Текст книги "Лягушка на стене"

Автор книги: Владимир Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Жене в этот день чрезвычайно повезло. На границе заповедника резвились охотники, которые и оставили после себя множество подранков, в том числе и куликов, бегающих по берегу Каспия. Была среди прочих и пара турухтанов, которых и принес Женя.

– Ну давай, выкладывай, в чем твоя метода, – поверила наконец Нинка.

– Так и быть, тебе откроюсь. Только ты никому не говори!

– Хорошо, хорошо, – успокоила его Нинка.

– Все на самом деле очень просто, – начал Женя. – Некоторые куличные стаи летят сюда, в Азербайджан, с другого берега Каспия, из Казахстана и Туркмении. Ну и, конечно, очень устают во время перелета. На этом и основан мой метод. Ты затаиваешься на берегу и дожидаешься прилета вот такой стаи. И когда кулики попытаются сесть на землю, надо подбежать и вспугнуть птиц, не дать им приземлиться. Большая часть из них конечно же улетит, но самые утомленные так и посыплются на землю. Останется выбрать птиц нужного вида. Но, конечно, придется побегать: ноги-то у них во время перелета не устают! Можешь попробовать сама, только никому не говори!

Нинка была хорошей девушкой, доброй, хозяйственной и в меру умной. Она имела всего один недостаток (он же – достоинство): безотчетно верила мужчинам. Так поступила она и на этот раз, забыв, что уже сдала экзамен по зоологии позвоночных.

Поэтому наутро хорошо замаскировавшийся Женя с удовольствием наблюдал, как грациозная тогда еще Нинка прыгала, словно косуля, сверкая белым полиуретановым турнюром, по пляжу и на манер голубятников палкой пугала подлетающие стаи куликов. Птицы с недоумением смотрели на нее и, озадаченные таким приемом на азербайджанском берегу, перелетали метров на сто в сторону. Но неугомонная Нинка сгоняла их и там.

Студентке удивлялись не только кулики. На берегу появился доцент. Увидя его, охотница вошла в еще больший раж.

– Трофим Данилович! – заорала она любимому педагогу. – Сейчас мы с вами куликов наловим. Мне Женька методу открыл. – Она с палкой металась по пляжу. – Помогайте! Не давайте им садиться! Гоните их! Только не давайте им садиться!

Трофим Данилович еле успокоил возбужденную студентку. Сдвинув ей сидушку на положенное место, он усадил раскрасневшуюся Нинку на сухую кочку и напомнил ей экзамен по зоологии, на котором она отвечала ему, что кулики совершают почти беспосадочные перелеты из Евразии до Африки и Австралии. А это расстояние больше, чем ширина Каспийского моря.

Нинка дулась на всех, особенно на любимого доцента, полдня, потом решила отомстить. Естественно, с помощью того же Жени.

На следующий день после обеда, когда насытившийся Трофим Данилович и Женя легли на раскладушки, а Белкин устроился на полу, студентка, отлучившись во двор, быстро вернулась, чем-то взволнованная.

– Трофим Данилович! – воскликнула Нинка. – Там какая-то неизвестная птица сидит!

Трофим Данилович, который в этот заповедник ездил более десяти лет, на этот возглас отреагировал спокойно: все птицы ему здесь были хорошо знакомы.

– Нина, – произнес преподаватель, глядя сытыми глазами на студентку, – ты ведь почти квалифицированный орнитолог, если, правда, не считать твое недавнее пугание куликов. (Нинка прикусила губу.) И ты должна всех здешних птичек уже выучить, – настоятельно продолжал педагог. – Ну, что ты там видела? Давай описывай, сейчас определим. – И Трофим Данилович прикрыл глаза.

– Сверху она синяя, – точно на экзамене, начала перечислять полевые признаки Нинка. – Клюв большой.

– Зимородок, – сказал погружающийся в послеобеденную дремоту Трофим Данилович. – Сколько раз я тебе их показывал, а ты опять забыла. Зимуют они здесь. Обычные птицы.

