355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Свержин » Трехглавый орел » Текст книги (страница 12)
Трехглавый орел
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 18:10

Текст книги "Трехглавый орел"


Автор книги: Владимир Свержин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава двенадцатая

Сотрешь три посоха о тропы,

Ища души своей приют.

Там, за околицей Европы,

У Лукоморья на краю.

Я

Питер Редферн ждал во флигеле с вещами, готовыми к погрузке. Заметив меня, он взял в руки изрядных размеров глиняную кружку, наполненную до краев прозрачной буроватой жидкостью.

– Что это, Питер? – нервно буркнул я.

– Квас, сэр, – почтительно ответил камердинер. – Лучшее средство от той головной боли, которая вас нынче мучает.

Я буквально выхватил емкость из рук Питера и начал жадно вливать в себя ее содержимое.

– С вашего позволения, милорд, мы уже готовы отправляться. Штаб-ротмистр Ислентьев прислал денщика сообщить, что конвой ждет вашего приказа тронуться в путь. Позвольте совет, милорд. Коль вы желаете ехать сегодня, вам следует поспешить. Не то придется ночевать посреди леса. Почтовые станции стоят в полудне пути друг от друга, а других мест, где можно остановиться на ночлег, вы поблизости вряд ли найдете.

– Мы едем немедленно. – Я поставил опустевшую кружку на стол. Боль потихоньку начала отступать, все еще пульсируя в висках, однако давая возможность мыслить довольно ясно. – Спасибо, Питер, ты меня буквально спас.

– Всегда к вашим услугам, милорд.

– Да, вот еще, скажи, ты готовить умеешь?

– Да, милорд. Вы уже пробовали мою стряпню на яхте у леди…

– Вот и прекрасно. Постарайся по дороге научить этому свою супругу. Не дай бог, в дороге не успеем добраться до постоялого двора, не хотелось бы умереть от заворота кишок.

– Слушаюсь, сэр. Хотя, если изволите заметить, приготовление пищи не слишком пристойное дело для женщины такого знатного рода.

– Гнить в каземате еще непристойнее. Потому пойди поторопи свою дорогую жену, собирать ей особо нечего. Да вот еще, следует докупить каких-нибудь платьев попроще, петербургские фасоны ей не по чину. И в путь.

– Даже не попрощавшись?

Я грустно усмехнулся.

– Полагаю, прощание уже состоялось. Так что, Питер, поспеши.

Мы выехали из Петербурга часа через полтора. Два десятка ахтырских гусар, сопровождавших посольство, гарцевали на невысоких буланых лошадках, возбуждая неподдельный восторг у жителей столицы и крестьян своими расшитыми золотым шнуром ментиками, экзотическими киверами, похожими на удлиненные турецкие фески, и начерненными, как смоль, усами, торчащими в разные стороны, словно шпаги. Зеваки провожали наш конвой до самой заставы, строя невероятные догадки на его счет. Воистину, гусары – не лучшая компания для конспиративной поездки. Но выбора не было.

Наш отряд хорошей рысью двигался в сторону Москвы, чтобы где-то на полдороге сменить коней на корабль и по каналу, прорытому велением Петра, идти в Волгу и далее, до Казани, где нынче находилась ставка полковника Михельсона. Дорога обещала быть однообразной и тоскливой, но это, впрочем, беда всех дорог, особенно когда путешествуешь по казенной нужде, то есть слишком быстро для того, чтобы изучать местные нравы, и слишком медленно, чтобы забить время в пути из пункта А в пункт Б какой-нибудь очередной голливудской ерундой.

Солнце медленно тянулось по небу на запад, и вечер крался за нами серым мохнатым волком, норовя преградить дорогу. Как и предрекал Редферн, почтовая станция показалась вдали, когда уже совсем смеркалось. Я отдал приказ останавливаться на ночлег. Дневная жара наконец-то спала, уступая место вечерней прохладе. Я ощутил себя много лучше. То ли лечебная настойка, которой поил меня Питер, то ли чистейший лесной воздух наконец-то истребили проклятую головную боль, и теперь, невзирая на пройденный путь, я чувствовал себя удивительно свежим, словно вырвавшимся из какого-то каменного плена. «Все уходит, – говорил великий мастер Ю Сен Чу, – все уходит, потому что жизнь – это движение, а остановка – это смерть. И когда все уходит своим чередом, нет повода грустить. Надо радоваться, что все идет именно так. Тот же, кто идет, обратив глаза вспять, не двинется вперед и не вернется назад. Он остановится и, следовательно, умрет. Иди вперед, мой мальчик, и путь в десять тысяч ли начнется у тебя под ногами».

