Текст книги "Внутренняя линия"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 12

«Дух закона обитает в кольте шерифа, из букв закона получаются отличные эпитафии».

Джесси Джеймс

Май 1924

Бродяга, сидевший на унылой деревянной скамье, вскочил, едва завидев входящего комиссара:

– Мсье Рошаль! Мсье Рошаль! Это же я – Гаспар Шену! Ведь вы меня знаете! Я никого не убивал!

Рука дюжего жандарма вернула задержанного в исходное положение, тот шмякнулся о лавку и скривился от боли.

– Давно не виделись, Гаспар. – Окружной комиссар недобро посмотрел на воришку. – Между прочим, ты отвлек меня от законного ужина!

– Но мсье Рошаль! Я же не сделал ничего дурного! За что меня схватили на этот раз? Клянусь девой Марией – я ни в чем не виновен!

– С твоим послужным списком понятие невиновности столь же уместно, сколь невинность у портовой шлюхи. – Рошаль обратился к дежурному офицеру: – Где протокол?

– Вот. – Полицейский открыл картонную папку и протянул комиссару исписанный лист. – Задержан при попытке сдать антиквару часы, снятые с трупа.

– Очень интересно! Вы обнаружили труп?

– Увы, нет, – огорченно развел руками офицер. – Однако мы отыскали пальто жертвы.

– Пальто? В середине мая?

– Да, кашемировое летнее пальто. Оно прострелено со спины в трех местах.

– Где вы его нашли?

– Именно там, где указал Шену – возле монастыря Сен – Сульпис, за кучей строительного мусора. Там как раз чинят ограду.

– Угу, – кивнул Рошаль, углубляясь в чтение. – «Длинное белое пальто из кашемира». На дворе стоит замечательно теплая погода… Как по – вашему, что могло толкнуть жертву отправиться гулять в пальто?

– Понятия не имею, – пожал плечами офицер.

– Гаспар, ты утверждаешь, что нашел часы во внутреннем кармане?

– Клянусь вам, господин комиссар! – Бродяга ударил себя в грудь кулаком. – Я сам удивился, отчего это вдруг несчастному хозяину такой славной вещицы вздумалось носить жилетные часы в пальто!

– Вот видишь, даже тебе это удивительно!

Рошаль повернулся к ждущему распоряжения инспектору:

– Вы уже отправили вещественное доказательство на экспертизу?

– Нет, мсье комиссар, вас ждали. – Полицейский достал из – под стола сверток в грубой бумаге. – Место обнаружения сфотографировали, в протоколе все указано. Снимки сейчас в лаборатории.

– Я подожду. Давайте посмотрим, что у нас с этим удивительным пальто. – Комиссар Рошаль уставился на раздобытую коллегами улику, точно ожидал, что та сама ответит на роковой вопрос: как она до такого окровавленного состояния докатилась. – Занятно, вы не находите?

Рошаль осмотрел пальто с изнанки, затем вновь повернул лицевой стороной к себе.

– Скажи – ка, дружище, – обратился он к офицеру, – тебе тут ничего не кажется странным?

– Нет, а что?

– Гляди внимательно. Вот три входных отверстия. Все они, судя по месторасположению, находятся в верхней части туловища. А судя по многочисленным порошинкам – видишь эти черные точки вокруг отверстий, – стреляли почти в упор. Не больше метра. Пуля с такой дистанции, пройдя через грудной отдел, должна была выйти наружу, сопровождаемая множеством кровяных брызг. Мы предполагаем, что хозяин пальто носил его нараспашку, и потому выходных отверстий нет. Но кровяных брызг тоже нет! То есть крови много, но она совсем другого… Как бы это сказать, рисунка. Далее. Кинетическая энергия револьверного патрона 7–62, а судя по отверстиям, скорее всего мы имеем дело с ним, вполне достаточна, чтобы после одного выстрела с такой дистанции человек упал ничком и вряд ли встал без посторонней помощи. Если б это произошло в городе – скажем, где – нибудь на улице, то на пальто с изнаночной части должна была бы сохраниться въевшаяся пыль. Белый кашемир замечательно пачкается. Но здесь пыли не видно. Прибавим ко всему вышесказанному часы во внутреннем кармане…

– И что?

