Текст книги "История русской риторики. Хрестоматия"
Автор книги: Владимир Аннушкин
Жанры:
Языкознание
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
О изобретении
Глава первая О изобретении вообще
§ 3. Изобретение риторическое есть собрание разных речей, пристойных предлагаемой материи. Идеями называются представления вещей или действий в уме нашем; например, мы имеем идею о часах, когда их самих или вид оных без них в уме изображаем; также имеем идею о движении, когда видим или на мысль приводим вещь, место свое беспрестанно переменяющую.
§ 4. Идеи суть простые или сложенные. Простые состоят из одного представления, сложенные из двух или многих, между собой соединенных и совершенный разум имеющих. Ночь, представленная в уме, есть простая идея, но когда себе представишь, что ночью люди после трудов покоятся, тогда будет уже сложенная идея, для того что соединятся пять идей, то есть о дни, о ночи, о людях, о трудах и о покое.
§ 5. Все идеи изобретены бывают из общих мест риторических, которые суть: 1) род и вид, 2) целое и части, 3) свойства материальные, 4) свойства жизненные, 5) имя, 6) действия и страдания, 7) место, 8) время, 9) происхождение, 10) причина, 11) предыдущее и последующее, 12) признаки, 13) обстоятельства, 14) подобия, 15) противные и несходные вещи, 16) уравнения.
§ 6. Родом называется общее подобие особенных вещей. Такое подобие видим Невы с Двиною, Днепром, Волгою и другими в моря протекающими великими водами и оное называем однем словом – река, которая есть род, а Нева, Двина, Днепр, Волга, Висла и прочие суть виды оного.
§ 7. Целое есть то, что соединено из других вещей, а части называются оные вещи, которые то составляют, например, город есть целое, а стены, башни, домы, улицы и прочая суть его части.
§ 8. Свойства материальные суть те, которые чувствительным вещем животным и бездушным приписуются, как величина, фигура, тягость, твердость, упругость, движение, звон, цвет, вкус, запах, теплота, стужа, внутренние силы.
§ 9. Жизненные свойства принадлежат к одушевленным вещам, из которых, во-первых, суть главные душевные дарования: понятие, память, соображение, рассуждение, произволение. Второе – страсти: радость и печаль, удовольствие и раскаяние, честь и стыд, надежда и боязнь, упование и отчаяние, гнев и милосердие, любовь и ненависть, удивление и гнушение, желание и отвращение. Третие – добродетели: мудрость, благочестие, воздержание, чистота, милость, тщивость, благодарность, великодушие, терпение, праводушие, незлобие, простосердечие, искренность, постоянство, трудолюбие, дружелюбие, послушание, уклонность, скромность. Четвертое – пороки: безумие, нечестие, роскошь, нечистота, лютость, скупость, неблагодарность, малодушие, нетерпеливость, лукавство, злоба, лицемерство и ласкательство, продерзливость, непостоянство, леность, сварливость, упрямство, грубость, самохвальство. Пятое – внешнее состояние: благородие и неблагородие, счастие и несчастие, богатство и убожество, слава и бесславие, власть и безвластие, вольность и порабощение. Шестое – телесные свойства и дарования: возраст, пол, век, сила, красота, здравие, проворность. Седьмое – чувства: зрение, слышание, обоняние, вкушение, осязание.<… >
Глава шестая О возбуждении, утолении и изображении страстей
§ 94. Хотя доводы и довольны бывают к удостоверению о справедливости предлагаемой материи, однако сочинитель слова должен сверх того слушателей учинить страстными к оной. Самые лучшие доказательства иногда столько силы не имеют, чтобы упрямого преклонить на свою сторону, когда другое мнение в уме его вкоренилось. Мало есть таких людей, которые могут поступать по рассуждению, преодолев свои склонности. Итак, что пособит ритору, хотя он свое мнение и основательно докажет, ежели не употребит способов к возбуждению страстей на свою сторону или не утолит противных?
