Текст книги "Внутренняя линия"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 10

«Лучше умереть под знаменем, чем под забором».

Генерал М.Г. Дроздовский

Май 1924

Автомобиль графа Комаровского, изредка взвизгивая клаксоном, катил по мощеным улицам Праги.

– Лун Ван был диковинный старик, – продолжал свою историю генерал Згурский. – Рассказывал о китайских царях, живших тысячу лет назад, так, будто с ними чаи гонял. На вид ему – лет восемьдесят, а дети молодые. Двигается легко, я бы даже сказал – по – змеиному, точно перетекает с места на место. Не представляю себе вопроса, на который он не мог бы ответить. По – русски говорил, словно вырос на Сретенке. И в то же время, Евгений Александрович, была у него блажь… – Згурский помедлил, ища верное слово. – Он утверждал, что происходит из рода драконов. И что я – того же рода. Он даже имя мне придумал – Юй Лун.

– Что же это имя означает? – не отвлекаясь от дороги, спросил штаб – ротмистр.

– Огненный дракон. Он решил, что взрыв, разметавший ворота Пекина, произошел, с позволения сказать, от молнии, которую послал я. Представьте, Евгений Александрович, каково цивилизованному человеку слышать такие речи. Лун Ван утверждал, что у любого человека есть центр внутренней силы – вот тут, около пупка. И что люди рода Лун умеют собирать эту силу, стягивать в одну точку, а затем высвобождать. Ерунда, конечно. Тоже мне, Зевс – громовержец! Но сам Лун Ван действительно умел многое. Лучшего бойца мне видеть не приходилось, а ведь всем известно, что среди ихетуаней такие ловкачи встречались, что только пулей сразить можно было.

– А что ж, этого и пуля не брала?

– В этого попасть было невозможно. Только что перед тобой стоял. Чуть палец на спусковом крючке дрогнул, а он уже за спиной. Прямо не лекарь, а чародей из сказки. Ума не приложу, как он додумался зелье свое в Прагу доставить! И эта черная дама…

– Приехали, Владимир Игнатьевич. – Комаровский выключил мотор. – Вот видите – две башни? Одна зовется Далиборка, другая – Белая. Между ними Злата улица и начинается. На авто тут не проехать.

Они вышли из машины. Узкая, прямая, точно шпажные ножны, улочка лежала перед ними, распахнув майскому утру окошки невысоких домов.

– Здесь когда – то жили лучники гвардии императора Рудольфа, – беря на себя роль гида, повел рукой штаб – ротмистр. – А еще алхимики. Бог его знает, почему императору вздумалось держать их друг подле друга. А теперь все, кто приезжает в Прагу, рвутся сюда, чтобы увезти на память какую – нибудь безделушку. Тут можно найти все что угодно: от старинного доспеха до личного дневника Фауста.

Невзирая на ранний час, двери лавок были открыты, между ними сновали, точно рыбешки в аквариуме, покупатели. Наивные и не очень, высокомерные и любопытные. Вокруг стаей пираний вились уличные торговцы.

– Покупайте! Покупайте! – ухватив за пуговицу осанистого господина с бакенбардами, трагически шептал длинный, как удилище, молодой человек в рубашке – апаш и застиранных армейских галифе. – Это не простая вилка! Это вилка из Ропшинского дворца! Именно ею убили несчастного Петра III – злосчастного мужа Екатерины Великой! Вот видите – кончик отогнулся. Этот зубец попал в нательный крест! Посмотрите изгиб – в нем есть что – то жуткое! Даю вам честное слово – не подделка. Мой предок был камердинером у графа Орлова! С тех пор эта вилка передавалась из поколения в поколение, и только нужда… – длинный запустил тонкие артистичные пальцы в густую черную шевелюру и прикрыл глаза, словно удерживая слезы, – только крайняя нужда заставляет меня, благородного человека, расстаться со священной реликвией!

Комаровский окликнул вдохновенного втирушу. Тот вдруг потерял интерес к молчаливо кивавшему покупателю и, приблизившись к Згурскому, попытался щелкнуть каблуками штиблет:

– Прапорщик Юрий Пепел!

