Текст книги "Внутренняя линия"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 9

«Люди всегда готовы были умереть во имя добра, зла и других безрассудных целей».

Артур Кестлер

Май 1924

Небо из зловеще черного стало багрово – серым, рассвет крался на мягких лапах, готовясь петушиным криком провозгласить новый день. Судаков шел быстрой размашистой походкой, точно легавая по кровавому следу, ориентируясь более на чутье, нежели на окрестные елки и осины. Лес был старый, густой, буреломный. Еще три года назад здесь вольготно чувствовала себя банда Метлы – дружка судаковского детства, Захарки Метелкина. Покуда не вернулся Судаков с гражданской, никак этого самого Метлу изловить не могли, точно сквозь землю уходил из – под носа у погони. Но, как водится, не все удаче зубы щерить – возвратился в родные места комэск [17]17
  Комэск – командир эскадрона.


[Закрыть]Судаков, и назначили ему, лихому кавалеристу, бандитов ловить. Столкнула насмешница – судьба Петра Федоровича с дружком лоб в лоб, да по разные стороны баррикады.

Как – то таким вот ранним утром пришел начальник Елчаниновской милиции сам – один в лес на заветное место, посвистел дроздом, и нате – вылез, откуда ни возьмись, на его призыв разбойный атаман Метла – Захар, внук местного лесника.

– Уходи, – сказал тогда Судаков. – Что прихватил, бери с собой, и уходи. Догонять не стану. День тебе даю.

– Не дури, Петруня. Что ты мне сделать – то можешь? Лучше к нам иди. Ты ж сызмальства ухарем был. Помнишь, когда мы в училище про Разина проходили, так мы с тобой и Яшкой Фроловым по ночам на баржи набеги делали на Зазнобином озере?

– Яшка под Луцком в земле лежит, а мы с тобой – вот. Что было, то было – к чему поминать? Мир перевернулся. Уходи, а лучше сдайся. Я тебе повинную оформлю.

– Да ты че, Петрунь! Когда такое было, чтобы я сдавался?

Судаков молча постукивал прутом по высокому голенищу сапога, угрюмо слушая бандитского вожака.

– Так, стало быть, не уйдешь? – наконец промолвил он.

– Мог бы и не спрашивать.

– Ну, тогда прощай.

– И ты прощай. Извиняй, Петрунь, что так все вышло.

Следующим утром на опушке банда Метлы попала под кинжальный огонь пулеметов. Немногих выживших отвезли в губчека, где они были расстреляны по законам военного времени.

Сейчас Петр Судаков шел той же звериной тропой, и ему казалось, что призрак Захара Метелкина глумливо усмехается, глядя на него из – за каждой встречной осины.

– Мама, куда мы идем? – послышался за спиной бывшего краскома голос Ольги. – Я устала.

Судаковым овладело глухое раздражение – как совсем недавно, в учительском доме, когда он велел быстро собрать все нужное и ценное.

– …Лишнего не берите! – скороговоркой распорядился Судаков, и тут же первым делом Татьяна Михайловна достала из – под половицы большой, обтянутый сафьяном, альбом с эмалевым гербом на обложке.

Судаков только мельком увидел чересчур шикарное украшение: красная полоса на белом щите, рыцарские шлемы… На одном вроде бы расколотое дерево, на другом – рука с мечом.

– Я же сказал – лишнего не брать! – взорвался Петр Федорович.

– Я и беру только самое ценное, – очень спокойно, глядя прямо в глаза, тихо ответила Татьяна Михайловна.

Судакову вдруг стало невыносимо стыдно, он отвернулся, буркнув:

– Берите то, что при случае можно продать, – и направился к выходу. – У старицы встретимся, где Вешкина гать. Не задерживайтесь! Поторапливайтесь! Я тоже скоро.

И вот сейчас Судаков шел, негодуя на себя, на внезапную мягкотелость, заставившую вступиться за недобитую буржуйку. За то, что теперь из – за минутной слабости судьба его рухнула под откос, и кто знает, чем дело закончится.

