Текст книги "Внутренняя линия"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 11

«Истинная свобода есть свобода от привычных истин».

3. Ницше

Июнь 1628

Всадник на огромном золотистом, точно светящемся, коне поманил за собой, словно уже давно поджидал посольский обоз и теперь рад был указать дорогу к священному городу – дворцу императора Поднебесной. Воевода Федор Згурский, быстро оправившийся от первоначального удивления, теперь мог подробнее разглядеть возникшего из порохового дыма всадника. На первый взгляд все казалось странным: и отливающий червленым золотом конь, гарцевавший под ним, и доспех – чешуя – не железный, не бронзовый, не костяной – бог весть какой. И одежда черная, расшитая яркоцветьем, да зверьем невиданным, с широкими, будто крылья, рукавами… Но уже на второй взгляд становилось понятно, что «странно» – чересчур слабое выражение.

Згурский оглянулся на своего верного дружка – казачьего атамана Варраву. Голодная многотысячная толпа обезумевших дикарей окружала их крошечный отряд, лишь ожидая знака вновь броситься на сабли и пищали, чтобы захватить пищу, воду, а заодно и богатые дары, направляемые царем Московии своему катайскому собрату.

– Что уж тут мудрить? След идти, коль так зовут, – поскреб затылок Варрава, оглядываясь на побратима. – Хрен редьки не слаще, но хоть дух переведем.

Сабли с тихим шелестом стали возвращаться в ножны, пищали легли на плечи, возницы заняли места на козлах. Видя приготовление к движению, неизвестный вельможа улыбнулся и крикнул:

– Дети мои, я возвращаю милость этому краю!

Згурский осмотрелся по сторонам, ища, кого зовет их спаситель, и с удивлением увидел четырех всадников, одним из которых была девушка. Прекрасная черноволосая девушка, притягательная странной, резкой красотой. Згурский потряс головой, точно отгоняя морок: эти – то откуда взялись? Спутники Лун Вана возгласом подтвердили, что слышали команду предводителя и… исчезли снова, точно растворились.

– Господь моя защита! – крестясь, прошептал Федор.

Должно быть, расслышав его тихие слова, всадник в чешуйчатой броне раскатисто захохотал, и в этот миг небо внезапно стало затягиваться тяжелыми свинцовыми тучами, ветер порывисто вздернул поникшую сухую траву, грохот потряс округу, и молния в резком диком великолепии расколола небо. Тяжелые капли дождя обрушились на иссохшую, точно старческая кожа, землю, на одежду, на лица, и вопль радости, перекрывающий гром, вырвался из тысячи шершавых от жажды глоток.

– Едем же!

Царский обоз двинулся вперед, но и пяти минут не прошло, как мир вокруг изменился самым чудесным образом: земля буйно цвела, среди высоких трав благоухали диковинные цветы, деревья радовали обширной тенью, в зеленых кронах весело щебетали птицы, и над всем этим сияло и тешило глаз безоблачное синее небо.

– Экое диво! – недоуменно озираясь, присвистнул Варрава. – Чей – то я не разберу – то ль убили нас, и мы уже в райских кущах обретаемся, то ли в лапы к демону попали.

– Я так думаю – к демону, – зыркнул из – под бровей на Лун Вана воевода. – Или к чародею. Где ж видано, чтоб из мертвого суходола да в Эдемский сад одним махом перескочить? Такое лишь в сказках, да и то не всякий день случается.

– Здесь устройте привал, – скомандовал загадочный вельможа, указывая на замечательную опушку, посреди которой красовались роскошные ковры, уставленные яствами. – О раненых можете не беспокоиться, они сейчас вновь будут здоровы. А нам, Францишек, – он улыбнулся, точно отец сыну после долгой разлуки, – следует поговорить с глазу на глаз.

И мир опять изменился. Исчезли деревья, травы, синее небо, и они вдвоем очутились в каменных хоромах.

– Ну точно, чародей! – выдохнул Згурский, поудобнее обхватывая рукоять сабли.

Но та выпорхнула из ножен и, впервые в жизни предав своего хозяина, перелетела через огромную залу и шмякнулась с печальным звоном на пол.

– Это ни к чему, Юй Лун.

– Отчего зовешь меня так? – насупился шляхтич.

