, чудак,

Трактор есть в хозяйстве нашем.

Нелегально… по частям

Собран нашими руками.

Только это между нами,

Не докладывал властям…

У других и плуга нет.

Только мне какое дело,

Коль на весь колхозный свет

Наша слава прогудела!

Мой колхоз передовой.

И написано в газете:

«Хороши дела в “Рассвете„.

Председатель волевой».

Волевой!

А думал как?

Надо чикаться с народом?

Ты меня держись, чудак,

Мне здесь быть не больше года.

По секрету доложу:

Мне в районе ищут место.

Ты один годишься вместо,

Если хочешь, предложу…

Утвердят. А что? Герой!

За колхозы был горой.

Большевик с партийным стажем.

Утвердят, не пикнут даже…

И еще он что-то нес

Все на той же самой ноте.

И слезился пьяный нос

В такт

Нахлынувшей икоте…

Бабы смотрят – ах да ах! –

На Тишкова на Ивана:

Спит, сердечный, на мехах

Перегретого баяна.

Мнутся бабы,

Не хотят

Мужика опять тревожить…

А Аким свое:

– Пустяк!

Трудно будет… мы поможем.

Ты да я… без дураков…

Друг за друга… понимаешь?..

Федор гаркнул:

– Эй, Тишков!

Что ж ты, Ванька, не играешь!

И опять меха гудят.

И глядит печально Даша:

Мужики махрой чадят,

Одиноко бабы пляшут.

Горько пляшут и поют,

Горько плачут, горько пьют!..

Федор встал из-за стола,

Сделал Даше знак и вышел…

На недальний лес,

На крыши

Полночь звездная легла.

Снег похрустывал светло,

Избы дымчато темнели.

Даше сладко и тепло

У прокуренной шинели.

Мир шатался,

Мир хмелел,

Звезды путали орбиты!

Не спеша рассвет белел

На земле родной, обжитой…

Знала ночь,

И знал рассвет,

Как пахнуло в мир весною,

Как за много горьких лет

Сладкой болью губы ноют.

Потому в минуты те

Вспоминать им было любо,

Что вот так же ныли губы

В дни свиданий в Красоте.