– И то, мой дорогой друг, что кто – то нас попросту дурачит. Причем дурачит неумело, должно быть, не подозревая об успехах криминалистики за последние полсотни лет.

Рошаль указал на пальто:

– Отправьте на экспертизу, пусть установят, что это за кровь.

– Слушаюсь, мсье.

– Результаты отошлите ко мне на набережную Орфевр.

– А с этим что делать? – Полицейский указал пальцем на притихшего Гаспара Шену.

– Ничего. Отпустить. Он действительно ни в чем не виновен. Разве что в том, что сразу не принес находку в полицию.

– Вали отсюда, – пренебрежительно бросил воришке инспектор.

– Благодарю вас, мсье! Благодарю вас, мсье Рошаль! Вы – святой человек! Да продлит Господь ваши дни!

– Иди, иди!

Бродяга, не заставляя себя упрашивать, выскользнул за дверь.

– Признаться, я потрясен, господин окружной комиссар! – Полицейский восхищенно поднял большой палец. – И как только вы это все увидели?

– Никаких фокусов. Обычный навык, – отмахнулся Рошаль. – Вопрос в другом. Кому и зачем понадобилось подбрасывать нам столь нелепую улику?

– Может, это русский генерал? – Блюститель порядка достал из стола свежий номер «Пари трибюн». – Здесь статья об исчезнувшем банкире. Некий Вилли Спичек утверждает, что русский генерал, приезжавший к мсье Рафаилову незадолго до его исчезновения, в прежние годы был известен своей ужасающей свирепостью. Так, еще в России он лично расстрелял мирную демонстрацию, отправив на тот свет десятки каких – то горцев. Кто знает, что задумал этот зверь в человеческом облике? Быть может, он заключил банкира в подземелье и вымогает у него миллионы?

– Забавная была бы история, – скривился комиссар Рошаль. – Вот только генерал Згурский вскоре после встречи с Рафаиловым отбыл в Сент – Этьен. Его видели по дороге туда. Но версия не лишена остроумия. Хотя, друг мой, рекомендую вам не читать на ночь романы Гастона дю Террайля. Ладно, спокойного вечера, я отправляюсь доедать свой остывший ужин.

Комиссар приложил руку к кепи и вышел на крыльцо. Возле невысокой лестницы его поджидал, как привязанный у калитки пес, забулдыга – оборванец Гаспар Шену.

– Мсье комиссар! Я так благодарен вам!

– Пустое. Раз уж ты не нарушил закон, Французской республике нет до тебя дела.

– Я просто думал, может, вам пригодится…

– Что еще? – насторожился Рошаль.

– Там, у монастыря Сен – Сульпис я видел автомобиль. Он остановился, из него вышел мужчина. Хорошо одетый.

– Ты разглядел его лицо?

– Нет, я как раз был в подворотне на другой стороне улицы. Мужчина огляделся по сторонам, подошел к куче строительного мусора и бросил за нее пальто.

– Очень интересно! Ты заметил номер автомобиля?

– Нет, я и не смотрел на него. Но автомобиль темный такой, роскошный. Я в марках плохо разбираюсь, но опознать бы, пожалуй, смог.

Май 1924

Иосиф Виссарионович был недоволен. Он стоял напротив Царь – пушки, глядя в чудовищный зев орудийного ствола.

– Дорогой Феликс Эдмундович, эта пушка напоминает мне Россию: огромный калибр, огромная силища, а достойного мощного выстрела не было и нет.

– Орудие создавалось для стрельбы картечью. Его должны были выкатывать на прямую наводку к кремлевским воротам, и если бы враг, проломив их, ворвался в крепость…

– К тому, о чем я говорю, это не имеет отношения, – оборвал его Сталин. – У нас есть кому заниматься пушками. Нам же следует заниматься Россией. Пока она еще имеется.

– Это вы о концессиях?

– И о них тоже. Из – за постыдного неумения пользоваться своими богатствами мы вынуждены идти на поклон к заграничным капиталистам. Ради этого мы с таким трудом изгнали своих? Ради чего же? «Чтобы научиться хозяйствовать самим», – говорит товарищ Троцкий. Но мы слишком дорого платим за их уроки. При этом никто не может поручиться, что в таких уроках есть польза. Любому ясно, что ни один капиталист не станет учить своему умению зарабатывать деньги, рискуя лишиться сверхприбылей. Нас просто грабят с молчаливого или шумного одобрения некоторых вчерашних соратников и вождей революции.

