Текст книги "Попаданец Павлик Морозов (СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

Глава 47

– Ну никак ты не могешь, как все люди жить – как тут так и втравишься в каку бучу, али вообще. Штож, в Трофима характер, не к ночи помянут будь! Колыбнешься, колыбнешься – на заразу враз наткнешься… – и Татьяна перекрестилась на старый образ в красном углу.

Я хотел возразить, что она сама втравила в эти разборки, но сдержался. Сказал, чтоб не волновалась и что отвезу задиру в город, посмотрим как он в Чека оправдываться будет.

– Они в деревни все такие – завидущие, матушка, – сказал я, – только палкой их в узде держать можно. Пусть боятся, пусть знают, что у Морозовых сын в Москве большой начальник. К самому товарищу Сталину вхож!

В общем-то происшествие по нынешним временам было обычное: бригадир, ощущая себя большим начальником, оборзел и поднял хвост на меня, на Павла Морозова, который с Крупской вась-вась и к самому товарищу Сталину вхож. А Павел Морозов проявил не свойственную тертому калачу Шереметьеву горячность и прострелил ему ногу.

Все началось с того, что матушка (никак не могу назвать её мамой – мама у меня одна была в первой жизни, нежная, заботливая, интеллигентная) пожаловалась на бригадира доярок: мол держит свою корову в колхозном коровнике и скармливает ей общественное сено. И председатель знает, но молчит, так как родня – сводные братья.

Обычное дело в деревне – кумовство. Но тут семью обидели, следует поставить на место. Этот колхоз, кстати, славился именно молочной продукцией, можно сказать образцовый колхоз под Москвой. В сельском хозяйстве этого времени был явное напряжение с коровами. Многие, поддавшись пропаганде кулаков, порезали коров при вступлении в колхозы; порезали всех, до последней.

А между тем после вступления в колхоз каждой семье разрешалось держать одну корову. В голодную зиму корова с ее молоком и сметаной, сливочным маслом и простоквашей спасла бы от голодной смерти.

Но кормилец порезали. Число коров в СССР сократилось с 26 миллионов к началу 1930 года до 19 миллионов к началу 1933. Еще больше, чем коров, порезали волов и лошадей, что сказалось на качестве посевной в 1932 году.

Все это я краем уха (или краем глаза) где-то слышал или читал. Но к этому колхозу как раз нареканий не было, специально узнавал у Крупской. Ну, а блат среди людей возник, наверное, еще в первобытнообщинном строе. Тем ни менее утром пошел разбираться.

Пошел, естественно, к председателю. Тот был с явного похмелья, не сразу понял кто перед ним, постучал по стене, призывая в помощь участкового, который тоже работал в сельсовете. Милиционер попахивал, но не так сильно, как председатель. И сразу запросил мандат.

– Вот взгляни, – добродушно сказал я, – пропуск. Читать умеешь? Тут написано, что я – Морозов Павел Трофимович имею право свободного прохода на территорию Кремля и в жилые правительственные помещения. Понимаешь. Где товарищ Сталин живет? Правильно, в Кремле. И вот я – доверенное лицо товарища Сталина, поскольку могу в любое время к нему зайти. Теперь понимаешь?

– А, так ты сынок Таньки Морозовой! Пионер-герой, о котором в газете писали?

– Ну да.

– Это геройский пионер, сынок Таньки Морозовой, доярки, – пояснил милиционер председателю.

– И че ему надо? – Председатель потер ладонями лицо. – Мы семье Морозовых все, как положено, выделили. Избу, скотину, работу – все. Трудодни хорошие начисляем, ага.

– Непорядок! – сказал я строго. – Непорядок у вас в коровнике. Бригадир свою корову на казенном коште держит.

– А ты, вюнош, в городе живешь? – заметно протрезвел председатель. Адреналин – он трезвит. – Учишься, али работаешь.

– И учусь, и работаю, – ответил я. – Работаю внештатным уполномоченным в Московском ГПУ, бывшей чрезвычайки.

– У него свободный пропуск к товарищу Сталину! – подсуетился участковый.

– Накажем! – вскочил председатель. – Коровку уберем, из трудодней вычтем. Все сделаем.

– И оставите в бригадирах? – вкрадчиво спросил я.

– Никак нет! – быстро сообразил мужик. Не зря его в председателях держат. – Уберем, уволим. Вашу матушку поставим бригадирить, она в коровках очень-на разбирается.

– Молодцы! – сказал я. – Так и доложу в Кремле, что вы тут все молодцы.