– Прапорщик? – Згурский хмыкнул, смерив взором нелепую фигуру бродячего антиквара. – Я так понимаю, до войны о военной службе и не помышляли?

– Так точно, ваше превосходительство. Смею заметить, актер Александринки. Для меня высокая честь…

– Отставить. Я ищу генерала Спешнева.

– Это пожалуйста! Желаете, я провожу?

– Просто скажите, куда идти.

– Во – он, глядите. Видите, магазинчик? Именуется «Книжная арка». Там Спешнева и найдете.

Генерал – майор Спешнев – грузный, кряжистый, с широким лицом в обрамлении седеющей окладистой бороды – стоял меж книжных полок, точно на дне окопа. Суровый взгляд его ощупывал каждого, кто переступал порог, словно проверяя, с добром ли пожаловал. Здесь, среди корешков старых книг, среди золотого тиснения и кожаных переплетов, он смотрелся по меньшей мере странно и чужеродно.

Быстрым взглядом оценив новых посетителей, отметив золотую коронованную «Д» на костюме гостя, он заговорил первым:

– Смею предположить, что вы сюда пришли не за книгами. Я прежде вас уже встречал. – Он обратился к графу Комаровскому: – Если не ошибаюсь, вы были адъютантом генерала Корнилова. А вы, судя по знаку, из Мингрельских гренадер.

– Генерал – майор Згурский.

– Да – да, припоминаю. Особый корпус, герой высоты Мон – Спен.

Згурский утвердительно кивнул.

– Что ж, позвольте и мне представиться: генерал – майор Спешнев Николай Александрович, бывший начальник штаба тридцатого армейского корпуса. Чему обязан?

– У меня к вам конфиденциальный разговор.

– Вот даже как? Но я не могу оставить лавку.

– Евгений Александрович присмотрит.

Спешнев заинтересованно поглядел в глаза своего визави. Тот, пожалуй, был несколько моложе, имел то же звание и не был облечен какой – либо особой властью. Но выполнять его распоряжения отчего – то казалось естественным.

– Да – да, пройдемте. Я к вашим услугам.

– Верно ли, – прикрывая за собой дверь подсобки, спросил Згурский, – что вы здесь, в Праге, возглавляете Братство участников Брусиловского прорыва?

– Луцкого, – поправил Спешнев. – А если привязываться к фамилиям, лучше бы сей прорыв именовался Калединским.

– Дивизия Каледина и в самом деле была первой, но все же не стоит умалять значение бывшего командующего.

– Бывшего! Именно что бывшего! – Лицо Спешнева вспыхнуло. – Я не возьму в толк, как человек такого ума, таких дарований мог совершить столь гнусное предательство! Да нет же – его служба большевикам хуже, чем предательство! Это… это… – Еще недавно спокойное лицо исказила гримаса презрения и ненависти. – В последнем кругу ада вместе с Иудой Искариотским место сему, с позволения сказать, полководцу!

Згурский покачал головой:

– Не судите, да не судимы будете.

– Ну уж нет! Сужу и буду судить. И если придется ответ Держать перед Творцом небесным, поверьте – тому, кто прошел через ад земной, преисподняя не страшна!

– Оставим богословие. Я представляю здесь «Внутреннюю линию». Вы знаете, что это такое?

– Да, что – то слышал. Нечто вроде этакой контрразведки РОВС. Признаюсь, не ожидал увидеть вас в подобной роли. Говорят, у Кутепова в помощниках генерал Манкевиц, который при государе заведовал всей разведывательной и контрразведывательной службой. Вот его…

– Верно. Но, помнится, Манкевиц, которого вы сменили на посту начальника штаба корпуса, прозевал у себя под носом немецкого шпиона – штабс – капитана Янсона, за что и был смещен. Большая организация у того была, человек до пятидесяти… А Манкевиц его лично на комендантский пост утвердил.