Лев Давидович создает трудовые, по сути – рабские, армии и сажает им на шею эксплуататора – капиталиста. По его словам, все оправдывается грядущей мировой революцией, которая сметет таких, с позволения сказать, помощников, как американский миллионер, товарищ Хаммер, и ему подобных. Но мне представляется, что Троцкий переоценивает позитивную роль вмешательства зарубежного капитала в деятельность Коммунистического Интернационала.

Конечно, определенные улучшения внутри страны есть. Нельзя закрывать на них глаза. Но вместе с тем такая практика непоправимо компрометирует первую в мире социалистическую державу в глазах мирового пролетариата.

На заседании ЦК товарищ Троцкий снова требовал ускорить, усилить работу по созданию генератора профессора Дехтерева. И это крайне настораживает. Председатель Реввоенсовета сегодня абсолютно четко заявил, что в качестве подопытных крыс он предлагает использовать подразделения и части трудовой армии.

По его мнению, которое, как известно, разделяют многие члены Центрального комитета партии, такой подход к испытаниям может не только повысить эффективность работы трудармейцев, но и сделать так, чтобы непосильный труд стал в радость. Мы не должны этого допускать. Это путь не к социалистической, а тем более коммунистической республике. Это путь к мировому господству, индустриальному рабству. И диктатуру пролетариата Лев Давидович стремится подменить собственной диктатурой.

Дзержинский вдумчиво поглядел на революционного товарища, которого помнил еще по старой подпольной кличке Коба. Злые языки нашептывали по углам, что старый Виссарион Джугашвили вовсе не мог иметь детей, и вместо него расстарался приехавший в Гори по каким – то своим делам известный путешественник, разведчик и офицер Генерального штаба, Пржевальский. Вероятнее всего, это была пустая выдумка, а то и вовсе чей – то злобный навет, но что мудрить – чем старше становился Иосиф Джугашвили, тем больше походил на известный портрет Пржевальского в генеральском мундире. В моменты, когда Феликс Эдмундович сталкивался с ясным, четко организованным умом своего друга и союзника, ему невольно хотелось верить, что и в жилах Иосифа Джугашвили течет изрядная порция польской шляхетской крови.

– Как вы думаете, товарищ Дзержинский, что мы должны предпринять, чтобы не дать тирану в руки такое грозное оружие?

– Полагаю, мы должны его спрятать.

– Я с вами согласен. А для того, чтобы объяснить повышение секретности, необходимо найти иностранных – и, возможно, белогвардейских шпионов, которые ищут подходы к разработкам нашего секретного оружия.

– Иосиф Виссарионович, это уже сделано. Такой шпион задержан. У него датский паспорт, и в то же время в прошлом он служил в русской армии.

– Очень хорошо. Я знал, что на вас можно положиться. Тогда следует разработать этого шпиона как можно тщательнее. Может быть, даже дать ему подобраться совсем близко. Это позволит нам своевременно вскрыть гнойник и всецело передать обеспечение секретности проекта в руки ОГПУ. Ну и, конечно, партийному контролю.

– Иосиф Виссарионович, я хотел просить у вас содействия…

– Феликс Эдмундович, я всегда готов помочь в хорошем и нужном деле.

– Задержанный офицер служил некогда в Мингрельском гренадерском полку, где командовал батальоном, а затем и полком ваш друг, Борис Михайлович Шапошников.

– Это правда. Он сам только вчера рассказывал мне о боевых действиях на германском фронте.

– Для пользы дела хорошо было бы заручиться его поддержкой в оперативной игре.

– Хорошо, я переговорю с ним. Но помните – во многом он человек старых понятий, и хотя всецело предан революции, лучше не подвергать его офицерскую честь испытаниям. Лучше использовать его втемную. Но если понадобится, рассчитывайте на меня.

– Так и сделаем, Иосиф Виссарионович.

– Расскажите, как вообще идут дела по операции «Картель».

