Текст книги "Попаданец в себя, 1963 год (СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 2

Мой взыскательный читатель наверняка поинтересуется, почему поток сознания и экзистенциальных рассуждений сменился лавиной действий, а сам герой из ошарашенного ситуацией попаданца превратился в московского бича (бомжа).

Что ж поделать, попаданцы, как и простые люди, в равной мере рабы событий.

Жизнь героя после перемещения в собственное шестнадцатилетнее тело шла сумбурдно. Отчасти он никак не мог преодолеть психологический борьер, отчасти из глубин сознания изредка выскакивал смененный им мальчишка и напрочь менял то, что попаданец успел построить.

Их фантезийных плюшек герой получил умение разговаривать с духами умерших.

В 1963 году герой все же закончил четырехгодичный курс тогдашнего института иностранных языков и с записью в дипломе: «Учитель и переводчик с английского и немецкого» отправился на военные сборы, после которых выпускники получали офицерское звание.

Вот тут я и оставлю читателя наедине с Владимиром Руковером, пусть он рассказывает.

В Армии, как и в зоне следует держать марку. Иначе затопчут. В моей прошлой жизни зон было две: одна за превышение профессиональных обязанностей (работая в железнодорожной охране случайно посадил нарушителя попой на арматурину) и вторая за политику (самиздат, статью, кстати, отменили при Горбачеве и меня выпустили с недосиженным сроком, считай реабилитировали. Правда зарплату за просиженные четыре года не выплатили).

Ну и служил я все же, в радиоразведке на Дальнем Востоке три с половиной года. Но это в прошлой жизни.

Двадцать молокососов студентов пригнали в таежный батальон и выстроили перед каптеркой получать обмундирование. А дембеля сразу с масляными рожицами: «Эй земляк, тебе же гражданка пока не нужна, махнем на сигареты (конфеты, тушенку, ремень с залитой свинцом бляхой, значок…)».

Ко мне никто не подощел, потому что тем трепьем, которой я напялил на призыв, не польстился бы и горбатый нищий без одной ноги.

«Эй дембеля, – схохмил я, – а вот кому клифт почти новый, без рукава, но зато с одним целым карманом.

Каптерщику сунул заначенную трешуц, поэтому получил хорошуб форму, по размеру и сапоги яловые, а не кирзачи.

Еще тепло, так что подштанники с нижней рубахой и запасные портянки в вещмешой, натягиваю ситцевые трусы с майкой, галифе, гимнастерку (поворотничек пришью в казарме), защеокиваю пряжку ремня и сгоняю под ним складки гимнастерки за спину. Наматываю портянки… Их я умел еще в прошлой жизни по инструкции катаевского «Сына полка», очень хорошая книга была… да и сейчас есть, её Валентин Катаев написал еще в 1944 году, он за нее удостоен Сталинской премии.

«…Биденко разостлал на полу свою портянку и твёрдо поставил на неё босую ногу. Он поставил её немного наискосок, ближе к краю, и этот треугольный краешек подсунул под пальцы. Затем он сильно натянул длинную сторону портянки, так, что на ней не стало ни одной морщинки. Он немного полюбовался тугим полотнищем и вдруг с молниеносной быстротой лёгким, точным, воздушным движением запахнул ногу, круто обернул полотнищем пятку, перехватил свободной рукой, сделал острый угол и остаток портянки в два витка обмотал вокруг лодыжки. Теперь его нога туго, без единой морщинки была спелёната, как ребёнок.

– Куколка! – сказал Биденко и надел сапог.

Он надел сапог и не без щегольства притопнул каблуком.

– Красота! – сказал Горбунов. – Можешь сделать так?

Ваня во все глаза с восхищением смотрел на действия Биденко. Он не пропустил ни одного движения».

Сержант в офицерской, темного сукна гимнастерке построил нашу неуклюжую толпу и прошелся вдоль строя, остановившись напротив меня.

– Ты хто?

– Рядовой Руковер, – стал я по стойке смирно.

– Пачему обувка не по форме, положено кирзачи?

– Разрешите доложить, товарищ старший сержант, у каптенармуса кирзовые кончились, сказал – походишь пока в этих.

– Служил?

– Никак нет, товарищ старший сержант, не довелось, учился. Но всегда хотел в армию, тренировался, готовился. После института пойду в офицерское училище.