«У Таисии – то, тьфу, Татьяны, может, все бы еще и обошлось, – думал он. – Помурыжили бы в ГПУ и отпустили. А теперь каково будет? Что ж я натворил – то?!»

Он ни на минуту не пожалел о тех двоих, кто остался лежать с простреленными головами во флигеле на полу. Его крутили, разрывали и корежили боль и тревога о судьбе жены и дочери.

«Если терехи возиться не будут, к рассвету доберутся до Воеводино. Хватиться, поди, еще не успеют. Оттуда до Харькова – поездом. А там, в столице – то украинской, затеряться есть где. Дружок в городской управе работает. Оно, конечно, рисковое дело – беглых укрывать. Так ведь и сам, как пить дать, не захочет, чтоб в ГПУ прознали, что до революции он был не унтер – офицером, а подпоручиком. А после того – не в госпитале с сыпняком валялся, а у Петлюры в гайдамаках шашкою махал. Спрячет, куда денется…»

– Велика беда – устали. Надо идти. Спасаемся мы.

– Мама, а от чего мы спасаемся? На нас же бандиты напали! А Петр Федорович их застрелил…

– Это не бандиты были. Это товарищи из ГПУ.

– ГПУ? А какое ГПУ дело до нас?

– Оленька, так не говорят. Следовало бы сказать: «Почему ГПУ нами интересуется?»

– Ну, хоть бы и так. Я – пионерка, и ты…

– Оленька, я не хотела тебе говорить… Твой отец не погиб на фронте. Он жив, сейчас где – то за границей. Его зовут Владимир Игнатьевич Згурский. Генерал – майор Владимир Игнатьевич Згурский.

– Мой отец – белый генерал?

– Да, моя хорошая.

– Мама, этого не может быть! Это какой – то сон!

– Нет, это не сон, это явь. Твой отец – генерал. А твоя крестная – великая княгиня Ольга Константиновна, ныне королева Греции. Она была сестрой шефа папиного полка, и когда ты родилась…

Девочка заткнула уши.

– Мама, я не хочу этого слушать! Не говори мне больше ничего!

– Цыть! Раскудахтались… – обернулся Судаков. – Скоро уже будем, почти дошли.

Он остановился у сухого дерева, понуро склонившегося над сиротливой полянкой – выжигой. Именно здесь когда – то увещевал атамана Метлу, а теперь вот сам очутился на его месте.

– Уж прости, Захар, – прошептал он и, оглядевшись, двинулся вперед.

С полянки через подлесок тропка шла по берегу озера. Место это считалось нечистым. Как рассказывали старики, еще при татарах здесь утопилась зазноба воеводы Елчанинова – бросилась в воду, оставив среди камышей корзину с младенцем. И тогда, и сейчас сюда забредали только рыбаки – клев тут был хороший. Но, как говорили, водяной нет – нет да и присматривал новую жертву.

Дальше стежка вела к сгоревшему лесничеству. Закопченный остов печи меж обугленных столбов и раскатанных по сторонам бревен безмолвно свидетельствовал о разыгравшейся здесь когда – то трагедии. Но остатки жилища не интересовали Петра Федоровича. Он прошел к колодцу, вытащил из – под рубахи прихваченную из дому крепкую веревку, привязал ее к вороту и, закрепив второй конец на поясе, начал спускаться вниз.

«Только б ничего не порушилось!»

– Держите вдвоем веревку, а то неровен час ухну!

Четыре руки вцепились в трос, но Судаков понимал, что тресни вдруг старый ворот, лопни пеньковые волокна – и спасения ждать неоткуда.

– Ну – ка, – прошептал он, уперся ногами враспор и толкнул одну из колодезных стенок.

Аккуратно подогнанные бревна, казавшиеся прочно вкопанными, со скрипом повернулись, открывая лаз.