– Исключительно успешно. Как докладывает агент SR–77, ему удалось привлечь для покушения на Брусилова некоего прапорщика, живущего в Праге. Его фамилия Пепел. Бывший актер, человек эмоциональный, творческий, склонный к позе и широким жестам. Наш агент подвел его к мысли, что смерть Брусилова есть законный акт возмездия за кровь расстрелянных в Крыму офицеров. При помощи агентуры Коминтерна этого прапорщика – актера удалось провести на вокзал, переодев в форму путевого обходчика. Когда поезд остановился, и генерал вышел, Пепел выхватил пистолет и произвел два выстрела. Как и предполагалось, не попал. И в прежние – то времена этот артист неважно стрелял, а теперь от волнения… Третьим выстрелом его застрелил полицейский из наших. Во внутреннем кармане рабочей тужурки у горе – террориста лежала прощальная записка, в которой он черным по белому заявляет, что тайная организация «Белая ночь», в которой он состоит, вынесла приговор Брусилову и еще ряду «красных иуд» и будет преследовать и уничтожать их везде, где только возможно.

– Прекрасная работа, Феликс Эдмундович. Готов поспорить, что после такого фарса ни один русский не сможет подойти к Брусилову даже на расстояние пушечного выстрела. А мы, в свою очередь, заявим протест правительству Чехии, обвинив его в том, что оно не способно обеспечить безопасность великого героя и знаменитого полководца товарища Брусилова. И каким бы ни был ответ, смело можно рекомендовать Алексею Алексеевичу возвращаться на родину. Наши закадычные враги благополучно съели наживку, наступило время делать следующий ход.

Май 1924

Стук колес на рельсовых стыках утих. Татьяна Михайловна прислушалась и чуть приподняла край брезента, чтобы осмотреться. Сколько видел глаз, в небольшом отдалении от насыпи простирался лес. Поезд стоял, пыхтя, точно отдыхая после долгого бега. Прогретый брезент чуть спасал от дневного жара, но палившее совсем по – летнему солнце висело еще высоко и явно не скоро планировало уходить на покой.

– Наверное, пропускаем кого – нибудь, – прошептала Татьяна Михайловна, прячась обратно.

Лежать, зарывшись по уши в песок, было душно и неудобно, но, увы, ничего лучшего ситуация не предполагала.

– Мама, – не выдержала Ольга. – Скажи, что мы делаем? От кого и зачем мы убегаем? Ведь мы ничего плохого не сделали!

– Тише, еще услышит кто – нибудь! Вот поезд тронется, тогда.

– Я не хочу ждать! – сорвалась на крик девочка. – И ехать так не хочу! Мы же ничего не сделали! Никого не убили! А теперь прячемся, словно крысы!

– Ольга, как ты можешь!

Ее дочь всхлипнула:

– Мне плохо, я устала. Мамочка, что с того, что отец был генералом? Ты же говоришь, он во Франции воевал? Значит, наших не убивал! А я пионерка, я за власть рабочих и крестьян, за революцию. Надо просто сойти на станции, а там в управлении ГПУ рассказать, как дело было. Мы же ни в чем не виноваты. Ведь правда же! А дядя Петя – он страшный. Он все молчит – молчит, и глядит так, точно прощупывает. А той ночью двух человек застрелил и хоть бы сморгнул. Пока мы не убежали, я думала, он и нас прикончит. Он точно контрик.

– Ольга, не говори ерунды. Какой же он контрик. Он нас с тобой спасает – головы не жалеет. Из – за нас жизнь свою поломал. Варя Судакова ведь твоя подруга?

– Ну да.

– Вот и подумай. Теперь и она сирота. При живом отце Никому сказать о нём нельзя – самой непоздоровится. Совсем как мыс тобой…

Что – то тяжелое плюхнулось сверху на брезент.

– Ой! – взвизгнула девочка.

Татьяна Михайловна глубоко вздохнула, ожидая страшного.

– Вот вы где! – послышался голос. – А я чую – кто – то шушукается.

Тон Судакова казался насмешливым, но в нем отчетливо звучала тревога.

– Зря вы это, – бывший начальник милиции споро влез под брезент, – пока колеса не стучат, голоса вокруг слыхать. Хорошо, я пришел. А когда б охрана? Или не знаете, что на остановках бойцы дорожной милиции вдоль поезда ходят, чтоб граждане перевозимое имущество не раскрадывали? Ваша удача – тутошний охламон выйти поленился. А ежели вдруг что?

Вдали послышался нарастающий шум идущего поезда, гудок, товарняк взревел в ответ, и встречный состав прогрохотал мимо, обдавая платформы тяжелым едким дымом.