– Оттого, что при рождении тебе это имя было дано.

– Неправда, не было такого. От рождения нарекли меня Францем. О том и в церковной книге записано.

– Скрижали вечности прочнее бумаги, пергамента или папируса. Впрочем, при этом рождении тебе действительно дали то имя, которое ты сейчас назвал.

– При этом рождении?

– Юй Лун, неужели сам ты так ничего и не понял?

– Что я должен был понять?! – вдруг обозлясь, выкрикнул Згурский. – Кто ты? Почему я здесь?

– Уж в который раз мы встречаемся с тобой, а ты все гонишь правду из сердца своего. Я твой дед, Юй Лун.

– Это ложь! Я знал, я помню деда.

Лун Ван снова поглядел на воеводу, как на ребенка:

– И да, и нет. Впрочем, чему тут удивляться. С потомством Даньму всегда больше хлопот, чем с детьми ее братьев.

– О чем ты говоришь?

– О твоей матери и дядьях. Ты уже видел их сегодня. В здешних краях Даньму почитают как богиню молнии.

– Моя дорогая матушка не богиня! Она шляхтянка из славного рода…

– Да, та мать, что произвела тебя на свет, и впрямь из рода Случесских. Но в тебе течет кровь, и главное – кипит дух Даньму. Прекрасной молниеносной Даньму из рода Лунов.

– Лунов?

– На вашем языке Лун означает «дракон».

– Чур меня, чур! – Згурский отпрянул к стене.

Вместо благодушного пожилого катайца в чешуйчатой броне, занимая едва ли не всю огромную залу, пред ним стояло грозного вида чудовище. Рука воеводы потянулась к сабле, но тут он с ужасом вспомнил, что та валяется в десяти саженях от него. В этот миг видение сменилось, и на месте дракона снова появился Лун Ван, но теперь с длинным змеиным хвостом, заменявшим ему ноги.

– Тебе не запугать меня, чародей! Пусть даже и жизнь мою возьмешь, и кровь выпьешь по капле, не предамся тебе душой!

– Глупый. Но храбрый, – усмехнулся человек – дракон. – Истинный потомок Даньму. Скажи, Юй Лун, ты знаешь истоки своего рода?

– Згурские – ветвь княжеского дома Ракоци из Венгрии. Уже больше двух веков, как мои предки осели в Польше, и все это время оружием и советом они честно служили королям Речи Посполитой.

– Иначе и быть не могло. А скажи, знаешь ли ты, откуда Ракоци попали в Венгрию?

– Это очень древний род! Они всегда там жили.

– Что ты знаешь о «всегда», маленький Юй Лун? Для тебя и те ничтожные сорок лет, что прожил ты в этом мире в привычном тебе образе воителя Францишека Згурского, – долгий срок. Послушай, что скажу тебе я, и открой душу для моих слов. Ракоци – впрямь древний род. Конечно, по вашим меркам. Больше тысячи лет назад они ушли из этих самых мест, когда Великая стена разделила народ хунно на две части. Среди вождей кочевников был и твой предок. Если желаешь, на досуге можешь сосчитать, каким именно по счету воплощением он был.

– Ты говоришь загадками, Лун Ван, – исподлобья глядя на чародея, угрюмо сказал Згурский.

– Я каждый раз надеюсь, что с обретением духа ты обретешь и память, и мне не придется снова и снова объяснять тебе очевидные вещи, – вздохнул Лун Ван. – Каждые восемь поколений потомство рода Лун вновь приходит на землю. В этом краю есть поверье, что если молния ударяет в дом или дерево, она выпускает из него дракона. Тебе ничего не напоминает это наивное верование?

– Если ты о молнии, которая ударила в дуб…

– О молнии, которая среди ясного неба ударила в дуб в тот самый момент, когда ты был к нему привязан в ожидании смерти. Именно в тот миг, дорогой мой внук, в шляхтиче Францишеке Згурском очнулся ото сна Юй Лун. Не случай, не силы небесные породили молнию, но ты сам, дракон, живущий в тебе, на мгновение уйдя из привычного мира, расколол дуб с легкостью, с какой ломается щепка.

– Зачем ты морочишь меня, демон? Чего хочешь? Зачем приписываешь нам родство? Нелепее этого я слыхом ничего не слыхивал.

