Текст книги "Криминальный попаданец (СИ)"
Автор книги: Владимир Круковер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Глава 9
Бывает всё на свете хорошо
В чём дело сразу не поймёшь
А просто летний дождь прошёл
Нормальный летний дождь
Мелькнёт в толпе знакомое лицо
Весёлые глаза
А в них блестит Садовое кольцо
А в них бежит Садовое кольцо
И летняя гроза
Геннадий Шпаликов.
Заиграла музыка, громкий голос сообщил на все купе: «Граждане пассажиры! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины, город Москву!» И радио торжественно запело:
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!
Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надёжный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведёт!
Ну а я прошел через Белорусский вокзал и по дороге к метро через площадь, мимо таксистов на «Победах» и «Москвичах» остановился у книжного киоска. Внимание привлекла фантастика, почему-то не думалось что в этом времени издают фантастику.
Взял, просмотрел. Ленинградское издательство «Лениздат», толстая трилогия с невзрачной, но прочной обложкой советского фантаста Георгия Сергеевича Мартынова «Звездоплаватели». В книгу входят три повести: «220 дней на звездолете», «Сестра Земли» и «Наследство фаэтонцев». А что – интересно, почитаем. Только дорого наверное? Шекелей семьдесят…Обрываю себя мысленно, смотрю на заднюю станицу, где неизменная, пока существует СССР, цена – 38 копеек. С чего это у меня такие антисоветские мысли про какие-то шекели, это что-то еврейское, не иначе, но я то, вроде, не еврей – чистейший русак с примесью татарской или монгольской крови. Ну а кто у нас на Руси не имеет этой примеси!
Положил книгу в сумку. Холщевую сумку через плечо мне на складе в РОВД выдали, таскать в ней дрессировочные предметы: аппортировочные, длинный поводок, лакомство для поощрения и что еще нужно. Например, рукавицу с вложенным в нее камнем для отработки команды: «Ищи!».
Решил в метро не спускаться, а пройтись, осмотреться. Тепло, вот на вокзале большущий термометр -7 градусов показывает всего. Самое время пройтись, Москву посмотреть. Вот и пошел.
И спустя где-то минут тридцать (надо наручные часы купить все же) дошел до непонятного автомагазина. Непонятного потому, что рядом с магазином была пространная стоянка продажных машин. Они стояли еще без номеров, прямо после железнодорожного переезда, разных цветов и разной степени поцарапанности. Я прошел в конец стоянки, поглядывая на покупателей. Некоторые выбирали главным образом цвет, да смотрели, чтоб явных повреждений не было. Но большинство елозило вокруг машин с дрожащими щеками. Если бы у автомобиля были зубы, как у лошади, это значительно облегчило бы задачу покупателей. За неимением оных, они по пояс залазили под капот, ящерицами ползали между колесами.
– Почему такой ажиотаж, – спросил я одного из мужиков тоже озадаченного выбором.
– Чего? – переспросил он.
– Почему так много народу?
– А как же, новый выпуск. 45 лошадиных сил! Настоящий стиляга, мы его несколько лет ждали, талон не отоваривали.
Вскоре я узнал, что машины в СССР продают только по талонам, которые не так то просто получить. И что за современный облик с обилием броских хромированных деталей Москвич-407 называли «стилягой» и любили не меньше культовой 21-й Волги.
После получено информации мной уже управляло подсознание, которое все помнило, но со мной не делилось. Оно моими руками выпросило у сторожа здоровенный брезент (за рубль с возвратом) и выбрав заурядного “Москвиченка” поносного цвета и накрыло его купленным материалом, как чехлом. Мгновенно вокруг меня начали собираться заинтригованные покупатели. Какая-то тощая дамочка попыталась отдернуть чехол, но я гаркнул на нее:
– Отойдите, дамочка! Нечего тут лапать. Машина отобрана для Ивана Денисовича.
Минут десять я отражал наглые попытки взглянуть под чехол. Когда эти попытки начали сопровождаться поползновениями вручить мне купюру, я пообещал вы звать милицию. Стоявшая в стороне парочка многозначительно переглянулась и отозвала меня в сторону.