– Сейчас тронемся, – прошептал Судаков, и товарняк, словно ожидал его слов, ухнув, недовольно заскрежетал буферами и медленно двинулся с места.

– Петр Федорович, вы же думали ехать в Харьков! – удивилась Згурская.

– Ну, думал. Так склалось, что передумал.

– А почему вы такой… – Татьяна Михайловна невольно улыбнулась.

– Чумазый, что ли? Ну так, извольте понять, ежели оно в уголь забиться, то хошь не хошь – перемажешься. А ничего, у меня в вещмешке форма припрятана. Только б рожу да руки отмыть дочиста. Но то все такое, Татьяна Михайловна. Я ж не просто от скуки вас искал – у меня кой – какая новость имеется.

– Опять что – то плохое?

– Это уж как поглядеть. Я в тендере когда сидел, слышал о чем машинист с кочегаром, ну и этим бойцом переговариваются. Вечером, аккурат после заката, неподалеку от Москвы поезд сделает остановку. Там к нему должны прицепить два вагона с чистокровными скакунами с расторопинского конного завода. Кони ценные, так что при каждом вагоне сильная охрана. А уж в Москве, ясное дело, их и вовсе будут встречать чуть ли не целым кавполком. [19]19
  Кавполк – кавалерийский полк.


[Закрыть]Так что на этой стоянке, покуда суд да дело, надо будет уносить ноги.

Он остановился и поглядел на собеседницу:

– Ну чего вы улыбаетесь – то?

Судаков поймал себя на ощущении, что тоже не может сдержать улыбку, и поэтому раздосадован но нахмурился.

– Так ведь забавно. Расторопино – это подмосковное имение Згурских. Олюшка, ты помнишь Расторопино?

– Нет, – буркнула в ответ дочь.

– Как же, Оленька? А няню твою – бабу Надю? Как она тебя на пони катала?

– Не помню.

– Этот конный завод, – обращаясь к Судакову, продолжила несколько расстроенная Татьяна, – прапрадед мужа основал еще при Екатерине Великой. – Коней для ее кортежа выращивали именно в Расторопино.

– Мама, Петру Федоровичу это неинтересно. Петр Федорович, наш папа не был капиталистом! Он был военным!

– Молчи, ты не понимаешь, – строго оборвала ее Татьяна Михайловна. – В четырнадцатом году, когда война началась, мы из – под Тифлиса перебрались сюда – под Москву, – с горечью продолжала она. – И потом, когда все это началось, именно отсюда – подальше от революционного хаоса, дикости и безвластия – убежали. Теперь же, выходит, круг замкнулся. Снова возвращаемся.

– Татьяна Михайловна, вы уж остерегитесь туда ходить. Вы, конечно, женщина умная, хорошая, образованная. Ну а вдруг кто из местных активистов узнает, что бывшая хозяйка приехала! Это ж не Елчаниново – тут у властей под носом не больно – то поозоруешь!

– В прошлые годы ко мне там все очень тепло относились.

– Эко, вспомнили!

– Петр Федорович, я всё же рискну. Имение стоит в стороне от деревни, вокруг господского дома большой сад и парк. Там есть домик – он принадлежал садовнику. Его жена – кормилица моего супруга. А потом она нянчила Ольгу. Если они живы, я уверена, я уверена, что не предадут!

– Оно хорошо бы. – Судаков поскреб короткий седеющий ежик волос. – Ну, тогда, как поезд на станции остановится, сразу прыгаем, и деру. Я первым сойду, ежели что, подстрахую. Ну и вы не рассусоливайте. А там уж на месте, Татьяна Михайловна, на вас вся надежда.

– Не беспокойтесь, мы ведь за правое дело страдания принимаем. Значит, Господь на нашей стороне.

Май 1924

Пес заворчал, почуяв в ночном воздухе новые запахи, и, высунувшись из будки, оглушительно залаял, спеша уведомить округу, что он на посту. В прежние годы он буквально повисал на цепи, рыча и лая на чужаков, но уж сколько лет минуло с младых когтей.

Хозяйка старого дома с мезонином в глубине сада накинула оренбургский платок и приоткрыла дверь веранды:

– Мурчик, ну чего ты взбеленился?