– Юй Лун, Юй Лун, какой ты упрямый, какой глупый… Потрогай эти стены. Не правда ли, это камень?

– Да, – повинуясь Лун Вану, принявшему человеческий облик, подтвердил воевода. – По всему – наилучший мрамор.

– Неужели? – рассмеялся хозяин, и Згурский Почувствовал, как на руку его обрушился ледяной водопад, вокруг которого, точно издеваясь, плясали языки пламени.

– Твоему колдовству не испугать меня!

– Ты уже говорил это. Но разве я пугаю? Кому, как не мне, известно, что невозможно испугать дракона. Я показываю, мой дорогой внук, что кроме привычного тебе мира, в котором существует ширина, длина, высота, еще есть неисчислимое множество иных миров. Все они живут одновременно, у каждого свой облик, и лишь от твоего представления и сознания зависит, сможешь ли ты проникнуть туда. По крови и духу для тебя это не составляет никакого труда. Твое желание, по сути, может и само порождать миры. И населять их.

– Это ересь! Я не желаю слушать тебя, чародей!

– Ересь? По твоим словам, ересь – все, что нынче ты не можешь, а вернее, не хочешь постичь. Ты никогда не найдешь покоя, Юй Лун, поскольку не принимаешь себя таким, каков есть на деле.

– Только Бог велик! Только его власть над обитателями земными, ангелами небесными и демонами в преисподней! На него уповаю, и да не посрамлюсь я вовек!

– Не посрамишься, это правда. – Лун Ван грустно покачал головой. – Что ж, видно, еще не пришло время. Но тогда слушай, не перебивай, а затем, ну, скажем, в обмен на свободу и благополучное возвращение свое и посольства царского в родные края выполни просьбу мою.

– Отчего ж. Когда не будет в ней злобной каверзы и для ближних моих погубительства, выполню.

– Не будет, Юй Лун. Так вот, запоминай. Когда – то этот мир был создан нашим общим предком, имя которого неназываемо, ибо он есть начало и конец всего. Он сделал нас правителями в мирах своих, и мы, видя могущество его, сами начали порождать миры. Здесь наш род числится древнейшим. Царская династия Ся – так именовали род Лунов – правила еще тогда, когда вокруг народы почитали камень и палку самым изощренным оружием, а тайным знанием считалось умение добывать огонь. Мы подарили людям все то, чем они нынче гордятся, и когда дети встали на ноги и смогли ходить, не держась за руку, мы ушли в сторону, посадив на трон первый человеческий царский род. Мы живем в мирах, созданных нашим сознанием и сознанием Первоначального, не для того, чтобы править, ибо ни одно земное правление не есть то, за что себя выдает. Мы здесь, чтобы направлять.

– Я не понимаю этого.

– Молчи и запоминай. Ты, должно быть, слышал в детстве сказки о драконах, которым в жены отдают прекрасных девиц?

– Ну конечно! Святой Георгий, покровитель рыцарства…

– Да – да, это была забавная история. Как – нибудь тебе или твоему потомку я напомню, как все обстояло на самом деле. Так вот, мой дорогой внук, от трех твоих дядьев, Лай Гуна, Юй Ши и Фен Бо, в этом мире имеется довольно обширное потомство. Однако же моя любимая дочь, Даньму, за все прошедшие тысячелетия возжелала только одного мужчину. У вас его зовут Геркулесом, или Гераклом…

– Погоди, погоди, Лун Ван, – скороговоркой выпалил Згурский. – Это же рассказ Геродота: Геракл в дикой Кимерии был спасен от ужасной бури змееногой женщиной, – воевода замялся, – по имени Ехидна…

– Ее звали Даньму, дорогой внук.

– Она породила Скифа…

– Именно так.

– Но это лишь миф!

– Миф, если ты желаешь держать свой ум, как реку, в известном русле. Но коль уж ты признал, что не в силах понять очевидное, запоминай. После – запишешь.

– Зачем мне писать все это?

– А вот зачем. Жить ты будешь долго. Пройдешь через множество бед и напастей, будешь терять близких и терпеть лишения, но проживешь более, чем уже годов отмерял. Когда вернешься домой, породишь сына, а от него в восьмом поколении вновь придешь в этот мир. Пред тем как преставиться, повели схоронить тебя в потайном склепе.