– Я сама знаю, что зимородок, – прервала его Нинка. – Только размером он с голубя.

– Что?! – встрепенулся Трофим Данилович, открыл глаза и привстал.

– Да! – продолжала Нинка. – И голова и брюхо коричневые!

– Где?! – закричал Трофим Данилович, хватая ружье, бинокль, патронташ и сапоги.

– И хвост длинный! Голубой сверху, бурый снизу, – как по написанному шпарила Нинка.

– Где?! – Педагог, забыв про сапоги, бросился к двери, на ходу заталкивая патроны в стволы.

– И на груди белое пятно! – торжествовала студентка.

– Где?! – уже со двора раздался крик доцента.

– Сразу же за сараем! Вы его увидите! Он на кусте сидит! И клюв красный! – крикнула она в окно вслед убегающему преподавателю. – Пошли, Женя, посмотрим, как он охотиться будет, – уже спокойно обратилась она к своему приятелю.

Трофим Данилович тем временем достиг домика и осматривал куст в бинокль. Мельком взглянув на сидевшую там птицу, он опустился на четвереньки и стал к ней подкрадываться.

Нинка злорадно следила, как Трофим Данилович передвигается между кучами сухого буйволиного помета.

А преподаватель не отрываясь смотрел на желанную добычу. Он сразу же по описанию студентки узнал птицу. Это был красношейный зимородок – редчайший вид, прилетающий сюда с юга. Их добывали на территории Азербайджана дважды: в конце прошлого и в начале этого века. Трофиму Даниловичу очень хотелось, чтобы кафедральная орнитологическая коллекция пополнилась этим третьим экземпляром. Доцент наконец подполз на подходящее расстояние, поднял ружье, тщательно прицелился и выстрелил. В правом стволе патрон оказался дефектным – птицу «обнесло» дробью. Трофим Данилович торопливо выстрелил из другого ствола. Из-за спешки он промахнулся. Но, к счастью, птица и на этот раз не улетела. Трофим Данилович лежа быстро перезарядил ружье и выстрелил дуплетом. Зимородок все так же неподвижно сидел на ветке. Недоумевающий преподаватель снова потянулся к патронташу. Но тут подул ветерок, и четырехкратно расстрелянный Трофимом Даниловичем, тщательно перерисованный Женей и аккуратно вырезанный Нинкой из бумаги контур птицы согнулся пополам. Трофим Данилович кряхтя поднялся, обернулся и погрозил кулаком хохочущим студентам.

После нескольких совместных экскурсий участники экспедиции распределили между собой роли: Женя вольным охотником бродил по заповеднику, Трофим Данилович с Нинкой углубились в изучение птиц тростниковых зарослей, а Белкин дни напролет наблюдал за куликами. Вася, не найдя в прилегающей к Каспию полупустыне ни одного полноценного дерева, а в связи с этим – ни одного дятла, слегка приуныл, но воодушевился, когда ему показали куличков-чернозобиков.

Длинноклювые птички напомнили ему любимых дятлов, и он с удовольствием стал наблюдать за этим орнитологическим суррогатом. Белкин выходил на илистое побережье Каспийского моря, садился на раскладной алюминиевый стульчик и смотрел в стоящую перед ним на треноге сорокакратную зрительную трубу на чернозобиков. Исследователь тщательно хронометрировал, кто из них сколько бегает, спит, дерется с соседом, кормится или, наоборот, занимается противоположным процессом.

А студенты с доцентом, в свою очередь, иногда приходили на берег Каспия – понаблюдать за Белкиным.

Плотная фигура восседала на хилом стульчике. Его тонкие алюминиевые ножки медленно погружались в ил, и субтильное седалище кренилось под тяжестью Васи. Исследователь при этом, по-черепашьи вытягивая шею, пытался дотянуться до окуляра зрительной трубы.

Наконец наклон становился совершенно невыносимым. Вася еще несколько минут чудом, как Пизанская башня, сохранял равновесие. Наконец физика брала свое, и он боком с глухим всплеском падал в сметанообразный ил.