Спешнев нахмурился, вспоминая громкий скандал:

– Нынче все перевернулось. Где добро, где зло? К слову сказать, тот самый дотошный следователь, который янсоновскую шпионскую организацию вычислил, теперь, по слухам, большевикам прислуживает. Не слыхали, часом? Орлов Владимир Григорьевич.

– Сейчас речь не о том.

– О чем же?

– По нашей информации, в ближайшее время Алексей Алексеевич Брусилов будет в Праге.

– Что?

– Вы не ослышались. Брусилов приезжает в Чехию. Официально – на лечение. С ним необходимо будет встретиться.

– Вы что же, хотите его… – Спешнев замялся, – уничтожить?

– Ни в малейшей степени. У меня есть все основания полагать, что данная встреча может быть очень полезной для нашего общего дела.

– Туманно выражаетесь, господин генерал.

– Я говорю ровно столько, сколько имею право сказать, господин генерал. Прежде мне не доводилось встречаться с Брусиловым. Вряд ли он пожелает вести со мной сколь – нибудь доверительные переговоры. Вы же – иное дело. Вы его боевой товарищ. Если брусиловцы составят бывшему вождю приветственный адрес…

– И думать об этом не смейте! Если я только заикнусь, чтобы приветствовать этого красного прихвостня, мне не то что в Праге – во всей Чехии никто руки не подаст!

Згурский тяжело вздохнул:

– Николай Александрович, абсолютно необходимо создать официальный повод для встречи. Можете считать это приказом, исходящим лично от великого князя Николая Николаевича. Желаете ознакомиться с моими полномочиями?

– Я вам верю, но как вы себе представляете эту встречу?

– Я не имею права сказать вам всего. Как человек военный, вы меня поймете – речь идет не о праздном любопытстве и не о личном желании познакомиться с господином Брусиловым.

В дверь постучали.

– Что, покупатели? – Спешнев с облегчением бросился к выходу.

– Нет, – в проеме обозначилась сухощавая фигура александрийского гусара, – свежая газета «Пражский час». Вот, смотрите передовицу: «Через два дня в столицу Чехии прибывает знаменитый русский генерал Брусилов, чей вклад в создание нашей республики невозможно переоценить. Президент Масарик объявил, что будет лично встречать на вокзале славного победителя австро – венгров. Предполагается, что господин Брусилов далее отправится на воды в Карловы Вары».

– Николай Александрович, – подытожил генерал Згурский. – Встреча обязательно должна состояться.

Дача банкира Рубинштейна – спецобъект Особняк – попала в поле зрения Владимира Орлова еще в бытность того следователем по особо важным делам при Ставке верховного главнокомандующего. В те дни Орлов как раз занимался делом группы финансовых воротил, продолжавших, невзирая на войну, переводить русское золото в германские банки. Тогда – то следователю и довелось оценить все преимущества двухэтажного особняка, некогда построенного для сподвижника Алексашки Меньшикова, графа де Виера.

Находящийся в стороне от проезжих дорог барский дом с несколькими флигелями, окруженный громадным английским парком, был надежным убежищем для врагов отечества. Чугунная решетка в полторы сажени с навершием из острых пик позволяла не опасаться незваных гостей. У ворот неизменно дежурила стража – несколько дюжих верзил, судя по манерам, явно не выпускников пажеского корпуса. Одним словом, когда злополучный банкир приобрел себе графский особняк, он точно знал, что и зачем покупает. После революции именно Орлинский затребовал передать национализированное имение в распоряжение ОГПУ для проведения секретных мероприятий. Дзержинский охотно поддержал своего выдвиженца и позволил «с ведома местного руководства» использовать банкирскую дачу сотрудникам не только ГПУ, но и НКВД.

Болеслав Орлинский остановил автомобиль у запертых ворот и просигналил, не выходя из машины.

«Никакого ответа. Да что ж они, заснули, что ли? – Орлов снял кожаную фуражку и утер платком обширную лысину. Снова рев клаксона, и снова тишина. – Неужели датчанин сумел выбраться отсюда?»