– Каком еще склепе?

– Есть на твоем подворье местечко заветное – нешто забыл?

– О схоронном лазе говоришь?

– О нем самом. Тебе ж возле него царева человека с ответом ждать велено было.

– Верно…

– Конечно, верно. Мы – Луны – живем всегда и везде, в одно время. Как умрешь, пусть в склеп твой положат рассказ об этой встрече – на грудь, чтобы в руках ты его сжимал. И об этом велении в пергаменте напиши. Вот, собственно, и все.

– Нешто все? – Згурский с подозрением поглядел на хозяина каменных хором.

– И все. А теперь возвращайся к друзьям и соратникам. Можешь отсель ехать в Бейджин. А можешь и не ехать. Если первое выберешь – толку чуть: скоро того императора, что нынче в заветном городе заперся, повстанцы в прах обратят и все его царство разрушат до основания. Ну а затем из северных земель придут чужестранцы и завоюют Бейджин. Так что посольство нынче слать без толку.

– И все же я исполню волю государя.

– Оттого, что тот спит и видит жизни тебя лишить? – Да.

– Истинный Юй Лун! Езжай, но помни – этим ты уже изменяешь мир.

Май 1924

Предрассветные сумерки дышали свежестью. Огарок луны криво и уже почти незаметно висел на светлеющем небе. Судаков недовольно косился на ждущий пробуждения солнца небосвод, досадуя, что с каждой минутой тот становится все светлее и светлее.

– Вот, спрашивается, что бы не пустить здесь московский среди ночи?

Вопрос этот был обращен в никуда. Петр Федорович просто хотел разрядить обстановку, но от раздражения, с которым он кинул в пространство эти слова, настроение у присутствующих стало лишь тягостнее.

– Не бойтесь, – глядя на испуганно расширенные глаза Татьяны Михайловны и ее дочери, тихо сказал бывший начальник милиции. – Все ладненько пройдет, вот увидите.

Его спутницы кивнули, но без особой уверенности.

– Значит, давайте еще раз, – понимая, что необходимо занять чем – то полезным этих кисейных барышень, четко заговорил Судаков. – Товарняк должен здесь пройти минут через двадцать. Когда я услышу, что он идет, завалю во – он то дерево.

– Но ведь грохот взрыва в такую рань будет слышен по всей округе.

– Извиняйте, Татьяна Михайловна, руками я дерево не выдерну и на пути не уложу. А что слышно будет – ну так мало ли чего тут рвется. За военные годы много хламу железного в здешних краях осталось. Кое – что и рвется, не без того. В восемнадцатом, почитай, грибов тут меньше было, чем того мусора. – Судаков напустил на себя пренебрежительный вид.

Он и без напоминания знал, что шум может привлечь к месту остановки поезда незваных гостей. Но там, где умолкали доводы разума, поднимал голову бесшабашный русский «авось».

– Ну вы это… Разговоры отставьте. Значит, поезд длинный, вагонов уйма – когда тот вон холм огибать будет, от головы хвоста не видать. Как дерево на рельсы ляжет, притаитесь там вон – в кустарнике – и смотрите в оба. Где – то в хвосте всегда цепляют две – три платформы с белым песком – их сверху от сырости брезентом прикрывают, но… Оно и к лучшему. Всегда он где – нибудь, да отвяжется. Вот, значит, как поезд станет, пока боец из дорожной милиции от паровоза в хвост дотелепается, вы мигом ныряйте в песок и зарывайтесь поглубже. Так до Москвы и доберетесь. Ну а как поезд там где – нибудь остановится, опять не зевайте. До самого города лучше не ехать – неровен час застукают. Но близ столицы постоянно остановки бывают.

– А вы как же, Петр Федорович?

– А я отсюда в другую сторону. Даст бог, затеряюсь. Документы у меня в порядке, привыкну к новому имени, да и начну жизнь сначала. Как у вас там, по – грамотному, с чистого листа.

Он вдруг замолк и поднял, прислушиваясь, указательный палец:

– Давайте прячьтесь, идет!