Чернозобики после этого некоторое время находились в замешательстве. Кормежка и сон этих занимательных птичек прекращались. Но кулички, привыкнув к методам наблюдения безобидного дятловеда, быстро успокаивались и снова принимались за свое.

А Вася, полежав немного, со вздохами и сопениями поднимался, переставлял стульчик и треногу на метр в сторону и снова прилипал к окуляру. От такой манеры вести исследование весь берег был покрыт бесформенными неглубокими ямами и множеством маленьких круглых отверстий, как будто здесь проскакало стадо газелей, а потом вывалялся в грязи косячок кабанов.

– Вот пример научного подвига, – наставительно говорил доцент, и все расходились по своим делам.

Некоторые наблюдения Белкина за птицами заканчивались не столь благополучно. Прошлой зимой Вася в одиночку подался в Карпаты, чтобы изучить, как тамошние дятлы расправляются с еловыми шишками, раздалбливая их в так называемых «кузницах» – трещинах в стволах или развилках деревьев. И Белкин в хороший февральский морозец ежедневно простаивал несколько часов под такой «кузницей», подсчитывая число ударов, которые совершает объект исследования, добывая из шишки семена.

На кордон лесничества, куда его поселили доброхоты, орнитолог возвращался поздно и, наскоро попив чаю и откусив от круга карпатской колбасы, ложился спать, как всегда для экономии времени не раздеваясь.

Через две недели он, досконально изучив детали препаровки карпатскими дятлами еловых шишек и исписав по этому поводу целую кипу бумаги, стал выбираться в Москву.

В Ужгороде он купил билет на поезд, отходящий следующим днем, а на ночлег остановился в привокзальной гостинице. Вася расположился в номере, пожевал колбасы и залез под душ. Там его слегка удивило одно обстоятельство. Когда он мыл ноги, большой палец на правой ступне стал отваливаться. Размышляя о странном поведении своей конечности, Вася покинул душевую, оделся и пошел в ближайшую больницу. Там он поделился своими наблюдениями с местным хирургом.

Молодой врач осмотрел его удивительный палец и в изумлении присвистнул:

– Так ты же его начисто отморозил. Дней десять назад! Как же ты это не заметил? Ты что, все это время сапоги не снимал?

– Снимал, – стал оправдываться Вася.

– Ну тогда носки уж точно не снимал!

– Носки не снимал, – согласился дятловед.

– Но ведь палец-то должен был сильно болеть!

– Вроде не болел, – отвечал Вася.

– Ну, парень, ты даешь. Ты ведь просто уникум! О тебе статью напечатать можно! У тебя не только очень высокий болевой порог, но еще и потрясающая иммунная система! Позавидовать можно. У другого давно бы гангрена началась, а тебе хоть бы хны! Как будто это вовсе и не твой палец. Прямо не человек, а робот! Терминатор! Операцию придется делать, палец ампутировать, – деловито добавил местечковый эскулап.

– А у меня завтра поезд. В три часа.

– Успеешь на свой поезд. Мы его быстро отрежем. Чик-чик – и готово! Я думаю, и наркоз делать не надо, раз ты и не заметил, как его отморозил, – пошутил хирург.

– Давайте режьте без наркоза, – не понял шутки Вася. – Мне самое главное – на поезд не опоздать.

В Москву дятловед прибыл уже без пальца.

Белкин с детства был увлечен дятлами. Когда он встречал их, то забывал обо всем. Увидев в лесу длинноклювую пеструю птицу, стремглав бежал за ней, торопливо на ходу записывая в блокнот все ее действия. Он внимательно расследовал, куда и зачем полетел дятел, как долбит дупло, какую добычу выковыривает из-под коры. Дятлами Вася продолжал заниматься в институте. Именно здесь во время летней полевой практики случилось событие, повлиявшее на Васину физиологию.

Студенческая группа шла по лесу. Преподавательница была пожилой женщиной, поэтому путешествие начиналось не рано, а когда солнце разгоняло утренний туман, столь вредный для застарелого ревматизма. По этой же причине преподавательница двигалась медленно.