В голове Орлинского мелькнула картина: белобрысый доктор голыми руками разбрасывает известных своей отличной выучкой и свирепостью китайских бойцов интернациональной бригады: «Нет, ерунда какая – то получается. Не может быть. Как бы ни был он хорошо подготовлен, одолеть полсотни этих узкоглазых демонов…»

– Проклятие! Да что ж это происходит?! – под нос пробормотал бывший статский советник и открыл дверцу автомобиля.

Не успел он вылезти, как в затылок его уперся винтовочный ствол.

– Ти кто такой?

Орлинский заскрипел зубами от невольного унижения, но безропотно, медленно, чтобы излишней поспешностью не спровоцировать караульного нажать на спуск, достал удостоверение из кармана френча.

– Насяльник, мандата! – прокричал караульный.

Железная калитка со светлым пятном на месте сбитого герба с лязгом отворилась и на платановую аллею, ведущую к воротам, вышел довольно высокий плечистый китаец в ладно сидящей форме. На лице его, точно приклеенная, сияла доброжелательная улыбка, но в повадке чувствовалась скрытая опасность, будто к начальнику Уголовно – следственной комиссии Петрограда не подходил, а стремительно подползал с доброжелательной улыбкой огромный питон.

Он остановился рядом с Орловым, принял из рук часового мандат, быстро пробежал его глазами и кивнул энкавэдэшнику:

– Добрый вечер. Командир взвода охраны, Фен Бо. Разрешите сопровождать вас?

– Сделайте милость, – глядя на молодцеватого краскома, произнес Орлинский.

Если вдруг разговор с датчанином пойдет ненадлежащим образом, то такая предосторожность может оказаться не лишней.

Они пошли к зданию пешком. Владимир Григорьевич любовался старым парком и жадно вдыхал наполненный ароматом сирени воздух. Орлинский всегда хотел иметь подобный особняк, теперь же – на самом взлете – судьба дала пинка господину статскому советнику, и он мог приезжать сюда лишь для того, чтобы заниматься делами весьма неприятного свойства.

– Вы уроженец Китая? – давая волю любопытству, спросил энкавэдэшник.

– Так точно, – без запинки и намека на акцент, подтвердил Фен Бо.

– Надо же. – Орлинский вновь утер платком лысину. – Однако ваш русский безукоризнен!

– Я с малолетства говорю на этом языке. Мой отец, Лун Ван, работал лекарем в русском посольстве.

– A – a–a, вот оно в чем дело. Это многое объясняет. Скажите, что там ваш подопечный?

– Ведет себя спокойно. Просился на прогулку. Я дал ему четырех бойцов в сопровождение, и еще двенадцать следовали на расстоянии десятка саженей, оставаясь вне его видимости.

– О – о–о! Хвалю!

– Служу трудовому народу!

Болеслав Орлинский невольно усмехнулся оттого, насколько странно и несообразно прозвучали эти слова в устах Фен Бо. За сегодняшний вечер это, пожалуй, было единственным поводом для улыбки. Полученный спозаранку приказ из Москвы гласил недвусмысленно четко: «Передать задержанного сотрудника Красного Креста Нильса Кристенсена из ведомства Ленинградского управления НКВД в распоряжение Центрального аппарата ОГПУ. Доставить под стражей в следственный изолятор Лефортово. По исполнении доложить. Дзержинский».

Первоначально задуманная комбинация, простая и изящная, рассыпалась, словно карточный домик. Орлов представлял, откуда в Москву идет утечка информации. Будучи человеком без иллюзий, он лучше всех понимал, что никакое старое приятельство не заставит Феликса окончательно и бесповоротно довериться недавнему врагу.

Он бы и сам, окажись в такой ситуации, не замедлил приставить «наседку» к столь неоднозначному сотруднику. Но предположить, что вчерашний улов вызовет такой ажиотаж в Москве, Орлинский не мог.

Какой – то безвестный агент, явный недоучка… То, что агент безвестный, Владимир Григорьевич мог поклясться хоть на Библии, хоть на собрании сочинений товарища Ульянова.

