Текст книги "Марш обреченных"
Автор книги: Владимир Свержин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Владимир Свержин
Марш обреченных
«Правда, по большей части, бывает такова, что лучше бы её не знать».
Аллен Даллес. Первый директор ЦРУ
Пролог
– Да выключи ты эту тарахтелку! – это сказал я – Александр Лукин. Или, если хотите, Александр Васильевич Лукин, судя по документам, все ещё майор спецназа ГРУ.
– Ищи дурака! – голосом скверного мальчишки, которому наивный Буратино пытался всучить свой колпачок, отвечал мой собеседник: – А кроме того, это не тарахтелка, как вы изволили выразиться, а совсем даже наоборот – чудо зарубежной техники: видеомагнитофон «Панасоник-сан». Роскошь в нашей стране доступная далеко не всем.
Детинушку, глядевшего на меня наглыми серыми глазами звали Валерий Пластун. И несмотря на то, что эмблема на его застиранной футболке призывала молодежь под стены Стенфордского университета, он был столь же мало похож на студента, сколь и на майора спецназа ФСБ, которым все ещё являлся, опять-таки, судя по документам. Действительно, глядя на поросшую недельной щетиной ехидно ухмыляющуюся рожу моего второго номера, крайне тяжело установить связь между ним и столь почтенной организацией как Федеральная Служба Безопасности. Больше всего он пожалуй походил на предводителя банды рэкетиров из какого-нибудь нынешнего рашен экшен синема. Когда он вот так вот в легенькой футболочке прогуливается по вечерним улицам столицы, наглядно демонстрируя прохожим, чем бицепс отличается от трицепса и всю прочую, должную быть в наличии мускулатуру, постовые милиционеры отворачиваются стыдливо, словно красные девицы, а розничные торговцы подсчитывают в уме процент выручки, подлежащей немедленной отдаче.
Конечно, по объему мышцы до какого-то там «Мистера Вселенная» он не дотягивает, но доведись бы им встретиться на узкой тропе тайной войны, в хождении по которым мы специализируемся, лежал бы этот вандамистый мистер без головы раньше, чем успел произнести коронную фразу о надирании задницы. И это не пустая похвала. За те десять, почти одиннадцать лет, которые мы работаем вместе, мне частенько доводилось видеть его в деле.
Так вот, этот незаурядный человек, развалившись на моем диване, царственным жестом воздел вверх руку, сжимающую дистанционку и включил покадровый режим. На экране человек, облаченный в лесной расцветки камуфляж и маску по моде, заимствованной у грабителей банков, медленно-медленно перелетел через полутораметровый каменный забор, также медленно откатился в сторону и открыл огонь из автомата в сторону «вероятного противника».
– Валера, я прошу тебя, выключи! Надоело! Сколько можно!
– Столько, сколько нужно! – размеренно-рекламным голосом отвечал мой друг не отрывая взгляда от экрана. – Не будь занудой. Посмотри, как ты тут хорош. Никакого ж Рэмбо не надо.
К стрелку на экране присоединились ещё два, но на всех противников патронов видимо не хватило и дело дошло до рукопашной. Вскочив на ноги, троица принялась с энтузиазмом исполнять воинские пляски ровным слоем раскладывая противника, снаряженного для удобства съемок в серо-белые одеяния а ля ОМОН, направо и налево.
Судя по глумливой ухмылке на лице майора Пластуна, увиденное явно забавляло его. Я пожал плечами и пошел на кухню ставить чайник.
Чайник был хороший, как выражался Валера, «вражеский». Кипел за три минуты. Впрочем, это самое «вражеское» безраздельно господствовало на кухне, позволяя человеку вот уже шесть лет вновь по праву носящему титул холостяка, не сдохнуть и не искать сомнительного утешения разбушевавшихся желудочных страстей в коварных услугах общепита.
Бульканье и последовавший за ним щелчок свидетельствовали о том, что кипяток готов к высокому таинству заваривания чая. Чтобы там ни говорили, но использование в этих целях одноразовых пакетиков – «утопленников» – это первобытная дикость и профанация процесса.
– Тебе какой? – крикнул я в комнату, где все ещё продолжались перипетии шоу для настоящих мужчин.