Порхали бабочки, пели птички, начинала краснеть земляника. Девушки были в легких сарафанчиках и купальниках, чему радовались Вася Белкин – единственный мужчина в группе – и комары. Так неторопливо они шли до одного пенька, на котором грелась гадюка. Зоологи ее заметили и решили взять с собой. Сначала рептилию согнали с насиженного места на зеленый мох, а потом Вася наступил на нее сапогом. Прижатая змея бросалась на сапог, и на голенище появлялись влажные следы ядовитых зубов.

Вася прижал голову гадюки к земле палочкой, а потом взял змею за шею. Девушки испуганно и восхищенно охали. Далее следовал важный момент упаковки животного. Васе дал и банку с крышкой. Он запихал туда змею грамотно: начиная с хвоста. Одна из студенток решила помочь Белкину и стала придерживать голову рептилии длинным пинцетом. Но помогала она плохо, все время отвлекаясь на комаров. Поэтому змея выскользнула и тяпнула Васю за палец.

На этом зоологическая экскурсия по лесу закончилась, и началась борьба за жизнь студента. Ему перетянули укушенный палец веревочкой, но Белкин все равно стал бледнеть. Не нужная никому теперь змея, сделавшая свое дело, уползла в траву.

Студентки и причитающая преподавательница, которой уже мерещилась свежая могила Васи и скорый суд над ней самой, довели отключающегося змеелова до ближайшей автомобильной дороги. Бедный Вася к тому времени покрылся обильной испариной, совсем ослаб и сел на обочину. Студентки стали «голосовать» машинам. Остановился огромный самосвал. Симпатичные полураздетые девушки объяснили водителю ситуацию, и он с готовностью согласился помочь человеку. Вася и одна из студенток погрузились в кабину. Самосвал тронулся, и только тогда Васина спутница заметила (сам потерпевший от гадюки уже ничего не замечал и только постанывал с закрытыми глазами), что водитель был навеселе. Из монолога шофера выяснилось, что до пожизненного изъятия прав у него остался всего один прокол. Но шофер клялся, что на это обстоятельство он внимания обращать не будет, раз речь идет о жизни человека, и постарается сделать все возможное, чтобы побыстрее доставить пострадавшего в больницу.

Слово свое водитель держал: тяжелый самосвал на огромной скорости несся по осевой линии, а все встречные машины испуганно жались к обочинам. Так они быстро докатили до районного центра.

Специального отделения для покусанных змеями в небольшой больнице не было, и бессознательного Васю за неимением другого свободного помещения положили туда, где были свободные койки, – в предродовое отделение. Там ему, окруженному женщинами, старающимися стать матерями, ввели противозмеиную сыворотку и что-то еще, и Вася заснул. А для того чтобы гадючий яд побыстрее удалялся из организма, Белкину поставили капельницу.

Наутро Васе стало лучше. Он быстро освоился, стал крутить головой, бесцеремонно рассматривая беременных женщин и этим затягивая роды.

Главврач, заметив дурное влияние поправляющегося студента, изолировал его, переведя в освободившееся реанимационное отделение.

Вася много спал. А так как сон его от близкого соседства женщин стал беспокойным, Белкин упросил медсестер, чтобы они его на время привязывали к кровати, дабы игла случайно не выскочила из вены и капельница беспрерывно могла освежать отравленную кровь.

Тем временем прекрасная половина Васиной группы решила его навестить. Все переживали за Белкина, особенно совесть мучила виновницу происшествия.

Через три дня после инцидента в районную больницу явилась делегация. Медсестра повела студенток в палату, на дверях была надпись «Реанимация». Там в большой белой комнате на кровати лежал одинокий Вася с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Два жгута из скрученных простынь удерживали его тело на койке. Картина была мрачная, как в покойницкой. Лишь солнечный лучик играл в капельнице, из которой живительная влага поступала по резиновой трубке в локтевую вену Васиной левой руки. Сокурсницы от этой картины впали в тоску, одна даже перекрестилась. Но тут медсестра бесцеремонно растолкала Васю, развязала простыни и вытащила иголку.