Я горько усмехнулся. Сердце мое горело огнем. Душа рвалась обратно в особняк у Измайловского моста, как будто там оставалось еще что-то недосказанное и недопонятое, а тело устремлялось вдаль, куда-то к мифической Гиперборее, где, по уверениям древних, обитают одноглазые люди, разъезжающие на диких лошадях, и где рождается северный ветер, несущий в дуновении своем холодную смерть.

– Ты сегодня грустный, Вальдар, – подъехал ко мне штаб-ротмистр Ислентьев, посверкивая новыми знаками различия и звеня чеканной уздечкой своего жеребца. – Что-то случилось?

– Да нет, – покачал головой я, – просто неважно себя чувствую. Съезжу погуляю, развеюсь.

– Один? – Ислентьев удивленно поднял брови.

Я показал на пистолеты в ольстредях и клинок у пояса.

– Не волнуйся, с разбойниками я как-нибудь управлюсь, а заблудиться в лесу мне с детства не удавалось.

Никита вздохнул.

– Видишь ли, у меня поручение везде следовать за тобой, не оставляя одного. А кроме того, разбойники – это полбеды. Даже волки, кабаны и медведи, которых в здешних местах тьма-тьмущая, тоже не беда, а вот коли леший тебя водить начнет, тогда пиши пропало.

Я уставился на своего приятеля так, будто он сообщил мне, что дальше мы поедем на автобусе.

– Друг мой, что ты такое говоришь? Какой леший?

– Тс-с, ты его громко не зови, у него в лесу везде уши. Поверь мне, Вальдар, не стоит тебе никуда ехать. Особенно сегодня ночью.

Я смотрел на него с нескрываемым интересом.

– А чем сегодняшняя ночь отличается от вчерашней?

– Сегодня особенная ночь. – Он тронул шпорами бока своего коня. – Послушай, Вальдар, ты мне друг, и поэтому я не стану висеть у тебя на ногах жерновом. Но вот тебе крест, сегодняшнюю ночь лучше провести на постоялом дворе. А уж тем более, – он улыбнулся, – нам еще следует обмыть новые чины. Вы не забыли, господин премьер-майор?

– Благодарю за напоминание, господин штаб-ротмистр! Ну что ж, заказывайте банкет. Я скоро присоединюсь к вам.

Я посмотрел вслед удаляющемуся Ислентьеву. Двор почтовой станции был уже забит нашими гусарами, спешившими заняться своими лошадьми и оттого более сейчас озабоченными стойлами, овсом, водой и уж никак не особенностями этой ночи. Я подозвал Редферна, суетившегося во дворе с нашими вещами.

– Что сегодня за ночь, Питер? – поинтересовался я, гарцуя на своем скакуне.

Редферн поднял на меня удивленные глаза.

– Ночь? Ночь сегодня особая, купальская. Да вам-то откуда о том известно, милорд?

– Расскажи подробнее. Было бы известно, у тебя не спрашивал бы.

– Да вы сами вслушайтесь, милорд: трава стонет, в деревьях сок гудит, дикий зверь к доброму человеку ластится. Сегодня земля родит, – произнес он, переходя на полушепот. – На папоротнике жар-цветок расцветает. Уж коли кто его найдет, у того самое заветное желание исполнится. А кто в руке его удержит, тот клады сквозь землю видеть будет и в чужих устах всяко слово неправды распознавать.

Я вздохнул:

– Сказки это. Все эти эльфы, цветущие папоротники, говорящие звери, все это – сказки.

– Вестимо, милорд, сказки, – пожал плечами Редферн. – Правду говоря, мне самому не доводилось видеть цветущий папоротник. Да и с эльфами беседовать тоже не приходилось. Токмо вы ухо к земле приложите да послушайте. Здесь что сказка, а что быль, всяк для себя решает.

Постоялый двор, находившийся за высоким забором в паре шагов от почтовой станции, буквально гудел от наплыва гостей. Привлеченная приездом двух дюжин расфранченных усачей, сюда сбежалась вся молодежь слободки, выросшей вокруг станции. Разбитные девицы лукаво косились на гусар, одаривая их взглядами томными, как венецианские ночи. Молодые парни завистливо разглядывали богатую форму, завороженно слушая серебряный звон шпор и бряцание сабель. С разрешения гусарского поручика, командира нашего конвоя, вечером были устроены танцы, и бравые кавалеристы лихо отплясывали нечто, на мой непросвещенный взгляд, изрядно напоминающее технику ударов и уходов неизвестного мне боевого искусства. Как мне удалось узнать, именовалось все это гопак.