Огонек, точно убегая, устремился по бикфордову шнуру. Сосна – долгомерок подскочила вверх, теряя корень, и рухнула поперек рельсов.

– Хорошо легла, – себе под нос усмехнулся Судаков* – Так, глядишь, все как надо и сложится.

Поезд затрубил раненым слоном и начал сбавлять ход.

Ну что ж, девоньки, бог вам в помощь. – Он на всякий случай вытащил револьвер и взвел курок.

Как и ожидалось, из будки машиниста, чуть погодя, выскочил боец дорожной милиции, сдернул драгунский карабин с плеча, поводил стволом из стороны в сторону и осторожно стал приближаться к поваленной сосне.

– Папка твой к мамке б так шел, тебя бы на свете не было, – проворчал Судаков.

Бывший начальник городской милиции понимал, что если железнодорожники решат гудками вызвать подмогу с ближайшей станции, то всей его затее крышка. Конечно, дерево уберут в три минуты, но затем каждый вагон, каждую платформу обсмотрят и общупают до последней дощечки.

Боец подошел к сосне, оглядел искореженный разрывом комель, покачал головой и снова начал высматривать притаившихся разбойников. Потревоженные взрывом птицы постепенно успокоились и с обычным легкомыслием продолжили встречать рассвет. Ветер шелестел травой, ища в ней вчерашний день, мир дышал покоем и безмятежностью. Милиционер забросил карабин за спину и махнул рукой машинисту. Тот вместе с помощником выскочил из будки, и оба бросились помогать охраннику поворачивать рухнувшее дерево.

– Кажись, обошлось, – облегченно выдохнул Судаков, но тут услышал конское ржание неподалеку. – Вот же ж беда! – прошептал он, и до него донеслось ответное ржание уже с хвоста поезда. – Успели или нет?

Судаков с ходу укусил себя за руку.

– Да о чем я думаю? Меня самого сейчас…

Бывший начальник Елчаниновской милиции очень явственно представил, как от станции по тропе близ насыпи мчится на тревожный рев паровоза конный разъезд, а его собственные подчиненные, уже который день поднятые под ружье, скачут сюда же через лес. Судаков оглянулся.

– Куда ж деваться – то? Куда?

Он ринулся вперед, не особо соображая, что делает. Ухватившись за поручни, рывком вскочил в будку машиниста.

Спрятаться здесь было негде, и Судаков присел на колено, готовясь выстрелом попотчевать первого, кто сунется.

– Что здесь произошло? – услышал он чей – то окрик.

– Да вот, дерево упало, товарищ комэск! – рапортовал охранник.

– А то у меня глаз нет! Громыхало что?

– Да бес его знает. Ствол – тот и правда взорван. А вон там вот и воронка имеется.

– Да я вижу, что воронка! Песок… Может, снаряд туда угодил? Под углом вошел, вот взрыватель и не сработал, а сейчас заяц чихнул… Ладно. Как бы там ни было, осмотреть поезд надо. Ежели все нормально, то вперед – вперед – в коммуне остановка!

– Товарищ командир, – вступил новый голос, должно быть, машиниста. – Да сколько ж вы осматривать будете? У нас же график! За нами из Севастополя поезд идет.

– Так и шо ж теперь? Ну давайте, давайте, поспешайте! Вы трое помогите дерево оттащить, остальные – мухой вдоль состава. Гляньте, все ли путем, все ли на месте!

Судаков услышал звон шагов по железной лесенке, трижды глубоко вздохнул, успокаивая колотившееся сердце, вскинул оружие и… Увидел перед собой лицо одного из своих недавних подчиненных. Глаза их встретились. Пётр Федорович медленно и очень выразительно покачал головой из стороны в сторону.

– Тут все чисто! – крикнул милиционер.

– Ну так, еще бы! – ответил ему машинист. – Мы ж сами только что оттуда!

Судаков откинулся на стенку, переводя дыхание. В висках стучало, и сердце бухало, точно в дверь при аресте.

– Нам бы отправляться, товарищ командир! Вот и дерево уже убрали. Сами же видите – просто дурацкая случайность.

– Ладно, черт с вами. Все осмотрели? – спросил комэск.

– Да не видать ничего!

– Ну тогда по седлам! Возвращаемся!