Подруги Белкина увидели, что он жив и почти здоров. Больше всех радовалась девушка, натравившая змею на Васю. Она виновато, но с легким кокетством поинтересовалась, какая ее ожидает кара за оплошность.

– Изнасилую, – пообещал потягивающийся Вася обрадованной девушке.

Именно после этого Вася полностью сосредоточился на дятлах и стал писать о них обширные статьи. У него также испортилось зрение, начались сбои в вестибулярном аппарате, он перестал ориентироваться на местности и стал бояться спать один и без света.

Зная об этих физиологических дефектах Белкина, добрый Трофим Данилович каждое утро назначал ему поводыря из студентов, который после завтрака должен был отвести Васю до чернозобиков, а в урочный час к обеду и ужину пригонять его домой.

Однажды вечером нерадивый Женя, ответственный за Васин привод, забыв о своих обязанностях, сбежал куда-то в окрестную полупустыню понаблюдать за стрепетами.

Как обычно, пришли пастухи, принесли вина и свежего овечьего сыра. Нинка стала накрывать на стол. Темнело, и доцент отправился за Васей сам. На окраине поселка он увидел азербайджанку, которая вышла из дома и направилась к сараю, стоящему на другой стороне дороги. В это время из-за поворота на нее стала надвигаться человеческая фигура. Руки у фигуры были подняты, как лапы у насекомого, называемого богомолом, в глазах поблескивали голодные огоньки. Ночной тать, раскачиваясь, медленно брел по дороге. Женщина, испуганно взвизгнув, бросилась в дом. Не обращая внимания на близкую жертву, монстр продолжал двигаться к конторе заповедника.

Любопытство натуралиста пересилило природную осторожность Трофима Даниловича, и доцент выглянул из-за сарая, куда он благоразумно укрылся. Преподаватель несколько секунд всматривался в раскачивающуюся фигуру, а потом смело шагнул навстречу чудовищу. Это был Вася. При вечернем освещении у него совсем отказали колбочки – элементы сетчатки, обеспечивающие сумеречное зрение, и изголодавшийся дятловед, посапывая, покачиваясь и раскинув руки, чтобы ни во что не врезаться, брел на запах экспедиционного ужина.

С его носорожьей телогрейки с шорохом отваливались куски высохшего ила.

Трофим Данилович довел Белкина до ворот конторы. Разглядев знакомое освещенное окно общежития и услышав шум голосов и звуки тара, Вася наконец сориентировался, всхрапнул и резвой рысью бросился к двери. А Трофим Данилович остановился, достал папиросы, закурил и огляделся.

Солнце село. Над горизонтом тянулись неровные нити летящих бакланьих стай. Несуразный, как птеродактиль, пролетел одинокий пеликан. Из тростников хрипло закричала султанская курица, а из окна общежития послышался смех Нинки, увидевшей вошедшего Васю.

Трофим Данилович вздохнул: до начала занятий в институте оставалась неделя.

БЛОХА

Утром Вова вылез из палатки – полупрозрачного эфемерного сооружения, сшитого из парашютного шелка, имевшего нежнейший салатовый оттенок женской комбинации и украшенного редким крапом раздавленных комаров. На Вове были меховые носки из оленьей шкуры (память об экспедиции на Чукотку) да алые трусы. В таком виде он добрел до потухшего костра, сгреб в кучу несгоревшие корявые ивовые ветки, набросал щепочек и чиркнул спичкой. Белый дым сначала поднялся вверх, потом снизился и поплыл над соседним озерком, провоцируя рождение тумана. На холмике на фоне голубого просвета в облаках чернел неподвижный силуэт облезшего летнего песца, наблюдавшего за Вовой.

Вова умылся, оделся, сварил в котелках сладкую рисовую кашу на сухом молоке и чай, позавтракал и пошел на работу. На островке соседнего озера гнездились утки-морянки. Вова взял коробку из-под сухого финского молока, отвернул голенища болотников и побрел на островок за добычей – пополнять коллекцию зоологического музея.