– Вы, наверное, специалист – заискивающе спросила сила женщина.
– В некоторой степени, – ответил я туманно.
– А что за машина? – поинтересовался мужчина.
– Обычная машина, – сказал я честно.
– Но вы же ее специально отобрали?
– Ну, нельзя сказать, что специально…
– Послушайте, мы в технике ничего не понимаем.
Вы не могли бы нам уступить эту? Вы еще выберете.
– Пожалуйста, – добавила женщина, – мы вас отблагодарим.
– Я не уверен, что могу быть вам полезен, – сказал я застенчиво.
– Пятьдесят рублей, – с видом бросающегося в пропасть, выпалил мужчина, – больше нет ни копейки.
– Ну, что ж…
Я стянул брезент с машины, сложил его, сунул под мышку. На выходе подмигнул сторожу, пообещал зайти завтра, так как еще не выбрал. Время клонилось к обеду, я отметил удачу в ближайшем грузинском кафе, где цыплят готовили в духовке, предварительно натерев сванской смесью[1]. Еда в этом кафе была дорогая, что не мешало стоять у входа очереди. Но я прошел мимо ожидающих с видом работника кафе, хозяйски постучал и кивнул швейцару за стеклом. Рублю, переложенный в его ладонь во время рукопожатия, удовлетворил обеих.
Цыпленок в меню определялся в два рубля восемьдесят копеек. Еще принесли лаваш (теплый!), бокал вина – тибаани янтарного цвета и сочный салат из зелени и крутых яиц. Весь обед обошелся мне в пятерку, включая пятьдесят копеек чаевых.
Теперь меня (мое сытое и уверенное подсознание) интересовали пункты приема стеклотары. Я объехал несколько центральных и убедился, что они, как обычно, затоварены, а ящиков свободных нет. Длинные очереди страждущих смотрели на приемщиц с тоскливой безнадежностью.
Что ж, людям надо помогать. Вскоре я договорился с водителем грузовика (он искал халтуру на Киевском вокзале, я откуда-то знал, где дежурят левые грузовики) и подогнал машину к ближайшему киоску.
– Хозяйка, – обратился я к приемщице с развязностью экспедитора, – машина нужна?
– Сколько возьмешь? – охладила она мой порыв гуманной помощи торговле.
– Сколько дашь?
– Сорок.
– Стольник, – заявил я возмущенно.
Сторговались на 65 рублях. Я был предупрежден, что деньги получу только тогда, когда привезу с ликерки накладные о сдаче посуды. Алкаши, побросав авоськи и сумки, махом забросали посуду в грузовик и я сказал шоферу, который ни на миг не сомневался в моей причастности к клану торгашей или снабженцев, что надо по делам заскочить еще в два пункта.
В этих пунктах я уже не предлагал транспортную помощь. Я намерен был продать всю машину, но не по 12 копеек, а по 7. Деньги были обещаны в обеих, но опять же при условии накладных о сдаче бутылок на ликероводочный завод.
На завод мы въехали, как к себе домой. Четвертак помог грузчикам быстро освободить тару; свистнуть в конторе десяток бланков со штампами, пока мне выписывали за сданное количество, тоже не представляло трудов. Когда этим, одуревшим от тоски, перезрелым красоткам рассказывают сексуальные анекдоты, они не заметят, как вынесут стул из-под них.
Устроившись на подоконнике я быстро заполнил эти бланки через копирку, оригиналы изорвал и выбросил в урну, а оригинал и две копии предъявил в пропускную службу, где мне шлепнули на них печати и выдали пропуска.
Естественно, на вахте я ограничился одним, иначе вахтер начал бы требовать с меня еще два грузовика, которых у меня, к сожалению, не было. Дальше было просто. Получив в двух киосках по 620 рублей – грузовик попался не слишком вместительный, – я заехал и в третий, с которого начинал. Меня привела туда не жадность, а опасение насторожить ушлую торговку. Она внимательно просмотрела накладную, выдала 65 рублей и спросила:
– 3автра заедешь?
– Постараюсь, – сказал я.