Не принимая участия в общем веселье, мы, господа офицеры, проводили время за картами, понятное дело, не географическими. Играли в штос, игру примитивную до безобразия и дающую разминку более рукам, чем голове. Судя по кучке монет, громоздившейся возле гусарского поручика, сомневаться в ловкости его рук не приходилось. Загаданная карта ложилась на его сторону с завидным упорством, словно намагниченная. Перехватив умоляющий взгляд Редферна, я начал терять интерес к игре и в задумчивости воззрился на танцующих. Все было как всегда. Лихие амуры били своими стрелами в податливые женские сердца, как в туза навскидку, и то там, то здесь в темных углах, едва освещаемых оплывшими свечами, золотое шитье ментиков соседствовало с цветастыми платками, а нежное воркование и вздохи, тихие в каждом отдельном случае, вскоре грозили заглушить музыку.

Но все же было в этом вечере нечто странное. Сначала как-то незаметно, будто сами собой, из постоялого двора куда-то исчезли все местные парни. Потом, словно спохватываясь, одна за другой начали пропадать и девицы. С явной неохотой они высвобождались из пылких гусарских объятий и спешили к дверям, на ходу поправляя измятые сарафаны. На лицах наших усачей было написано явное разочарование.

– Куда они все? – спросил я Ислентьева, указывая на очередную барышню с толстенной, в руку, светлой косой, бросившую на произвол судьбы бравого гусарского вахмистра.

– Купальская ночь, – пожал плечами Никита. – Кстати, поручик, – обратился он к начальнику конвоя, – пора давать отбой. Иначе гусары тоже удерут в лес. Сами понимаете, купальская ночь.

– Вы правы, господин штаб-ротмистр. – Поручик встал из-за стола и подал знак безутешному вахмистру сворачивать увеселения. – Эх, оженить бы клопов со светляками. И на свечи тратиться не надо было б, и давить их куда как сподручнее. – Он почесал затылок, предчувствуя прелести ночевки на здешних тюфяках.

– Либо сейчас мы заставим их спать, либо завтра в путь не двинемся, – пояснил мой толмач. От таких разъяснений ситуация понятней мне не стала.

Право слово, я чувствовал себя полным идиотом, но, невзирая на все усилия, понять, что происходит вокруг, мне не удавалось.

От мрачных раздумий меня отвлекло появление нового лица, от вида которого они стали еще мрачнее. «Вот уж действительно, прошлое гонится за нами и никому не удается уйти от него», – пробормотал я. Человек, зашедший в светлицу, явно искал меня, да и кого еще было искать в этих местах кучеру герцогини Кингстон.

– Ваша милость, их светлость просит вас пожаловать к ней в карету. Она желает говорить с вами.

Ислентьев посмотрел на меня испытующе.

– Хорошо, иду, – кивнул я.

Признаться, не люблю я этих встреч-послесловий, когда уже все сказано и все точки расставлены. Но, видит бог, всякий раз что-то неведомое тянет вновь услышать звук любимого голоса, вновь заглянуть в любимые глаза в поисках иной правды. Как будто есть она, эта иная правда. Я накинул на себя камзол, снятый во время игры, и последовал за кучером, с каждым шагом все более и более желая вернуться и все же невольно ускоряя движения, чтобы опять увидеть ее.

Дверца кареты была отворена.

– Ваша светлость. – Я поклонился, прижимая к груди треуголку. – Надеюсь, дорога была приятной? Признаться, не ожидал вас здесь увидеть.

– Милорд Вальдар, – произнесла леди Кингстон и замолчала, словно не зная, что говорить дальше.

Мы молчали, глядя друг на друга, понимая, что кто-то из нас должен первым прервать молчание, но чувствуя, почти зная, что каждое слово, произнесенное в эту минуту, будет звучать фальшиво, подобно оловянному шиллингу.

– Милорд Вальдар, – вновь повторила герцогиня, – вы уехали прочь, даже не поблагодарив меня за гостеприимство. Вы оскорбили меня своими нелепыми подозрениями, своим поведением, недостойным дворянского звания. – Она вновь замолчала. – И я… я хочу сказать вам… что не люблю вас и… и не желаю больше видеть.