В лучшие времена именно он – Владимир Григорьевич Орлов – был создателем замечательной обширнейшей картотеки, в которую аккуратно заносились все шпионы, секретные агенты и лица, как – либо связанные с тайной деятельностью, хоть раз попавшие на заметку контрразведке, полиции или жандармерии. Сейчас такой архив стоил тыщи и тыщи, и уж конечно, не в совдензнаках. Особенно если учесть, что там хранились свидетельства, подтверждавшие связь многих красных вождей как с царской охранкой, так и с секретными службами иных держав.

Нильс Кристенсен в его картотеке не значился. Конечно, время было такое, что ремесло бесстрашных рыцарей плаща и кинжала притягивало зачастую людей, весьма далеких отданной профессии, но этот… Либо он действительно профессионал высокого класса, что вряд ли, либо природа решила зло пошутить и создала двойника ни в чем не повинному датскому врачу. Опрошенный со всей тщательностью бывший штабс – капитан Зощенко заверял, что – знает господина Кристенсена по меньшей мере с начала пятнадцатого года. Правда, звали его тогда Сергей Владиславович Деладоннель.

Проведя несколько часов в архиве Главного штаба, Орлинский, как и предполагалось, обнаружил наградные бумаги на военного врача Сергея Владиславовича Деладоннеля за участие в Эрзерумской операции, а затем и за бои на германском фронте. Приколотая в деле фотография не оставляла сомнений – изображенный на ней офицер был удивительно похож на датчанина.

Орлинский уже собрался положить найденную папку в портфель и увезти с собой на встречу, когда вдруг увидел последнее из представлений к награде, датированное январем семнадцатого года. В нем черным по белому значилось: штабс – капитан медицинской службы Сергей Владиславович Кристенсен – Деладоннель.

– Вот оно, значит, как получается… – Орлинский сгреб в кулак свою мефистофельскую бородку, как делал всегда, чувствуя близость добычи. – Попался, голубчик. Теперь не отвертишься.

Китаец остановился перед запертой дверью, вытащил из кармана фигурный ключ и щелкнул замком.

– Дальше я пойду один, – кивнул ему Орлов. – А вы будьте здесь. Если позову, вбегайте немедленно.

– Есть! – вытянулся Фен Бо.

«Смышленый парень, – подумал, глядя на него, Орлинский. – Надо будет взять к себе – пригодится. Но говорить с арестованным все же лучше по – французски».

– Добрый вечер. – Председатель Уголовно – следственной комиссии вошел в комнату и поглядел на арестанта. Тот был спокоен, собран, будто и не страдал полтора дня от бездействия и неизвестности, а готовился вырезать кому – то аппендикс в полевом госпитале.

– Я должен сказать, что рад видеть вас?

– Не обязательно. Но всем будет лучше, если вы и вправду обрадуетесь моему приходу.

– Хорошо, я рад вашему приходу. Быть может, теперь расскажете, что означают ваши слова?

– Сергей Владиславович, незачем строить из себя героя. Вы не Овод из сочинения госпожи Войнич, я не поставлю вас перед взводом солдат и не разрешу скомандовать «Пли!».

– Надо же, какая жалость.

– То есть вы подтверждаете, что вас зовут Сергеем Владиславовичем, – меняя тон, точно кнутом с оттягом, жестко хлестнул следователь. – Можете не отвечать.

Он бросил на стол перед датчанином папку.

– Здесь в подробностях описаны ваши славные деяния на фронтах последней войны. Кстати, в документах семнадцатого года вы фигурируете с двойной фамилией, одна из частей которой – Кристенсен. Так что отпираться бессмысленно. Вы попались, Сергей Владиславович. Согласен, попались нелепо. Это, должно быть, чертовски обидно. Но коль вы уж взялись тащить крест шпиона, то учитесь проигрывать достойно. Тайная война, голубчик, имеет свои законы. В штыковые мы не ходим, однако же этот фронт бывает еще опаснее других.

Потому давайте говорить без обиняков. Сами посудите: что мне стоит передать вас, а заодно и ваше досье, в ГПУ? Там долго возиться не станут – чекистская закваска. Вот вы с датским паспортом Нильса Кристенсена, а тут – сами поглядите, вы же – в парадном офицерском мундире. Полагаете, этого недостаточно, чтобы поставить вас к стенке?