– Дилмах. «Эрл Грей» – четко, по-военному отрапортовал мой друг. – Если конечно, со вчера что-то осталось, – немного подумав, добавил он.
Слава Богу, кое-что ещё осталось. Вчера вечером, точнее уже ночью, Валерка безо всякого предупреждения, что, впрочем, было у него в норме, завалился ко мне, одолеваемый неудержимой мировой скорбью. Всю ночь, почти до самого утра мы сидели на кухне и по лучшей московской традиции гоняли чаи, ругали правительство и пускали в потолок кольца табачного дыма.
Радоваться действительно было нечему. Судьба нашего внеструктурного спецподразделения была предрешена. Мы подлежали расформированию. В общем-то, нас уже давно расформировали, да вот беда: пока судили-рядили, пока решали и гадали, куда десятки офицеров – спецов экстра-класса, по всему тому, что зовется тайной войной, девать, заболел президент. А по указу, подписанному некогда покойным Юрием Владимировичем Андроповым, контора наша подчиняется только главе государства лично, и ни кому другому. Но как бы то ни было, главы государств либо умирают, либо выздоравливают. В данном случае, скорее второе. А значит, ничего это в корне не меняет. Так, неделя-другая расслабухи и разгонят нас кого куда. А кого и никуда. За борт. На гражданку.
Поэтому майор Валерий Пластун, отправив домой в Краснодарский край жену и дочь, ввалился ко мне среди ночи, желая в трехсотый раз поведать мне, какие там все суки на верху сидят! Как будто я этого не знал!
Между тем, драка на цветном экране кончилась и один из активных участников, продолжая, подобно мистеру Х, оставаться в маске, предстал перед бойким коренастым корреспондентом с микрофоном наперевес. Сам того не подозревая, этот «цепной пес демократии» был самым сложным и нежелательным препятствием на всем полигоне.
– Саня! – позвал меня развалившийся на диване в позе обкормленного тигра майор ФСБ – Сань! Иди скорее сюда! Сейчас ты умничать будешь!
– Лучше пепельницу убери! Чашки поставить некуда – парировал я поток остроумия своего друга, уводя его в другую сторону. – Острослов!
– Расскажите, пожалуйста, когда и для чего было создано ваше спецподразделение? – вещал журналист, заворожено глядя на крутого парня в маске.
– В начале восьмидесятых годов, в рамках соглашения с Интерполом, для борьбы с международным терроризмом.
– Вам приходилось принимать участие в подобных акциях? – с замиранием в голосе вопрошал труженик микрофона, внутренне готовя место на своих кудрях для лавров охотника за эксклюзивом.
– Мы были задействованы в ряде операций, – уклончиво ответил замаскированный.
– А нельзя ли более подробно…
– Нет.
Корреспондент недобро посмотрел на свою жертву. На экране этого было не видно, но я помнил его голодный взгляд.
– Хорошо, я понимаю, военная тайна. Тогда ответьте, пожалуйста. Существует множество различных спецподразделений. У нас, скажем, ОМОН, различные спецназы, за рубежом – антитеррористические команды типа «Дельты», SAS, «Кобры» – демонстрируя осведомленность, продолжал он. – в чем специфика именно вашей части?
– В том, что они есть, а нас как бы уже нет, – дискутируя с экраном, мрачно заметил Пластун.
– Каждое спецподразделение формировалось для выполнения свойственных ему задач. Глупо посылать ОМОН освобождать захваченный самолет с заложниками. Не менее глупо было бросать нас на захват Белого дома.
– Высказался! – хмыкнул Валера. – Нашел кому!
А экранный я продолжал голосом заботливого воспитателя школы для умственно обделенных:
– Здесь действует принцип ступенчатости. В зависимости от сложности и вида задач, их должны решать специалисты высокого уровня именно в этой области. Здесь, пожалуй, как в медицине.
– И на какой из этих ступеней находитесь вы?
– На высокой, очень высокой…
– Ну, дальше не интересно – мой друг нажал кнопку на пульте, выключая звук.
– Слушай, Сань, вот ты, человек с двумя верхними образованьями, ответь мне, как военный и как историк, какого рожна в поте лица создавать секретные службы, а потом сдавать их вот таким вот ретивым борзописцам ни за хрен собачий?