Я стоял молча, стараясь не вслушиваться в слова, чтобы самому не сорваться на бессмысленные речи, стоял, жадно глядя в глубь кареты, где странным колдовским блеском горели глаза любимой женщины, как бы, черт возьми, ее ни звали! Я смотрел в эти глаза в поисках той самой иной правды и, кажется, видел ее.

– Пойдем. – Я требовательно протянул руку, помогая леди Чедлэй покинуть карету. – Пойдем, Бетси.

Она безропотно повиновалась, словно всю дорогу только и ждала, когда я протяну руку ей навстречу.

– Вдохни этот воздух, – тихо произнес я. – Он такой удивительно пьяный. Ты чувствуешь?

– Просто ты напился со своими друзьями офицерами, а теперь все валишь на воздух, – грустно глядя на меня, произнесла она. – Ты бежал из дома с этой…

– Прошу тебя, оставь. Я не хочу сейчас говорить ни о чем, что связано не с нами. Сегодня купальская ночь. Я не знаю, что это значит, но чувствую, что это важно. Пошли. Кроме нас с тобой, здесь нет никого. Все это тени из другого мира. Сейчас мы уйдем из него, и пусть там останутся наши имена и титулы. Все это мишура, всего этого нет, только мы с тобой реальны. Ты и я.

– Да, Вальдар, воздух действительно пьянит. Ты чувствуешь? Он пахнет вишней. – После моей сумбурной речи глаза Бетси волшебно сияли, отражая свет далеких звезд.

Я никогда не отличался сильным обонянием и с трудом бы мог отличить запах персика от запаха той же вишни. Но в этом воздухе действительно стоял какой-то дивный аромат, вобравший в себя, казалось, сам дух жизни и творения.

– Куда мы идем? – спросила она, вкладывая свою маленькую ручку в мою ладонь.

– Не знаю. Когда дойдем, мы узнаем об этом наверняка. Я чувствую, сегодня нельзя запираться в скорлупе стен. Эта ночь действительно дивная, и, куда бы ни пошли, мне кажется, она сама положит дорогу нам под ноги. Пошли за луной, милая.

Мы шли вдоль обочины дороги по колено в траве, словно жемчугом усыпанной росой, упорно не желая сворачивать на истерзанный копытами и колесами шрам тракта. Вокруг нас что-то чвикало, сверчало, где-то в лесу раздавалось уханье филина, но почему-то сегодня оно казалось не зловещим, как обычно, а каким-то разухабистым, словно крючконосый разбойник пустился вприсядку, словно гусары нынче на постоялом дворе. Ветви дерева преградили нам путь. От них веяло теплым сладковатым тягучим и нежным запахом. Я приподнял одну, освобождая дорогу любимой. Не знаю почему, но мне не хотелось расставаться с этим ароматом. Я отломил маленькую веточку, украшенную несколькими листиками и незамысловатым пахучим соцветием, и протянул ее своей спутнице.

– Представь себе, что это букет роз.

Она улыбнулась немного печально и провела кончиком указательного пальца по клейким треугольным листочкам.

– Это липа.

Мы не заметили, как свернули на тропинку, и теперь шли, углубляясь все дальше и дальше в лес, и тропка, по которой мы ступали, казалась волшебным клубком, разматывающимся перед нами. Внезапно путеводная нить оборвалась. Речушка, да что там, просто широкий ручей, весело скакавший меж кустов подлеска куда-то вдаль, жизнерадостно журча и рассыпаясь брызгами о замшелые валуны, был непреодолимой преградой для одетой в длинное платье Бетси.

– Ну что, идем дальше или поищем другой путь?

Она отрицательно качнула головой:

– Другого пути нет, идем дальше.

– Тогда держись.

Я легко подхватил ее на руки и шагнул в воду. Поток был неглубоким, но скользкие камни на дне таили неприятные сюрпризы, заставляя то и дело балансировать, чтобы сохранить равновесие.

– Ты замерзла? – спросил я, едва мы с моей драгоценной ношей преодолели узкую полоску прибрежного ила. – Ты вся дрожишь.

– Нет, Вальдар. Мне страшно.

– Страшно? – В моем лексиконе это было ключевое слово. Оно действовало на меня так же, как команда «Фас!» на вышколенного пса. И в тот же миг мой мозг, отрешаясь от поэтичности сегодняшней ночи, начал анализировать все возможные источники опасности – от комаров до вероятных в этих местах разбойных ватаг. Никакой опасности, во всяком случае поблизости, не было, даже ночные кровососы, казалось, пребывали сегодня в на редкость благодушном настроении. – Но отчего?