И пошел себе прожигать жизнь в вечерней Москве. В милиции я отпросился на два дня, ссылаясь на возможность, бродя по Москве, вспомнить что-либо про себя. Так как в Вязьме никто на мое фото не среагировал, то можно было допустить, что я – москвич и просто отстал от поезда. Мне даже дали бумагу с печатью, чтоб я мог переночевать в милицейском общежитие. Общежитие коридорного типа рядом со школой № 641 в Кузьминках. Я сунулся было в метро, где узнал, что нет такой станции и ветки такой нет. Странно, был уверен, что когда-то ездил в тот район именно на метро. Там еще Текстильщиков была остановка и я там чуть ли не квартиру снимал.
Остановил такси. А что – теперь богатый. Двадцать копеек посадка и двадцать за километр. Вот бы посмотреть маршрут на телефоне? (На каком телефоне?)
– Обратно пассажира не найду, только за пятнаху повезу, – сказал таксист.
Ехали долго почти пятьдесят километров проехали. Вышло по счетчику 9 руб 75 копеек. Дал 15, как договаривались. Экий я нынче богач! Прошел в общежитие, дежурная представилась:
– Я – Нина Кузьмина, а коменданта сегодня не будет.
– Так, мне бы остановится на ночь.
Даже документы смотреть не стала, определила комнату без соседей, не умолкая ни на секунду:
– Наш посёлок Кузьминки нынче вошел в состав Москвы, – похвасталась. – До этого мы Люберецкими считались. Тут у нас все коренные москвичи, переселённые из старых и ветхих домов с улиц Горького, Волхонки, Чистых прудов, Таганки. А на работу многие ездят ездить в город.
Оказалось, что соблазнили Москвичей из центра тем, что каждой семье выделяли участок земли – 12 соток, оформлялись документы на строительство дома площадью 25х50 и давалась ссуда – по 2,5 тыс. рублей (250 по новому). Так и центральные улицы перестроили, так и новых партийцев да и нужных людей в центре жильем обеспечили.
Узнав, что приехал на такси, возмутилась:
– Ты миллионер, что ли?
Как выяснилось основным видом транспорта была электричка.
– Зимой по тропинкам, протоптанным в снегу, осенью и весной по грязи, летом по пыли – асфальтированных дорог в Ново-Кузьминках тогда было всего две – улица Горького – в районе сегодняшней Зеленодольской и Кузьминское шоссе, нынешняя улица Академика Скрябина, – продолжает Нина Кузьмина. Так что ты теперь прямо на электричку садись, сотрудникам милиции бесплатный проезд.
– Ну я же не знал, – оправдываюсь. – Теперь ясно, только на электричке. А скажите, где у вас тут поужинать можно?
– Столовая у нас хорошая. Пельмени там вкусные, сами лепят. До восьми, как раз успеешь.
– А сколько сейчас?
– Семи нет, – смотрит она на изящные часики с браслетом и надписью позолотой: «Заря», – как раз успеешь.
Окидываю её взглядом более внимательно. Под шалью, кофтой и темной юбкой видится крепкое тело молодой женщины, ножки выглядывают тоже прочные, бутылочные. Я в больнице, где у больных каждый второй разговор про баб, узнал, что ноги у женщин бывают бутылочные – это те, которые опьяняющие. Бывают ещё музыкальные – как ножки у старого рояля, или зажигательные – как спички.
– Нина, жильцов, вроде, нет новых, может составите кампанию. Я угощаю.
– Что, небось премию пропиваешь? На такси катаешься. Ну ладно, погодь чуток – переоденусь.
P.S.
Счел необходимым пояснить тем, кто не жил в СССР:
Эта табличка означала, что надо выстраиваться к черному ходу. Это был хитрый ход приемщиков, чтобы люди сдавали бутылки в два раза дешевле – вместо 12 копеек за бутылку давали всего 8, а школьникам – 5. Таким образом приемщик мог заработать от 40 до 100 рублей за смену.
Именно поэтому место приемщика стеклотары через взятку стоило от 5 000 рублей.
Именно поэтому место приемщика стеклотары через взятку стоило до 5 000 рублей. К примеру, 408 «Москвич» – стиляга, в то время продавался за 4000 руб. Эту машину, приемщик, делясь с окрестным участковым и грузчиками зарабатывал примерно за полгода работы.
[1]Сванская смесь (сванская соль) – это грузинская приправа, получившая свое название по местности, в которой ее производили, – Сванетии. Состоит из смешанных с крупной солью измельченных пряностей: пажитника, шафрана, тмина, семян кориандра и укропа. Состав смеси может меняться, часто в него входят также чеснок и жгучий красный перец.
Глава 10
Я не выучу урока,
Я скажу учителям:
– Все учебники далёко:
Дом гуляет по полям!..
Вместе с нами за дровами
Дом поедет прямо в лес.
Мы гулять – и дом за нами,
Мы домой – а дом… исчез!..
Дом уехал в Ленинград! —
На Октябрьский парад.
Завтра утром, на рассвете,
Дом вернётся, говорят.
Агния Барто – Дом переехал!..
Столовая выглядела, как… столовая. Горки хлеба на столах, покрытых клеенкой, неприметная горчица и соль, имитация салфеток и нарезанной бумаги в стаканчиках. Сперва в кассе выбиваешь чек, потом получаешь оплаченное в окне раздачи. Есть меню, прикноплено к загородке кассы. Плакаты висят На одном написано: Хлеб за обедом в меру бери. Хлеб – драгоценность, им не сори», На втором: «Ленин и партия едины!»
Меню скромное, видно что столовая в основном обслуживает по абонементам и каждый такой талон полноценного трехразового питания стоит всего 92 копейки.
– Надя, – оттеснила меня от кассы Нина Кузьмина. – Нам по особому, он платит.
Кассирша с интересом взглянула на меня и спросила:
– Коньяк или водку?
– Конечно коньяк, – ответил, – самый лучший. И все остальное по высшему классу.
– Лихо! – сказала кассирша. Двенадцать рублей.
Я заплатил и мне дали чек на 2-50, сказав:
– На раздаче знают.
Вскоре нас провели в закуток прикрытый занавеской и принесли поднос с закусками и графинчиком желтого напитка.
– Армянский, – кивнула на него раздатчица, – хороший. Триста грамм хватит?
– Как пойдет, – сказал я рассматривая закуски. Колбаска, буженина, салат из соленых огурцов и вареной картошки, залитых сметаной. Куриное заливное.
– Еще горячее будет, – сказала раздатчица, – жареная свинина с горошком. Развлекайтесь.
И ушла, задернув занавеску от немногочисленных посетителей…
Я свою любовь оставил
Где-то там,
Где вокзальных площадей
Унылый гам,
Где стоят милиционеры -
На посту,
Где текут немые слезы
По лицу.
Где-то там, на перекрестке.
Трех дорог,
От любви я, как от ноши,
Изнемог,
Положил ее под кустик
Полежать,
А она решила к другу
Убежать.
И ищу ее по свету,
Как дурак.
Вон цветет на той поляне
Пьяный мак,
Вон стоит какой-то фраер
На углу,
Вон хохочут две девчонки на бегу.
Светит солнце, будто нанялось
Светить,
Плохо мне под этим солнцем
Будет жить.
Я замру с мильтоном рядом
На плацу,
Потекут немые слезы
По лицу…[1]
Кажется, я читал ночью Кузьминой стихи собственного сочинения. По крайней мере, так отрекомендовал. Но вся моя пылкость не заставила Нину преодолеть миссионерскую позу. Она даже срифмовала в третий подход: живот на живот, все пройдет. А потом, сообщив, что я её замордовал и неё там уже болит, смылась додежуривать. Ну а я с удовольствием поспал до девяти. Что уже девять, узнал уже от самой комендантши, которая меня невежливо разбудило.
– У меня данных вашего паспорта нет, Нинка – растеряха не записала. И командировочной нет.
– Так я заплачу, чего там. Вот – рубль. Хватит?
– Это административное общежитие, общежитие для работников МВД. Понимаете. Как вы тут очутились?
– Да все нормально, успокойтесь, вот письмо из райотдела.
Письмо комендантшу если не успокоило, то утихомирило. А то отыгралась бы на моей ночной мессионерше! Содрала с меня за ночлег 75 копеек, выписала квитанцию. И все, пошел я на электричку. Вечером шел поезд через Вязьму, так что надеялся успеть. А еще по Москве хотел побродить.
Вышел, естественно, на Ленинградском вокзале и пошел бездумно, просто по улицам от трех вокзалов, от Каланчевской площади. И неожиданно остановился возле какой-то стройки, которая оказалась вовсе и не стройкой. И тут подсознание, которое вчера управляло мной, как мошенником, включило режим журналиста. Не зря мне снились и уголовные, и газетные сны…
Но даже, если б не подсознание, я все равно бы застыл на месте, узнав что строители передвигают пятиэтажный дом. Вот так просто, с жильцами в квартирах, не отключая газ, воду и электричество!
Я представился корреспондентом районной газеты из города Вязьма и действительно взял поразительное интервью у одного из инженеров. Заголовком сделал строчку из стихов о путешествующих домах Агнии Барто, отрывки из которых, как ни странно, мгновенно всплыли в сознании.
Если нам мешает дом
– Здравствуйте, я корреспондент газеты из Вязьмы. Хотел бы узнать, кто тут главный?
– Я – главный, инженер министерства Путей сообщения, и работник Н.Ж.Д. Эмануил Маркович Гендель, с 1935 года занимаюсь этими проектами[2].
– Уточните, что за проекты?
– Проекты по передвижке домов. Если градостроительная концепция изменилась, у архитекторов остается два варианта. Самый простой – снести все то, что мешает. Но это непрактично. Поэтому был найден более изысканный способ: передвигать старые здания в новые места. Пусть даже они весят тысячи тонн. Благодаря инженерным находкам удалось расширить центральные московские улицы и сохранить исторические здания.
– А что вы сейчас двигаете?
– Старинный Дом Сытина, здание 1904 года, где до революции размещалась редакция газеты «Русское слово». Мы его срезали с фундамента на Пушкинской площади и мы перемещаем на угол улицы Горького и Настасьинского переулка. Вскоре вид на новое здание редакции газеты «Известия» ничего не будет закрывать[3].
– Простите, не верится что огромный дом можно передвинуть! Он же рассыплется, разломается?
– Кому-то это до сих пор кажется фантастикой. Тем более если учесть, что такие перемещения происходили без отключения коммуникаций и выселения людей.
– А что, такое возможно?
– Похожая история случилась при строительстве Большого Каменного моста. На его пути стоял совсем еще новый пятиэтажный жилой дом, включавший четыре подъезда. Никто не хотел его сносить. Но прежде чем перевозить здание, его требовалось поднять почти на 2 м. И это при том, что вес постройки составлял внушительные 7,5 тыс. тонны. Более того, при «переезде» люди продолжали вести привычную жизнь.
– Ну, это за гранью разума. Жители наверняка почувствуют, что с их домом что-то делают.
– Вот тут вы не правы, товарищ корреспондент. Советские инженеры перемещают объекты настолько плавно, что жильцы не всегда сразу это замечают. Так произошло с бывшим Саввинским подворьем, которое теперь находится по адресу Тверская, 6/1. О новом месте жительства люди узнали только наутро, когда проснулись. Им намеренно не озвучивали точные сроки проведения операции, поэтому в назначенный день все были в квартирах и ни о чем не догадывались. Пока жильцы спали – метростроевцы трудились в поте лица. Это сооружение оказалось самым тяжелым из всех, что перевозили ранее: оно весило 23 тыс. тонн. Результат впечатлил всех. Моя бригада провернула все так ловко, что в одной из квартир уцелела башня из кубиков, которую накануне вечером сложила шестилетняя девочка.
– Примите мое восхищение, вяземцам будет интересно узнать, как в столице двигают дома.
– Спасибо! Если вам там в Вязьме потребуется передвинуть дом, то обращайтесь.
Мы распрощались и репортаж я завершаю отрывком из стихотворения Агнии Барто:
Возвратился я из Крыма,
Мне домой необходимо!
Где высокий серый дом?
У меня там мама в нём!
Постовой ответил Сёме:
– Вы мешали на пути,
Вас решили в вашем доме
В переулок отвезти.
Поищите за углом! -
И найдёте этот дом.
Я пошел дальше, испытывая странные чувства. Ну отчасти, было радостно что есть подход к вяземским газетчикам. Не сомневался, что кроме мошенничества умею и могу работать репортером. А странным чувство было потому, что мне не хотелось быть аферистом. Как-то стыдно было выманивать деньги у глупых торгашей, когда рядом советские люди Двигали Дома! А эти торгаши при все их богатстве виделись жалкими существами, нищими и убогими на горе из бумажных и рваных рублей и трешек, не видящих идущую вокруг жизнь. Где-то двигали дома, строили плотины, запускали в космос ракеты, а они все копошились в этих пустых бумажках, в желании купить машину или норковую шубу.
Такие мысли были для меня внове и я решил зайти в ресторан и все обдумать за хорошим столом с выпивкой.
[1] Владимир Круковер, 100 стихов о любви
[2] Первый дом по проекту и под руководством Э. М. Генделя был передвинут на 25 метров в октябре 1935-го, всего за 25 дней.
[3] На самом деле это произойдет в 1979 году по не слишком очевидной причине – вдруг на 33 метра влево сдвинут «дом Сытина»
Глава 11
Я
земной шар
чуть не весь
обошёл, –
И жизнь
хороша,
и жить
хорошо.
А в нашей буче,
боевой, кипучей, –
и того лучше.
Вьётся
улица-змея.
Дома
вдоль змеи.
Улица —
моя.
Дома —
мои.
Окна
разинув,
стоят магазины.
В окнах
продукты:
вина…
В.В. Маяковский. Поэма «Хорошо!»
Выбор ресторанов, как я предполагал, в Москве в это время не мог быть большим. Я сразу поймал сам себя на этой мысли: «в это время». А я сам из какого времени? Время – лишь внешняя вариация вечности. Время стоит, оно все – и настоящее, и прошедшее – в современности. Время в моем осознании превращается в «становящийся образ вечности», которая в свой черед вмещает в себя весь смысл истории и выступает в виде головной боли.
Я оборвал чрезмерно сложную философскую мысль и посмотрел на табличку: Неглинная и на плотную толпу у входа в узбекский ресторан.
Пришлось обратиться к темно стороне своего сознания и из-за спины страждущих помахать в поднятой руке червонцем.
А в ответ – тишина.
Сменил купюру на четвертак.
И, будто по волшебству, массивные двери открылись, вышел швейцар и, обратив за спины очереди строгий взгляд, молвил:
– Кто тут по записи, пройдите.
И я прошел под обжигающими взглядами завистников!
Ну что тут рассказывать, узбеки всегда вкусно готовили. Опорожнив глубокую пиалу с насыщенным бульоном, кусками мяса и длинными плетями дунганской лапши, я испытал такое ощущение полноты бытия, о котором доселе читал только в библии (Я читал Библию?). И всего за 47 копеек! Потом принесли ароматнейший, весь в аппетитных поджаристых корочках и исключительно сочный внутри шашлычок. Причем, полноценной порцией на двух шампурах, да еще и с щедрым предложением зелени и теплой лепешки. А зубы у меня все на месте и все здоровые…
И опять меня пронзило ощущение мерзкой, беззубой старости где-то за пределами СССР. В одинокой, хоть и приличной квартире на берегу какого-то моря.
Я потряс головой и отхлебнул армянского коньяка из большого бокала. Резковат, но приятный, ароматный. «Двин», который специально сделали для полярников. А началось все с экспедиции полярников в 1937 году. Путешественников снаряжали всем Союзом, Армянская ССР в числе прочих снарядила исследователей севера коньяком в 50 градусов крепости. Вот помню же такие детали! Откуда, если родился где-то в этом времени?
Пятьдесят, не сорок, так что захмелел слегка. Швейцар на выходе спросил:
– Такси вызвать?
Но я решил пройтись. Не так уж далеко отсюда до Белорусского вокзала.
Приехал под утро. Хотел сразу навестить собаку, но вспомнил что проводником не буду, решил не травить душу, привязываясь и привязывая животное. Будут еще в моей жизни собаки! Так что и пошел прямо в редакцию, где нового потенциального рабкора встретили приветливо.