– Он не борзописец, – отпивая чай, медленно произнес я. – Он борзосъемщик. Но это не важно. Искать же логику в действиях, исходящих оттуда… – Мой палец устремился к потолку – …есть действие похвальное, но бесполезное. Ибо любой, явленный нашим взорам результат есть сумма разнонаправленных, зачастую взаимоисключающих действий. А потому, как обычно получается, создают одни, а сдают другие. И вообще, как говаривал некогда наш замполит курса, «такова основополагающая структура момента». Меня больше интересует другое: каким образом вообще кому-то из пишущей братии стало известно о нашем существовании?
– Вопрос, конечно, интересный, – протянул Пластун, имитируя манеру речи популярного в недавнем прошлом политического лидера. – Давайте говорить серьезно, по деловому. Это называется утечка информации.
– Спасибо, подсказал! – вяло усмехнулся я. Я то все никак не мог понять, что же это такое?
– А чего тут удивляться? Вон Кирпичников интервью газете дает. Шебаршин – тот вообще книги пишет. Гласность, знаете ли.
Похоже, сегодня Валера был не настроен на серьезный разговор. Ему было тоскливо и явно хотелось чего-то большого и светлого. То ли мордобоя, то ли селедки с хреном. Вопрос же, действительно, был крайне серьезный. Деятельность, да и само существование нашей конторы было покрыто таким густым туманом секретности, что пробиться сквозь него можно было только имея очень хороший маяк. Кто из людей сведущих мог стать таким «светилом»?
Видя мою задумчивость, Пластун пожал плечами и, сняв со стены гитару, забренчал:
Ехал чижик на лодочке
В адмиральском чине.
Не выпить ли водочки
По этой причине?
– Сань, а Сань… – вяло окликнул он меня после блестящего исполнения незатейливого куплета. – Не делай такое лицо. Не то я могу подумать, что тебе в голову пришла мысль. Какая, в общем-то, теперь разница, кто нас сдал? Это большой политик и как сказал один умный мужик, то, что происходит, есть непреднамеренный результат преднамеренных действий великих людей.
– Что, так и сказал? – Я поднял глаза на своего друга. Когда у него отпадала охота корчить из себя этакого простодушного рубаху-парня, становилось заметно, что проведенные им в МГУ годы прошли отнюдь не только в спортзале.
– Так и сказал. Все это деяния давно минувших дней. Нас расформировывают. И сие – горький факт. Мировой терроризм, о котором ты так пламенно распинался, очевидно, задавлен в собственном логове. Где там у него нынче логово?
– Валера, не ерничай! Без того тошно.
– А я не ерничаю. Я стараюсь при плохой игре иметь хорошую мину. Желательно – не одну. И вам, любезнейший Александр Васильевич, того же желаю. Чем вот вы, милостивый государь, собираетесь занять остаток своей жизни, свободный о служения Отечеству?
Я пожал плечами. Перспектив было довольно много. Можно было, скажем, пойти на работу в Службу Внешней Разведки, можно было вообще плюнуть на все и принять батальон спецназа, но было во всех этих решениях что-то такое, что заставляло медлить с окончательным ответом. Был ещё вариант попробовать зацепиться за что-нибудь в мирной жизни. Впрочем, и этот вариант был не менее туманен, чем другие.
– Для начала вернусь в Питер. Родных уже Бог весть сколько не видел.
Телефон, видимо, утомленный нашей светской болтовней, возмущенно зазвонил, словно подводя итог нашему кухонному брифингу.
Пластун ленивым жестом поднял трубку и поднес её к уху.
– Алле… Вас внимательно слушают.
Лицо его моментально посерьезнело.
– Да. Дома. Сейчас! – он прикрыл ладонью микрофон. – Славка Бирюков звонит. В контору вызывают.
Я взял трубку. Капитан Вячеслав Бирюков был аналитиком нашей группы и большую часть времени проводил, что называется «в стенах». Поэтому его часто использовали, когда нас нужно было срочно вызвать на ковер. Судя по тону, вызов был отнюдь не праздным. Впрочем, с праздными вызовами здесь тяжко. Не те люди.