§ 95. А чтобы сие с добрым успехом производить в дело, то надлежит обстоятельно знать нравы человеческие, должно самым искусством чрез рачительное наблюдение и философское остроумие высмотреть, от каких представлений и идей каждая страсть возбуждается, и изведать чрез нравоучение всю глубину сердец человеческих. Из сих источников почерпнул Димосфен всю свою силу к возбуждению страстей, ибо он немалое время у Платона учился философии, а особливо нравоучению. Также и Цицерон оттуду же имел чрезвычайную свою власть над сердцами слушателей, которой и самые жестокие нравы не могли противиться. Для сего предлагаются здесь правила к возбуждению страстей, которые по большей части из учения о душе и из нравоучительной философии происходят.
§ 96. Страстию называется сильная чувственная охота или неохота, соединенная с необыкновенным движением крови и жизненных духов, причем всегда бывает услаждение или скука. В возбуждении или утолении страстей, во-первых, три вещи наблюдать должно: 1) состояние самого ритора, 2) состояние слушателей, 3) самое к возбуждению служащее действие и сила красноречия.
§ 97. Что до состояния самого ритора надлежит, то много способствует к возбуждению и утолению страстей: 1) когда слушатели знают, что он добросердечный и совестный человек, а не легкомысленный ласкатель и лукавец; 2) ежели его народ любит за его заслуги; 3) ежели он сам ту же страсть имеет, которую в слушателях возбудить хочет, а не притворно их страстными учинить намерен, ибо он тогда не токмо словом, но и видом и движением действовать будет; 4) ежели он знатен породою или чином; 5) с важностию знатного чина и породы купно немало помогает старость, которой честь и повелительство некоторым образом дает сама натура. Довольно было Августу к внезапному усмирению замешательства, учинившегося между знатными молодыми дворянами, сказать: «Слушайте, молодые люди, старика, которого во младости старики слушали».
§ 98. Нравы человеческие коль различны и коль отменно людей состояние, того и сказать невозможно. Для того разумный ритор прилежно наблюдать должен хотя главные слушателей свойства, то есть: 1) возраст, ибо малые дети на приятные и надежные вещи обращаются и склоннее к радости, милосердию, боязни и к стыду, взрослые способнее приведены быть могут на радость и на гнев, старые пред прочими страстьми склоннее к ненависти, к любочестию и к зависти, страсти в них возбудить и утолить труднее, нежели в молодых; 2) пол, ибо мужеский пол к страстям удобнее склоняется и скорее оные оставляет, но женский пол, хотя на оные еще и скоряе побуждается, однако весьма долго в них остается и с трудом оставляет; 3) воспитание, ибо кто к чему привык, от того отвратить трудно; напротив того, большую к тому же возбудить склонность весьма свободно: спартанского жителя, в поте и в пыли воспитанного, трудно принудить, чтобы он сидел дома за книгами; напротив того, афинеанина едва вызовешь ли от учения в поле; 4) наука, ибо у людей, обученных в политике и многим знанием и искусством важных, надлежит возбуждать страсти с умеренною живностию и с благочинною бодростию, предложениями важного учения исполненным; напротив того, у простаков и грубых людей должно употреблять всю силу стремительных и огорчительных страстей, для того что нежные и плачевные столько у них действительны, сколько лютна у медведей. При всех сих надлежит наблюдать время, место и обстоятельства. Итак, разумный ритор при возбуждении страстей должен поступать как искусный боец: умечать в то место, где не прикрыто, а особливо того наблюдать, чтобы тем приводить в страсти, кому что больше нужно, пристойно и полезно.