«Вот и Метелкино убежище…»

Когда – то давно этот схрон показал юным «разинским казакам» Захаркин дед – лесник. Здесь прятали они «награбленные сокровища», здесь отсиживались, ожидая, когда спадет гнев разбушевавшихся отцов. После удачной засады на атамана Метлу Судаков не мог заставить себя прийти сюда. Его одновременно тянуло в места своего детства, и в то же время последняя встреча с закадычным дружком вновь, как живая, вставала перед глазами. Но сколь веревочка ни вейся, а в петлю совьется.

Судаков качнулся и уцепился за край лаза. Все, как в былые времена: свеча на плошке поджидала бесшабашного «разница», словно оставленная лишь вчера. Он нащупал спички, зажег свечу. Даже Захаркин дед не знал, когда и кем был сооружен схрон. Лесник говорил, что еще при Наполеоне, но бог весть…

Петр Федорович огляделся. Да, с тех пор, как они прятали здесь украденные головки сыра и валенки, изменилось немноroe. И все же: застланные нары у стен, стойка с винтовками, бомбы, уложенные в рядок, точно колбасы на витрине… даже пулемет «Льюис» с четырьмя снаряженными магазинами! Основательно Захар готовился. Судаков поддел штыком крышку одного из стоящих в углу ящиков: австрийская тушенка. Что ж, тоже неплохо. Не пасхальное разговение, но и с голоду не помрешь.

– Ау, Петр Федорович, – услышал он тихий зов.

– Да – да, сейчас! Уже иду! – крикнул он.

Спустя пятнадцать минут дверь схрона заняла прежнее место, надежно скрыв беглецов. Судаков возился с керосинкой, пытаясь унять странную дрожь во всем теле. Когда, помогая Татьяне Михайловне спуститься, он обхватил ее, будто обнял, его обдало таким умиротворением и теплом, что бывший начальник милиции едва не задохнулся от ранее неизведанного чувства.

– Точно, ведьма, – пробормотал он, – как есть. Связался же на свою голову!

– Мы что, теперь здесь жить будем? – удивленно разглядывая оружейные стеллажи, спросила Ольга.

– Если понадобится, то и будем, – огрызнулся Судаков. – А ты б чего хотела – хоромы царские?

Он собрался еще что – то добавить, но снова почувствовал в глубине души немой укор, точно мать поглядела на него и, услышав грубую речь, сокрушенно покачала головой.

– Переждать надо, – уже спокойнее пояснил он. – Вместе нам идти нельзя. Как Гуца хватятся, по всей округе разошлют ориентировки, кого искать. Помяните мое слово – ближайшие дни всех мужиков и баб с дитем женского полу останавливать и досматривать будут. Да и что мне с вами – то дальше делать? – Петр Федорович насупился. – У вас отныне свой путь, у меня – свой.

– Путь, – вздохнула Татьяна Михайловна, – у всякого свой.

Судаков отвернулся, чтобы не смотреть на спасенную им женщину. Его затопила волна горечи, будто не спас он вовсе эту злополучную генеральшу с дочерью, а втравил в безнадежное и опасное дело.

– Оно б вам лучше за Урал куда – нибудь податься, – после тягостной паузы начал бывший начальник милиции. – Там места глухие, авось и не сыщут. Одна беда: где мы, а где Урал.

– Мы поедем в Москву.

– Да вы с ума, что ли, сбрендили, Татьяна Михайловна? Что вам в Москве – то делать? Ведь там же гэпэушник на гэпэушнике сидит, да гэпэушником погоняет!

– Небесный свет указывает путь, – продекламировала учительница. – Если суждено теперь спастись, то кроме как в Москве помочь нам, увы, некому.

– Ну, как скажете. – Судаков покачал головой. – Москва так Москва. В шести верстах отсюда железная дорога. По ней всякую ночь на Москву товарняк идет. Поезд я остановлю, а там уж прячьтесь и езжайте себе. Воля ваша.

Он покосился на аккуратно сложенные бомбы:

– На том, стало быть, и расстанемся.