– Саша, – поздоровавшись, начал Слава, – хорошо, что ты дома. Приезжайте. Дядя серьезно болен. Да, вот ещё что. Он просил по дороге купить ему свежую прессу.
– Мне одному приезжать, или…
– Или.
– Ладно, сейчас будем.
Я положил трубку. Произошло ЧП. Настолько крупное, что о нем уже пропечатано в газетах. При этом ЧП, относящееся непосредственно к нам. От раздумий о прелестях мирной жизни не осталось и следа. Я вновь почувствовал то возбуждение, которое возникало каждый раз перед столкновением с опасностью. «Это будет славная охота. Хотя для многих она станет последней», – крутились у меня в голове слова старого волка Акелы.
– Что произошло? – спросил меня Валера, едва я закончил переговоры. В нем уже и следа не осталось от разбойного атамана. Майор Валерий Пластун был готов к работе.
– Приедем – узнаем. Велено по дороге купить газеты.
– Даже так? Опять наши что-то прошляпили? Ладно. Я пошел заводить таратайку, а ты обзаботься прессой.
Лифт не работал. Впрочем, это было не важно. На спор я развлекался, обгоняя лифт, спускающийся с двенадцатого этажа. Добежать до газетного киоска – ещё две минуты. «Пожалуйста, вот эту, эту и вот эту. Спасибо».
Киоскерша ласковым взглядом проводила мужчину, купившего у неё аж три газеты и пожелала мне приходить еще. «Да, да. Несомненно», – Как-то невпопад кивнул я, разворачивая на ходу остро пахнущие типографской краской листы.
Красный «BMW-520» притормозил у самой бровки тротуара. Валера распахнул дверь.
– Ну, что пишут?
– На вот, посмотри. – Я протянул ему «Красную Звезду» и медленно опустился на сидение. Фотография пожилого мужчины со звездой Героя Советского Союза и несколькими рядами орденских планок на груди, обведенная черной траурной рамкой объясняла все. Помещенный рядом с ней текст как всегда с официальной безликостью сообщил, что «На 74 году жизни скоропостижно скончался генерал-майор в отставке Рыбаков Николай Михайлович. Друзья, родные и коллеги…»
Майор Пластун выжал железку до пола. Мотор взревел, и «BMW», не обращая внимания на испуганно мигнувший красный глаз светофора, рванул с места куда-то в сторону Садового Кольца.
Глава 1
Сегодня, пожалуй, нет никакой возможности установить, отчего этот переулок в самом центре Москвы получил негласное название «Фарисеевский» – судя по табличкам, вносившим свой вклад в украшение фасадов его домов, фамилию он имел совсем другую. Однако в обиходной речи сотрудников учреждения, занимавшего старый особняк с садом в самом конце переулка, недалеко от набережной, этот тихий участок вечно шумной столицы назывался именно так. Вероятно, название переулка было унаследовано новыми хозяевами здания вместе со всеми апартаментами и тенистым садом, который, несмотря на перипетии судьбы, сохранивший до сих пор изрядную долю былого великолепия.
Лет пятнадцать тому назад на высокой каменной ограде, с середины тридцатых скрывавшей особняк от нескромных взглядов досужих прохожих, возле таблички угрожающего содержания, утверждавшей, что находящийся за забором дом является памятником архитектуры середины девятнадцатого века, а потому во всю мочь охраняется государством, появилась ещё одна, гораздо более нейтрального содержания. Хотя, если говорить совсем уж точно, табличка была не одна. Ее было половина. «Межрегиональный центр усовершенствования…» – гласила надпись на ней. Как и глиняные таблички, извлекаемые археологами из древнеегипетских руин, эта имела в основном чисто культурную ценность. Понять, об усовершенствовании чего идет речь, было абсолютно невозможно. Ибо нижняя часть текста была утеряна безвозвратно.