§ 99. Сим следует главное дело, то есть самая сила к возбуждению или к утолению страстей и действие красноречия. Оно долженствует быть велико, стремительно, остро и крепко, не первым токмо стремлением ударяющее и потом упадающее, но беспрестанно возрастающее и укрепляющееся. Здесь присовокупить должно крепость голоса и напряжение груди. И, таким образом, ежели кто хочет приятную или скучную страсть возбудить, то должен он своим слушателям представить все к предлагаемой вещи принадлежащее добро или зло в великом множестве и скоро одно после другого. К сему требуется, чтобы ритор имел великое остроумие и рачение для изыскания идей, к сему делу пристойных. Буде же он какую‑нибудь страсть утолить хочет, то должен слушателям показать, что оного добра или зла в предлагаемой вещи нет, к которому они толь страстны, или по последней мере изъяснить, что оное добро или зло не толь велико, как они думают. Здесь не меньше надлежит употребить силы и стремления в слове, а притом еще надобно больше иметь предосторожности, нежели в первом случае.<… >
§ 101. Сии суть общие правила, учащие возбуждению и утолению страстей. Им следуют правила особливые о знатнейших страстях, которые от риторов чаще других употреблены бывают. Из них мягкие и нежные суть радость, любовь, надежда, милосердие, честь или любочестие и студ. Напротив того, печаль, ненависть, гнев, отчаяние, раскаяние и зависть суть жестокие и сильные страсти. Прочие между сильными и нежными посредственны.
§ 102. Радость есть душевное наслаждение в рассуждении настоящего добра, подлинного или мнимого. Сия страсть имеет три степени. В самом начале производит немалое, однако свободное движение и играние крови, скакание, плескание, смеяние. Но как несколько утихнет, тогда пременяется в веселие, и последует некоторое распространение сердца, взор приятный и лице веселое. Напоследи, как уже веселие успокоится, наступает удовольствие мыслей и перестают все чрезвычайные в теле перемены.<… >
§ 106. Радости противная страсть есть печаль, которая состоит в жестокой скуке о настоящем зле, и так происходит она, когда в уме представляется лишение великого добра или терпение великого несчастия<… >
§ 108. Любовь есть склонность духа к другому кому, чтобы из его благополучия иметь услаждение. Сия страсть по справедливости назваться может мать других страстей, ибо часто для любви веселимся, уповаем, боимся, негодуем, жалеем, стыдимся, раскаиваемся и прочая. Любовь сильна, как молния, но без грому проницает, и самые сильные ея удары приятны. Когда ритор сию страсть в послушателях возбудит, то уже он в прочем над ними торжествовать может.<… >
§ 111. Надежда есть услаждение о получении будущего добра. Движением сея страсти бедные утешаются и ободряются ослабевшие. Ритор, когда оную в ком возбудить хочет, то должен он представить: 1) что оное добро получить возможно; 2) что в получении оного хотя есть препятствия и затруднения, однако преодолеть их не весьма трудно; 3) что к получению оного есть довольные способы; 4) что есть примеры, как другие прежде подобным образом то же делали или он и сам прежде сего получал; 5) что время, место или обстоятельства к тому способны; 6) что есть признаки божией помощи, на которую уповать должно.<… >
§ 112. Противная прежде страсть – боязнь есть скука от ожидания приближающегося зла. Итак, ежели кого в боязнь привести хочешь, то должно представить: 1) такие приближающиеся вещи, от которых смерть приключается, как гром, пожары, наводнения, звери, неприятельские нападения, язва, мор, трясение земли, бури и прочая; 2) которые великую печаль наводят, как лишение родителей, супругов, детей, богатства, чести, также поношение, наказание, темница, заточение и прочая.<… >
§ 113. Гневом называется великая скука, нанесенная досадою или обидою и соединенная с ненавистью того, кто обидел. Сия страсть напрягается, когда стыд, раскаяние, страх или отчаяние с нею соединено будет по обстоятельствам; в высоком своем степени называется яростию. Когда ритор в ком сию страсть против кого‑нибудь возбудить хочет, должен он представить: 1) что ему от того нанесена великая беда, обида или досада; 2) что он притом его еще презирает и осмехает; 3) что тою учиненною им обидою хвастает; 4) что грозится еще и впредь больше изобидеть; 5) что от него чинятся во всех добрых предприятиях препятствия.<… >
§ 114. Гневу противно сожаление или милосердие, которое есть скука для несчастия и бедности того, кому мы добра желаем, происходит от любви к тому, кто такое противное состояние терпеть принужден.<… >
§ 115. Честь или честолюбие есть услаждение добрым мнением, которое об нас люди имеют.<… >
§ 116. Стыд есть немалая скука от худа, которое кто на себе имеет и которое другим известно. И так происходит он, когда кто о своих недостатках рассуждает или о худых своих поступках, которые людям известны.<… >
§ 117. Зависть есть скука, которая происходит от благополучия того, кого мы ненавидим…
§ 118. Зависти сродна есть ревность и разнится от ней в том, что завидующий желает, дабы другой не имел того или такого же добра, какого он желает или имеет, а ревнующий желает только, чтобы и себе получить такое же посильное добро, какое другой имеет. Посему ревность есть похвальна, а зависть, напротив того, за порок почитается…
Вопросы и задания1. М. В. Ломоносов первым ввел в русскую науку термин красноречие. До Ломоносова этот термин почти не употреблялся. Проследите, где и в каком значении употребил это слово Ломоносов. Чем красноречие отличается от риторики?