Колонию морянок охранял объект его давней дипломной работы, которую Вова выполнял на Чукотке: с мыска навстречу орнитологу с гнусавым криком поднялся поморник. Чем ближе подходил коллекционер к островку, тем яростнее налетала птица. Ступив на твердую землю, Вова обнаружил и причину его агрессии: у кочки сидели два пушистых серых птенца. Когда Вова кольцевал их, атаки родителей достигли апогея: птицы, с шумом рассекая крыльями воздух и громко щелкая клювами, проносились прямо над его головой. Вова положил птенцов на место и пошел дальше.

Страсть к птичьим гнездам, яйцам и птенцам Вове привили участники давней советско-голландской орнитологической экспедиции на Чукотку.

Саша, начальник маленькой международной экспедиции по северо-востоку СССР, со вздохом отколупал от огромного монолита сладкой рисовой каши еще одну ложку и, морщась от отвращения, стал медленно жевать, для смазки запивая еду сладким чаем. Причиной отсутствия аппетита у Саши был его студент, Вова, который клинически любил сахар. Сначала он съел весь конфитюр голландца (на упаковках лакомства заморская фирма с гордостью сообщала, что в ее продукте содержится сахара на 12% меньше, чем у конкурентов). Но даже это не остановило прожорливого Вову, и он с присущей ему бестактностью ежедневно, пугая иностранного гостя своим английским языком, заставлял доставать заветную баночку, которую и пожирал один. Вова был очень строптивым подчиненным. Он вплотную занялся своей дипломной работой, посвященной поморникам, и целые дни проводил в тундре, оставляя Сашу, начальника экспедиции, со странноватым голландцем и залежами сладкой каши, которую Саша терпеть не мог. На все прозрачные намеки начальника, что хорошо бы было открыть банку тушенки из непочатого еще ящика и сварить кашу с мясом, Вова неизменно отвечал:

– Ты любишь кашу с тушенкой – ты и вари сам, а я люблю, – и Вова делал акцент на последнем слове, – сладкое и кашу буду варить на сгущенном молоке.

Именно поэтому у Саши уже на вторую неделю полевой жизни развился диатез, грозящий перерасти в диабет. Сам же начальник готовить просто физически не успевал, а голландец не умел. Саша одновременно должен был ублажать иностранца, потому что тот был спонсором экспедиции, и руководить дипломной работой строптивого студента. Кроме того, Саша вел тщательные наблюдения за куликами – объектом своей кандидатской диссертации. И наконец, он собирал материал в зоомузей, помня о директрисе, которая, как финикийский Ваал, требовала все новых жертв в качестве тушек или, по крайней мере, яиц представителей пернатого царства.

Саша стрелял будущие экспонаты зоологического музея и собирал кладки птиц подальше от лагеря. Там же, в тундре, он их препарировал. Разрешение на отстрел у него было, однако их спонсор был просто помешан на охране природы.

Это обнаружилось в первый день их экспедиционной жизни. Тогда Саша застрелил кулика-песочника прямо у балка[3]3
  Б а л о к – небольшой домик в тундре.


[Закрыть]. Голландец мгновенно помрачнел, но ничего не сказал, видимо решив не портить скандалом первый день полевых работ. А на следующую ночь к ним из тундры пришел молодой глупый волк и хулиганства ради стал обгрызать растяжки палатки, в которой хранилось не уместившееся в балке барахло, и подкапывать дощатый нужник. Саша, услышав хруст волчьих челюстей, схватил одностволку и выбежал наружу с намерением проучить вредителя казенного имущества. Орнитолог уже поднял ружье, но вдруг перед ним на мушке оказался не волк, а голландец в нижнем, естественно голландском, белье. Он встал между Сашей и испугавшимся, поджавшим хвост волчонком, грудью прикрыл хищника, крича:

– Ред бук, ред бук!!!

На родине энтузиаста охраны природы эти животные были давно внесены в Красную книгу.

