Текст книги "Чувство Родины. Стихи и поэмы"

Автор книги: Владимир Фирсов

 
Вот и не стало ровесника, друга.
Только могила.
И та далеко.
Лето минует.
Вызреет вьюга,
Будут сугробы лежать высоко.
 
 
И, возвышаясь над синью сугроба,
На небогатом кладбище том
К этому времени
Встанет надгробье
С традиционным разбитым винтом.
 
 
И с фотографии
Взглядом провидца
Будет Алеша
Мимо крестов
Молча глядеть
На огни и зарницы,
Что далеки от больших городов.
 
 
Все далеко.
Далеки автострады.
Узкоколейки поблизости нет.
Лишь августовские звездопады,
Лунная рожь
Да туманный рассвет.
Все впереди. Вологодское лето,
Длинная осень, зима и весна…
 
 
В эти края
К нему за советом
Будет наведываться жена.
 
 
Будет рассказывать,
Как ей живется,
Как сыновьям без него тяжело.
Мало ребятам вечного солнца,
Если отцовское гаснет тепло.
 
 
Малую жизнь они прожили вместе.
Что ж он оставил
Ей и семье?..
Мир не узнал из последних известий,
Как мой ровесник
Жил на земле.
 
 
Помнится,
Радио как-то парадно,
Весело даже вещало в те дни
О зарубежных артистах эстрады,
Что воробьям безголосым сродни,
О хоккеистах и шахматистах
И о гитарах, что в рюкзаках.
Русские песни
В ритмике твиста
Плыли в эфир
На чужих языках…
 
 
Нет тебя больше, друг и ровесник!
Отблеск зари
На разбитом крыле…
Мир не узнал из дальнейших известий,
Что ты оставил нам на земле.
 

 
Судьба Алеши…
Всяко было.
Скользили годы под крылом.
И сердце в вечность торопило,
Не забывая о былом.
 
 
Он мерил жизнь одною мерой —
Великой мерой наших дней.
А жизнь трудна у офицера
Советской Армии моей.
 
 
Как ни крути,
С каким вопросом
Ты к жизни той ни подходи,
Она обычно на колесах.
Велят – и ты опять в пути.
 
 
Опять казенная квартира,
Казенный хлеб, казенный стол
И память от былого мира,
Откуда некогда ушел.
 
 
Здесь новый день похож на старый.
Подъем. Полеты. И отбой.
По вечерам
Звучит гитара,
Шумит за окнами прибой.
 
 
Гитара – спутник неизменный
У летчиков и моряков —
Я был в том городке военном,
В одном из многих городков…
 
 
Алеша мастерил сынишке
Бумажных самолетов строй.
 
 
– Здорово, брат!
– Здоров, братишка!
И – пир по случаю горой.
 
 
Наташа стол накрыла ловко,
Под стать столичному столу.
Под звон казенной сервировки
Звучало радио в углу.
 
 
Мне даже рта раскрыть не дали.
И Алексей одно твердил:
– Ну, молодец!
В такие дали,
В такие дали прикатил!
Вот, брат, не думал,
Что осилишь,
И в мыслях даже не держал.
Ведь к нам.
На самый край России,
Никто гостить не приезжал.
Что гости!
Жены не ко многим
Приехали.
И от тоски
На танцах убивают ноги
Женатые холостяки…
А мы живем,
На жизнь не плачась.
Бывают трудности.
Так что ж?
Ведь я бы жить не смог иначе,
Мне ровно жить – под сердце нож.
 
 
Признаться, слышал я от многих:
Мол, жизнь сложна,
Мол, путь тяжел,
Мол, день прошел, и слава богу.
А мне-то важно, как прошел.
Что за день я оставил людям,
Что дал работою своей?
Нет, у меня вовек не будет
Таких «абы прошедших» дней…
 
 
Ты помнишь,
Нас учили в школе
Жить для народа, для страны.
Мы постигали в комсомоле,
Какими Родине нужны.
 