– Если вы со мной возитесь, полагаю, недостаточно.

– Ошибаетесь. – Орлинский взял лежащую на бумагах фотографию военного медика и, будто любуясь, поглядел на нее. – Я хочу спасти вашу жизнь.

– Зачем?

– Об этом мы поговорим позже. Сейчас просто обозначьте для себя, что она мне нужна. Надеюсь, вам тоже.

– За прошедшие годы я с ней свыкся.

– Вот и прекрасно. Значит, цели наши совпадают. Осталось договориться о цене.

– Я готов заплатить.

– Нет, эта плата меня не интересует. Валюта здесь мало что дает, но зато служит прекрасной уликой. Не беспокойтесь, я назову вам цену, она вполне посильна. Но прежде потрудитесь рассказать мне, для чего вы прибыли в Советский Союз.

Он пристально поглядел на датчанина, радуясь, что тот, похоже, и не думает запираться. Орлинский сверлил холодными глазами открытое добродушное лицо военного медика, силясь понять, о чем тот сейчас думает. Болеслав Орлинский был бы, несомненно, потрясен, когда б узнал, что в голове арестанта звучит приятный женский голос, сообщающий:

– В годы войны Владимир Орлов был назначен переводчиком, поскольку иной штатной должности для него в Ставке не нашлось. Но благодаря старому знакомству отца В. Г. Орлова с генералом Алексеевым, специально для Владимира Григорьевича была организована должность следователя по особо важным делам. За годы войны участвовал в следствии по таким резонансным делам, как дело жандармского полковника Мясоедова, военного министра Сухомлинова, дело штабс – капитана Янсона, дело банкира Рубинштейна… Тут длинный список. Везде отличался дотошностью, но, как утверждалось, не брезговал и подтасовкой фактов. После революции – по заданию генерала Алексеева некоторое время служил большевикам и даже был дружен с Дзержинским, но вскоре перебежал к белым и руководил одним из пунктов врангелевской разведки.

– А здесь, получается, не перебежал? – безмолвно глядя на вещающего Орлинского, спросил Джокер–3.

– Как видишь.

– Интересно знать почему.

– Нет данных.

– Это плохо. Думаю, весь этот сыр – бор с комфортабельной тюрьмой и китайской стражей служит одному – желанию меня завербовать. Причем завербовать не для власти рабочих и крестьян, а для себя лично.

– Очень может быть.

– Может, тогда рискнем завербовать самого Орлова? С его возможностями найти лабораторию и попасть туда будет намного легче.

– Думаешь, это твой козырный туз из рукава?

– Не знаю. Но почему бы нет?

– Товарищ Орлинский, откровенность за откровенность. Вы желаете помочь мне, чтобы затем покинуть Совдепию? Иначе к чему намеки на то, что здесь валюта – это улика? Я не верю в благотворительность чиновников советских карательных органов, – на звонком языке Вольтера сказал Виконт. – Что вы хотите взамен?

– Ваша сообразительность делает вам честь, – усмехнулся бывший следователь по особо важным делам. – С грустью должен вам сообщить, что если бы вы чистосердечно сознались во всем, когда только попали ко мне, ситуация была бы много проще и цена меньше. Но, к сожалению, время не всегда играет на нас. Вами заинтересовались в Москве. Лично товарищ Дзержинский. Он требует доставить вас к нему.

– Зачем?

– Вам лучше знать. Но, похоже, Сергей Владиславович, вы не желаете мне поверить и предпочитаете скрывать настоящую цель приезда в Советский Союз.

– Самое забавное, что я ничего и не скрываю. Я действительно врач. Моя фамилия действительно Кристенсен. А то, что вы установили, чем я занимался в годы войны… Что ж, это делает честь вашему профессионализму, однако незачем даже объяснять, почему я предпочел скрыть события тех лет. Зачем я приехал в Россию? Определенные влиятельные круги в Красном Кресте обеспокоены странными опытами с человеческой психикой, которые, судя по материалам вашей же открытой прессы, широко проводятся в Совдепии. Эти бесчеловечные исследования могут нести опасность для человечества.