Истребитель волков опустил ружье, со злостью посмотрел на спонсора, поднял с земли бутылку, брошенную здесь предыдущими жильцами, запустил ею в хищника и пошел в балок досыпать.

Скоро Саша еще раз рассердил представителя этой маленькой, но цивилизованной страны.

В этот день студент, готовящийся в балке к походу в тундру, услышал восклицания находящегося снаружи голландца. Вова ничего не понял из иностранных криков, но в них был такой неподдельный восторг футбольного болельщика, восхищающегося превосходным проходом любимого форварда, что дипломник, отложив на время поиски штангенциркуля, быстро покинул балок.

Голландец орал не зря. Было на что посмотреть. Метрах в пятидесяти от жилища, на гравийном берегу небольшой речушки, с эксцентричным номером выступал Саша. Он был в своей обычной тундровой одежде: брезентовых штанах, шлеме танкиста и резиновых сапогах. В руках он держал большой энтомологический сачок. Его сольный номер можно было принять за импровизацию – пантомиму на тему «Коррида» либо за современную авангардную балетную композицию «Большой теннис». Саша то плавно поводил сачком-мулетой, стремительно вращался на одном месте, делая правильную «веронику», то, мгновенно сменив сюжет, не без изящества прыгал и сторону и сачком, который уже превращался в ракетку, брал у самой земли трудный мяч.

Наконец Саша, припав на одно колено, взмахнул рампеткой[4]4
  Р а м п е т к а – устаревшее название сачка.


[Закрыть], опустил дугу сачка на землю и замер, стоя на коленях в картинной позе. Пантомима закончилась. Видно было, как Саша, отдуваясь, встает и, сжимая что-то в полотнище сачка, корявой, отнюдь не балетной походкой бредет к зрителям.

Голландец и Вова с интересом посмотрели на Сашу, у которого после выступления еще блестели глаза, а потом заглянули в сачок. Спонсор насупился: там сидел маленький пушистый птенец куличка-галстучника. Птенец был настолько удачно окрашен под цвет гравия, что его невозможно было рассмотреть даже вблизи. Вот почему ловля Сашей резвого куличонка издали представлялась набором сложных танцевальных па.

Насупленный голландец ревниво проследил, как Саша, промерив, взвесив и окольцевав птенца, отнес его обратно на пляж. Но по всему было видно, что иностранец не одобряет такие методы биологических исследований.

После этого случая даже Саша уразумел, что с коллекционированием птиц у него возникнут трудности. Он старался стрелять их подальше от лагеря. А у стационара орнитолог проводил только наблюдения за своими куликами. Он измерял их яйца, а если находил птенцов, то кольцевал их. Для кольцевания взрослых птиц приходилось применять специальные ловушки – лучки. Однако голландцу, зорко следившему за Сашей, иногда удавалось найти его лучки. Тогда спонсор ломал орудия советского орнитолога. Все это угнетало Сашу. А беззаботный студент никак не хотел вникать в сложности его жизни. Он вольно гулял по тундре, наблюдая за поморниками, и полнел на сладких кашах.

Саша ходил грустный еще и потому, что недавно произошла трагедия, виновником которой стал он сам. Третьего дня Саша ушел в дальний, за двадцать километров, поход к морскому побережью. Там на песке у самых волн он увидел кормящуюся стайку берингийских песочников. У лагеря гнездилась единственная пара этих редких куличков. Саша вел за ней скрупулезные наблюдения и, несмотря на слежку голландца, умудрился поймать и окольцевать их. Эта пара была неприкосновенна даже для Саши. В зоомузее же берингийских песочников не было. Поэтому здесь, на морском побережье, орнитолог, наслаждаясь полной независимостью от голландца, с удовольствием выстрелил по стае. На песке осталась лежать всего одна птица, остальные с писком улетели. Каково же было горе Саши, когда он, подобрав песочника, обнаружил на его худосочной цевке кольцо, которое сам же надел ему несколько дней назад. Полмесяца наблюдений за гнездом малоизученного вида пошли насмарку.