 
Нам жизнь дала любовь к России
И веру в Ленина дала,
Она нас бережно растила
На настоящие дела.
 
 
Мы верили мечте высокой,
Копили веру про запас.
И Чкалов – легендарный сокол —
С киноэкрана видел нас.
 
 
Да, это время вспомнить любо,
Оно принадлежит
Векам!
Покрышкину и Кожедубу
Мы поклонялись, как богам.
 
 
Мы знали:
Нам придется строить,
Судьбу Отечества решать.
И, зная всех своих героев,
Мы им старались подражать.
 
 
Когда б не Чкалов,
Молвить кстати,
И вся геройская родня,
Какой бы летчик-испытатель
Сегодня вышел из меня?
 
 
Мы научились жить и строить.
Но я грущу порой не зря:
Бывает, слышишь о героях
По красным дням календаря.
 
 
И, слов высоких не жалея,
Мы говорим —
Черт побери! —
О Чкалове – на юбилеях,
А что ни день – Экзюпери.
Хороший летчик был, не спорю.
Но громче надо говорить
О тех,
Кто нас с тобой от горя
Сумел когда-то заслонить…
 
 
Да, Алексей был прав, не скрою.
Он каждой клеткой ощущал
Дыханье всех своих героев,
Чью память жизнью защищал…
 
 
Дремал сынишка на кровати.
Спала Наташа за стеной…
В ту ночь грустил передо мной
Прекрасный летчик-испытатель.
 
 
Он говорил,
Что мы не знаем,
Какой геройской смертью жил,
Каким был летчиком Гарнаев,
Что людям до конца служил;
Какою жил он светлой верой,
В дни мира жил, как на войне…
А он бы мог служить примером
Служения своей стране.
Был Алексей знаком с ним лично…
Ну, нет, Гарнаев, ты живешь!
Что смерть? Она, как жизнь, обычна,
 А против жизни не попрешь.
Да, смерти нет!
А есть работа…
Не ради длинного рубля
Здесь покоряют
Самолеты,
Что в муках создает земля.
В бессмертье веру не роняя,
Здесь
Не дрожат за жизнь свою.
И самолеты здесь меняют,
Как некогда
Коней в бою!..
 
 
Я думал:
Сколько же Алеше
Еще придется испытать
Во имя тех парней хороших.
Которым предстоит летать.
Которым жить во имя мира,
Что завоеван на войне,
Дарить цветы родным и милым,
На верность присягнув стране!
Им беспокойное наследство
Вручает Родина моя…
 
 
А в памяти всплывало детство,
Родные отчие края…
Под песни сердцу дорогие,
Которых нынче не слыхать,
За окнами
Валы морские
Устало
Начали стихать.
 
 
Звучали как-то приглушенно
Те песни в утренней тиши,
Что мы когда-то
По вагонам
С Алешей пели от души.
 
 
О голос песен довоенных,
Военных песен громкий глас!
Те песни в памяти нетленны,
Что в люди выводили нас.
Мы с ними постигали время
 
 
И мирных лет
И грозных лет,
«Не то, что нынешнее племя», —
Как некогда сказал поэт.
 
 
Все больше песенки, не песни.
То громкий вой, то шепоток.
Но что поделать!
Всем известно:
Платок не кинешь на роток.
 
 
Поют,
Поют принципиально,
Лжеромантично, например,
В манере вненациональной,
На худший западный манер.
 
 
А век двадцатый – век бурлящий?
И горько знать,
Что в наши дни
Свиданье с песней настоящей
Большому празднику сродни…
В окно глядел рассвет погожий.
Рев реактивный нарастал…
Я знал о том, кем был Алеша
И кем он в этой жизни стал.
Я знал, чем жил и дорожил он.
И можно ли забыть о нем?..
Пока такие люди живы,
Бессмертны
Звезды над Кремлем!
 