Узнал, что издается газета с 1932 года. Менялись названия: «Ленинец», «Правдист», Ленинский путь», отражая, таким образом, идеологическую суть жизни страны и района.
Мою заметку приняли с удовольствием. Но пообещали привести её в надлежащий вид. Чем-то им не понравилась форма: «интервью», сочли зарубежной. Переделают в репортаж, добавят цитат, идеологии. Вполне подвал на первой полосе заполнят. 200 строк надо не меньше.
Я и не ожидал, что партийцы, составляющие редакцию этой газетенки, восхитятся моим стилем и формой подачи. Просматривая советские газеты в поисках своей личности, я убедился в их непроходимом канцеляризме. Только «Известия» и «Комсомолка» радовали свободой зарисовок и очерков. Но первая полоса и в них делалась по идеологическому шаблону. Мне просто надо было «засветится» на страницах партийной газеты.
Поэтому я сухо спросил:
– А гонорар как получить?
– Мы думали, что вы просто по зову души к нам пришли, – сказал заведующий отделом писем, полный мужичок в пиджаке мышиного цвета и вязанном галстуке. – У нас многие бесплатно печатаются.
– Я – не многие! Давайте обратно интервью, я его в областную газету отправлю. В «Рабочий путь». Там, надеюсь, переделывать не будут. Вы вообще про авторское право читали?
На скандал, так как я не сдерживал голоса, пришли ответственный секретарь и машинистка. Последняя – за текстом, который следует набирать в первую очередь.
– Да вот, Люся, – раздраженно сказал зав, – автор капризничает, править не позволяет. Вообразил себя журналистом!
Я совершенно забыл, что заметка нужна была не ради трешки гонорара, а для установления прочных связей с руководством Вязьмы. К человеку, пусть и без памяти, который сотрудничает с милицией и печатается в газете, относятся более уважительно. А я пытался отсидеться, повспоминать, очухаться, наконец.
Как-то не учел, что правит тут единолично и настойчиво коммунистическая партия во главе с туповатым, но решительным кукурузником Хрущевым. И я когда-то проклинал это правления, боролся с ним, ненавидел.
Я вырвал из рук зава свою рукописную заметку и хлопнул дверью. Как-то унизительно показалось мне приспосабливаться к этим замшелым правилам, слушаться людей, которые в подметке мне не годятся по интеллекту.
И я пошел в общагу, но через рюмочную, где выпил целый стакан, запив кружкой пива.
Жизнь уже не казалась мрачной, поэтому завалился на кровать в полудреме.
…Его со Светой как раз выгнали из газеты. Газета была – блеск! А больше всего – ее редакторша. Бывши продавцом сельмага, она, тем не менее, по чьему-то желанию унаследовала эту должность после смерти мужа – редактора. Звали редакторшу тетей Катей. Новая должность не спасла ее от фамильярности сначала бабок-покупательниц, а затем и литсотрудников. Тетя Катя – и все!
Должность ответственного секретаря газеты занимала ее племянница, еще полгода назад бывшая выпускницей местной десятилетки. Сельхозотделом заведовал спившийся учитель математики – личность толстая, флегматичная, глубоко и широко ориентирующаяся в алкогольном производстве и с таким же размахом поставлявшая сельскохозяйственную информацию на газетные полосы.
Под Новый год он со Светкой вместе дежурили по номеру. Доблестный зав. сельхозотделом зачем-то явился в редакцию во втором часу ночи с недопитой бутылкой в руках, а затем быстро уснул под столом. Это было весьма кстати: в редакции было очень холодно, и я, перепечатывавший стихи на машинке, согревал свои ступни, пристроив их к толстой заднице Их Сельхозмогущества. Светка сделала мне по этому поводу серьезное замечание, но я от него отмахнулся.
Мы жили в щелястой избе, которую вначале топили забором, а затем самим дровяным сараем. Для сбережения тепла в избе заклеивали щели рукописными плакатами. Например, "На отеческую заботу родной Коммунистической партии о советском человеке ответим ударным трудом!" Или: "Клопа танком не раздавишь!", "Черви орлов не боятся, черви боятся кур".