Впрочем, старожилы, с большим трудом припоминавшие момент очередной смены хозяев барской усадьбы, иногда выдвигали версию о том, что полностью названия никогда и не было. При всей кажущейся нелепости этого предположения, они оказались правы. Странная контора, обитавшая за высоким каменным забором, носила именно такое странное название. Однако, доведись кому-то из непосвященных проникнуть за те семь замков и семь печатей, которые лежали на деятельности этого самого Центра, он бы имел полную возможность убедиться, что название – это лишь шутка, детская шалость в сравнении с той напряженнейшей работой, которая велась за безликими стенами. Здесь устраивались военные и дворцовые перевороты, уводились в отставку правительства, гасились звезды на политическом небосклоне и зажигались новые. Словом, отсюда, с этого места в самые отдаленные уголки планеты неслась советская миролюбивая политика, в наиболее доходчивой, убедительной и в то же время незаметной для постороннего взгляда форме.
Впрочем, о том, чтобы человеку с улицы, а даже и не с улицы, а скажем, со Старой Площади, попасть в здешние недра не могло быть и речи. Чужих тут не было. К счастью для себя, окрестные жители, как истинные москвичи, выросшие в центре столицы, с младых ногтей усвоили железное правило: «Меньше знаешь – крепче спишь».
Конечно, революционное преобразование, внесшее в умы народных масс страшную метель и сумятицу, изрядно поубавило работы у сотрудников Центра, ибо нет ничего более неблагодарного, чем отстаивать интересы государства, которое само не знает, чего оно хочет. А уж когда и знает, то это, простите, работа не для разведчика-диверсанта, а для сутенера.
Мы же, лавирующие на скорости, близкой к ста, к таковым не относимся. Интересно мне знать, о чем думают гаишники, глядя на наш «BMW»? Скорее всего, у них уже выработалось этакое седьмое чувство, рефлекс: кого стоит останавливать, а кого нет. Впрочем, Валера – виртуоз. Это видно невооруженным взглядом. Ну, вот и наш поворот. Вот и железные ворота. Так сказать, дом родной. Нетерпеливый гудок. Понятное дело – нас звали, мы торопимся. Интересно, сколько электронных глаз изучает сейчас наш автомобиль. Ну вот, признали. Свой! Теперь въезжай. Только не торопись. Проехал ворота, стоп! Дальше на колесах дороги нет. Выйди, предъяви в развернутом виде, то, что предъявить положено, собачке дай себя обнюхать. Все в порядке? Отлично. Первый рубеж позади. Ступайте, товарищ, с Богом! О машине своей не беспокойтесь. О ней позаботятся.
Мраморные львы на парапете возле парадной лестницы – старые конспираторы. Они бесповоротно отвратили свои взоры от входящих и щурятся себе на солнцепеке, как ни в чем не бывало. В случае чего, они никого не знают. Разумная предосторожность.
Теперь по лестнице вверх. Направо. Еще раз направо. Вот она, вот она заветная дверь! Кабинет шеф-повара нашей адской кухни – полковника Виктора Федоровича Талалая. Все наши уже в сборе. Настроение мрачное, но вполне боевое. Странное чувство. Вроде бы и нечего в атаку-то рваться, а все равно не покидает ожидание или, может быть, предчувствие близкой схватки. Посмотрим, посмотрим. Как любит выражаться наш любимый шеф: «Информация и интуиция – две руки одного разведчика».
Тук-тук-тук! Сезам, отворись! Это уж не извольте сомневаться. Вот он – отец-настоятель нашего тихого аббатства – полковник Талалай Виктор Федорович по прозвищу «Африканец». Это за Мозамбик, Анголу и Египет. А так, с ходу даже и не вспомнишь той точки земного шара, в которой не побывал указующий перст самой первой в мире страны рабочих и крестьян, в лице её передового отряда, то есть нас, сотрудников спецслужб, и где бы не ступала нога этого человека.
– Ну что, мушкетеры, все в сборе, – лицо шефа обрело мемориальную суровость. Его портрет вообще заставляет задуматься о правильности своих намерений, каковы бы они не были, а сегодня он по-особому суров. Он смотрит на нас как Родина-Мать с небезызвестного плаката, и мы уже согласны отозваться на его молчаливый призыв. Мы – это «мушкетеры». Так нашу оперативную группу негласно окрестили в стенах центра. Видит бог, без нашего участия. Валеру Пластуна, понятное дело, сразу определили в Портосы, Слава Бирюков, наш аналитик, зампотех и многое другое – стал Арамисом. Он действительно на него смахивает. Элегантный молодой человек с томными глазами и щегольскими усиками; поэт и драматург – в свободное от работы время. Знал бы кто из господ артистов, среди которых он уже давно стал своим человеком, как и над какими трагедиями работает этот подающий надежды почитатель Шекспира!