Ни в какое училище я не пойду, конечно, но сержанту мой пыл понравится. Сверсрочники они не любят слишком умных. И если пойду, то в школу КГБ, уже предлагали на два года. Очень заманчивое предложение, мало кому такая честь выпадает. Это, наверное, благодаря самостоятельному изучению арабского. Знаю плохо, на базарно-разговорном уровне, так доучат. А потом запрут куда-нибудь на Ближний Восток с израильтянами воевать. На фиг, на фиг.

– Где подворотничек? – продолжает психоанализ сержант.

– Виноват, не успел пришить, спешил на построение. На перекуре пришью.

– А есть чем?

– Так точно.

Демонстрирую пилотку, внутри которой иголка с накрученной ниткой, домашняя заготовка.

– Молодец, будеш старшим в этой толпе, справишься?

– Так точно, товарищ старший сержант. справлюсь.

Поворачиваюсь к строю и командую:

– Салаги, слушай мою команду – животы подтянуть, смотреть весело, есть глазами начальство.

Сержант улыбается, отходит, продолжает инструктаж. Служба началась.

Вся масса студентов, как это принято в армии с новичками, была занята на кухне, дневалила у тумбочки и с половой тряпкой, стояла в карауле. Меня, когда выяснилось, что я неплохо долблю ключом по коду Морзе, поставили на боевое дежурство. Сперва с опытным старослужащим, через неделю – одного. Двухсменка, сиди и долби, что тебе записывающий пишет. А ему счмиывающий с планшета тараторит. А планшет не тот, который человек двадцать первого века предствил, а просто здоровенный, во всю стену кусок плексигдаза на котором планшетист рисует курсы воздушных целей. Которые ему в свою очередь с локаторных станций передают, там у них небольшие круглые экраны, где вспыхивают и гаснут под разверсткой самолеты. Свои и чужие. У нас тут границы с Китаем и с Монголией.

В серебре росного инея горел утренний лес. Я шел со станции в часть самой длинной дорогой, чтобы вдосталь надышаться тайгой. Почти у самого КПП дорогу мне пересекли пятнистые олени – одна из самых ярких “визитных карточек” фауны здешних мест…

… В части нас не ждали. Взводный оторопел при виде меня, и во взгляде его отчетливо угадывались изумление и отчаяние одновременно. Однако голос прозвучал уныло:

– Что, опять не приняли?

– Почему же, приняли, сидит.

– Кто сидит?! – взвился взводный.

– Старшина, кто же еще…

Взводный яростно скрипнул зубами, но ничего больше не сказал и отправил меня к комбату… До сих пор так и не пойму, почему нашу маленькую точку – всего-то из двух взводов – пышно именовали батальоном. Раньше это была отдельная рота базирующегося. Затем полк расформировали, а роту превратили в батальон. Естественно, ротный командир автоматически стал комбатом, а взводные – ротными, но тем не менее солдаты упорно именовали их по прежней должности. Если эта смена “вы вески” как-то положительно отразилась на зарплате наших командиров, то, слава Богу, мы возражений не имели: надо же каким-то образом компенсировать им пребывание в таежной отдаленности. Тут ведь не было ни кинотеатра, ни кабака, ни Дома офицеров, ни даже танцплощадки. А что касается меня лично, – то я такой службой наслаждался. Не самой службой, конечно, а окружающей нас тайгой, куда ходить можно было даже без увольнительной.

Но старого ротного, бывшего комбатом, куда-то вскоре перевели, и на его место был прислан майор Стукайло. Новый комбат был длинным и сухим, как жердь, и без трех пальцев на правой руке. Его фамилию солдаты переделали на русский лад и звали только Стукалиным.

Первое, что сделал новый комбат, вступив в должность, – застрелил батальонную собаку – милую дворнягу по кличке Агдам, которая прославилась тем, что на построениях всегда присутствовал на правом фланге и умела отдавать честь.

Он застрелил пса с неожиданной яростью, просто вытащил пистолет и шлепнул его в лоб прямо напротив казармы…

Служба на маленьких, изолированных точках специфична. Коллектив там, как правило, дружный, живут по-семейному, не чинясь, все, включая офицеров. Стукайло настолько выпадал из норм этой “семьи”, что его не просто невзлюбили, его возненавидели. Дополнительную долю ненависти приобрел он, когда ввел строевые и политзанятия: и это для людей, дежурящих по 12 часов в сутки без подмены (специалистов, как всегда, на точках не хватало, они почему-то группировались в больших подразделениях, поближе к цивилизации). Раньше к этим занятиям относились, как к неудачной шутке – начальники отмечали в журналах, вели дневники, а солдат собирали раз в месяц, да и то формально. Теперь порядки навязывались, как в кремлевской парадной части.

Но армия есть армия. И не таким подонкам приходилось подчиняться. Офицеры проклинали все на свете, а солдаты наверстывали упущенные часы отдыха на боевом дежурстве – нагло спали или убегали на ночь за 20 км в деревню, где у староверов была ядреная бражка на меду.

Я же с лучшим с одним из старослужащих ночью пошли на заброшенное кладбище в пяти километрах от части и приволокли оттуда громадный староверческий крест. Приволокли мы его, отдышались и вкопали перед штабным окном майора. Он, пока ему не отделали квартиру, спал в штабе, в собственном кабинете. Вкопали мы его тщательно, соблюдая абсолютную тишину. Потом также беззвучно бросили в открытую форточку дымовую шашку и – бегом в казарму, в кровати, будто всегда там были.

Спустя минуту-другую послышалась стрельба, потом грохот, потом короткий, сразу оборвавшийся крик. Вся казарма вывалила на улицу. Эти черти, оказывается, не спали, о чем-то догадывались и теперь в ярком свете двух, мгновенно врубленных прожекторов, сполна на сладились зрелищем из ряда вон.

Майор со сна, в темноте, в дыму дотянулся все же до пистолета, бабахнул наугад в разные стороны, а по том, совершенно очумев от угара, выбил окно и вывалился из комнаты, с размаху приложившись к столетнему кресту из добротной лиственницы – железного дерева, которое даже в воде тонет.

При свете майор обнаружил у себя кривые тонкие ноги, нелепо и длинно торчащие из-под рубахи. Он подобрал эти ноги, встал – медленно, по частям, выпрямился, увидел крест, вгляделся и прочитал крупную эпитафию: “ Незабвенному поддонку Стукалину от стаи товарищей”.

Это было для него последним ударом. Хорошо, что пистолет остался где-то в дыму, а то майор мог натворить черт-те что.

Офицеры и сверхсрочники подхватили Стукалина, все время заваливавшегося вбок, и уволокли к кому-то в дом, приходить в себя, лечиться. Утром этот, крестом контуженный воин, вызвал из Иркутска особистов. Нас, конечно, кто-то сдал, но особисты предпочли спустить дело на тормозах, так как связываться с институтскими или с дембелями как-то не принято. Одни – будущие офицеры с высшим образованием, вторые – почти гражданские. Дали по пять суток губы.

На ближайшей губе в поселке Залари нас не приняли, “Своих, – говорят, нарушителей хватает, будем мы еще из других частей брать.

– Езжайте обратно, – строго сказал начальник. Переночевав у меня дома (мама напекла пирожки) утром сели на поезд, прошлись по утреннему лесу и стояли сейчас перед майором, на лбу которого синяк за эти сутки изменил цвет – из лилового он на чал уклоняться в зеленую часть спектра.

– Почему не приняли? – не понял сперва Стукайло. – Кто не принял?

– Разрешите доложить, не принял начальник караула. Мы утром прибыли на гауптвахту, начальник караула приказал нам возвращаться обратно.

Майор взглянул на мое невинное лицо и взялся за грудь. Похоже, что я становился для майора сильным аллергеном.

Но больше в моей службы происшествий не случилось, замполит посетовал, что майор из-за своих дурных амбиций отрывает от боевого дежурства ценного радиста. Майор был, как все подлецы, трусоват. Так что дослужили, вернулись домой и получили по одной звездочке на погоны. Потом будут сборы, автоматические повышения звания. Где-то к пенсии стану капитаном запаса.

На фото: автор

Глава 3

Серый рассвет никак не мог пробиться на Столярный переулок. Баня краснела в неоновых просветах фонарей, дорогие машины отдыхали у тротуаров, как совершенные хищники. Еще недавно я не имел сигаретки, а ночевка в подъезде представлялась мне идеалом.

Мы остановились напротив педучилище, в стороне от бани. Там, где и стоял в прошлый раз несчастный киллер, которому я по нелепой случайности засадил пулю в легкие.

Тело второй моей жертвы уже убрали. Несомненно, он был не единственным наблюдателем. Кто же будет наблюдать за мной? Ни этот ли, буденовец?!

Мы заглушили мотор. Вихлявый беспрерывно болтал, но я не прислушивался. Я старательно прикладывался к бутылке, пытаясь думать. Безмятежное пребывание бомжом основательно отучило меня от этой процедуры.

Двери бани то и дело открывались, выкладывая на тусклый асфальт сияющие полотнища света. Владельцы лакированных зверей советского автопрома завершали ночь утех.

– Его машина вон там. «Волга-пикап». Скоро он должен выйти. Он обычно в это время уходит. И несколько часов отсыпается. Адрес записать или так запомните?

Я покосился на вихлявого. Не сказать, как раздражал он меня. Особенно его усы.

– Вот, вот. Выходит. Два охранника с ним, третий открывает машину.

Моя потенциальная жертва отличалась мелкой конституцией. Этакий подросток в дорогом пальто до пят. Лицо его я толком разглядеть не мог. Интересно, как собирался его грохнуть мой предшественник, если ручка с фонариком подразумевают близкий контакт. Вряд ли они могут стрелять на таком расстоянии? По крайней мере, убойно. Или у него было что-то более основательное.

– Ну все, я вас оставляю. Адрес повторить?

Вот чего я не ожидал. Как оставляет? Какой адрес?

– Повтори, – сказал я.

– Калашниковский проезд семь. Там домик всего на две квартиры. Не забудьте, что время у вас не много. Чао.

Буденовец вывинтился из машины и, словно призрак, растворился в полумраке.

Зрение у меня последнее время пошаливает. Какие-то странные мзменения поисходят в моем организме. Побаливает сердце, зрение слабеет, виски уже совсем седые. Читал, что после нескольких лет комматозного сны люди мгновенно старятся. Может и попаданцы тоже… Но слух пока прекрасный. Я слышал в открытое окошко его чавкающие по слякоти шаги, потом хлопнула дверца. На ту сторону он не переходил, по эту сторону находится всего три машины. Скорей всего он в третьей. Да ему, наверное, и не нужно скрываться. Скорее всего, эти наблюдатели предусмотрены договором? Впрочем, откуда мне знать. Мне избавиться от него надо.

Я продолжал сидеть на месте пассажира, остро понимая, что следует вылезти на улицу. В моем бродяжьем облике находиться в дорогой машине просто опасно. Тем более, что наблюдается некое оживление, разъезжается народец.

Я все высматривал третью машину с буденовцем, поэтому не заметил подошедшего и напугался до икоты.

– Вовик, ты как тут?

Я чертыхнулся и уставился на Витька. Только этот несовершеннолетний гомик позволял себе ко всем обращаться столь фамильярно. Меня подростки-биченята обычно звали дедом. А он, надо же! – Вовиком.

Витек был самый богатый в нашем бомж-клане Белорусского вокзала. Хотя и платили ему за его попку гроши, но снимали часто. Смазливый был отрок. Выглядел он моложе своих семнадцати, борода с усами у него и не намечались, сам он был пухлый и непосредственный. Одевался гораздо лучше остальной бич-братии, хотя джинсовая курточка была грязноватая. Трудно сохранить вещи в порядке, ночуя то в канализации, то в подъездах.

– Хочешь поставить эту тачку?

Витек явно был под шафе.

– Эй, не рискуй. У меня деньги есть. Толстяк один целую пятихатку отвалил. И вкуснятиной всякой я прикололся от пуза. И ликера вмазал. Не рискуй, я покормлю.

– Послушай, Витек. Хочешь еще одну пятихатку заработать?

– А то!

– Вон, видишь две машины впереди. Высмотри, в какой люди сидят. И спусти воздух из шины. Сможешь?

– Один не смогу, – мгновенно среагировал Витек. – Но у меня тут на вассаре шестерик имеется, хочет как я научиться зарабатывать. Только его пока никто не снимает. Сейчас кликну.