Судаков облегченно вздохнул, перекрестился и, не теряя времени, выскользнул из будки. Десятка три энкавэдэшников: кто уже верхом, кто еще на земле – располагались по обе стороны поезда.

– Храни меня, матерь божья и святые угодники, – скорее по усвоенной с детства привычке, чем с упованием, пробормотал Петр Федорович и, подтянувшись, ящерицей юркнул в угольный тендер. Еще минута, и паровоз взвыл на прощание и тронулся в сторону Москвы. – Вот же ж незадача, – сплюнул бывший краском. – Куда ж я теперь еду? В гости к этой генеральше, будь она неладна?

Ему вдруг стало неловко, стыдно за свои мысли.

«Они – то там как, бедолашные? Хоть сели? Или же это я один теперь в Москву путешествую?»

Май 1924

Згурский приоткрыл дверцу автомобиля. Лицо приближавшегося александрийского гусара выражало откровенную радость.

– Все идет отлично, Владимир Игнатьевич! В одиннадцать утра поезд из Москвы прибывает на пражский вокзал. Там генерала Брусилова встречают Томаш Масарек и чины Генерального штаба Чехии. С вокзала Алексея Алексеевича везут в отель «Прага Империал» – там ему уже заказан президентский номер. Все расходы по пребыванию Брусилова в стране правительство Чехии взяло на себя. В отеле генерал будет примерно в одиннадцать сорок, далее предполагается, что полтора – два часа он отдохнет, в четыре назначен официальный прием в ратуше. А в три я добился, чтобы в программу пребывания Брусилова внесли встречу с соратниками.

– Славно, славно, – кивнул Згурский. – Во что это обошлось?

– Триста крон делопроизводителю, пятьдесят крон – привратнику, и новый мотоцикл для секретаря помощника начальника президентской канцелярии.

– Что ж, будем надеяться, оно того стоит.

– Какие будут дальнейшие распоряжения? – вытянулся Комаровский.

– Поедем к «Книжной арке», заберем Спешнева. Я хочу прибыть на вокзал до того, как начнутся официальные торжества. Следует провести рекогносцировку.

– Разрешите вопрос?

– Разрешаю.

– А Спешнев на вокзале для чего?

– Евгений Александрович, в прежние времена Брусилов и Спешнев приятельствовали. Сейчас Николай Александрович готов Брусилова удавить голыми руками. Но, по сути, он борется не с Алексеем Алексеевичем, а с собственным представлением о нем. Хочу посмотреть в глаза Спешнева, когда тот увидит старого друга. Не хватало еще, чтобы он устроил выяснение отношений в самый неподходящий момент.

– Да, – подтвердил Комаровский, заводя мотор, – радостью он не пылал.

Генерал Спешнев с трудом скрыл досаду, увидев приближающихся к лавке представителей «Внутренней линии». Приветственный адрес Брусилову был составлен в самых общих выражениях, но даже и в таком виде из полутора с лишним тысяч участников Луцкого наступления свои подписи согласились поставить от силы полтора десятка чинов.

Згурский прочитал дежурные поздравления, протянутые ему в кожаной папке и, недовольно поморщившись, закрыл ее.

– Я приглашаю вас, Николай Александрович, съездить со мной на вокзал.

– Мне прежде уже доводилось видеть прибытие поезда. Празднества же в честь большевистского иуды я не считаю достойным поводом, чтобы отвлекаться от работы.

– И все же я должен настоять на своем предложении. Торговли все равно не будет – весь город сегодня только и живет приездом великого русского полководца.

– Дерьмо, – прошептал Спешнев.

– Воздержитесь от подобных высказываний. Вы – не командир французской старой гвардии при Ватерлоо. Я оплачу ваш сегодняшний дневной отпуск. Едемте!

– Чествовать предателя! Какой позор! – закрывая на замок магазин, пробурчал генерал Спешнев.

– Николай Александрович, отрешитесь от тона листовок времен прохода Деникина на Москву. Брусилов спас тысячи офицеров.

– Брусилов поставил под ружье против нас тысячи офицеров. А потом в Крыму другие тысячи, поверив очередному воззванию славного генерала, сложили оружие перед красными и были уничтожены. Хорошо еще, если просто расстреляны, а то ведь…

– Я знаю, Николай Александрович.