 
Он к жизни равнодушным не был.
И, дорожа пришедшим днем,
Благословлял
Дорогу в небо,
Что по ночам грустит о нем
И ждет его крылатой птицы,
Чтоб одиночество забыть,
Чтоб с ней
В одном полете слиться
И в звездный путь поторопить!
 
 
О небо над аэродромом!
Заря,
Как розовый гранит,
Над грозным реактивным громом
Свое спокойствие хранит.
 
 
Огней сигнальное движенье.
Команды четкие слова.
В зенит до головокруженья
Восходит неба синева.
 
 
Все это видел я когда-то.
Мне скажут: «Невидаль!»
Ну что ж!
Аэродром в тех самых Штатах
На наш, наверное, похож.
 
 
И там, я думаю, все то же.
И там уходят в звездный путь.
Вот только
Люди не похожи.
И в этом
Вся земная суть.
Там
Смерть моей земле пророчат,
Внушая ненависти пыл.
Там жив, наверное,
Тот летчик,
Что Хиросиму ослепил.
 
 
И на испытанных машинах
Земле Вьетнама смерть несут
Те самые,
Что нынче живы,
А завтра ждет их страшный суд…
 
 
О небо над аэродромом!
Я полюбил тебя давно,
Ведь ты одно
Над каждым домом,
Над каждым городом одно.
 
 
И день и ночь в твоих просторах
Летят Отечества сыны,
Чтоб просыпался каждый город
Под мирный гимн моей страны,
Чтоб мог народ спокойно сеять,
Не зная посвиста свинца,
И чтобы дети Алексея
Гордились родиной отца,
Чтоб знали,
Что она крылата,
Что в той крылатости
Светла
И та трагическая дата,
Что жизнь его оборвала.
 
 
Садам – цвести.
Расти – заводам.
И самолетам – ввысь лететь…
А людям – жить земной заботой
И в небо звездное глядеть.
 
 
Им жить в немеркнущем движенье…
А детям помнить,
Что они
Собой являют продолженье
Дорог, пришедших в наши дни.
Им жить теплом родимых пашен
И, веря в жизнь иных планет,
Им верить,
Что дороже нашей
Планеты не было и нет,
Что в славе новых поколений
Та не состарится земля,
Где вечен
И бессмертен Ленин,
Как стены древнего Кремля.
 

Светлой памяти отца коммуниста Фирсова Ивана Алексеевича посвящаю

 
Вот и Ельня.
Остается
Дым вокзала в стороне…
 
 
Знал ли Федор, что вернется
К дому, к детям и жене?
Знал ли он в огне кромешном
На смертельной из дорог,
Что судьба – дожить?
Конечно,
Знать он этого не мог.
Знал одно: сражаться надо.
Если бой – так смертный бой.
 
 
В рюкзаке лежат награды
Рядом с ячневой крупой.
На груди им места мало:
Уместились в рюкзаке
Рядом с кружкой,
Что бывала
Не в одной живой руке.
И еще в футляре хлипком
Прикипела к рюкзаку —
На своем большом веку
Виды видевшая
Скрипка.
Детство, юность – всюду с ней.
С ней прошел он путь кровавый
Кавалер солдатской Славы
Всех возможных степеней.
 
 
Будь же ты благословенен,
Край, что льнами знаменит,
Где стоит село Славене,
Может, тыщи лет стоит.
То название земное
Из глубин веков дошло.
Как ты там, мое родное,
Сердцу близкое село?..
 
 
Оглянулся.
Дым вокзала
Лег среди угасших звезд.
А до дома путь немалый,
Как ни меряй – тридцать верст.
Тридцать верст —
Через смятенье,
Через боль и забытье,
Через бывшие селенья,
Через прошлое свое.
 

 
На душе рассветно-тихо.
Мир наполнен тишиной.
Неотцветшею гречихой
Снег лежит
Перед войной.
 
 
Пахнет свежестью поленниц,
Спят ребята в полумгле.
Пахнет дремой, зимней ленью
Тишина в родном селе.
 
 
Под окном, сутулясь, ива
У избы отцовской спит.
Телка выдохнет лениво,
Дверь лениво проскрипит.
 
 
Вот лениво звякнут ведра.
Громыхнет бадья о сруб.
И потянется
На вёдро
К тусклым звездам
Дым из труб.
 
 
Тишина в краю родимом
И понятна и ясна,
Если пахнет сладким дымом,
Хлебным дымом —
Тишина…
 
 
Встанет Федор.
Влезет в шубу.
Шумно выйдет на мороз.
По привычке глянуть любо
На дымок,
Что в звезды врос.
Помолчать ему приятно
На знакомом холодке
С самокруткою, понятно,
В чуть озябнувшей руке.
Дым махорочный колечком,
Снег вливается в рассвет.
Убегает от крылечка
За калитку
Дашин след.
 
 
Много дел у Даши.
Словом,
Все дела, дела, дела.
Ждут телята и коровы
Человечьего тепла.
И тепла хватает, верно…
Федор весело глядит,
Представляя,
Как по ферме
Даша бабочкой летит,
Как ее мелькают руки,
Как бока коров рябят…
 
 
Федор гасит самокрутку
И идет будить ребят.
– Время в школу собираться.
Ну, пора, пора, сынки…
 
 
На горячий хлеб ложатся
Сала стылого куски.
И, проснувшись через силу,
Восседают вдоль стены
Анатолий и Василий —
Гордость Федора. Сыны.
«Выйдут в люди постепенно», —
Федор думает порой.
Анатолий ходит в первый,
А Василий – во второй.
И глядит отец с улыбкой,
Как они рядком идут.
Батька грамотен не шибко,
Сыновья не подведут.
Путь привычный, путь веселый.
Попрощались у моста.
Восемь верст идти до школы,
Что в деревне Красота.
Не беда!
Довольна долей
Детства светлая пора.
 
 
И учительствует в школе
Анна – Федора сестра.
Неказиста Анна вроде,
А, гляди, взяла свое:
Сам директор школы ходит
В женихах у нее.
Говорят, что Анна рада,
Что не чает в нем души…
 
 
И в правленье за нарядом
Федор весело спешит.
 

 
Дом чем ближе,
Тем больнее,
Тем сильней душа болит.
К дому тридцать верст длиннее,
Чем дорога
На Берлин.
Тучи, словно клубы дыма,
Застилают ясный день.
И проходит Федор
Мимо,
Мимо
Бывших деревень.
 
 
Вот еще одна деревня.
Ни дверей
И ни окон.
Помертвелые деревья
Стонут звоном похорон.
Смотрит солнце исподлобья,
Тучи скорбные грустят.
Рядом печи,
Как надгробья,
Трубы
Траурно гудят.
 
 
И, прошитые морозом,
С мертвым инеем в ветвях,
На печах
Растут березы,
Как на брошенных церквях.
Будто черный снег,
Над ними
Молча кружит воронье…
Где ж твое, деревня, имя,
Имя звонкое твое?
Там, где речка протекала,
Над перильцами моста
Имя дивное сверкало,
Холостых ребят скликало
Чистым словом – красота!
Эх, бывало, ноги носят
Так, что рвешься в высоту.
– Ты куда? —
Бывало, спросят.
– Да на танцы, в Красоту…
Все равно – зима ли, осень,
Ночь в снегах или в цвету.
– Ты куда? —
Бывало, спросят.
– На свиданье, в Красоту.
 
 
Там доверчиво любили.
И, должно быть, неспроста.
В Красоте девчата были
То, что надо, – красота!
 
 
Из-за них во дни престолья
Парни глохли от вина,
Выворачивали колья —
И на стену шла
Стена.
Старики, как дым, седые,
Вспомнив молодость свою,
Тоже шли, как молодые,
В том безрадостном бою.
Ну, да это редко было!..
А обычно в Красоте
Песня девичья царила,
В песне пелось о мечте.
 
 
Ты мечта моя, мечта!
Дай мне крылья светлые,
Чтоб манила высота
Во края заветные.
Только ты не торопись,
Может, все не сбудется
И моя земная жизнь
В будущем забудется.
Пусть не вспомнят обо мне,
Стану ясным деревом
И сгорю в земном огне
На костре затерянном.
Лишь бы ты жила, мечта,
Человека радуя,
И манила высота
Над весенней радугой.
 
 
Ох ты, молодость!
Когда же,
Где же ты найдешь причал?..
Слушал Федор песню Даши
И взволнованно молчал.
Он молчал,
Храня улыбку,
Понимал, что у него
Две любви —
Она и скрипка.
Кроме нету ничего.
И на лавочке, у клуба,
В синеватой темноте
Слушать песню было любо,
Любо думать о мечте…
 
 
Вот ребята безыскусно
Просят Федора:
Мол, ты
Не играй уж очень грустно.
 
 
Федор встал из темноты:
«Ну о чем играть, о чем?
Все о жизни, все о боли…»
Вот он в пальцы взял смычок,
Как берут щепотку соли.
Вот смычок коснулся зыбко
Самой трепетной струи,
И в лесу,
Заслышав скрипку,
Заскучали соловьи.
 
 
Как играл на скрипке Федор!
Он играл и вспоминал
Трудно прожитые годы,
Боль,
Которую познал…
 
 
Вспоминал,
Как нарождался
Мир распахнутых сердец,
Как пришел домой с гражданской
В куртке кожаной отец.
 
 
Мама плакала от счастья,
И, прижав ее к груди,
Все шептал он:
– Настя, Настя…
Настя… Настенька… – твердил.
А потом совсем негромко:
– Полно, Настя, я – живой! —
И легко над головой
Поднял Федора с сестренкой.
 
 
…Горбунов Андрей
С отцом
Были старыми друзьями.
Время гнуло их свинцом,
Мяло вражьими конями.
Вместе тяжкий путь прошли,
Ставший гордостью и болью,
Степи Сальские легли
На виске седою солью.
И, пройдя тропой прямой
По бушующему свету,
Принесли они домой
Землю,
С верой в землю эту…
И, поверив до конца
В мир, который очень молод,
Федор в кожанке отца
Шел в ячейку комсомола…
 
 
Брал отец по вечерам,
Тишину села тревожа,
Скрипку в руки
И играл —
Так сыграть не всякий сможет!
И в осенней тишине
Под отцовскою рукою
Пела скрипка о весне,
Песней душу беспокоя.
 
 
…Пусть не вспомнят обо мне,
Стану ясным деревом
И сгорю в земном огне
На костре затерянном.
Лишь бы ты жила, мечта,
Человека радуя.
И не гасла высота
Над весенней радугой.
 
 
Песня до сих пор жива.
А потом…
Отца не стало.
Что поделать!
Такова
Доля многих комиссаров.
От родных лесов едали,
Где века пески скучали,
Пал солдат своей земли
В жаркой битве с басмачами.
 
 
Нет отца.
Но до конца
Надо жить на свете,
Зная,
Что в ответе ты за знамя,
Что на ордене отца!
 
 
Нет отца…
И далеко,
Далеко куда-то глядя,
Плачет мама
И щекой
Сиротинку скрипку гладит.
 
 
Что ей скажешь?
Ничего.
Как утешишь вдовью долю?
На работе, в поле, в доме,
Что ни слово – про него…
 
 
И совсем беда пришла,
Будто в мире горя мало:
Через год
Скончалась мама —
Ношу жизни не снесла…
 
 
Помертвели все цвета,
Все желания уснули,
Опустилась высота,
Плечи Федины сутуля.
 
 
…Но потом случилось так:
Снял однажды все печали
Горбунов Андрей —
Земляк
И отца однополчанин.
 
 
Он вошел в сиротский дом
И сказал:
– Решайте, дети,
Я, как вы, один на свете,
Может, жить ко мне пойдем?..
 
 
Так и вышло.
И дела
Ладно шли.
Отцом и братом
Стал Андрей Ильич ребятам.
После школы
С аттестатом
На рабфак сестра пошла.
 
 
…О весны нежданной одурь!
Душно, аж невмоготу.
Зачастил тогда-то Федор
Из Славеней —
В Красоту…
 
 
…А теперь…
Ушла деревня.
В мир, в котором нет окон
Только черные деревья
Не уходят
С похорон.
 
 
Смотрит солнце исподлобья.
Тучи скорбные грустят.
Смотрят печи,
Как надгробья,
Трубы траурно гудят.
То крича, то замирая,
Мерзлый ветер очи жжет.
 
 
Только школа – та, что с краю,
Пепелище стережет.
Вот колодец.
След недавний.
И над школою – дымок.
 
 
Здесь сосватал Федор Дарью
В тот, давно минувший срок,
И колодец тот же самый,
Что пятнадцать лет назад,
Тот же снег.
Вот только сани
С бубенцами не скользят.
А скользили,
А летели
Ясным лебедем в снегах!
Девки плакали и пели,
Жениха, мол, проглядели,
И вздыхали: ах да ах!
Но об этом лучше после…
Федор к школе повернул,
И дверей тягучий поскрип
Память прошлого спугнул.
 
 
В школе людно.
Слишком людно.
Духота – не продохнуть.
Ребятенок плачет в люльке,
А другой
Хватает грудь.
 
 
Будто в мир какой-то древний
Смотрит школьная доска.
 
 
Здесь и школа,
И деревня,
Жизнь и смертная тоска.
 
 
Все знакомы, даже страшно.
– Здравствуйте, —
И, сняв рюкзак,
Лишь спросил:
– А как там Даша?
Как в Славенях… тоже так же?
Так же там… или не так?
 
 
– Живы! —
С искренним участьем
Вся семья произнесла.
Понял Федор:
Ноша счастья
Непомерно тяжела…
 
 
Федор шел, верней – тащился
Без дороги, без тропы.
Что он мог?
Ну поделился
Долей ячневой крупы.
А душа?
Что делать с нею,
Вынуть и сказать: бери?
К дому тридцать верст
Длиннее,
Чем дорога на Берлин.
 

 
А в Славенях —
Все, как было.
Те же избы в два ряда.
Телефонные
Уныло
Провисают провода.
Голоса их на чужбине
Были Федору слышны.
Провода гудят и ныне
Так же, как и до войны.
 
 
…Директивы, директивы
(Как приказы на войне)
Проводов гудящих диво
Разносило по стране.
 
 
Что там долгие доклады,
Размышления,
Когда
«Нет кулачеству пощады!»
Разносили провода…
 
 
Верил Федор:
Не до школы
В это время, не до книг.
Он в ячейке комсомола
Скоро грамоту постиг.
Он в делах, забыв усталость,
Сна не ведал иногда…
 
 
«Три двора кулацких?
Мало!» —
Надрывались провода.
Но Андрей Ильич иначе
Облеченных властью лиц
Понимал страны задачи:
– Это вам не план
По сдаче
Мяса, масла и яиц!
 
 
Активист Аким Иванин
Написал письмо в райком:
Горбунов, мол, укрывает
Не случайно кулаков.
Не простое тут, мол, дело,
Воду мутит он хитро…
 
 
И телега
Заскрипела,
Что ни строчка – под ребро.
 
 
«Кулаков» нашли поспешно.
А Андрея Ильича…
Ну, от партии, конечно,
Отлучили сгоряча.
 