2. Что требуется для приобретения красноречия? Какими средствами можно приобрести красноречие?
3. Сопоставьте в учебниках Ломоносова и Михаила Усачева: а) определения риторики и красноречия; б) «вещи», которыми «улучается» (постигается) риторика у Михаила Усачева и «средства к приобретению красноречия» у Ломоносова. Как вы думаете, о чем может говорить совпадение в текстах?
4. Каким частям современной риторики соответствует замысел Ломоносова создать «три книги руководства»: риторику, ораторию и поэзию? Что из этого замысла успел осуществить Ломоносов?
5. Какие общие места или топы выделяет Ломоносов? Как можно воспользоваться этими общими местами при распространении разных идей? Покажите это на собственных примерах.
6. Как определяется термин страсть в риторическом учении М. В. Ломоносова? Найдите примеры в разных сочинениях и приведите обоснование различия терминов страсть – чувство – эмоция – аффект. Как оценивается слово страсть в религиозной этике?
7. Какие виды страстей выделяет Ломоносов? Сопоставьте его описание с описанием страстей во 2-й книге «Риторики» Аристотеля. Насколько эти описания соответствуют современной реальности и в чем устарели? Какие виды страстей (эмоций) можно добавить к ломоносовской классификации?
В. К. Тредиаковский
Слово о витийстве (1745)
Василий Кириллович Тредиаковский(1703–1769) родился в Астрахани в семье священника. В 1723 г. бежал в Москву, где поступил в Славяно-греко-латинскую академию. Через два года пускается в смелое путешествие за границу, оканчивает в Париже Сорбоннский университет. В 1730 г. Тредиаковский вернулся в Петербург, с 1732 г. служил переводчиком в Академии наук. К 1730 г. относится его перевод романа Поля Тальмана «Езда в остров Любви». Здесь же Тредиаковский приложил собрание стихов и переводов с французского. Книга имела шумный успех.
В начале 30-х годов Тредиаковский становится знаменит не только как автор популярных стихов («Ода торжественная о сдаче города Гданьска», 1734), но и как теоретик – в 1735 г. он написал «Рассуждение об оде вообще» и «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» – программу преобразования силлабического стиха в силлабо‑тонический. Необыкновенный труженик Тредиаковский создал множество переводов («Аргенида» Барклая, «Похождения Телемака» Фенолона, изложенные гекзаметром, многотомные исторические сочинения Роллена).
«Слово о витийстве», произнесенное в Императорской Академии наук в 1745 г. (год получения звания профессора), показывает, какой была прозаическая программа Тредиаковского. Красноречие, витийство, элоквенция – «царствующая» наука, ибо все другие науки и художества «токмо чрез элоквенцию говорят». Традиционны для русской филологической традиции мысли Тредиаковского о «премудрости» истинного красноречия, значении витийства для счастия гражданских обществ; понятая как широкое использование языка «вся вообще филология… есть токмо что элоквенция». Программными оказались мысли о сравнении языков и необходимости переводов на русский язык (оставшаяся вне публикации часть 2-я), о мере в украшении слов (часть 3-я). Не исключено, что «Слово о витийстве» написано как полемический ответ М. В. Ломоносову, чье первое руководство к этому времени обсуждалось в Академии (1743). Любопытно, что Тредиаковский как бы выполнил рекомендацию Миллера, данную Ломоносову: написать руководство «на латинском языке, приложив русский перевод».