За окнами стояла теплая майская ночь, соловьи заливались, должно быть, готовясь к состязаниям с курскими собратьями, но жизнь хозяйки дома уже повернула на восьмой десяток, и даже сейчас женщине было холодно.

– А ну, кто там? – на всякий случай крикнула она в ночь. – Идите с миром, ужо я вам!

– Надежда Акимовна, это я, Татьяна!

– И Оля! – раздался вслед за первым второй голос, совсем детский. – Баба Надя, это Оля!

– Ой, силы небесные! – Хозяйка всплеснула руками. – А ну цыц, Самурай! Ты что же, старый черт, хозяйку не учуял?

Вылезший из будки дряхлый пес вилял хвостом и тряс железной цепью, всем своим видом давая понять, что он – то как раз давно учуял знакомый запах. Хоть и без обычного аромата брокаровских духов «Любимый букет императрицы», но все равно узнал.

– Проходите, проходите скорее! – Старушка засеменила к калитке, не забыв по дороге потрепать за ухом верного Самурая, в обиходе – Мурчика. – Откуда ж вы взялись – то? Я уж думала, уехали совсем.

– Постойте, Надежда Акимовна. С нами тут еще один человек.

– Так и он пусть входит!

Судаков появился из – за толстого ствола дерева, на ходу пряча револьвер в кобуру.

– Ой! Это что ж за милиционер эфиопский? – всплеснула руками бывшая кормилица и тут же переключила внимание на свою воспитанницу. – Оленька, как выросла, похорошела и не признать! Да ты заходи, заходи, сердечко мое! Сейчас я вам ужин подам. Немного, правда, ну так кто же знал, что такие гости объявятся!

Через несколько минут хозяйка и беглецы уже сидели за столом, освещенные колеблющимся светом керосиновой лампы.

– Вот уже и самоварчик подошел, – суетливо ворковала Надежда Акимовна. – Танечка, а ты бы помогла мне чуток.

Они вышли из комнаты в сени.

– Татьяна Михайловна, у меня к вам серьезный разговор. Вот это вот кто?

– Это хороший человек. Он нам очень помог. Можно сказать, спас нам жизнь. А теперь его самого ловят.

– А, вон оно что. А я уж, старая дура, решила, что ты вместо моего Володечки себе мужика завела! Да еще страшный какой! Взгляд насупленный, кулачищи, точно гири…

– Поверьте, Надежда Акимовна, между нами ничего нет. – Татьяна Михайловна замолчала, подыскивая слова и не зная, как назвать их с Судаковым отношения. – Он просто друг.

– Ладно, коли друг, – покачала головой кормилица. – Сейчас вам баньку истоплю. Он что же, в уголь прятался?

– Прятался.

– Да – а, – протянула хозяйка. – Чудны дела твои, Господи. Ничего, отмоем. Мыльце у меня есть. Не из старых запасов, но хорошее. А вы – то что дальше себе думаете?

– Буду убежище нам искать, работу.

– С этим? – Надежда Акимовна кивнула в сторону комнаты.

– Нет, он к семье уедет.

– Это хорошо, когда так. – Она подошла к самовару. – Вы меня, Татьяна Михайловна, извиняйте, конечно, что я нос не в свои дела сую. Но сами понимаете – Володечка мне ж как сын. Что касательно убежища, – она грустно вздохнула, – нынче – то я вам приют дам, но долее здесь оставаться опасно. Как Сергей Терентьевич преставился, я тут одна, как перст в носу. У всех на виду. С сада живу. Яблоки, груши собираю, продаю, варенье делаю. А народ все больше на конном заводе. Там в первый год после великой смуты комуния была, черти б ее побрали, а потом завод армии передали. Армейские задело круто взялись, у них не побалуешь. А в доме вашем заводоуправление и школа. Я аккурат при той школе состою – полы мою, доски тру и все такое. Оно б и можно было сказать, что ты учителка новая, да вдруг кто признает. У иуды – то карман широкий, а людишки в последние годы сильно испортились. Стыд и страх божий потеряли. Так и норовят ближнего подсупонить.

– Да вы не волнуйтесь, Надежда Акимовна! Мы переночуем и уйдем.

– И то правильно. Храни вас господь. И вот что, милая! Вы Оленьку здесь оставьте, пока не осмотритесь. Коли что – скажу, что внучка моя. И вам сподручней, и мне веселей.