– Я не знаю, не могу понять. Мое прошлое… Я вспоминаю, будто смотрю картинки. Я хорошо помню кормилицу, помню парк возле дома, где любила кататься на пони, я помню герб над воротами, но… это не герб Чедлэев. Я слышу голоса по ночам. Они зовут меня, родные и близкие, но… я не помню, кому они принадлежат. – Бетси плотнее прижалась ко мне, словно ища защиты.

– А герб, ты не помнишь, что там за герб? – спросил я, хватаясь за эту тоненькую ниточку.

– Я каждую ночь пытаюсь его разглядеть, и иногда мне кажется, что еще мгновение, и я узнаю его. Но нет, я не вижу этот герб… Я словно Робинзон Крузо на острове, полном людоедов. И тут появляешься ты, такой сильный и храбрый. Рядом с тобой я чувствовала себя спокойно, мне казалось, что ты можешь защитить меня, и вот… Сегодня ты врываешься и говоришь мне, что я – это не я. Быть может, ты прав. Но до этого дня я была герцогиней Кингстон, леди Чедлэй, а теперь кто? Ведь получается, что теперь у меня нет своего имени и все, что окружает меня, это обрывки чужой жизни, которую я доживаю, словно донашиваю чужие обноски.

Вековые дубы, между которых вилась наша тропка, расступились, выпуская нас на ярко освещенную поляну. Я посмотрел на небо. Призрачного света луны явно не хватало, чтобы устроить здесь подобное зарево.

– А это еще что? – Я начал озираться, пытаясь понять, откуда идет неведомое сияние.

Могучий дуб-исполин, выкорчеванный когда-то свирепой бурей, лежал с противоположной стороны поляны, воздев к небу одеревеневшие щупальца своих корней. Было что-то жуткое в этой поверженной мощи, но то, что освещало все окрест, находилось именно там, под бугристым комлем мертвого дерева. На душе было жутковато, но тропа вела именно туда. Мы не спеша осторожно приблизились к источнику света. Небольшой куст папоротника тянулся из земли, и с каждой секундой между листьев его загорались все новые ярко-алые цветочки-огоньки.

– Какая красота! – прошептала Бетси.

– Это цветет папоротник. Хотя, насколько я знаю, такого быть не может.

– Это чудо.

– Редферн говорил, что тот, кто отыщет этот цветок, сможет загадать любое желание, даже самое сокровенное. А тот, кто удержит его в руках, откроет для себя любые клады, лежащие в земле.

– Не надо его рвать. Он так красив! – Бетси склонилась над цветком. – А желание, – она печально вздохнула, – мне бы узнать, кто я на самом деле.

– Я бы тоже этого очень хотел, – согласился я.

В ту же секунду где-то рядом послышался сдавленный смешок, потом еще один с другой стороны.

– Клад, они не захотели клад!

Смех повторился, и я увидел, как из-за толстой ветки ближайшего дерева на меня глянуло улыбающееся девичье лицо. Оно тут же исчезло, но из-за другого дерева выглянуло еще одно, потом еще.

– Одно желание, вы слышали, у них одно желание! В коло их, в хоровод! Пусть покружатся с нами!

Девицы одна за другой начали возникать вокруг нас словно из ниоткуда. Я мог бы поклясться, что минуту назад здесь не было ни одной живой души. Я знаю толк в засадах и наверняка бы услышал, попытайся кто-нибудь приблизиться к поляне.

Девицы были абсолютно нагие, лишь поверх распущенных длинных зелено-желтых волос красовались венки из лесных цветов и листьев липы, украшенные драгоценными красными каплями вишневых ягод.

– Покружим их, сестрицы!

Лесные красавицы набросились на нас, тормоша, щекоча и срывая одежду. Обычно я слабо ощущаю щекотку, но, черт возьми, это было очень щекотно! Одна из девиц в суматохе схватила мой «символ веры» и тут же отдернула руку, словно обжегшись.

– Господи, капитан, ну шо тебе не спится. Не знаю, как у вас, но у нас тут глубокая ночь. Вау! – Крик лисовского восторга чуть не сорвал мою черепную коробку. – Что это у тебя там происходит? Где ты набрал столько бабья? Ничего себе пикничок! Это где ж сейчас так устраиваются?

– Лис, извини, я не хотел.

– Ба, капитан, я уже, кажется, не сплю. Это что, русалки?

– Русалки живут в воде, а эти какие-то лесные, дикие.