Пошел, обрадовал матушку. Пацанам подарил по перочинному ножу – вчера устал, просто сунул Татьяне узел с продуктами, сказал:

– Тут мука, масло, сахар, соль, крахмал, всего набрал. Во втором узле материя, пошьете себе чего, обувка братьям и тебе боты теплые.

Мать всплеснула руками:

– И гдей-то я туточки в ботах ходить буду, как городская…

Ну вот, поделился новостью о неожиданном бригадирстве. Да и засобирался домой. Как-то не пришлась мне деревня после Артека, зря надеялся отдохнуть среди клопов и прусаков желтых. И какая уже речка да рыбалка, подмораживает по ночам, скоро снег все покроет.

– Матушка, председатель сказал, что скоро машина в город пойдет, я напросился с ней уехать. Дела у меня в Москве, учеба.

– Не успел приехать… – Татьяна Семеновна махнула рукой. – Хоть провожу.

Не успели выйти из хаты, как узрели кряжистого мужичка в полушубке и с дрыном в руках.

– Бригадир! – ойкнула матушка.

Мужик увидел нас и взревел по-медвежьи:

– Жалиться! Городского щенка к председателю слать. Запорю сучонка!

Он двигался направлено, дрын держал уверенно. Я прикинул возможности быстро свалить чумного, решил не рисковать. Сквозь полушубок сразу в ребра не пробьешь, а по роже можно и не попасть, мужик явно на адреналине.

Поэтому я, откинув лацкан куртки, плавно вынул из кобуры скрытого ношения револьвер и выстрелил бывшему бригадиру в ногу. В морозном воздухе выстрел щелкнул звонко, задорно. А потом еще громче заревел мужик, падая на морозную и твердую землю.

Подоспевшему милиционеру я сказал:

– Если не знакомы с Положением об участковом инспекторе в сельских местностях, принятым 31 мая 1930 года, напоминаю: Статья 3 Положения подчеркивает, что «по своим служебным правам сельский участковый инспектор приравнивается к участковому инспектору в городе». Это значит, что вы должны задержать вот этого человека и доставить в ОГПУ города Москвы с рапортом о нападении с вот этой вот дубиной на женщину с ребенком, на Морозову Татьяну Семеновну с сыном. Я тоже напишу рапорт. И окажите ему первую помощь, фельдшер в деревне есть?

Стрелял я так, чтоб не задеть кость. Не то, чтоб мне жалко было дурака, но моим тут еще жить – настраивать против них деревню не хотелось. А так – припугнул и хорошо.

Через полчасика, как и ожидал, прибежал председатель – просить за дурака. Разговор шел при матушке. Ох, какие только льготы не пообещал он за своего сводного родственника. Пришлось простить. Тут и машина подоспела с флягами молока в кузове. Попрощался с братьями, приобнял матушку, сел в кабину, загнав экспедитора в кузов. Поехал.

Шофер оказался политически подкованным и, пока мы выбирались с проселочной на приличную дорогу, успел порадовать меня тем, что мы имеем счастье ехать на Советском полуторатонном автомобиле ГАЗ-АА, изготовленном в Нижнем Новгороде (с 1932 – Горький).

Мне всегда казалось странным восторженное восприятие скромных достижений государства последователям этого нового государства. Ну казалось бы, повторили старое американское изделие – чему радоваться. Шофер, как бы почуяв мои мысли, продолжил спич грузовику:

– В отличие от американского Форда, на ГАЗ-АА усилены картер сцепления, рулевой механизм, установлен воздушный фильтр, по нашим – советским чертежам спроектирован бортовой кузов, а кабина выполнена из дерева и прессованного картона, которая, кстати, потом будет заменена на металлическую с дерматиновой крышей.

– Ты, наверное, комсомолец? – спросил я возбужденного водителя.

– Конечно! У нас в колхозе все механики комсомольцы. Бригадир – Мишка, у него трактор Фордзон-Путиловец, целых 20 лошадиных сил.

Я посмотрел на сияющее молодое лицо и, совершенно неожиданно для самого себя, попросил:

– Дай порулить.

– А ты умеешь?

– Конечно.

– Управлять полуторкой было непросто. Но я вспомнил школу ДОСААФ, где получали мы права в десятом классе. Там тоже был учебный грузовик ЗИЛ и для переключения скорости следовало дать прогазовку. Так что пару раз полуторка дернулась, а потом я уловил систему и машина поехала ровно. Я думал о том, что еду фактические на символе СССР – в мое время образ горьковского грузовика стал частью национального культурного кода, а внешний вид машины узнаваем и спустя многие десятилетия после завершения производства. На этом грузовике строили, воевали в Отечественную, а после войны восстанавливали разрушенное.