В д’Артаньяны наши острословы произвели третьего номера нашей группы – капитана Насурутдинова. Такой себе получился гасконец степного разлива. Ну уж по наглости, которая, как известно второе счастье, баш на баш, кто бы кого переспорил. Да что говорить! Висит у Тагира Асланбековича над диваном у изголовья дивной работы клыч[1]1
Клыч – восточная сабля.
[Закрыть]. Не новодел какой-нибудь. Настоящий хорсан[2]2
Хорсан – вид дамасской стали.
[Закрыть]. И вьется по клинку золотая надпись: «Термезскому Барсу от Панджшерского Льва»[3]3
Панджшерский лев – Ахмад Шах Масуд – один из полководцев афг. моджахедов.
[Закрыть]. Дорогой подарок. Нет выше ордена, чем почтение врага.
Я соответственно – Атос. Отчасти из-за того, что нужен был в команде Атос, раз уж остальные налицо. Отчасти из-за дворянского моего происхождения. С этими не пролетарскими моими корнями промашечка как-то чуть было не вышла.
Когда Николай Михайлович Рыбаков, тогда ещё полковник КГБ, вчерашний нелегал и один из первых персон в ПГУ[4]4
ПГУ – Первое Главное Управление КГБ – внешняя разведка.
[Закрыть] прибыл в небольшой городок под Ленинградом и вызвал в кабинет начальника штаба батальона на собеседование молодого лейтенанта Лукина, молодой лейтенант Лукин, естественно удивился. Как ни крути, а все-таки конкуренты. Спецназ – это епархия Главного Разведывательного Управления Генштаба, и КГБ тут ни при чем. Однако, судя по тому, как тянулся перед ним наш начштаб, полномочия этого человека далеко выходили за рамки его конторы.
Как бы то ни было, на четко поставленные вопросы я давал не менее четкие ответы. Пока дело не дошло до этого самого социального положения. На его вопрос я заученно брякнул: «Из военнослужащих». Он хитро посмотрел на меня, покачал головой и говорит: «Вам, Александр Васильевич, происхождением своим гордиться надо, а вы его прячете. Отца вашего небось, в честь того самого капитана Лукина назвали, что в прошлом веке англичан застращал?» Что ж, было дело, застращал. Отучил местных боксеров лезть в драку с российскими моряками.
Но только и я не солгал. Мы, Лукины, сколь род свой ведем, – военнослужащие. И деды, и прадеды, и деды прапрадедов. Прабабка моя, Анна Казимировна, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, выпускница Смольного института благородных девиц, пережив блокаду, ордена предков наших, которые в семье полтора века хранились, на строительство крейсера передала. Оставила одни «Георгии»[5]5
Орден «Крест св. Георгия» – вручался за личное мужество.
[Закрыть]. Тридцать две штуки. Вот так-то. Военнослужащие мы и есть. А точнее, солдаты. Воины.
Поговорили мы тогда с Николаем Михайловичем полчаса, а потом он меня и ошарашил, сообщив, что переводит меня вновь за школьную парту. В 101-ю разведшколу. На все про все – дела сдать и к новому месту службы прибыть – у меня десять дней. А дальше, как говориться, лапу к уху: «Разрешите выполнять».
И вот мы здесь, и начальство глядит на нас, словно шестидюймовка «Авроры» на Зимний дворец, и что-то в этом взгляде такое, что безо всяких вопросов ясно: большая будет охота, очень большая.
– Читали? – Виктор Федорович похлопывает ладонью по столешнице. Подобным образом тигр бьет хвостом, сигнализируя о страстном желании загрызть своего оппонента.
– Так точно, товарищ полковник.
– Отставить чины, – рычит он. Не на нас рычит. Просто состояние такое.