При ученой увлеченности Тредиаковского его отчасти напыщенный и тяжелый слог довольно скоро, видимо, сделал его сочинение устаревшим и маловлиятельным. Нескончаемый и не всегда ясный в согласованиях период делал изложение неудобочитаемым, хотя не может не удивлять и современного читателя богатством синонимических рядов, необыкновенной образной украшенностью определений, но такой стиль, прямо напоминавший барочные описания риторики XVII в., был уже бесконечно устаревшим.
«Слово о витийстве» (см. полное название ниже) написано по-латыни с параллельным переводом на русский язык. Печатается по отдельному изданию 1745 г., с. 19–21, 35–43, 83–87.
ORATIO
DE DIVITE, VARIA, SOLERTE, AC DISSIMILI
ELOQUENTIA
HABITA AD
CL. NOB. DOCT. PROFESSORES
IN
IMPERIAL ACADEMIA SCIENTIARUM PETROPOLITANA
A
BASILIO TREDIAKOWSKI, PROFESSORE PUBL. ORD.
ELOQUENTIAE RUSSIACAE ET ROMANAE
A. D. MDCC XXXXV
PRIDIE IDVS AVGVSTI
PETROPOLI
TYPIS IMPERIALIS ACADEMIAE SCIENTIARUM
СЛОВО
О БОГАТОМ, РАЗЛИЧНОМ, ИСКУСНОМ И НЕСХОТСВЕННОМ
ВИТИЙСТВЕ
ГОВОРЕНО
ПОЧТ. БЛАГОРОД. УЧЕННЕЙ. ПРОФЕССОРАМ
В
ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК CАНКТПЕТЕРБУРГСКОЙ
ЧРЕЗ
ВАСИЛЬЯ ТРЕДИАКОВСКОГО
ПРОФЕССОРА ПУБЛИЧНАГО ОРДИНАРНАГО
ЭЛОКВЕНЦИИ РОССИЙСКИЯ И ЛАТИНСКИЯ
Л. Г.
1745
АВГУСТА 12 ДНЯ
ПЕРЕВЕДЕНО ЧРЕЗ НЕГО Ж С ЛАТИНСКАГО ЕГО Ж
СОЧИНЕНИЯ. В САНКТПЕТЕРБУРГЕ
ПРИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
[Viri! Clarissimi! Nobilissimi! Professores! Doctissimi! Celeberrimi! Optime de universa re literaria meriti! Favtores et collegae! Officio, studio, atque observantia mea semper et maxime colendi!]
Господа! почтеннейшие! благороднейшие! профессоры! ученнейшие! славнейшие! совершенным в науках искусством цветущие! благодетели и сочлены! услугами, ревностию и отменою всегда мне и по премногу достойнопочитаемые!
Что тогда вообще несравненному герою и предержавному монарху Петру, на земле первому и великому, на небе уже успокоенному и ублаженному токмо, наивожделеннеше было, то ныне в России, при благополучнейшей державе дщери Петровой, августейшей Елисаветы, первой, благочистивой, благополучной, отчасти самым делом началося. То есть когда оный прещедрый основатель сея своея Академии, академическое здание как приуготовлять, так всеми потребностями снабдевать, когда особливые уставы, по которым бы поступали академики, преднаписав положить; когда разумнейших, искуснейших, ученнейших и способнейших людей ко изобретению и к привидению в совершенство изящных наук и высоких знаний, также и к научению оным совершенно императорским иждивением по всей Европе изыскивать изволил, то другого большого плода, толь от похвального и толь от полезного учреждения приобрести он не желал, как токмо чтоб потом, в некоторое время их всеподданнейшей и домашней своей юности, многих способных к отправлению профессорской иметь и чрез то б способнее и действительнее как о бессмертной славе своего народа, так особливо о знатном прибытке от них между тем учащихся, а больше об истинной пользе своего государства промысл учинить, и от того крайнее увеселение самому себе получить, ему бы пощастилось.