– Ну что же, – сказал бесчувственный студент, доедая миску гречневой каши, обильно политой сгущенкой, когда Саша вечером, придя из похода, поведал Вове о своем несчастье, – теперь ты можешь в своей статье напечатать, что берингийские песочники летают на кормежку за двадцать километров от гнезда. – И тут же, забыв о начальнике, обратился к голландцу с единственным словом, которое он знал по-английски: – Джем! Джем!

Но природа, видимо, решила компенсировать Саше орнитологические утраты, моральный ущерб, наносимый голландцем, и однообразность питания. Погода, по мнению орнитолога, налаживалась. С севера подул резкий, пронизывающий ветер, с облачного неба посыпался редкий снег. Голландец забился в теплый балок, а Вова ушел в тундру, к своим поморникам. Никто не мог помешать Саше кольцевать куличат. Он взял связку колец и пошел в обход своих владений.

В такой холод птицы грели малышей, и, обнаружив самку, можно было с уверенностью сказать, что все четыре пуховичка находятся под теплым брюхом матери, а не бегают по всей тундре, как это случалось в погожие дни. В непогоду легко можно было поймать и куличиху, поместив в центр настороженного лучка птенца. К пищащему от холода отпрыску тотчас же подлетала мать, и дуга самолова набрасывала на нее сетку. Так что в такую мерзкую погоду орнитологу удавалось убивать сразу двух зайцев, легко кольцуя и птенцов, и их родителей.

Саша, найдя куличиху, отгонял ее в сторону, быстро хватал всех птенцов и сажал их на свою голову под шапку, в тепло. Самка отлетала в сторону, жалобно кричала, волочила крыло и всячески притворялась раненой, пытаясь спровоцировать Сашу увлечься ею. Но стойкий Саша не бежал за самкой, а доставал из-под шапки первого куличонка, надевал на его неокрепшую лапку кольцо и отпускал пушистого пленника на землю.

Птенец тут же начинал пищать от холода. Самка присаживалась рядом, распушала оперение и начинала греть отпрыска. А дальше Саша просто подкладывал под нее других окольцованных куличат.

В очередной раз все сначала разыгрывалось по отработанному сценарию: куличиха побежала на крик пуховичка, но неожиданно она испуганно шарахнулась в сторону и улетела. Саша оглянулся. Сзади к нему подходил голландец.

Конечно, он знал, что советский орнитолог (в отличие от студента-вегетарианца) был браконьером, но не предполагал, что он к тому же и такой садист. Надо же было выбрать самый холодный и ветреный день, для того чтобы искать гнезда. Не мог это сделать вчера или позавчера, когда погода была теплой и солнечной. Вместо этого зачем-то пошел к морю. Наверно, там кого-нибудь застрелил. А вот теперь, в такой мороз, поймал птенца. Он же замерзнет – вон как кричит, и самочка беспокоится, вокруг так и бегает.

И голландец, забыв о дипломатических приличиях, подошел к Саше и высказал ему все, что он о нем думает, плавно переехав с первой не очень удачной русской фразы на английский язык, а потом и вовсе стал шпарить по-голландски. Саша различал лишь единственное знакомое, периодически произносимое спонсором слово – «фашист».

Саша не стал возражать безумному голландцу, а просто снял шапку, обнажив свою лысину, обильно запачканную испуганными птенцами (отчего орнитолог стал похож на известного генсека), и выпустил остальных пленников к обрадованной матери. Все куличье семейство радостным писком благодарило доброго иностранного избавителя. Саша надел шапку и, обиженно втянув голову в плечи, пошел к балку.

А голландец спрятался от ледяного ветра за сортиром. Там он в бинокль стал вести наблюдение за куликами, сопереживая воссоединению семьи. Саша в балке отогрелся, попил чаю и загрузил желудок очередной порцией противной сладкой каши, сваренной утром студентом. Он посидел, погрустил еще немного и почувствовал определенный позыв. Орнитолог не стал противиться природе и вышел до ветру, вернее, до дощатого туалета.