– Инфаркт? – негромко выдвигает версию наш Арамис. Инфаркт и язва – неразлучные спутники разведчика, а уж тем более такого. Полвека тайной службы – не фунт изюма. Шеф молча открывает ящик стола и словно карты в пасьянсе выкладывает на стол несколько фотографий.
Да. Это не инфаркт. Это пулевое ранение в голову, приведшее к летальному исходу. Хорошие фотографии, четкие. Все видно. Характерный ожог, порошинки. Выстрел произведен с близкого расстояния, почти в упор. Самоубийство? Быть того не может, потому что не может быть никогда. Не тот человек Николай Михайлович, чтобы стреляться. Если бы мне сказали, что найден бивень одного из слонов, на котором мир держится – скорее бы поверил. Бред какой-то.
Виктор Федорович кладет перед нами два листика, сколотые скрепкой. Копия заключения судмедэксперта. Все четко аргументировано, но ситуацию в общем не проясняет. Хотя… Я ещё раз вчитываюсь в строки, потом смотрю на товарищей. Они увлечены чтением. Интересно, заметят или нет? Заметили. В глазах удивление.
Выстрел произведен из револьвера системы «Наган» выпуска 1928 г. Оружие сильно изношенное. Имеет следы недавнего ремонта. Абсурд! Ну да ладно… Послушаем, что скажет начальство.
– Смерть наступила между одиннадцатью тридцатью и одиннадцатью тридцатью пятью. Соседка поднималась по лестнице, услышала выстрел. Дом, сами знаете, ведомственный, понятное дело, народ бдительный. Бегом бросилась вниз на вахту, вызвала милицию. А через пять минут как раз супруга Николая Михайловича с рынка вернулась, позвонила Одинцову в генпрокуратуру.
– В самоубийство не поверила? – это Славка Бирюков. Всю томность с него как душем смыло. Он уже на тропе войны. Бортовой его компьютер защелкал с неимоверной скоростью.
Командир отрицательно качает головой:
– Не поверила.
Оно и понятно. Столько лет с человеком проживешь, и захочешь – не поверишь.
– Одинцов прислал одного из своих парней. Судя по всему, молодого да хваткого. Он тоже во всю эту белиберду не поверил. Но, когда он приехал, народу там уже было – не повернутся. Милиция, понятые, представители ФСБ, словом, вавилонское столпотворение. Братья по классу, естественно настояли, чтобы сор из избы не выносить. Генералам, даже отставным, стреляться не положено.
– А… – начинает было наш Арамис.
– И подавно, – читает его мысли «отец-настоятель». – Версию убийства рекомендовано не рассматривать.
– Даже так? – удивляюсь я.
– Но генпрокуратура… – продолжает обрабатывать информацию капитан Бирюков.
– Процессуально-независима, – кивает головой шеф. – В том то все и дело. – Он поднимает вверх указательный палец, тыча куда-то в потолок. – Крайне настоятельно не рекомендовано.
Такие вот дела. Что-то странное твориться на обломках самовластья. Средь бела дня убивают великих людей и утверждают, что так оно и было.
– В общем так! – Виктор Федорович хлопает ладонью об стол, расплющивая затянувшуюся дискуссию до состояния финальной точки. – Я принял решение заняться этим делом лично. Все вы отлично понимаете, что действия, связанные с расследованием, могут быть противозаконными. Вы имеете полное право отказаться, – он внимательно смотрит на каждого из нас.
– Закон по нашей улице не ходит, – куда-то в потолок произносит майор Пластун. Есть такая поговорка в здешней курилке. Пижонство, конечно, но есть.
– Вот и отлично. Итак, господа офицеры, ставлю боевую задачу. Похороны состоятся в тринадцать ноль-ноль по московскому времени на Хованском кладбище…
– Хованское кладбище! Это ж у черта на куличках.