А юный комсомолец справа, ревниво посматривая на то, как я веду его «ласточку», продолжал просвещать:

– Первоначально в СССР осуществлялась «отверточная сборка», машины собирали из поставляемых из США машинокомплектов. Собственно, в том же году в страну передали и чертежи фордовской машины. Изучив их, конструкторы приступили к переделки автомобиля. Уже в этом году полуторки собирают исключительно из деталей советского производства!

И он гордо посмотрел на меня, как бы прилагая, причисляя к тем, благодаря кому в государстве такое достижение – свой грузовик. Я подумал, что даже бизнесмен, купивший за 4,5 миллиона долларов Lamborghini Veneno Roadster, не испытывал такого удовольствия, как этот пацан за рулем допотопного грузовика.

Я не специалист по машинам, но знаю насколько лицензионный мотор Форда, доставшийся в 30-х годах советским машинам, был далёк от совершенства не только с позиций сегодняшнего дня, но уже и в предвоенные годы. У папы была «Победа» – с усовершенствованным мотором того же «Форда» – ГАЗ-25. Так вот:

* Смазки под давлением, практически не существовало, производительности масляного насоса хватало лишь на обеспечение подачи с небольшим избыточным давлением, к опорным подшипникам коленчатого и распределительного валов, а шатунные подшипники смазывались «самочерпанием», цепляя в нижнем положении за уровень залитого в картер масла. Таким же разбрызгиванием смазывались и поршневая группа и цилиндры. Масляных фильтров не было никаких, были лишь сетка на маслоприёмнике, да заводские требования по замене масла через каждые 800-1000 км. пробега.

* Бензонасоса не было – подача осуществлялась самотёком, благо, что 40-литровый топливный бак располагался выше карбюратора, фактически в моторном отсеке.

* Системы охлаждения этих довоенных моторов – термосифонного типа, с циркуляцией воды за счет расширения при нагреве. А небольшой «возбуждающий» насос лишь инициировал начало этой циркуляции Жалюзи, термостатов, приборов контроля температуры воды не было.

* Контроль за давлением масла никак не осуществлялся, отвернув пробку в масляной магистрали, шофёр мог убедиться лишь в том, что насос работает, и какая-никакая подача масла всё же есть…

– Ну все, давай я. А то, не дай Господь, коробку передач сорвешь, вон как скрежещет.

Да, своего картера сцепление не имело, а потому при монтаже устанавливалось на открытый маховик, который затем закрывался картером, сделанным заодно с корпусом коробки передач. Я вспомнил из какого-то фильма про войну, что, благодаря сообразительности фронтовых шофёров, появилась на полуторках «пятая скорость». В качестве оной служила палка с рогатиной на конце, выломанная из ветви подходящего дерева. Её ставили в распор между рычагом КПП в положении четвёртой скорости, и переборкой моторного отсека. Так решалась проблема постоянного «выбивания» прямой передачи на ходу машины при износе деталей вторичного вала коробки передач.

За разговорами и к городу подъехали. Но к дому меня везти отказались. Молоко требовалось сдать свежим, «прямо с утренней дойки», как пояснил говорливый шофер-комсомолец.

Ну а я почапал на трамвай к Белорусскому вокзалу. И попал на первый троллейбус, на котором пассажиров по поводу праздника пуска возили бесплатно[132]132
  15 ноября 1933 года в 11 часов утра в Москве начал свое движение первый троллейбус. Необычная машина ЛК-1 (названная в честь Лазаря Кагановича) прошла от Тверской заставы (Белорусский вокзал) до села Всехсвятское (район станции метро «Сокол»).


[Закрыть].

– Уже целых две машины есть, – сообщил контролер с пустой сумкой, – а знаешь что такое «ЛК»? Лазарь Каганович, благодаря ему теперь у нас есть такая чудо-техника, которая по проводам «ездиет»!

В мое время в столице было более тысячи пассажирских троллейбусов, четыре троллейбусных парка, работал Московский троллейбусный ремонтный завод. Троллейбусная сеть Москвы являлась одной из крупнейших на планете… Но никто не восторгался этим средством передвижения, используя обыденно и часто с ворчанием.

Похоже, подумалось мне, я попал в очень восторженное время!

Глава 48

 
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат, —
Это он, а не ты солдат.
 
 
Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
 
 
Так хотел он, его вина, —
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
 
 
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
 
 
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
 

Константин Симонов

Когда я впервые узнал про Януша Корчака, про то, как он не бросил детей и пошел с ними на смерть в огонь крематория, когда я прочитал его прекрасные книги, я был настолько переполнен Корчаком, что написал первые и последние стихи. Вернее, первый и последний стих:

 
Вы помните? Их увозили.
Из Польши… Потом их сожгли.
Детей… Тех, которых любили,
В Корчаковском Доме Любви!
 