Июнь 1628

Зима застала обоз царского посольства в Сибири, в небольшом остроге, по церкви святого Благовещения именовавшемся Благовещенским. Кроме рыбаков и охотников, да полусотни казаков, русских здесь не было. Захаживали из – за реки торговцы чудного вида, говорившие на столь диковинном наречии, что Федору Згурскому новые слова едва давались. А ведь из всего посольства он к языкам был способнее прочих.

Год назад призвал князь Дмитрий Пожарский к себе Федора и молвил ему, хмуря чело, что – де, мол, царь его к себе кличет, желает с посольством в дальние края отправить. Второй раз после приснопамятной встречи у расколотого молнией дуба бывший гусарский поручник видел царя так близко – тот уже не казался юнцом, окладистая борода обрамляла благообразное лицо.

Вместе со Згурским в государев терем был зван некий думный дьяк – один из тех мздоимцев, о которых Федор еще в службу по Разбойному приказу слышал много нелестного. Царь восседал на троне, по бокам стояли рынды в долгополых кафтанах, с топориками в руках. У стен на скамьях, в шубах и бобровых горлатных шапках, без особой приязни косясь друг на друга, восседали бояре. Среди них Згурский с облегчением увидел и благодетеля своего – князя Пожарского. Но здесь он был лишь одним из многих.

– Дошли до меня известия, – начал Михаил, – что страна Катай, граничащая с дальними пределами земли нашей, ныне в большом затруднении пребывает. В морях ее английцы и прочие немцы озоруют, на суше вкруг неспокойно, а богатства в той стране немалые. И во всех ближних к нам землях за товары, что из Катая везут, испокон веку дают высокую цену. Еще в давние баснословные времена, как сказывали мне, из страны Катай через наши земли путь шел в Царьград и к прочим дворам кесарским и королевским. Орда Чингизова тот путь Шелковый порушила. Вижу я в том резон, чтобы снарядить к царю катайскому великое посольство, дабы впредь, как и дотоле, меж царствами нашими дружба была, ибо от той дружбы и торговлишки польза и нам, и тому Катаю немалая.

Бояре, дождавшись паузы в царских речах, одобрительно зашумели, и тот, сделав всем знак молчать, продолжил:

– Для упреждения великого посольства желаю я снарядить в Катай, в цареву столицу, обоз с дарами да именитыми людьми, дабы там русское подворье учредили и у царя катайского охранные грамоты для великого посольства раздобыли. В обозе том от меня и боярской моей Думы поставлю я нарочитого мужа – дьяка Ивана Безтеменного, а для охранения его и даров царских шлю с ним хороброго воина Федора Згурского. А при нем – сотню городовых стрельцов да полсотни казаков.

Так тому и быть. – Царь ударил золоченым жезлом об пол, ставя точку и не допуская обсуждения государевой воли.

В этот миг Згурский поймал на себе взгляд самодержца. Тем же взглядом Михаил Романов смотрел на него и тогда – у Сретенских ворот.

Груженный дарами обоз тянулся неспешно, едва успев докатить к Благовещенскому острогу пред тем, как лег снег. Зима выдалась долгой и тяжелой. Запасы продовольствия в маленькой крепостице не были рассчитаны на такое количество пришлого народу, а тут еще катайские торговцы предлагали за их муку непомерно высокую цену золотом, скатным жемчугом и тончайшими шелковыми тканями… Когда Згурский, увидев, как тают запасы муки, запретил продажу, в остроге едва бунт не вспыхнул. Пришлось новоиспеченному московскому воеводе поставить линию стрельцов да пальнуть над головами возмущенного люда – дабы помнил, чья тут власть и сила. К весне те же самые жители Благовещенского острога, кланяясь Згурскому в пояс, благодарили за то, что не дал продать муку.

Когда снег наконец растаял и земля подсохла, обоз, пополнив запасы продовольствия, двинулся в Катай. Если прежде Згурский думал, что долгий путь без дорог и приюта – самое худшее, что ждало их, то сейчас ему предстояло убедиться, сколь неверны были его предположения.