– Вы знаете, а я это своими глазами видел!

– И все же… Не Брусилов развалил империю. Он оставался честным офицером вплоть до той поры, когда император, явив миру преступное малодушие, отрекся от престола, тем самым предав свой народ, свою воюющую армию. Николай II обрушил лавину, унесшую сотни тысяч, миллионы жизней и куда более того жизней изувечившую. Стоит ли винить в том, что произошло, Брусилова? Он не был властью в государстве, властью, своей бездарной слабостью попустительствующей разгулу стихии. Что нового несли в своих ранцах большевики? Величие державы? Экономическую мощь? Спокойствие для всех и каждого? Ни в малой степени! Они несли затасканную до дыр якобинскую ложь свободы, равенства, братства. Чтобы обойти очевидную истину, что самою волей Создателя человек не равен человеку, они упразднили Бога. Чтобы вбить в головы народам, насколько они свободны, большевистские вожди строят едва ли не самую жестокую полицейскую диктатуру. Каким жандармам, когда снился подобный размах в казнях и репрессиях? Забавно читать, когда их вождь – этот скороспелый присяжный поверенный, Ульянов – утверждает в своей работе, что там, где есть свобода, нет государства, и где есть государство – нет свободы. Построить тюрьму, чтобы даровать свободу? Согласитесь, в этом что – то есть!

– К чему вы мне все это рассказываете, Владимир Игнатьевич?

– К тому, что роковое для нашей Родины и мира время требует особого суда. Как бы ни хотелось нам применять к нему привычные нормы, уже не выйдет. Если мы сейчас не поймем столь очевидной истины – будем наступать вновь и вновь на одни и те же грабли, как в четырнадцатом, когда шли густыми цепями на пулеметы. Брусилов стал на сторону большевиков – непреложный и прискорбный факт. Но вы, как человек, знавший Алексея Алексеевича лично, можете ли без колебаний и зазрения совести утверждать, что этот боевой генерал, этот храбрый офицер – трус и подлец?

– Нет, я такого не говорил, – немного помолчав, выдавил Спешнев.

– А раз так, есть веские основания полагать, что Брусилова толкнули на этот шаг весьма серьезные обстоятельства, о коих мы не знаем, или же, быть может, холодный и трезвый расчет.

– Вы предполагаете…

– Я допускаю.

Автомобиль графа Комаровского затормозил у полицейского оцепления. Добродушного вида усач с нашивками вахмистра принялся дотошно изучать документы господ, желающих проникнуть за оцепление. Прочитав имена, он что – то крикнул подчинённому, стоявшему у будки телефона.

– Уважаемый, мы спешим, – обратился к блюстителю порядка граф Комаровский.

– У меня не было приказа вас пропускать, господа.

– Но у нас назначена встреча!

– Вы уж не обижайтесь, но мне о том ничего не ведомо. Вот если лейтенант прикажет.

Згурский щелкнул крышкой часов – стрелка неумолимо ползла по циферблату, указывая на без двух минут одиннадцать. Ответ последовал минут через пять:

– Уж не обессудьте, лейтенант говорит, что вам туда нельзя.

– Как это нельзя? – взорвался сидевший рядом со Згурским генерал Спешнев. – Да ваш лейтенант вообще представляет, с кем имеет дело?

– Я человек маленький, – оправдывался вахмистр. – Оно и понятно – вы люди не простые. Да только у меня приказ. Там же президент. И генерал Брусилов.

Грянувший вдали военный оркестр недвусмысленно оповестил собравшихся, что поезд остановился у перрона.

– Вы уж потерпите, – теребил висячий ус пожилой вахмистр. – Сейчас их превосходительства проедут, и путь будет свободен.

– Да что толку, – усмехнулся Комаровский.

– Ладно. – Генерал Згурский свел брови на переносице. – Здесь толкаться смысла нет. Подъедем сразу в отель.

Приветственные крики раздались со стороны вокзала. Вдруг среди здравиц и славословий послышались резкие, знакомые всякому офицеру звуки, отрывистые, как хлопок бича: один, второй, чуть позже – третий.

– Стреляют! – Спешнев подскочил на месте и ударился головой о крышу автомобиля.

– Да, – побледнел Згурский. – Парабеллум.