Орлинский уперся в собеседника изучающим взглядом.

– Вы что же, обмануть меня решили? Какие еще опыты?

– Первого мая на демонстрации было показано весьма забавное представление: аппарат, который приводил в неистовое радостное возбуждение людей, вовсе не склонных веселиться по поводу завоеваний революции.

– А! Да – да – да. Помню, я читал. Так вы полагаете, это не газетная утка?

– В Красном Кресте опасаются, что нет. И они готовы всемерно помочь человеку или же людям, которые прольют свет на эти исследования.

– Что вы имеете в виду под всемерной помощью?

– Двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов и английский паспорт на любое выбранное вами имя. Ну и, конечно же, Красный Крест поспособствует оказаться по ту сторону границы. Ваш багаж будет маркирован как груз Красного Креста, что приравняет его к дипломатической почте.

Орлов задумался.

– Интересное предложение. Но пока что, Сергей Владиславович, как я уже имел честь сообщить, вас желает видеть товарищ Дзержинский. Насколько я помню, поездка в Москву и прежде была в ваших планах. Можете пока не беспокоиться – я сам буду вас сопровождать. Весьма надеюсь на ваше благоразумие.

Май 1924

Джунковский с затаенной тоской глядел на углубившегося в чтение бумаг председателя ОГПУ. Мог ли подумать бывший московский губернатор, которого нелегальные газетенки левого толка трескуче окрестили «кровавым палачом баррикад Красной Пресни», что пройдет двадцать лет, и он станет обучать премудростям и нюансам политического сыска одного из тех самых радикалов, которые столь вдохновенно раздували пожар революции в его отечестве. Наконец, оторвавшись от чтения, Дзержинский уважительно посмотрел на бывшего жандарма.

– Да – а, воистину яркое жизнеописание! Примечательная личность этот ваш Згурский. Особо занятно вот это. – Феликс Эдмундович указал на абзац в лежащем перед ним досье. – «По прибытии в Тифлис самолично в одиночку остановил толпу вооруженных погромщиков». Как же это ему удалось?

– По окончании Русско – японской войны Згурский был произведен в подполковники, отправился в отпуск, где, кстати, и познакомился со своей будущей женой, а затем был направлен к новому месту службы – в Кавказскую гренадерскую дивизию. В Тифлисе он направился к боевому товарищу – отставному поручику Григоряну, тяжело раненному в Порт – Артуре. В это время по городу пополз слух, что толпа идет резать армян – тогда, знаете ли, по всему Кавказу прокатилась волна армянских погромов. Увы, не миновала она и Тифлис.

– Мне это известно.

– Представьте себе узкую улочку Тифлиса, по которой с ревом катится толпа погромщиков, сметая все на своем пути. Вдруг из калитки выходит подполковник в парадной форме: вся грудь в орденах, эполеты, флигель – адъютантские аксельбанты. Становится посреди мостовой, вскидывает два револьвера и начинает стрелять. Молча. Без криков, предупреждений. Прицельно по тем, у кого в руках огнестрельное оружие.

– Владимир Федорович, в револьвере системы наган семь патронов. В двух, соответственно, четырнадцать. Будь он хоть архиметкий стрелок, как он мог остановить толпу четырнадцатью выстрелами?

– Если говорить точно – десятью. Шесть убитых, четверо раненых. Но толпа, – Джунковский сделал неопределенный жест рукой, подыскивая слова, – толпа испугалась. Это, знаете ли, Восток. Там иные нравы. Мне сложно объяснить.

– Как хотите. Не представляю. Движутся погромщики, вероятно, опьяненные и накуренные. В любом случае заведенные уже пролитой кровью. Против них выходит один офицер, и сотни головорезов в ужасе замирают?