– Просто аж обидно. Такой человек и вдруг…
– В церемонии принимают участие только официальные лица и родственники. Вот план кладбища, – он раскладывает перед нами карту последнего приюта детей человеческих – местности, на которой предстояло разворачиваться боевым действиям против неизвестного нам, пока противника. – Вот ваш сектор работы. Кроме вас здесь, здесь и здесь действуют группы майоров Варецкого, Хворостина и Корниенко, – палец полковника Талалая скользит по карте, деля её на сектора. – В резерве группа Мамаева. Общее руководство – подполковник Логинов. Вы должны проконтролировать обстановку вокруг похорон, в случае выявления наблюдателей или боевиков, установить принадлежность. В случае сопротивления разрешено локализовать. В остальном – действуйте по обстоятельствам. Связь – как обычно. В вашем распоряжении два оперативных автомобиля и, естественно, спецсредства. Первый автомобиль: «Жигули» цвета сафари…
Валера радостно закивал головой. Эту машину он знал отлично. Впрочем, я тоже.
… – Второй, – шеф кивнул на Тагира.
– Понятно, командир, – коротко кивнул Барс. Значит в прикрытии у нас серый «Опель-кадет». Тоже не плохо.
– «Жигули» уже стоят у входа на новое кладбище. – Виктор Федорович жестом фокусника извлек откуда-то ключи и кинул их Валере. – На, держи. Переоденьтесь. Снарядитесь. И вперед! С Богом!
– Разрешите идти?
– Идите. Да, после похорон займитесь-ка этим следователем. Он, похоже, толковый парень.
* * *
За работу, господа мушкетеры, за работу. Похоже, кто-то всерьез собрался устроить нам веселую жизнь. Ну что ж, в эту игру можно играть вдвоем. Беда стране, в которой покрывают убийства и уж совсем хана, когда покрывают убийство разведчика. Мы – люди изначально обреченные. Наша жизнь принесена в жертву интересам государства, каковы бы эти интересы не были. Никто не может упрекнуть нас в том, что мы не соблюдали их. Нас предали те, ради кого мы рисковали всем. Имеем ли мы право защищать себя? Мы полагаем, что да. Если закон считает по-иному – тем хуже для закона!
Вот и наш отсек. Встречая нас, оглушительно верещит мангуст Раджив VI. Талисман нашей группы. Первый из династии наших мангустов был получен в дар от одноименного руководителя Индии. Так сказать с намеком. Работа у нас та же, что и у этого зверька. Нет у нас ни противоядия, ни брони, и не дай нам Бог попасться. Никто не прикроет нашу задницу, случись нам всплыть ею вверх. Такова специфика нашей работы. Не зевай, на то ярмарка!
Нас готовили для работы за рубежом. Для работы жесткой и грязной. Решать щекотливые вопросы нашей политики любыми подходящими методами, не интересуясь мнением по этому поводу у местной власти. Но где теперь заграница? И кто теперь мы? А раз так, значит пора на кладбище, чтобы начать свой путь там, где он заканчивается. Как говорят братья-англичане: «Король умер! Да здравствует король!» Заводи мотор, Термезский Барс! Курс – на Хованское кладбище!
Велика ты, Москва златоглавая. Миллион твоих машин забивает кровеносные сосуды – улицы и вид у тебя от этого не то чтобы болезненный, но странный. Мешанина теремов купеческих, штампованных новостроек и модерновых казино и шопов. Выйдешь на Красную площадь, взглянешь на бутафорские укрепления Кремля, на развеселый храм Василия Блаженного, гордо вздымающий чесночные головки куполов своих над Лобным местом и всплывает в памяти: «Москва, как много в этом звуке…» Отъедешь чуть от памятника Пушкина на площади Макдоналдса, и поди разбери, в какие дебри вас, сударь занесло. Велика, велика Москва. И все флаги в гости, и столпотворение вавилонское. А для генерала нашего, боевого и заслуженного, места не нашлось. Как жил в тени, так и в земле теперь лежать за городской чертой, у черта на куличках.
Коротка память народная, ох, коротка. Узнай кто из мирных обитателей московских, где упокоится прах генерала Рыбакова, пожмет плечами: «А в чем, собственно говоря, дело? А вы бы где хотели?» Уж и не знаю, где. Не в кремлевской стене, конечно. Испокон века в крепостные стены воров и душегубов замуровывали. Место должно быть особое. В Донском монастыре, скажем. Мемориал разведчиков, что ли. Ан нет, шутишь, не будет. К чему нам такие нежности? И разведчиков то у нас: Зорге, Абель, Штирлиц и Йохан Вайс.