 
Да статья о перегибах
С «Правдой» вовремя пришла.
Горько было,
Но могли бы
Быть печальнее дела.
И в колхозные артели
Шли крестьянские дворы.
 
 
Провода…
Они гудели
Мирным шумом до поры.
В сорок первом, жарким летом,
В сенокосную страду
Телефоны сельсоветов
Разнесли по белу свету
Ту великую беду.
 
 
Провода…
Военкоматы
К ним как будто приросли.
Мужики пошли в солдаты,
И кровавые закаты
Их следы заволокли.
 
 
И тогда —
Одной породы,
Веры, совести одной —
Шли Андрей Ильич и Федор
Той дорогой фронтовой…
 
 
Сквозь извечные утраты,
Где ползком, а где броском.
Был один простым солдатом,
А другой политруком…
 
 
Но победы не дождался,
Не услышал трубный клич
Политрук,
Герой гражданской,
Горбунов Андрей Ильич…
 
 
Как же, Федор?
Были вместе,
А теперь один идешь?
Да, нерадостные вести
Ты с победою несешь.
 
 
Пал Андрей Ильич
На правом
Берегу Днепра, чтоб ты —
Кавалер солдатской Славы —
Нес в народ его мечты.
 
 
Провода…
По ним, конечно,
От села и до села
О победе весть пришла
Голубой порою вешней.
 
 
Провода гудят светло.
Избы топятся.
Вдыхая
Дым отечества,
Вздыхает
Федор, глядя на село…
 
 
Так привычно старый мостик
Под ноги солдату лег,
Будто ты всего лишь в гости
Отлучался на денек.
Будто…
 
 
Нет!
Пройдя полсвета,
Понял Федор неспроста,
Что уже полжизни нету.
Да и та в снега одета,
И похоже, что отпета,
Как деревня Красота.
 

 
Весели сильней сердца,
Зелье горькое, отрава!..
 
 
Дети слева от отца,
Даша справа.
Не хмелела от вина,
А от счастья охмелела.
Даша Федору велела
Сесть к столу при орденах
И глядела на милого,
Что наградами слепил.
Все ей в нем казалось новым:
Как он ел, как пел, как пил,
Как глядел в ее родные,
Очи синие глядел.
Как за пять годов
Впервые
Рядом с Дашею сидел.
Все прошел и все осилил,
Лишь в глазах туман тоски,
Да озера слез России
Соль плеснули на виски.
Это память обожженных,
Незабвенных рубежей…
 
 
А вокруг
Сидели жены
Невернувшихся мужей.
Глядя в лица их с участьем,
Даша прятала глаза,
Будто собственного счастья.
Не хотела показать,
Будто ей, счастливой, стыдно
Быть среди подруг своих.
Самогон гулял
И, видно,
Бередил страданья их.
 
 
Сорок баб в селе
И десять
Хоть каких, но мужиков.
Вот кричит Иван Тишков:
– Кто сказал, что мир чудесен,
Мир, скорее, бестолков,
В этом мире все смешалось,
Все попутала война! —
И, пролив стакан вина,
Проворчал:
– Какая жалость!
 
 
Был он пьян.
Но, взяв баян,
Доказал,
Что не был пьян.
 
 
– Ну-ка, бабоньки, ходи,
Ног не жалея.
Ну-ка, бабоньки, гляди
Ве-се-лее! —
Баянисту стопку водки,
Ежели не вдоволь!..
И пошли,
Пошли молодки,
Вдовушки и вдовы.
 
 
– Дым столбом и пир горой —
Воротился в дом герой.
Ты прости, но я не скрою
Всей симпатии к герою!
 
 
Эх, девчата, в самом деле,
Где же наши соколы?
На них серые шинели
И ремни широкие!
 
 
– Ты цвела бы, я цвела бы,
Женушки бедовые,
А теперь мы только бабы,
Только бабы вдовые!
 