Но, ах горе! не пощастилось, едва без слез выговорить можно, божественнейшему не пощастилось Мужу, как токмо сим теплым желанием чрез всю жизнь, сердце свое то есть неоцененное сокровище, всегда не довольно прославляемыя добродетели тайно увеселять. Ибо, кому все бессмертным быть желали [11]11
Цитата из «Слова на погребение Петра Великого» Феофана Прокоповича (примеч. сост. – А. В.)
[Закрыть], того, ах! и ныне еще весьма печально вспомянуть, того нечаянной и весьма мучительной смерти темный похитил день,и, по божиему пределу, в гроб заключил трупоносный(Вирг. Энеид., кн. 6).<…>
ЧАСТЬ I
Наибогатейшая есть Элоквенция в рассуждении вещей, наиразличнейшая в рассуждении языков, наихитрейшая в рассуждении слов, наинесходственнейшая наконец в рассуждении особ, толь в необъятном сем пространстве материи никому поистинне, хотя б мне подобному, никогда недостатка в слове не будет; и посему не толь Витию искать должно, где ему взять что говорить, и чем утвердить предлагаемое, коль хранить надобно мерность в приведении вещей, которые добровольно сами себя приносят. Сия есть причина, что и я нарочно опустить рассудил, и толь наипаче, что оно у всех есть бесспорное, то есть что красноречие всегда долженствует быть искусное, приличное, мерное, красное, порядочное, связное, обильное, расцвеченное, сильное, оно ж иногда высокое и великолепное, иногда умеренное и цветное, иногда простое и дружеское, иногда витиеватое и тонкое; которое, сверх того, все, ежели не будет все, ежели не будет истинное, то есть ежели не будет обучено от премудрости, которая есть твердое божественных, естественных и человеческих вещей познание; или лучше, ежели премудрость красноречия не рождает, не содержит и не управляет, то необходимо должно, чтоб оно было ложное, притворное, пустое и ученого безумия, равно как и безумного учения источник и корень.
И понеже сие так, то повторю, что наибогатейшая есть элоквенция, которая, основавшись на премудрости, вещи мыслит, к вещам прилежит, вещи изобретает, вещи располагает, вещи, наконец, выговаривает. И поистине кто понять или, по крайней мере, исчислить когда может все вещи до одной, о которых бы элоквенция словом или писанием рассуждать не могла? Сколько их ни есть на небе, на воздухе, на земле, между водами и в водах то есть, или звезда, светила, огни; или планеты, кометы, ветры, дожди, громы, радуги; или каменья, жемчуги, травы, древа, плоды, птицы, скоты, человеки; или моря, источники, реки, рыбы, киты и прочие бесчисленные в сем общем, прекрасном и удивительном мире вещей находящиеся – сие все обще и каждая особливо элоквенции в рассуждение приходят. Всякое притом так называемое единственное и общественное, всякое отлученное и слученное, всякое слово и дело, всякое хотение и действие, все добродетели и пороки, все,<… >но на что много исчислять, почитай, с докукою? все, вкратце, что чувствами понимается и от чувств убегает и еще сам Бог преблагим превеликийсверх всех вещей в свете, обильнейшая и благочестнейшая есть материя элоквенции.
Что ж касается до знаний и изящнейших наук, что священная и святая феология, оная божественных вещей благочестивая испытательница, пленяя разум в послушании веры, учит и верит?
Что правосудия правота и власть законов повелевают делать или не делать человеческому роду? Что спасительная медицина приносит помощи к прогнанию толь многих болезней, нападающих на целое здравие или сего ж к возвращению, ежели оно повредилось или совсем погубилось? Что математика или исчисляет, или сличает, или размеряет? Что физика<…>? Что механика<…>? Что астрономия<…>? Что география<…>? Что гидрография? Что оптика? Что статика? Что прочие все знания, науки, художества или узаконяют, или в дело производят, или еще обещают, которое бы и делалось чрез элоквенцию или для важности величественнее, или для выхваления знаменитее, или для присоветования сильнее, или для предложения яснее, или для украшения цветнее, или, наконец, для увеселения сладостнее и приятнее?