– Ага, сейчас. Вот бы я на тебя посмотрел, если бы ты попытался русалку-перуницу в воду затолкать. Кстати, ценная мысль, уху можно прямо в озере варить.

– А если серьезно, ты можешь сказать, что здесь творится?

– Да я же и говорю, обычные русалки. Сегодня же купальская ночь, вот они и веселятся. Я надеюсь, ты там не один по лесу шатаешься?

– Нет.

– А, ну тогда расслабься и получай удовольствие. Приятно отдохнуть. До связи. Утром расскажешь, чем все закончится.

Связь отключилась. Голова моя шла кругом, и в глазах мелькали красные огоньки папоротника, зеленоглазые русалки и милое лицо Бетси, заливисто смеющейся и абсолютно счастливой.

Мы пришли в себя только утром под радостное пение птиц, приветствующих восход солнца. Одежды на нас было не более чем на русалках, и головка Бет покоилась на моем плече. Очнувшись ото сна и оценив свое положение, она густо, до пунцовости, покраснела и, пытаясь как-то прикрыться, бросилась собирать разбросанную по поляне одежду. Передо мной была герцогиня Кингстон, волею чар занесенная на русалочью поляну. Казалось, в ней не осталось ровным счетом ничего от той девушки, с которой ночью мы нашли цветущий папоротник.

– Проводите меня к карете, милорд, – произнесла она ледяным тоном. – Невзирая ни на что, надеюсь, вы сохранили остатки благородства, – жестом, исполненным достоинства, она подала мне руку, – и не воспользуетесь моей минутной слабостью.

Карета леди Элизабет Чедлэй ожидала там же у постоялого двора, где мы ее и оставили. Но теперь рядом с ней стояла еще одна, на дверце ее красовался овальный итальянский щит, увенчанный графской короной. В гербовом поле из пламени выходил расправляющий крылья феникс. «Сгорая – рождаюсь» – гласил девиз на ленте вокруг щита.

– Граф Калиостро, – как-то испуганно произнесла Элизабет Чедлэй. – Я не думала, что он поедет за мной.

Завидев нас, идущих по дороге, великий магистр распахнул дверцу кареты и соскочил на землю с истинно неаполитанской живостью.

– Миледи, – раздраженно начал он, едва раскланявшись со мной, – с вашей стороны было весьма неосмотрительно отправляться в путь без охраны. Здешние дороги небезопасны. С вашего позволения, я буду счастлив сопроводить вас обратно в Петербург.

Не дожидаясь ответа, он бросился к нам, буквально оттесняя меня от леди Чедлэй, спеша помочь ей забраться в карету.

– Да, милорд Вальдар, – Калиостро повернулся ко мне, едва моя спутница оказалась в карете, одаривая меня улыбкой в тридцать два карата, – я еще не поблагодарил вас за ту неоценимую помощь, которую вы оказали в спасении моего имущества. Не окажись вы рядом… Кстати, что привело вас в мой флигель?

– Искал средство от головной боли, – буркнул я.

– Средство от головной боли? Ну конечно… А не знаете ли вы, что искали у меня грабители?

Роль простака пока что меня вполне устраивала. Конечно же, грабители искали во флигеле нечто ценное, вряд ли бы они пришли туда в поисках смысла жизни. А вот что для них было ценно – это другое дело. Я пожал плечами, словно пытаясь вспомнить список похищенных вещей.

– М-м… Золотая табакерка с изумрудами, пара бонбоньерок, серебряный ножичек для резки бумаг… Да, вот еще! Инкрустированный ларец из черного дерева.

Калиостро побледнел:

– Вы точно видели, что они брали ларец?

– Абсолютно точно.

– Вместе с бумагами?

Вернее было бы сказать, что коварные похитители собирались стащить бумаги без ларца, обратно в ларец я сложил их собственноручно, но это были детали, посвящать в которые столь занятого человека мне показалось неуместным. Великий магистр грязно выругался себе под нос на звучном неаполитанском диалекте. Похоже, грамотность жуликов его решительно не устраивала.

– Еще раз благодарю вас, – кивнул он и, заскочив в карету герцогини, сделал знак отправляться.

Я стоял на дороге и смотрел вслед удаляющимся экипажам. Ярдов через сто карета Бетси остановилась, она вышла и, подойдя к дереву, свешивающему свои ветви прямо на дорогу, отломала одну из них. Экипажи вновь тронулись и исчезли вдали, лишь ветер пробежался по листве, как пианист по клавишам, и стих, оставляя после себя дурманящий запах липы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю