Текст книги "Попаданец Павлик Морозов (СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 7

Проблема в том, что со временем всё больше людей будут оставаться за чертой технического прогресса. Магия уже прочно обосновалась в головах многих людей. Они не задумываются над тем, как работает то, что их окружает. Как говорил кто-то великий, не помню, «Достаточно сложные технологии неотличимы от магии.» И вот она вокруг нас. Что будет, когда большинство окончательно оторвется от прогресса? Что они будут делать в мире, где весь простой ручной и интеллектуальный труд – за роботами? Будет ли государство снабжать их вечно, или в какой-то момент будет принято решение? Мягкий вариант – дешевые наркотики ведущие к бесплодию, или жесткий, с отстрелом роботами?

Я люблю думать… Но мысли мои о будущем далеки от розовых пони, как у вас. Скорее они похожи на пост-металл, на поздних Стругацких.

Михаил Гребенкин

Оглядеться, не увидев ничего, кроме смуглого тумана.

Осознать и ощутить руки без боли, колени без боли, ребра без боли. И оба глаза, умеющие видеть.

Первая (робкая) мысль, навеянная попаданческой фантастикой – кабинет Сталина или средневековье?

Вторая (трепещущая) – это Матрица, послежизнь, филиал Ада!

И потом, уже ощупывая СОБСТВЕННОЕ, помолодевшее тело без межреберной невралгии, без ревматоидного артрита, без карциномы предстательной, без катаркты на левом глазу, наконец, и со зрением не плюс пять, а нормальным, вновь осознать себя и вновь осмотреться вокруг.

И туман частично рассеется, предъявив плотного мужика в бледно-зеленой курточке и такой же шапочке, который скажет:

– Очнулся и хорошо. Ничему не удивляйся, спи побольше. Ты в России, ты здоров, но еще не постиг. Ты спи…

Врача сменит хорошенькая девушка (может медсестра) в таких же курточке и шапочке и положит мне на грудь какой-то прохладный прибор, похожий на божью коровку.

И я обжую третью мысль о том, что лежу совершенно нагой на чем-то упругом, что вокруг по-прежнему довольно туманно с уклоном в охряный цвет, что прибор перестал холодить и что мне надо поспать.

И усну.

В очередной раз я проснулся от крика. Туман не исчез, но разжижился и я увидел, что шагах в трех некто валяется, скручивается червем, пыхтит, вскрикивает зажато. Я сел на ложе. Ишь, какая лексика у меня нынче! Из тумана вырисовались, обрекли форму двое в бледно-зеленых курточка.

– Не обращай внимания, – сказал один из них, – уборщик, наверное, нечаянно приблизился к тебе недопустимо. Теперь помрет, наверное. Когда они нарушают дистанцию между нами их энергетика искажается и помочь почти невозможно.

Второй тем временем перевернул пострадавшего на спину, расстегнул одежду и положил ему на грудь какой-то прохладный прибор, похожий на божью коровку. Прибор зажужжал и отвалился.

– Вот видишь, все бесполезно – ни искус, ни врач ни помогли. Но ты не волнуйся, ты спи и спи, и спи.

Спустя какое-то время, как мне показалось – суток через двое, но это же абсурд, я снова пробудился. Туман приобрел зеленоватый оттенок и почти рассеялся. Тем ни менее смотреть было и не на что. Так, стены и никакой мебели, никаких приборов. Окон тоже нет, а свет излучает весь потолок. Единственно, мое ложе: широкое и низкое. И я на нем, и хоть нагой, но комфортно себя чувствующий.

И эта комфортность была не вполне понятна, так как я по жизни любил укрываться. Даже в жару простыней.

Это была первая несообразность.

Ну а то, что внезапно помолодел и куда-то перенесен меня уже не беспокоило. Ибо обреченному старику даже таким причудам мозга следует радоваться, а уж ежели все реально – ликовать.

Ликовать я не спешил, а снова сел на своем удобном топчане (это я специально, чтоб не употреблять высокопарное «ложе») и уставился в промежность. Давненько не видел своего маленького дружка напрямую, только в зеркале последние лет двенадцать. После того, как лечился гормонами, живот соревновался с боками – кто из них более выдающийся; победил живот.

Совсем не ко времени вспомнился Лукьяненко с его «Геномом», там энергетик космического корабля Поль Лурье был модифицирован и умел втягивать текстулы…

Я не успел додумать эту мысль, так как косой взгляд успел заметить ниже живота исчезновение маленького дружка вместе с яичками.

Да уж, совершенно успокаиваясь и зевая, помыслил я, какие приятные видения во время перехода. Теперь я был твердо убежден в предсмертных галлюцинациях. Впрочем, я всегда хотел умереть без боли, во сне.

И снова очнулся. И начал ходить. Подхожу к стене, обижаясь на отсутствие окна, трогаю прохладный материал, похожий на материал гелиоподушек. Я их по интернету покупал в Китае. Стена съеживается и уползает, собирается миниатюрной гармошкой, открывая окно. На улице лето, о чем сообщает солнечный свет, расцветивший это скудное жилье. «Свет», «расцветивший»… Как-то странно меняется моя лексика, а я ведь с пятнадцати лет пишу.

Писал.

Трогаю окно, там вместо стекла некая пленка. Абсолютно прозрачная. Все это мозг не смог бы изобрести, ибо он оперирует конкретными знаниями из прошлого, накопленными. Может вокруг просто будущее, а меня каким-то образом восстановили из останков. Генетика и в мое время творила чудеса.

Смотрю ниже пояса. Дружок с сопутствующими шариками появляется или втягивается по воле моей. Круто!

И сразу – откат. Мозг перегружен, он продуцирует апатию и ужасы.

Я чувствовал себя, как герой Уэллса, добравшийся на Машине Времени до Конца Земли: «…на востоке – багровое небо, на севере – темнота, мертвое соленое море, каменистый берег, на котором ползали эти мерзкие, медленно передвигавшиеся чудовища. Однообразная, как бы ядовитая зелень лишайников, разреженный воздух, вызывающий боль в легких…». Я не только помнил эту книгу Уэллса, я часто видел её памятью в минуты грусти. На обложке старого, «советского» издания рисунок – над бордовой пустыней Земли висит огромное, гаснущее солнце и по берегу свинцового океана ползают гигантские крабопауки. Над миром царит страшное запустение и он умирает, а вместе с ним теряется в пустоте и мой слабый разум!

Вновь смотрю в окно. Взираю. Сплошная зелень, разбавленная веселыми крышами невысоких домов. Крыши разноцветные, и если я вижу с высоты кроны обычных деревьев, то покрывают они двухэтажные домики. Впрочем – будущее. Неизвестно насколько будущее. Деревья могут быть гигантскими, а домики небоскребами.

Я скребу ногтями пленку окна, она не реагирует. Реагирует мое обновленное тело – ногти преобразуются в когти. Пленка лопается со вздохом печали, воздух снаружи ничем не отличается от комнатного. Стоило ли портить окно.

Высовываюсь по пояс, озираю окружающее с высоты примерно четвертого этажа. Прыгнуть бы туда, в древесную зелень, разом покончить с неопределенностью и с этим – чужим собственным телом. Если, конечно, оно не откроет вдруг кожистые крылья, не вырастит их спиной или лопатками. Неопределенность ужасна своей неопределенностью. А тавтология неприятна своей тавтологичностью. Что-то мой мозг занялся эквилибристикой, подмечаю я и чувствую как чья-то теплая и ласковая ладонь гладит меня.

Не по голове, а прямо по душе, по сердечной неустроенностью, по смятению и прочей неустроенность. Гладил необъятной нежной ладонью, сметая размышленный мусор в никуда.

И мне хочется плакать или смеяться. Я счастлив!

Сегодня вышел на улицу. Подошел к стене, пожелал. Дверь открылась значительно левей. Это окна открываются по всем стенам или почти по всем. Я так понял. В остальном – полнейшая непонятка. Кто, где, когда? Зато спокоен, какая-то волновая терапия была проведена надо мной. Или еще чего-то, но – спокоен.

Иду на улицу. Открываю (нахожу) дверь в гладкости стен, выхожу на гравийную дорожку, иду средь зелени в тени дерев. Полнейшая идиллия. Аккуратные одно– и двухэтажные домики в тени лужаек и садов и на значительном расстоянии друг от друга. Всюду логичные дорожки, центральная улица снабжена сбоку еще и движущейся лентой белесого колера. Стругацкие в материализации пасторали.

В тени великолепного платана усматриваю нечто, похожее на общепит. Из «Полдня». Сажусь за столик. Полукресло не подстраивается под мой зад. На столе нет кнопок. И ни одного андроида. Тем ни менее на столе появляется тот завтрак, который смутно мелькал в моем желании: тосты с клубникой и сливочным маслом, несколько ломтиков сыра на тарелочке, два яйца в мешочек с отколупанными аккуратно верхушками, и пол-литровая кружка кофе. Отпиваю кофе – без сахара, как люблю. Вот такая общепитовская телепортация не из «Полдня».

Поел, погладил брюхо, которое осталось в прошлой жизни. Полюбовался впалым животом без шрамов. Пошел прокатиться на эскалаторе; движущие дороги – наше все!

Долго пасторалить не пришлось. Какой-то огненный шар вспыхнул перед лицом, потом – ещё.

Сошел с ленты, огляделся. Впереди и сбоку надвигались в мою сторону люди, некоторые кидали камни. Камни, не долетая до меня, вспыхивали, исчезали. Люди надвинулись ближе и стали падать, корчась и стеная!

Часть этой толпы пыталась разбить ближайший дом. И тоже безуспешно. Они просто не могли подойти к дому, преодолеть невидимый барьер, проходящий между улицей и газоном.

Кто-то из толпы остановился метрах в пяти от меня и начал махать руками, призывая его выслушать.

– Что? – спросил я. – Что вы все хотите?

– Новенький. Выслушай нас новенький! Мы – люди!

– А те, в зеленом, те не люди, что ли?

– Они Высшие, как и ты. Только они нас не слушают!

– Ничего не понимаю, развел я руками, – объясни.

– Ты новенький, ты еще не объясненный, да?

– Я недавно тут. И я, наверное, умер… Я ничего не понимаю и мне никто ничего не говорит понятного. Ты иди, садись тут рядом, поговорим.

– Я не могу к тебе подойти близко. Какое-то непонятное излучение от всех Высших исходит, оно ломает нашу нервную систему, рвет нейронные связи на клеточном уровне. Высшие с нами не общаются, им неинтересно. А вот те, кто недавно стал Высшим – с теми хоть поговорить можно. Помоги нам!

– Кто бы мне помог! Вы хоть что-то знаете об этих… в смысле – о таких, как я?

– Мало. Лет двадцать назад начали некоторые люди становится неприкасаемыми, ну к ним больно было походить близко, и какими-то неконтактными, что ли… Они становились совсем задумчивыми, безразличными, а потом превращались в белый свет, вот в совершенно белый – ослепительный. И исчезали, понимаешь.

А потом искусы построили вот этого городок и Высшие стали жить тут и теперь и появляются, бродят среди людей, нас в смысле, а потом сюда едут.

– А что такое искус?

– Искусственные существа.

– Роботы?

– Нет, роботы – они на фабриках, под землей. А эти просто искусственные, как люди. Они не умные, но послушные. Наши тела похожи физиологически.

– Ты что, врач?

– Фельдшер.

– А какой год нынче?

– 2201.

– Ну и как я из 2020 тут оказался?

– Откуда мне знать. Я вообще не знал, что Высшие из прошлого. У меня сосед, вечером пиво вместе пили, а утром встретились – чуть не помер я. Как он стал Высшим? Никто не знает подробности.

– А чем эти высшие вас достают, если ты говоришь, что они на вас внимания не обращают?

– Они убивают нас. Лучше бы бомбы на город падали, чем так. Если кто-то в Высшие обратился, так вокруг много умирает. А он идет, своими делами занимается, а все вокруг потом умирают. Это когда близко – то сразу, а когда далеко, то потом все равно умирают. Я вот с тобой пообщался, завтра умру конечно. Но мы все шли сюда умирать, чтоб на новенького подействовать. Чтоб выслушали!

Он махнул рукой и побрел прочь, волоча ноги и ссутулившись. Вот подошел к толпе, сказал им что-то, все развернулись, ушли.

Появились люди в зеленом, начали споро и аккуратно убирать трупы, замывать рвоту и прочие следы. Это, наверное, и были те самые искусы, что не роботы.

А я побрел в ближайший домик – интуитивно зная, что в нем меня ждет немного информации.

Глава 8

 
О край небес – звезда омега,
Весь в искрах, Сириус цветной,
Над головой – немая Вега
Из царства сумрака и снега
Оледенела над землей.
 
 
Так ты, холодная богиня,
Над вечно пламенной душой
Царишь и властвуешь поныне,
Как та холодная святыня
Над вечно пламенной звездой!
 

Александр Блок

Все происходящее напоминало библейское: «И я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых… (Откровение 7:4)». Верующие полагали, что к концу времён завершается и процесс формирования народа Божия. Его символизируют 144 тысячи избранных. Число это символично: 12 тысяч человек от каждого из двенадцати племён Израиля. Мой папа был разведчиком и государственным человеком, что не мешало ему быть верующим. Мой научный руководитель в лаборатории КГБ, который учил меня делать взрывчатку и яды из товаров хозяйственного магазина, Макс Буттермильх тоже вырос в религиозной семье. Даже Лесли Гровс был сыном армейского капеллана, не еврей, но потомок французских гугенотов.

Несмотря на всю свою ученость, я всегда верил, что:

 
В разгаре битвы, в лесу, в горном ущелье,
Посреди огромного тёмного моря, в гуще копий и стрел,
Когда спит, когда растерян, когда полон стыда,
Добрые дела, сделанные прежде человеком,
Защитят его.
 

Я перевел эти стихи Махабхараты с санскрита за два дня до своей смерти, потому что на пенсии изучал и восторгался этим древним языком – основой многих новых.…

Если Бог все же существовал, то сейчас он отбирал элиту, оживлял мертвых и готовил нас к небесной вечности!

А может я попал на пресловутое колесо Сансары и готовлюсь к перерождению!?

Домик оказался футуристическим. Линия и цвета дергали нервы с усердием занудного арфиста. Разброд чувств сглаживал огромный – в полстены экран. Я подумал, что это прогрессивный телевизор, сменивший наши ящики с выпуклым монитором, но пульт управления похожий на пишущую машинку намекал, что при помощи этого телевизора можно еще и вычислять или писать сообщения.

Кнопку запуска нашел сразу, а вот переключателя диапазонов и программ не оказалось. Изображение поглощало реалистичность и яркостью красок. Диктор рассказывал о происшествиях на планете, показывая подвижные киносюжеты по каждой теме. Выяснилось, что в Средиземном море затонул британский танкер. Англичане обвиняли в этом Иран. Над Вашингтоном промчался ураган, оставив город на несколько часов без электричества. В Индии прошел град размером с голубиное яйцо, много раненых, есть убитые. Более 400 китов выбросились на берег в Новой Зеландии, полностью раздавив прибрежный поселок. Сотни жителей уже погибли к тому времени, когда волонтеры прибыли на место, сообщает природоохранный департамент страны. Это один из самых кровавых случаев самоубийства этих млекопитающих, когда-либо зарегистрированных в мире.

«Среди различных гипотез в объяснении самоубийств морских и сухопутных животных главенствует теория мыслящей Земли, – сказал диктор, – которая самостоятельно регулирует численность живых существ в разных регионах. Например леммингов. Этолог Лоренц вообще считает, что Природа таким образом регулировала и численность людей, пока смерти от чумы, холеры или от действий религиозных цензоров не купировались научными достижениями. Более того, философские заметки Вернадского рассказывают об информационной оболочке, своеобразной энергетической ауре Планеты, которая может избавлять Землю не только от физических объектов, но и от самой информации о них. Так исчезла информация о некоторых цивилизациях, хотя есть обширная и о более древних. Например Небатейское царство. Это государство существовало в III в. до н. э. – 106 н. э. и занимало территорию, которая сейчас принадлежит современным Иордании, Израилю, Сирии и Саудовской Аравии. Столицей Набатейского царства был вырезанный в скале город Петра. Люди там жили богато за счет торговых путей, проходивший по этой территории, а рабов не было вовсе. Из-за чего население покинуло город и куда оно делось – загадка».

Информационная передача давно закончилась, по телевизору показывали русский театр, давали какую-то оперу на итальянском. Я не прислушивался, будучи поглощенный ужасной мыслью. Что если мы не избранники божьи, а – информационные болезни, духовные вирусы от которых Земля избавляется. И жертвы среди населения типичны жертвам от животных-самоубийц! Тем же леммингам попадись на пути – загрызет стая. Даже муравьи, идущие волной смертельны для человека. Неужели же я всей своей антивоенной деятельностью, всеми научными достижениями так и не искупил свой грех перед Всевышним! Или информация о моих преступлениях сохранилась вместе с костями в истлевшем гробу!

Господи, позволь мне вернуться в смерть, зачем ты извлек меня из могилы!

Я вышел на улицу и направился по благостной аллее в корпус, где отсыпался после оживления. Неожиданно что-то ударило меня в левую щеку. Потом – ещё. Оказалось, воробьи атаковали меня беззастенчиво и абсурдно! Потом в грудь ударил голубь и умер к моим ногам. Вдалеке показалась хичкоковская стая птиц и я бегом спрятался в здании.

Я шел по коридору и заглядывал в комнаты. Волосатый человек с низким лбом привлек мое внимание. Он, как и я недавно, простирался на ложе полностью обнаженным.

Я любопытно направился к нему, ведь это мог быть чистокровный неандерталец – Homo Sapiens neaderthalensis, исчезнувший сорок тысяч лет назад или даже сам Homo erectus – человек прямоходящий, который прожил на нашей планете полтора миллиона лет, чтоб исчезнуть 400 лет назад. Он первым покинул Африку и проник в Азию, а потом в Европу.

Антропологи вообще считали, что азиатский вид Homo erectus вполне мог скрещиваться с Homo sapiens – человек разумный и быть предком современных людей по смешанным линиям. Это, конечно, не мои темы, но любопытство ученого влекла к волосатой фигуре неудержимо.

Неожиданно загадочный пращур приподнял голову. Из низкого лба на меня глянули яростные глаза зверя, но речь выходящая из его глотки была еще более страшна:

– Ты что здесь забыл, Разрушитель?!

– Ты можешь говорить? – сказал я, отступая.

– Первородной речью владеет все сущее, – утробно сказал пращур.

И заснул, откинув мохнатую голову.

Ну как же, как же. Я же читал про это, про изначальный язык, который понимают все народы. Дурга Прасад Шастри, индийский санскритолог с мировым именем, при посещении русского города Вологды обнаружил, что переводчик ему не требуется: древняя форма санскрита оказалась практически тождественна современному северорусскому диалекту. А еще до приглаженного веками санскрита существовало множество вариантов забытого, изначального…

Додумать я не смог. Левая рука, коей хотел почесать ухо, на глазах отсохла: слезла кожа, проявились розоватые ткани, опали, лопнули сухожилья, желтая кость истончилась и рассыпалась в прах. Боли не было, был ужас.

Потрогал плечо, кожистая впадина на месте руки.

Прямоходящий предок разумного Человечества вновь приподнялся на ложе, сел, свесив короткие ноги, поймал блоху на лодыжке аномально длинной лапой, забросил её в рот и придавил желтыми широкими зубами.

Внимательно просмотрел, как осыпается трухой человек напротив, а потом и сам вспыхнул ярче тысячи солнц. Свет был запредельно белый, безопасный для ложа и стен. Столб этого света пронзил потолок, тучи, пространство, время и впитался в бесконечность Космического Совершенства.

– Папа, – спросил ребенок, – а правда, что после смерти мы превращаемся в Звезды?

– Конечно, – ответил отец, – но не все…

Глава 9

Странная планета. Уровень общественного сознания чрезвычайно низкий. Правителей выбирают никудышных. Не всегда, но чаще всего. Везде культ наживы, причем, зачастую иррациональный. У богатых людей денег больше, чем нужно для потребностей – даже самых невероятных. Но они продолжают их «делать»! Зачем? Роскошь соседствует с нищетой. И правители поддерживают эту систему! Копят горы оружия, вместо того, чтобы пустить деньги на насущные проблемы. Мрак!

«Эфор Галактики», Анатолий Дроздов

Я очнулся от страшной боли в животе. Вокруг была темнота. Тело я чувствовал остро. Наверное проводником к осязанию и была эта боль. Потом зашевелился язык:

«Курвiска запорхаться, Ідзі ты да ліхаматары!»[10]10
  Тут и ниже ругань на белорусском.


[Закрыть]

Голос был детский, звонкий. Слова напоминали польские, но понятными от этого не становились.

«Кончай выдыгацца, дзядуля! – продолжал непослушный язык. – Тебе все равно гамон. За брата я тебе кадык вырву, лайно курвiска!»

– Ты смотри, раны затягиваются! – произнес чей-то более грубый голос. – Эк его еорчит-то, что вообще происходит?

– Скорей всего он был в коме, а деревенский фельдшер его в покойнике записал. А теперь очнулся и от боли дергается, – подвел итог еще один мужской голос. – Вколи ты ему морфина, чего мальчонку мучить!

Боль в животе ослабела, а сознание начало плыть на волнах морфинового кайфа. Но некое неудобство все равно ощущалось. Будто кто-то натянул на тело Романа Шереметьева тесное, на два размера меньше, резиновое трико. Тесно было, неудобно. Хотелось отстегнуть кожу и расправит руки-ноги, грудь расправить, плечи.

«Наверное я в больнице, подумал старик, – а рядом над мальчиком хирурги стараются. Но почему так тесно? Уж не в гроб ли меня при жизни запихнули маломерный. Ладно, посплю, а потом разберусь, очень спать хочется».

Второе пробуждение было более упорядоченным. Главное, наконец открылись глаза. Причем в голове их открытие сопровождалось стуком, будто он – кукла; были такие куклы в СССР в рост ребенка с закрывающимися, когда её клали на спину, глазами: хлоп – закрылись, хлоп – открылись.

Неудобство тесноты по-прежнему ощущалось. Взгляд вниз обнаружил безволосую грудь явно меньшего размера, чем старческая, покрытая курчавыми волосами, грудь Шереметьева. Мучительно трудно приподняв голову, оторвав её от подушки, Роман запустил взгляд еще ниже и обнаружил собственные причиндалы весьма неплохого размера для этого скукожившегося тела, но несравнимые с гениталиями его самого. А вот неожиданная и необъяснимая эрекция без эротического возбудителя порадовала, сам старик давно не ощущал этого приятного ворошения бархатных бабочек ниже живота.

Силы иссякли и я уронил голову на чахлую подушку. Что не помешало разуму отчаянно искать осмысления происходящего. Недавние явления далекого будущего вполне можно было счесть галлюцинациями, что укладывалось в недавнее морфинное расслабление. Вполне возможно, что меня похитили и держат на наркотиках, думал я, моя биография к этому располагает! С таким же успехом я могу находиться в состоянии комы, во время которой мозг еще и не такие картинки посылает в недвижимое тело. С другой стороны, если последнее видение реально, то мое сознание, как это бывает в фантастических романах, чудесным образом перенеслось в тело какого-то мальчишки. В любом случае надо соблюдать первое правило разведчика – молчать и притворяться дурнем.

Встал я на третий день. Вернее, попытался встать. Если кто-то помнит первые советские шагающие куклы по имени Нина[11]11
  Конструкторами бюро Кочерго Н.А. и Диментовым В.М. в 1966 году была предложена модель шагающей куклы, которая двигала одной рукой в такт шагу. Это было возможно, так как внутри полого корпуса имелась фрикционная муфта, один конец которой был закреплен, а другой был подвижен и установлен на одном из плеч рычага, а на другой руке был установлен фиксатор.


[Закрыть], двигающие рукой в такт шагам и большого размера, то я вполне напоминал такую куклу. Еще и глаза открывались натужно, с щелчком в голове.

Тем ни менее я уже знал, что нахожусь в теле Павлика Морозова, которого не добили кулаки – его родные дед и дядя. Надо думать, что угасающее сознание этого мальчика и ругалось на белорусском в момент первого пробуждения. Или это последние эмоции умирающего мозга выплеснулись моторикой языка. Но в данный момент в этом, небольшом для тринадцатилетнего парня теле, находился я – Роман Шереметьев, бывший комитетчик, бывший разведчик, бывший ликвидатор по прозвищу Скунс и бывший студент института иностранных языков в провинциальном городе, сын папы-разведчика из череды аристократов Шереметьевых.

И первое что я сделал – воплотил аксиому всех разведчиков мира – прикинулся валенком. В смысле – немым и ничего не помнившим, а слово амнезия и не знавшим никогда. Теперь заново учусь писать; нашлась учительница из комсомольцев, когда врачи вынесли, что я их понимаю – просто ничего не помню и говорить пока не могу. Все, как у Высоцкого в «Милицейском протоколе»:

 
Вы не глядите, что Сережа все кивает,
Он соображает, он все понимает.
А что молчит, так это от волненья,
От осознанья, так сказать, и просветленья.
 

Много беспокойства доставляет само тело. Если я и в 80 лет сделать подобие шпагата, но уж сесть по йоговски, свернув ноги калачиком, мог по всякому, то этот подросток уже закостеневал сухожильями и суставами. И эти подошвы с ороговевшей кожей, не позволяли чувствовать землю, пол, упор не давали для хищного броска или банального сальто.

К тому же в физиологии тела сохранились динамические стереотипы прежнего владельца, поэтому оно шкодливо чесалось в паху и между ягодиц, оно запускало палец в нос в самые неподходящие моменты, оно ело, чавкая, оно выпускало газы. И мне все время приходилось напрягаться, чтоб не выглядеть в глазах окружающих абсолютным дебилом. В то же время резко менять моторику тела, обычную для Павлика, нельзя.

А для приведения мышц и связок этого неуклюжего тела в идеальное для боя и жизни (именно в таком порядке), приходилось таиться, прятаться. Представляю чекистов, увидевших мои тренировки по методике израильской крав-мага, в то время, когда еще даже независимого Израиля не существует! Благо, лес начинался прямо на краю поселка.

Двигаюсь, вспоминая команды нашего тренера по боевым дисциплинам:

На усилие – выдох. (Так и ритм будет, и кислород в крови и сердце не посадите).

Между подходами ходим, а не лежим и стонем!

Ничего не жрать за 2 часа до тренировки.

Если у вас болит шея, значит какие-то упражнения вы делаете не правильно!

Если мышцы болят значит они растут! Не путать боль в мышцах и суставах.

Первое что надо учить – приёмы используемые в любой ситуации. Удар в колено – один из таких. И безопасный – неудобно для поражения ножом рукой подготовленной для другого удара. Это крайне важно. Поражение – сильное, действие – безопасное. Нахожу березку, помечаю в уме сучья удобные для атаки. Бью поочередно ногами-руками. В горло, в пах, в колено. Пока хочу остановиться на 2–3 атакующих и 2–3 универсальных защитных комбинациях. Реализую для нового тела свою «токуй ваза» (это уже из каратэ-до термин, означает: излюбленная техника, динамический стереотип.

Вся моя жизнь подтверждает – лучшее средство причинить боль, это быть максимально жестоким. Жестокость невозможна без использования «запрещенных» приемов или оружия. Первая атака должна сразу выводить противника из строя.

Теперь у меня есть и оружие, поэтому в тренировки включено выхвачивание револьвера и стрельба в болевые точки: плечо, ляжки, кисти рук, ступни.

Лучшая оборона – это атака! Атака хорошо проходит тогда, когда она внезапна. Лучшая атака та, которая максимально болезненна для противника.

Кружусь вокруг березки, нападаю, бью ногами и руками. Откатываюсь, падая, боковым катом и «стреляю» из нагана по «плечам и ногам» бедной березки. Как так нас еще в курсанстве учил тренер:

Смерти подобно двигаться в бою линейно – вперед, назад, в сторону. Твои перемещения должны быть как минимум диагональными, а лучше – по дугам. Представь, что твой противник – это центр условного круга, и двигайся вокруг него по окружности. Он – одна ножка циркуля, ты – другая. Все время держи его в поле зрения, но смещайся так, чтобы ему было видно тебя хуже. Ты точно так же сможешь его ударить, если будешь сбоку от него или у него за спиной. Но при этом ты будешь контролировать ситуацию, а враг – нет. Шагать следует так, чтобы ты не «падал» на ногу, а переносил вес уже после того, как ведущая нога опустилась на землю. При обычной ходьбе человек клонится корпусом вперед и только «подставляет» ноги. В бою это недопустимо. Твой центр тяжести должен оставаться посередине между ногами, его смещение будет означать уменьшение устойчивости. Так что нужно ходить особым устойчивым образом. Помимо таких мелких шагов, есть еще шаги-рывки, нужные, чтобы быстро сократить дистанцию и атаковать противника. В них основную роль играет не передняя нога, с которой ты начинаешь мелкие шаги, а задняя, опорная нога, которой нужно толкнуться, чтобы резко продвинуться вперед. Кстати, когда я говорю «передняя нога», то имею в виду ту, что находится ближе к направлению, в котором ты собираешься двигаться.

Да, конечно выгода тела молодого, перед тем, в котором умирал, очевидна. Энергия так и распирает меня, сплю сладко, бегаю охотно. Все время хочется двигаться, даже после еды погрел пузо на солнце минут пять и вновь хочется двигаться. Но тело не тренированное, уже закрепощенное крестьянским трудом и бытом, уже погашены некоторые рефлексы… Зато мозг чистый, как небо безоблачное. И работает пока охотно. Мое сознание в нем резвится шкодливо, вспоминая замедленную работу прежнего после семидесяти с провалами раннего склероза.

Дополнительный вип-приз – тестерон, коего у меня под старость было немного. Не из-за возраста, я болел раком предстательной железы – карциомой, а неоперабельное лечение заключается в радиоактивном облучение и уколах женских гормонов. какой уж в таком режиме тестерон! Мне даже сны эротические перестали сниться, да и женские ножки перестали вызывать интерес. А тут по любому поводу возбуждаюсь. Лягу на живот – стручок торчит, девчонку увижу в сарафане – торчит… Надо думать, что прежний носитель тела снимал возбуждение по-деревенски бесхитростно: грехом онановым или с курами-козами. (А чем вы думали пастушки все лето занимаются!) Но мне как-то, простите, неловко мастурбировать. Впрочем, нравы тут простые. Как местная знахарка баба Нюра сказала, увидев мою эрекцию:

– Вот станешь на ноги, купи платок какой-нибудь девчонке городской, она тебя приласкает. Только к деревенским не лезь, деревенские они целку, берегут, темные они.

Да, да и знахарка меня пользовала, пока я после больницы притворялся ужасно хворым. (Во – хворым! Я похоже уже и местную лексику осваивать начал. Это хорошо, когда-нибудь заговорить придется).

Пишу я пока плохо. С ошибками, печатными кривыми буквами. Что тоже доставляет мне лишнее напряжение. Но учительница считает, что я сообразительный и делаю успехи. Благо, не приходится мучиться с всякими там фитами-ерами.

Большевики тщательно следили за тем, чтобы букв из прошлой жизни больше не осталось. Правда, в революционном пылу из типографий изъяли заодно и те буквы, которые сохранились в новой орфографии. Так, например, исчезла литера Ъ (бывший ер). Именно поэтому в некоторых словах Ъ стали заменять апострофом (под’езд) – просто знаков не хватало[12]12
  Лингвисты задумали реформу задолго до октября 1917 года, еще в XIX веке. Все их рассматривала Орфографическая комиссия. Но утвердить до 1917 года ничего так и не успела. Так что новой власти реформа досталась уже полностью разработанной и подготовленной, оставалось только воплотить ее в жизнь, что и было сделано очень быстро.


[Закрыть].

А еще мы с братом Федором, оказывается, герои. Герои, пострадавшие от рук классового врага. И Федору поставят настоящий геройский памятник со звездой на пирамидке.

Вот, недавно матушка таскала в начальную школу, где мы позорились на сцене перед пионерами из Тюмени. Женщина эта, вроде как и добрая ко мне, только эта доброта меня излишне напрягает: если кто и заменит перемены в мальчике, так кто же, как ни родные, особенно мать. Поэтому одной из первейших задач ставлю слинять от семьи Морозовых как можно дальше. Есть варианты, если буду хорошо учиться, томогут направить на учебу в ликбез. Оказывается, еще 1920 г. в Екатеринбурге была открыта школа-интернат для глухонемых детей по адресу: ул. Белинского, 163. Сюда привозили детей со всего Урала. Так чем я хуже!