– На какое – то время так и произошло. Не на долгое. Мерзавцы поняли, что Згурский без лишних слов застрелит первого, кто двинется, и всякий для себя решил стоять смирно. Ну а в то время, когда подполковник устраивал свою экзекуцию, сынишка Григоряна сбегал в полк и рассказал, что на улице убивают русского офицера. К месту событий прибыл взвод мингрельцев с пулеметом, и это явление обратило подонков в бегство. Потом, кстати, лидеры этой гашишной мрази заявляли протест: мол, Згурский расстрелял мирную демонстрацию.

– В голове не укладывается.

– Вы знаете, мне довелось читать жандармские отчеты об этом деле: арестованные погромщики в один голос утверждали, что их больше испугали не прицельные выстрелы, а взгляд его высокоблагородия.

– Теперь вы утверждаете, что он остановил погромщиков взглядом?

– Феликс Эдмундович, у вас есть реальный шанс поговорить с участником тех событий.

– Вы нашли еще одного сослуживца Згурского?

– Можно сказать и так. – Джунковский вытащил из кармана сложенный лист «Правды». – Вот, полюбуйтесь.

– «Командарм Борис Михайлович Шапошников назначается командующим Московским военным округом…»

– И что же?

– А то, Феликс Эдмундович, что именно полковник Шапошников принял Мингрельский гренадерский полк у отправляющегося во Францию Згурского. А до того в течение восьми лет они жили бок о бок, командовали батальонами и близко приятельствовали. И в момент расстрела Згурским так называемой мирной демонстрации именно Шапошников был дежурным офицером полка. Это он выслал Згурскому подмогу.

– Вот ведь какая судьба, – покачал головой Дзержинский. – Прежде друзья – неразлейвода, а теперь…

– А теперь, Феликс Эдмундович, я предлагаю использовать бывшего полковника Шапошникова в нашей оперативной игре.

– Вы меня удивляете, Владимир Федорович. Насколько я представляю себе такое понятие, как фронтовое братство и офицерская честь… Шапошников не пожелает нанести удар в спину боевому товарищу и старому другу.

Джунковский помрачнел.

– Простите, я не хотел вас обидеть.

– Я тоже надеюсь, – сказал Джунковский, – что не пожелает.

– Тогда как же?

– Згурский и Шапошников дружили семьями. По моим сведениям, Борис Михайлович очень тепло относился к супруге Згурского. По рассказам, к ней вообще все относились с большим почтением, чтобы не сказать – с любовью. Наверняка в сердце командарма Шапошникова жива та симпатия, которую испытывал в прежние дни подполковник Шапошников. Если конфиденциально сообщить ему, что Татьяна Михайловна Згурская живет где – то в СССР и подвергается большой опасности, поскольку ее разыскивает ОГПУ, командарм приложит все свои немалые возможности и всем известную энергию, чтобы опередить вас, найти и надежно спрятать госпожу Згурскую.

– И что это нам дает?

– Вы же хотите заполучить Згурского в Россию, Феликс Эдмундович?

– Да, это было бы очень желательно.

– Тогда сами подумайте – как поведет себя генерал Згурский, когда узнает, что его обожаемую супругу, которую преследует всесильное ОГПУ, с риском для себя спас и прячет его старый друг, а теперь, увы, большевистский командарм Шапошников.

– Вы всерьез думаете, что он на это клюнет?

– Конечно. Особенно после того, как сработает первая наживка с Брусиловым.

– Что ж, Владимир Федорович, предположим, вы правы. Но Шапошникову кто – то обязан сообщить о госпоже Згурской. И этот кто – то не должен вызвать у него подозрений.

– Да, Феликс Эдмундович, так и есть. Добавлю от себя: у этого человека имеется возможность работать почтовым голубем и осуществлять связь между Згурским и Шапошниковым.

– Судя по тому, что вы говорите «имеется», кандидатура вами уже намечена? Кто это?

– Феликс Эдмундович, вы меня удивляете! С полчаса назад вы сами рассказали о том, кого небо, кажется, послало вам в помощь.

– Говорите яснее!

– Я имею в виду сотрудника Красного Креста Нильса Кристенсена – военврача Мингрельского гренадерского полка, Сергея Владиславовича Деладоннеля. После должной обработки мы сделаем из него замечательную подсадку.