Отрок защелкал языком на манер дятла с пластилиновым клювом. Не умел Витек свистеть, как не старался. Из подворотни выкатился малыш в апельсиновой дранной куртке до пят. Его десятилетняя шестерка по имени Вася-Василек. Самый младший в нашей когорте. Он прибыл из Тулы, где у него была бабушка-злюка. Отца он не знал, а мать недавно в очередной раз посадили. Зная, что его отправят в детдом, Василек смылся в Москву, поголодал на вокзале, благополучно улизнул от двух рейдов детской комнаты милиции и прибился к Витьку.

Пацаны пошептались и двинулись вперед. Как я и предполагал, наблюдатель сидел в третьей машине. Витек нахально постучал в ветровое стекло и начал вешать лапшу своим девичьим голоском. А Василек пригнулся и совершенно растворился около задних колес.

Что ж, похвалил я сам себя, идея не самая плохая. Теперь лишь бы не попасться гаишникам.

Я достал бутылку, свинтил пробку и сделал солидный глоток. Потом перебрался на водительское место, предварительно открыв заднюю дверку для ребят. Они появились тотчас и сообразительно залезли в машину. Я некоторое время повспоминал, куда двигать ручку автомата коробки передач, поставил ее на нужное деление и вдавил газ.

Выруливая из Столярного на небольшой скорости, я посматривал в зеркальце. Наблюдательная машина не спеша двинула за мной.

– Ты от нее оторваться хочешь, – догадливо проворковал Витек, – так не волнуйся, все будет тип-топ. Василь оба задних спустил. Да, Василь?

Василек радостно закивал. Ему нравилось в крутой машине, само приключение радовало. Он еще не пропитался застарелым страхом много страдавшего человека. Я же боролся с синдромом ужаса испытанным лекарством – каждый глоток вливал в меня уверенность.

Н Красной Пресне я резко прибавил скорость и с наслаждением увидел в зеркало, как машина с буденовцем начала отставать.

– Сколько там людей было? – спросил я Витька.

– Трое. Двое впереди, один сзади. Тот, кто рядом с шофером, с такими усищами…

Витек еще что-то болтал, но я уже не слушал. Сейчас следовало отъехать подальше и бросать опасную машину. Хотя…

Я свернул в первую улицу, потом заехал во двор и остановил машину. Не верилось мне, что профессионал охотился на человека с таким жалким арсеналом. Тем боле, что эти мини-пистолеты лежали в бардачке. Я зажег свет и начал поспешный обыск. Пацаны тоже шарили на заднем сидении.

Увы, в машине оружия не было. Я сунул в карман заветную бутылку и вылез на улицу. Оставался только багажник. И там я обнаружил симпатичный кожаный чехол. Ни открывать его, ни тащить с собой мне не хотелось. Я, честно говоря, рассчитывал на простой пистолет, который мог бы пригодиться. Ну, что ж…

– Пошли, пацаны, – сказал я, – дел куча, скоро мы будем богатыми. Нам надо на Речной вокзал попасть.

Вылезая из машины я забыл взглянуть на часы. Своих, естественно, не было. Самая дешевая «победа» стоит 22 рубля, откуда такие деньги. Но было предположительно часов пять. Скоро откроется метро, самый лучший вид транспорта для таких, как я. Я пошарил по карманам. Из советских денег от покупки водки должно было остаться что-то. Осталось тридцать рублей. На метро хватит.

Я сделал пару хороших глотков, навинтил пробку, бросил ключи от машины под колесо и мы дворами пошли к “Баррикадной”.

Во времени я немного ошибся, но ошибся в лучшую сторону – метро уже работало. Через полчаса мы вышли на Речном. Я знал, что неподалеку имеется недорогая гостиница, скорей простая общага, Дом колхозника. Гостиница была мне просто необходима. Единственное, что пугало, так это то, что могут не пустить в таком виде.

Березка еще не работала, но валютчики уже крутились неподалеку. Долларовый кирпич ворошить пока не стояло. Я вытащил несколько бумажек той непонятной валюты, подошел к ним, спросил, что это и сколько стоит? Оказалось – английские фунты. Солидные деньги. Менялы приняли их охотно. Подозреваю, что они меня при этом сильно надули, но что еще может требовать бич, явно укравший эти ассигнации. По крайней мере, в руках у меня было двести рублей, вполне достаточно для гостиницы.