 
Я всю бы Германию разом,
За этот проступок проклял,
Я немцев отравленным газом,
Расчетливо бы убивал.
 
 
Без всякой нелепой пощады,
Немецких детей, стариков,
Чтоб не было этой заразы,
Чтоб жили птенцы Корчаков!
 

Папа похмыкал и посоветовал спрятать.

– Вот, если бы ты их в войну написал, то тогда бы можно было в журнал послать, в газету – напечатали бы. А сейчас ГДР наши друзья, чтоб им неладно было! И он прочитал мне пронзительные стихи Симонова:

 
…Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, – так ее любил, —
 
 
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
 
 
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…
 

В результате я осознал, что такое поэзия и как я от неё далек. И выбрал удобную роль ценителя. У меня даже на YouTube была отдельная папочка со стихами и песнями на знаменитые стихи. Очень нравились «Калейдоскоп» на стихи Поля Верлена в переводе А. Ревича. Я на них, кстати, французский закреплял, очень хорошо язык учить, переводя стихи.

 
Dans une rue, au coeur d'une ville de rêve
Ce sera comme quand on a déjà vécu:
Un instant à la fois très vague et très aigu…
Ô ce soleil parmi la brume qui se lève!
 
 
Ô ce cri sur la mer, cette voix dans les bois!
Ce sera comme quand on ignore des causes;
Un lent réveil après bien des métempsycoses:
Les choses seront plus les mêmes qu'autrefois…
 

Но перевод у меня получился неуклюжий. Что-то вроде… сейчас уже и не помню точно:

 
На улице города – будто во сне на рассвете —
такое бывает, когда уже там поживёшь,
лишь смутное что-то, а после внезапная дрожь.
Заря засияла, и яркое солнце я встретил.
 
 
Вот крик прилетает от моря, вот голос в бору.
Неясные разуму звуки, движенья и тени
– лавина всех бывших моих воплощений.
И частности стали намного ясней поутру…
 

Ну а у Ревича – классно! Я ходил по комнате и читал стихи громко, разборчиво. Как не мог пока читать их в обществе, смущая окружающих знанием Верлена и французского:

 
Эта улица, город – как в призрачном сне,
Это будет, а может быть, все это было:
В смутный миг все так явственно вдруг проступило —
Это солнце в туманной всплыло пелене.
 
 
Это голос в лесу, это крик в океане.
Это будет – причину нелепо искать,
Пробужденье, рожденье опять и опять.
Все как было, и только отчетливей грани…
 

…У меня вечером было вполне поэтическое настроение, потому что Вера Инбер опять доставала, пришла с какой-то бабой и все пытала – откуда я знаю те стихи, что ей читал?

Баба оказалась, уважаемой мной в детстве в первой жизни Риной Зеленой. В 1929 году Зелёная была вынуждена заполнить паузу, возникшую в концерте по непредвиденным обстоятельствам, и прочла «Мойдодыр» К. Чуковского голосом ребёнка. Успех был оглушительным. Так возник знаменитый, ставший с 1940-х годов основным для её концертной эстрады жанр.

Знал я и о том, чего еще не свершилось. Находясь на 4 Украинском фронте Зелёная вместе с боевыми частями прошла через Карпаты. В минуты передышки между боями в землянке, разрушенном сарае или на поляне выступала в 83 концертах для рядовых и офицеров, за что получит орден Красной Звезды. Проживет достойную жизнь, умрет 1 апреля 1991 года в Москве на 90-м году жизни. Мне почему-то запомнилась история про нее, рассказанная в журнале «Огонек» Василием Ливановым[133]133
  Получил наибольшую известность как создатель экранного образа Шерлока Холмса в цикле телефильмов «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» режиссёра Игоря Масленникова по произведениям Артура Конан Дойла, за что в 2006 году был награждён почётным членством ордена Британской империи.


[Закрыть].

«Однажды, после запозднившейся съемки, мы с Риной спешили на вокзал к московскому поезду. Маленький студийный автобус мчался по пустому в этот час Невскому проспекту, прихваченному мартовским ледком. Я сидел спиной к водителю. Рина устроилась в самом конце салона, напротив прохода. Вдруг из переулка вылетело такси и ударило наш автобус в бок. Удар был такой силы, что Рину выбросило из сиденья, она пролетела весь автобус и рухнула ко мне на колени, обхватив мою голову руками. И что она в этот момент выговорила? – Спокуха – я с вами!»

https://youtu.be/gozO__ZVU7k – Рина Зеленая

Но детский в памяти образ и живая Рина – совершенно разные люди. Оказалось, что она тоже любит поэзию и помнит множество французских стихов. Так хотелось поговорить именно по-французски, рассказать ей про Рембо, про Верлена… Но приходилось лишь слушать женскую болтовню, да подкладывать на стол вкусняшки (я от матушки вовсе не пустым приехал, привез и сметанку домашнюю, и недавно сбитое маслице, и самогону домашнего бутылку…), а время для артистов в Москве было голодное.