 
– Хорошо живется бабам,
Хорошо пахать и жать,
Только не от кого бабам
Мужиков теперь рожать!
И-и-и! Эх, эх, эх!
Бабам слезы, курам смех.
 
 
– Мы на выдумку здоровы.
И недаром говорят:
Пашут бабы на коровах,
Не коров, а кур доят!
И-и-и! Эх, эх, эх!
Бабам слезы, курам смех!
 
 
– Описав усадьбы строго,
Обложили нас налогом,
Каждый корень стал в чести —
Только денежки плати!
И-и-и! Эх, эх, эх!
Бабам слезы, курам смех!
 
 
– Я налоги не любила
И вовек не полюблю.
Нынче груши порубила,
Завтра яблони срублю!
И-и-и! Эх, эх, эх!
Бабам слезы, курам смех.
 
 
Пил по собственной охоте
Федор, зная наперед:
Хмель проходит и уходит,
Горе за душу берет.
Так возьмет,
Что станет душно,
Так, что очи ослепит,
Как от этих вот частушек,
Вдовьих болей и обид…
 
 
– Так-то, брат, отвоевали…—
И пристал как банный лист
К Федору Аким Иванин —
Бывший сельский активист.
 
 
– Не гляди, – бубнит с укором,
Всяко было до войны.
Мы с тобою, Федор, горы
Своротить теперь должны…
 
 
Он подсел совсем некстати
И сидел, как сыч, бубня:
– Я тут нынче председатель,
Так что ты держись меня.
На коровах, дескать, пашем?
Что же, пашем… это так.
Только ты учти, чудак,
Трактор есть в хозяйстве нашем.
Нелегально… по частям
Собран нашими руками.
Только это между нами,
Не докладывал властям…
У других и плуга нет.
Только мне какое дело,
Коль на весь колхозный свет
Наша слава прогудела!
Мой колхоз передовой.
И написано в газете:
«Хороши дела в „Рассвете“.
Председатель волевой».
Волевой!
А думал как?
Надо чикаться с народом?
Ты меня держись, чудак,
Мне здесь быть не больше года.
По секрету доложу:
Мне в районе ищут место.
Ты один годишься вместо,
Если хочешь, предложу…
Утвердят. А что? Герой!
За колхозы был горой.
Большевик с партийным стажем.
Утвердят, не пикнут даже…
 
 
И еще он что-то нес
Все на той же самой ноте.
И слезился пьяный нос
В такт
Нахлынувшей икоте…
 
 
Бабы смотрят – ах да ах! —
На Тишкова на Ивана:
Спит, сердечный, на мехах
Перегретого баяна.
Мнутся бабы,
Не хотят
Мужика опять тревожить…
 
 
А Аким свое:
– Пустяк!
Трудно будет… мы поможем.
Ты да я… без дураков…
Друг за друга… понимаешь?..
 
 
Федор гаркнул:
– Эй, Тишков!
Что ж ты, Ванька, не играешь!
 
 
И опять меха гудят.
И глядит печально Даша:
Мужики махрой чадят,
Одиноко бабы пляшут.
Горько пляшут и поют,
Горько плачут, горько пьют!..
 
 
Федор встал из-за стола,
Сделал Даше знак и вышел…
 
 
На недальний лес,
На крыши
Полночь звездная легла.
Снег похрустывал светло,
Избы дымчато темнели.
Даше сладко и тепло
У прокуренной шинели.
Мир шатался,
Мир хмелел,
Звезды путали орбиты!
Не спеша рассвет белел
На земле родной, обжитой…
 
 
Знала ночь,
И знал рассвет,
Как пахнуло в мир весною,
Как за много горьких лет
Сладкой болью губы ноют.
Потому в минуты те
Вспоминать им было любо,
Что вот так же ныли губы
В дни свиданий в Красоте.