Оформление прошло на удивление гладко. Паспорт ли мой чистенький роль свою сыграл, который администраторша нахально забрала, щедрость платы, или сама гостиница была такого пошиба? Меня это не интересовало. Я полностью оплатил четырехместный номер за двое суток, мы прошли мимо подозрительно скривившейся дежурной по этажу охранника, открыли дверь под номером 37 и оказались в казенном раю. Что самое главное, в этом раю – правда в конце коридора был дущ с туалетом и порой даже горячая вода.

– Витек, – сказал я. – Ты у нас самый чистенький, внимания не привлечешь. Забирай еще на ту же сумму фунты, дуй к менялам, а потом купи мне ножницы, три бритвенных одноразовых станка, одеколон, одежду. Размер 50, рост 3. Туфли, размер 41. И еще мыло. Пару кусков. Кстати, Витек. Не забудь купит носки, трусы и майку. Давай я лучше запишу. Заодно Ваське купи приличную куртку. А ты, Васек, иди в буфет, он должен с утра работать, купи что-нибудь пожрать и попить. Пива мне возьми пару бутылок. Вот у меня тут десять рублей тебе, на. Себе что-нибудь сладенького возьми.

Пацаны смылись, а я скинул верхнюю одежду, если то, что я носил, можно назвать одеждой, приложился очередной раз к бутылке, закурил с наслаждением, проверил запор на двери и начал выкладывать на стол свои богатства.

Прежде всего я обследовал пакет с гонораром. Да, сумма впечатляла! Пять тысяч долларов, как одна копейка. И фотография. Надо думать – жертвы. Лицо тоже инфантильное, черты мелкие, лобик, носик… Глаза хорошие, такие глаза девушкам носить впору. Грустные. Еврейская, наверное, или армянская кровь присутствует. Чем же ты не угодил этим ребятам?

С фунтами я не прогадал. Пачка увесистая, посчитаю потом. Теперь, два одноразовых пистолета и пистолет настоящий, вроде браунинг мелкого калибра. Вообщем, время смены кожи наступает. Теперь главное – смыться из Москвы. Поеду в Харьков. Я там бывал, городок ничего, национализма там особого нет, народ бедный, с такими деньгами я там и квартиру купить могу. Тем более, что ни моей фамилии, ни моей настоящей внешности эти убийцы не знают.

Я спрятал все свое имущество под тумбочку и пошел в душ. Увы, горячей воды не было, пришлось мыться под холодной. Сплоснулся, сколько терпения хватило, и обратно в номер, лязгая челюстью.

В дверь постучали, я вздрогнул. Тьфу, это же Вася, наверное.

– Кто? – спросил я.

– Я, – ответил Вася.

Он принес множество еды на тарелочках, бутылку «Байкала» и две бутылки пива, неизбежного “Жигулевского”. Как он все это донес, представлялось загадочным. Я не стал ломать голову над его способностями эквилибриста, а сделав очередной глоток водки, хорошенько запил пивом. Есть по-прежнему не хотелось.

– Кушай, Васек, – сказал я, – а я – в ванну. Дверь никому, кроме Витька, не открывай. Если будут стучать посторонние, позови меня.

Я сбросил с грязного тела ветхое рубище и свалился в горячую воду. Давно не испытывал я такого наслаждения.

– Эй, Вася, – крикнул я, – мыло-то принес?

– Принес, дедушка, оно в кармане. Сейчас дам.

– Пиво и водку заодно прихвати. И сигареты с зажигалкой. Вот, вот. Подкури-ка мне, а то руки мокрые.

Я лежал на спине и балдел, попыхивая сигаретой. Потом начал мыться, безжалостно измыливая кусок и предвкушая полноценное бритье (о, как мне надоела эта клочковатая, свалявшаяся борода, а особенно усы, которые все время лезут в рот!), чистую одежду.

В комнате бормотал репродуктор, чавкал мальчишка. Под тумбочкой лежало мое будущее. Светлое? Или темное? Сколько же я бродяжничал? Год? Или столетие?! И как я вообще влип в это бомжевание, как в Москве коазался?

Ну ничего не помню.