В идеологическом отделе райкома КПСС по поводу этих плакатов шли горячие дебаты, предлагались даже варианты воспитательного воздействия на "много о себе понимающих" журналистов.
Питались молодожены картошкой и бараниной. Поскольку все хозяйства района были овцеводческими, то баранину мы со Светкой запасали целыми тушами, рассчитываясь за них по внутриколхозным ценам. Одной туши нам хватало на четыре варки, а одной варки – на полтора дня.
Я начинал свою творческую деятельность литературным работником сельхозотдела, но быстро сбежал оттуда из-за чрезмерных профессиональных амбиций своего зава (правил, сука, все мои заметки), и меня провели по штату фотокором. Светка же так и продолжала занимать должность заведующей отделом писем трудящихся. По дому у нее хлопот было тоже немного: раз в три дня сварить баранину с картошкой и три раза в день накормить милейшего щенка Антея – отпрыска отарных овчарок. Мы прожили втроем и проработали вдвоем относительно спокойно только зиму и лето.
Не полуостров —
Полустанок,
Где остановка —
Ноль минут…
У меня в ту пору прекрасно шли стихи, музой которых была, конечно же, Светка. Она на долгие часы уходила в тайгу, окружавшую поселок, возвращаясь с прогулок возбужденной и румяной, буквально тащила меня за собой, чтобы повторить вылазку вдвоем, но я упрямился. Однажды она встретила в тайге белую ворону, и восторгов по этому поводу было не счесть. Однако, как она меня ни уговаривала, смотреть белую ворону я не пошел, а написал стихи про синюю птицу.
Там, где кедры запудрены густо,
(В этот лес только я не ходил),
Где истошно трещат трясогузки,
Кто-то синюю птицу ловил…
Кончались стихи тем, что удалой охотник подстрелил синюю птицу, забыв, «что хотел причаститься, что молится о счастье хотел, что молиться хотел и виниться…»
С криком: «Света!» я и вышел из дремоту, вскинулся, всматривался в полумрак. И осознал, что кто-то стучит в дверь моей комнаты. Давно стучит.
Встал, открыл.
Оказался тот самый шпаненок. В сапогах (как ноги не отморозил) и с претензиями.
– Я спросил смоленского смотрящего, он на слышал про таких воров в законе!
– Горло пересохло поэтому я сперва выпил воды из граненного графина, налив её в граненный же стакан. Потом спросил:
– Про каких?
– Чего про каких?
– Про каких воров он не слышал? И кто он такой – этот смотрящий?
– Как кто – Гоша Ростовский.
– Если он Ростовский, то почему в Смоленске?
– Вы меня опять путаете…
– Слушай, пацан, сбегай ты лучше за бутылкой. Без неё не разберемся тут со смоленскими и ростовскими. Только «Московскую» не бери, возьми «Столичную» за три рубля и колбасы ливерной. Вот пятерка, сырок еще возьми пару. Я уже знал главные цены холостяков этого времени: «Столичная» – 3-07, «Московская» – 2-87, колбаса ливерная – 46 копеек, сырок «Дружба» – 14 копеек. И цены нашей поселковой столовой, которая вечерами работает как Кафе, тоже изучил. Молодость и хорошее здоровье делают чудеса: сижу за грязным столиком, ем порцию пельменей за 36 копеек (неизвестного состава) со сметаной. К этому имею даже чашку «бульона» из кастрюли, где они варились и ощущаю полное удовлетворение.
Но пока я раздумывал над ценами и желанием побриться – не бриться на ночь, шпаненок уже вернулся. Так что вопрос отпал, да и не очень-то хотелось выполнять ритуал: помазок, пена для бритья, станок с одноразовой бритвой «Нева», тройной одеколон и, обязательно, кусочки газеты – заклеивать порезы. Кто-то брился опасной бритвой, правя её на специальном ремне, но я так и не научился.
Парень разлил водку по полстакана, разломил сырок, нарезал колбасу. Бахнули, подышали, закусили. Столичная – водка приятная.
– Скажи, – начал я, – твой смотрящий меня видел?