В толиком множестве наук и знаний, хотя неточно в исчислениях всех, сколько ни есть различных видом, сколько бесчисленных числом вещей не содержится, однако они все токмо через элоквенцию говорят. Но хотя ж все оные вещи не могут без элоквенции иметь голоса, однако понеже все сии знания и науки особливыми состоят классами, то как со стороны некоторым образом занимают помощь у элоквенции; но, впрочем, так они ту у нее занимают, что не могут не занимать.
Чего ради посмотрим теперь на оные учения, которые элоквенция рождает, питает, украшает, производит и которым она и предводительница и сама с ними совокупно идет, то есть которые все не что иное, как сама Царица Элоквенция, на разных и разным образом престолах сидящая и лучами величества своего повсюду сияющая. Из сих наипервейшая есть история, оное зеркало правды, память общая… Ни одно поистине учение, которое бы большею ума силою, которое бы напряженнейшим духа устремлением производилось, как высокой оной поэзии размышления. Но что, впрочем, есть сия живопись словесная, как токмо сама элоквенция, в другую одежду наряженная, на другом месте посаженная, другою честию возвеличенная, другим способом обогащенная? Итак, полуденного солнца яснее, что вся вообще филология, различные имена или от способа производящего в дело, или от вещей в действо производимых, или от некоторого рода в изъяснении словом имеющая, самою вещию есть токмо что элоквенция.
Толь изобильно вещами, или лучше, неистощаемо есть витийство, что куда зрение мое ни обращу, везде оное токмо царствующее вижу. Да представятся в мысль самые человеческие общества, которых человеческому роду нет ничего полезнее, какой крепче другой союз найдется обществ, кроме той же самой элоквенции? Ибо элоквенция общества управляет, умножает, утверждает. Она доброжелательное сердце словом показывает, дружбу соединяет, ссоры разнимает, суды отправляет, брани успокоивает и воздвигает, мир промышляет и сохраняет, радостные случаи больше обвеселяет, печальные утешением подкрепляет, сбывшимся по желанию приветствует, страждущим напасть поспешествует, неправедно гонимые защищает и избавляет, рушающуюся к падению надежду восставляет, безмерно вознесшуюся понижает. Она ослабевающего народа побуждение, но необузданного усмирение; ею человеческая лесть к пагубе, а непорочность к безвредию ведется. Но чтоб вкратце заключить: толь с великою силою элоквенция господствует в человеческом обществе, что ее управлением и мудростию не токмо простых людей спокойствие, но и величество государей, еще и всего государства спасение содержится, о чем почитай, ежедневные опыты свидетельствуют.
Утвердил, сколько мог, но мог, сколько я был должен, что элоквенция есть наибогатейшая по знаниям, по наукам, по всей филологии, по обществу человеческому, еще и по всем до одной вещам как вещественного, так и мысленного миров.<… >
ЧАСТЬ III
<…>Надобно исследовать в сем третием месте, коль есть искусна и хитра элоквенция в рассуждении слов, понеже я в самом начале сказал, что она есть наихитрейшая.
<… >Нужда первая и последняя есть причина, почему элоквенция наихитрейшая есть в словах; но красота слов, понеже есть и она, делает элоквенцию токмо приятною, а не твердою, так что украшение слова, хотя и много служит истинному витийству, однако больше раболепствует пустому и притворному.
Но сего ради не должно ж отвергать всякого надлежащего убранства истинному красноречию, понеже обще украшается оным и притворное; равным образом как не того ради не надобно благороднейшим девицам пристойно и искусно употреблять румяны, чтоб был в лице сияющий цвет, и лучшее в нем пригожство, что понеже и безмерно, и некстати мажутся оным подлые женщины. Да будет, желаю, и красна, и учтива, и хороша, и чиста, и великолепна истинная элоквенция; однако да будет такая честно, прилично, не без меры, но в меру, и да не инако себя ведет, как высокая госпожа, которой повелено в торжественные дни танцевать, а не так бы она резво и кривляючись плясала, как деревенская баба. К чему ж сие идет? Дабы выразуметь, что не красота и оказалость есть причиною искусства, которое употребляет в словах элоквенция; но вся тому причина токмо одна нужда.<…>