Едва покинув земли Белого царя, обоз попал во владения джудженей [18]18
  Джуджени – самоназвание населения Маньчжурии.


[Закрыть]– совсем недавно покорных катайских вассалов, теперь же посягающих на императорский престол. Где с боем, где подкупом, где хитростью – обозу все же удалось достичь Катая.

И вот когда до столицы Поднебесной империи оставалось не больше дня пути, малое посольство очутилось в землях, хуже которых сам дьявол не выбрал бы для устройства преисподней.

Выжженная солнцем земля растрескалась, даже камни казались оплывшими от немилосердного жара. Ни капли воды, ни зеленого ростка, кора сухих деревьев сорвана и съедена. По сторонам дороги то здесь, то там валялись неубранные трупы со вздутыми животами, окруженные тучей отъевшихся мух. Никогда прежде Згурский не испытывал такого смятения, граничащего с суеверным ужасом.

Когда стало темнеть, и изнуренный за день обоз едва тащился, надеясь в темноте и относительной прохладе хоть немного восстановить угасающие силы, случилось самое жуткое.

Згурский увидел людей. Живых людей.

Должно быть, смерть, утомившись махать косой, села поблизости перевести дух, да о чем – то задумалась, позабыв об этих несчастных. Огромная масса живых мертвецов, еле волоча ноги, окружала царский обоз.

Настоящего оружия в руках этих обтянутых кожей скелетов почти не было, но у всякого были палки, камни, мотыги… Без промедления Згурский скомандовал остановиться и составить возы в круг, а стрельцам занять свои места у импровизированных бойниц.

За прошедшие месяцы его невеликий отряд уже столько раз выполнял этот маневр, что, казалось, мог даже не просыпаясь выполнить его наилучшим образом. Залп разорвал гнетущую тишину, в которой надвигались полумертвые от голода катайцы. Порою одного такого залпа было достаточно, чтобы заставить отступить воинственных джудженьских всадников. Здесь же – серые, пропыленные лица наступающих не выражали ничего. Они просто шли, переступая через упавших, как через сваленные бурей деревья. Второй, третий, четвертый залпы прогремели с тем же результатом. Наконец, катайцы дошли до возов, облепили их и полезли, кто как мог: под колесами, прямо на деревянную стену бортов, уснащенную легкими пушками – сороками. Те выплюнули в упор заряд картечи, но тщетно. Нападающих уже было не остановить.

Отбросив пищали, поредевший за месяцы похода отряд стрельцов и казаков начал орудовать саблями, бердышами, порой и вовсе засапожными ножами. Живые мертвецы падали наземь один за другим, практически не оказывая сопротивления, но толпа не останавливалась. Федору казалось, что сквозь надвигающиеся сумерки он видит радость на лицах мертвецов. Он и сам рубился с неистовой яростью. В его жизни было немало сражений и бесчисленное множество мелких стычек, но ни в одной он не испытывал такого.

Возы были уже липкими от крови, а земля у колес получила долгожданную влагу. В прежние дни Францишек Згурский не зря имел славу первой сабли Речи Посполитой, но здесь его искусство было ни к чему. Воевода понимал, что когда – то он устанет рубить, рука не поднимется. Когда – то неосторожным шагом поскользнется в красной луже под ногами, и толпа забьет, затопчет его, даже не заметив. Он чувствовал, что рука уже начинает наливаться тяжестью. Сквозь зубы он поминал матку боску чентстоховску, умоляя ее и всех святых положить конец этому безумию.

Потемневший уже горизонт вдруг расцвел огненной зарей. Сбрасывая с воза очередное разрубленное тело, Згурский увидел всадника. В богатом доспехе, на огромном, неестественно светящемся коне он стоял недвижимо за обезумевшей лавиной нападавших. Згурский готов был поклясться, что еще мгновение назад всадника вблизи не было.

Появление нового действующего лица заметил не только он.

– Лун Ван, – прошелестело среди нападавших. – Лун Ван!

Слова эти, в первый миг произнесенные шепотом, перешли в крик то ли ужаса, то ли восторга. Толпа отпрянула от возов и замерла коленопреклоненно, не замечая стонов раненых. Всадник направил коня к импровизированному вагенбургу.

– Приветствую тебя, молодой дракон, – услышал Згурский, недоуменно сознавая, что тот говорите ним по – польски. – Я рад, что ты наконец пришел в землю предков.

Май 1924

В давние времена, когда французские короли перестали носиться по своим землям, верша суд и насаждая власть оружною рукой, столичный квартал Марэ, расположенный неподалеку от неприступных стен Лувра, целиком принадлежал рыцарскому ордену тамплиеров. Те осушили подаренные государем болота и воздвигли огромное величественное аббатство Тампль. Впоследствии король Филипп Красивый, прозванный также Фальшивомонетчиком, освободил землю от прежних хозяев и снова отдал ее под застройку. Вероятно, самой последней тайной ордена стало то странное, но несомненное влияние, которое фигура проклятого короля оказала на будущую судьбу выросшего здесь квартала.

Долгое время близость к королевскому дворцу определяла его аристократический характер. Городские дворцы епископа Санлисского, герцога Бурбона, графа д'Арманьяка, особняк ближайшего сподвижника Генриха IV – великого организатора и артиллериста герцога Сюлли – жались здесь один к одному, смыкаясь оградами садов. Но когда невыносимый смрад парижских улиц заставил Людовика XIV перенести резиденцию в Версаль, аристократы потянулись вслед за ним, все реже навещая, а то и вовсе продавая свои особняки, и квартал тут же стал прибежищем воров и мошенников. Будто никого, кроме знати и тюремного сброда, в Париже вообще не было.

В годы Французской революции все здешние домушники, карманники и прочий малопочтенный люд в одночасье превратился в уважаемых граждан и принялся грабить особняки, сохранившие остатки былого великолепия. Одним из таких городских дворцов был «Отель д'Арманьяк».

Отправив на гильотину большую часть мужчин этого древнего семейства, местные жители опустошили барочный дом до такой степени, что лишь облезлые львы на лепных гербах Арманьяков, красовавшиеся то здесь, то там, напоминали о славных временах Короля – Солнца.

Благодаря усилиям мсье Видока, в наполеоновские годы часть награбленного была возвращена, а самые отъявленные «граждане» отправлены в цепях обживать заморские колонии. После реставрации Бурбонов особняк вновь перешел роду д'Арманьяк, но те не пожелали отстраивать его заново, а стали, разбив на множество небольших квартир, сдавать внаем.

На первом этаже – в бывших комнатах прислуги – расположилось популярное среди богемы кафе «Литера». Именно сюда, в квартиру, арендованную хозяйкой кафе, мадам Франсуазой Мерло, возвращался после трудного дня окружной комиссар Рошаль.

Майский вечер плащом чародея висел над Сеной, скрывая очертания домов и расточая вокруг запахи цветущей сирени. Где – то далеко в поднебесье виделась освещенная яркими огнями махина башни Гюстава Эйфеля. Недавно, когда боши стояли почти у ворот Парижа, среди горожан пополз слушок, что Эйфель – немецкий шпион, что башня задумана как артиллерийский ориентир и даже, как утверждали некоторые умники, как своеобразная гавань для цепелинов, с которых в Париж будет высажен десант. В ратуше всерьез обсуждали проект сноса чудовищного железного монстра, уродующего лицо французской столицы. Но для приведения в жизнь смертного приговора не хватило ни денег, ни рабочих рук. Затем немцы были отброшены, и вопрос о демонтаже башни отпал сам собой.

Комиссару Рошалю башня нравилась. Было в ней что – то этакое дерзкое, бросающее вызов привычной помпезности старых дворцов. Вот и сейчас он шел, глядя на ее высвеченный шпиль, будто ища у небес ответа на возникшие за день вопросы.

Никакой ясности вдело об исчезновении мсье Рафаилова допрос прислуги и соседей не внес. Генерал Згурский действительно приехал к банкиру и о чем – то разговаривал с ним более часа. Слуга – китаец, приносивший чай, утверждал, что говори ли господа о деньгах и, должно быть, в чем – то не соглашались. После чего господин Згурский отправился восвояси, а банкир уехал. По меньшей мере пятеро свидетелей видели автомобиль Рафаилова с хозяином и китайцем, также китайца опознал консьерж в доме на площади Сен – Жермен, где живет нотариус. Самого Рафаилова он не разглядел, но утверждает, что в машине еще кто – то был. Дальше, по словам китайца, хозяин велел подвезти его к художественной галерее и книжному магазину «Ля юн» и отправил домой – он желал прогуляться. Далее миллионер точно в воздухе растаял. И в магазине, и в галерее прекрасно знали состоятельного клиента, но в тот вечер он не заходил.

Местный полицейский вспомнил, что «роллс – ройс» Рафаилова действительно останавливался неподалеку от указанного места, но человек, вышедший из автомобиля, скорее направлялся к ресторанчику «Де флор». Если китаец отъехал сразу, то об этом он мог и не знать. Но и там Рафаилова никто не запомнил.

Комиссар Рошаль подошел к кафе «Литера», толкнул дверь. Как обычно в этот час, здесь было многолюдно. На небольшой эстраде звучало фортепиано, прорываясь сквозь разговоры завсегдатаев.

– Привет, милый. – Хозяйка кафе поспешила навстречу комиссару. – Тебе как всегда?

– Да, спасибо, дорогая. – Он поцеловал возлюбленную и взглядом поискал свободное место. – Здесь не занято? – Рошаль подошел к столику, за которым, углубясь в чтение газеты, сидел один из обитателей отеля.

Комиссар несколько раз встречал его и всегда здоровался с постояльцем. Если память не изменяла ему, тот был инженером, Франсуаза называла его – мсье Тимошенков.

– Нет – нет, прошу, садитесь!

Комиссар Рошаль бросил взгляд на газету. Заголовок в полстраницы сообщал об исчезновении русского миллионера.

– Интересуетесь? – спросил полицейский.

– Не очень. – Инженер чуть приподнял одно плечо. – Просто занятно. Так сказать, слежу за приведением в жизнь вышнего правосудия.

– О чем вы?

– Ну как же! О старой истине. О том, что зло не остается без возмездия.

– По – вашему, мсье Рафаилов олицетворял зло? Он что же, ограбил вас? Украл часы, вытащил бумажник?

– Слава богу, нет! Мы не были с ним столь близко знакомы. Но всем известно: в самом конце войны на Дальнем Востоке адмирал Колчак перевел Рафаилову в Париж деньги для военных закупок. Тот и пальцем о палец не ударил, чтобы исполнить поручение. На его совести тысячи, а может, десятки тысяч русских жизней.

– Вы полагаете, что, если бы Рафаилов купил для Колчака оружие и боеприпасы, жертв было бы меньше?

– Я не думал над этим, но…

Франсуаза Мерло подошла к столику, теребя длинный, чернее майской ночи, локон. Комиссар Рошаль насторожился. Он знал, что этот жест означает тревогу и волнение.

– Что – то произошло?

– Только что звонили из Сюрте… Полин брала трубку, она не видела, что ты пришел, – начала извиняться хозяйка.

– Ну – ну, говори!

– Десять минут назад на рынке Вернезон поймали воришку, который хотел продать одному из тамошних антикваров золотые часы.

– Ну и что? В Париже каждый день сотня карманников продает антикварам краденые вещи. Я – то им зачем понадобился?

– Антиквар оказался мастером своего дела и опознал герб, выгравированный на крышке часов. Это герб мсье Рафаилова.