– От матушки, – пояснил я, – в деревню недавно ездил к родне, матушка в коровнике работает. Кушайте девушки на здоровье.

Хлеб у меня тоже был домашний, пышный.

Но совсем молчать было неприлично, особенно вспоминая страсть Веры в купе. Процитировал неизвестного им Маяковского:

 
Я хочу быть понят родной страной,
А не буду понят —
                                 что ж?!
По родной стране
                               пройду стороной,
Как проходит
                       косой дождь.
 

Начался спор о том, мог ли Владимир написать подобные упаднические. Богемный спор ни о чем… Боже, как я соскучился по этим салонным бормотаниям со всеми и в одиночестве, обо всем и ни о чем!

Но в голову упрямо лезли строки дурацкого приблатненного шансона из будущего:

 
Здесь каждый камень чем-то знаменит,
Здесь все поэты или поэтессы.
Утесов Леня – тоже одессит,
И Вера Инбер тоже из Одессы.
 
 
Багрицкий Эдуард был одессит,
И здесь же он слагал стихотворенья,
Саша Пушкин тем и знаменит,
Что здесь он вспомнил «чудное мгновенье…»
 

А когда Вера аккуратно втягивала чай выпуклыми губами, моему подростковому телу становилось горячо и знобно. Вспоминались её вялые груди во время поездки по Беломорканалу. Всплывали строки ранней поэзии Инбер:

 
Милый, милый Вилли! Милый Вилли!
Расскажите, мне без долгих дум —
Вы кого-нибудь когда-нибудь любили,
Вилли-Грум?!
 
 
Вилли бросил вожжи… Кочки, кручи…
Кеб перевернулся… сделал бум!
Ах, какой вы скверный, скверный кучер,
Вилли-Грум!
 

«Даже и без фрейдовского психоанализа, ритмические покачивания кеба настырно влекут нас к забавной истории рыжей Селесты и краснорожего Полита из мопассановского „Признания“, которые сделали, тоже покачиваясь на рессорах, свое нехитрое дело, свой „бум“ в дилижансе, влекомом белой клячей с розовыми от старости лошадиными губами»[134]134
  – напишет об этих стихах Аркадий Львов.


[Закрыть].

Вера Инбер. Васька свист. Читает Лена Устименко. – https://youtu.be/aUoddCQEx0Y

Они явно были сыграть с крепким подростком в «тройняшку», но готов ли был я забавлять тридцатилетних женщин. Перемены в стране, всякие там революции всегда влекут падение сексуальных норм. Так было сейчас, так будет потом – в девяностых. Но я вырос в нравственном окружении, в патриархальном сибирском городе, в наполовину аристократической и наполовину мещанской семье. Мой мозг, разум усиленно боролись с порывами тела, с влечением бодрого спинного мозга – древнейшего составляющего сущность зверя, недавно вставшего на задние лапы.

«А убивать этично? – строго спрашивало сознание. – А потрахаться с двумя миниатюрными молодыми бабами тоже этично, – подтверждало подсознание».

Перепады давления заставили меня побелеть и покраснеть потом.

– Ты смотри, как мальчик волнуется, – сказала Рина. – Он на тебя смотрит, как лев…

– Ну тебя он тоже рассматривал внимательно. Сама Рина Зеленая к бедному ребенку заявилась…

Я плюнул на приличия и начал прощаться:

– Вы, дамы, кушайте, кушайте, а я пойду – мне надо. Дверь просто прикройте, там английский замок, он щелкнет и закроет. Мерси, как говорится, за визит, но меня в МУРе ждут, у нас сегодня патруль на Ваганьковском, там хулиганы завелись, памятники портят.

И смылся, не слушая возражений. И восторженно напевая на лестнице злую эпиграмму:

 
Что за штучка Вера Инбер —
Тонкий нос, высокий лоб!
Все смотрел бы я на Инбер,
Все смотрел бы на неё б… —
 

которая при произнесении вслух приобретала совершенно нецензурное звучание.

Как, впрочем, и строка из ее поэмы про Степана Разина:

 
«Ты шашкой оловянною взмахни и сгоряча,
сруби лихую голову до самого плеча…»