Текст книги "Лягушка на стене"

Автор книги: Владимир Бабенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Народ на китобазе снова стал нервничать и скучать от однообразия корабельной жизни, и вскоре пустовавшая было носовая баня приняла очередную пару дуэлянтов.

Но скоро нашлось новое развлечение. Об этом возвестили жуткие женские визги, доносившиеся из каюты поварихи. Звуки, издаваемые ею, были какой-то неопределенной эмоциональной окраски: то сквозило безысходное отчаяние, то звенел заливистый хохот. Слышались и мужские голоса.

«Ну вот, – подумал Костя, – матросов и раздельщиков на повариху потянуло».

Повариха была дама бальзаковского возраста и тела и запросто поднимала одной рукой тридцатипятилитровую флягу с компотом. Вопли поварихи не стихали, а мужские голоса усиливались до жеребячьего ржания. Михайлов, собравшийся было полюбопытствовать, что же там происходит, в нерешительности остановился.

«Нет, не пойду, – решил он. – Когда их всех поймают, они и на меня укажут, что я тоже участвовал. Не пойду».

А из каюты уже неслись мужские крики:

– Да так не получится! Раздеть ее надо! Пусть сама все снимет! Тогда и пролезет! И мыла надо, мыла! Или масла! Постного! Или сливочного!

И громкий визг поварихи:

– Уйдите, ироды! Я сама!

Благородный Михайлов не выдержал и ринулся спасать женщину. Дверь ее каюты была раскрыта. Мужики толклись у входа и с любопытством заглядывали внутрь. И, рассмотрев что-то, находящееся в каюте, выскакивали в коридор с тем самым жеребячьим хохотом, который так взволновал Михайлова.

«Господи, – подумал начитанный Михайлов, – как в «Оптимистической трагедии» Вишневского».

– Товарищи, что вы делаете?!. Нельзя ведь... Оставьте ее... Ведь это же бесчеловечно... А потом ведь за это же в тюрьму сажают... – бормотал Костя, пытаясь раздвинуть крепкие спины и протиснуться в каюту. Наконец боцман, тоже присутствующий здесь, услышав скорбные причитания Михайлова о загубленной девственности поварихи и о бесчеловечности матросов, зашелся хохотом, отдаленно напоминающим крик встревоженной белой куропатки. Он мощной рукой растолкал мужиков и пропихнул упирающегося Михайлова внутрь каюты.

Поварихи на койке не было. Ее вообще не было в полутемном помещении. А голос любимицы всей команды раздавался откуда-то снаружи. Только сейчас Костя сообразил, что в каюте как-то сумрачно, под потолком почему-то горит электрическая лампочка, а иллюминатор забит тюфяками и подушками с рюшечками и оборочками. Матросы подходили к этим постельным принадлежностям, ласково хлопали по ним ладонями и обращались к невидимой поварихе:

– Клавка, помочь раздеться?

А голос Клавы отвечал откуда-то снаружи:

– Уйдите, нахалы, я сама!

Наконец Костя понял, что тюфяк, закрывающий иллюминатор, – это обширный зад мастерицы готовить макароны по-флотски. Клавдия, почему-то наполовину просунувшись в иллюминатор, стояла на коленях на столе. Ее голова и плечи располагались снаружи корабельного корпуса.

Оторопелому Косте издали позволили насладиться лицезрением лучшей половины человечества, а потом вытолкнули в коридор, где икающий от хохота боцман рассказал ему, что же случилось с поварихой.

Позавчера на палубе от сильной качки сорвался плохо закрепленный кашалот. Зверь поехал по палубе – скользким доскам, и его хвостовой лопастью слегка придавило ногу корабельному электрику. Он, находясь во временно нетрудоспособном состоянии, ковылял по кораблю, навещая всех свободных от вахты знакомых. Он побывал везде – от машинного отделения до камбуза. Там повариха возилась у плиты.

– Ты, Клавдия, женщина положительная, солидная, обстоятельная, – начал, поздоровавшись, электрик и неожиданно тактично переменил тему разговора: – А сколько ты, интересно, весишь? Центнера полтора?

– Что ты! – обиделась Клавдия. – Это я на берегу отъедаюсь. А здесь, на базе, я на диете сижу, вон как похудела!

– Нет, Клава, плохая у тебя, знать, диета, – гнул свое электрик. – Если бы ты себя блюла, уж давно стала бы такой стройной, что в иллюминатор пролезла бы.

– А я не пролезу?! Да что ты такое, старый инвалид, говоришь? Давай спорить, что пролезу!

И они поспорили. Остальное Костя видел сам. Отрыдавшиеся матросы приступили к спасению поварихи. Они из доски и веревок соорудили «беседку» – конструкцию, напоминающую качели, посадили туда хромого электрика и спустили за борт, к той части тела поварихи, которая высовывалась из иллюминатора наружу, – помогать ей освобождаться от одежд.

Клавдия помощь отвергла и раздевалась сама, передавая предметы дамского туалета висящему рядом монтеру, который стыдливо отводил глаза. Это не ускользнуло от внимания поварихи.

– Что ты, старый черт, отворачиваешься? Или женщин не видел?! У, охальник!

И она, кокетливо бросив ему огромных размеров бюстгальтер, напряглась и втянулась через иллюминатор в свою каюту, как моллюск в раковину. Команда наблюдала сцену разоблачения, перегнувшись через борт. Когда повариха скрылась, электрика подняли на палубу, он понес одежду виновнице переполоха. Электрик постучал.

– Подожди, я не одета, – послышался из-за двери голос Клавдии.

Через минуту дверь распахнулась, и повариха в домашнем плюшевом халате появилась на пороге и взяла у него свои вещи.

– Ладно, – умиротворенно сказала освобожденная Клавдия, – проспорила я. Как договорились – вечером.

Вечером в кубрике стоял огромный торт, испеченный Клавдией. Повариха ела вместе со всеми.

– На материке обязательно на диету сяду, – говорила она после каждого куска.

Сердобольный профессор не мог вынести последних душевных мук Кости. Он отправил студента на судно-китобоец, чтобы дипломник, оставив порочную базу, подлечил свои нервы среди неиспорченных охотников, а заодно, для расширения кругозора, посмотрел, как киты добываются.

В день отправки Кости море было неспокойным и шел дождь.

«Хорошая примета – отправляться в путь в дождь», – решил глупый Костя, выходя с объемистым рюкзаком на палубу. Там оптимизма у дипломника поубавилось: море штормило так, что даже огромную базу сильно качало. Где-то внизу волны безостановочно мотали небольшой китобоец с названием «Стерегущий». Он то проваливался в пенную бездну, то взлетал до самого фальшборта китобазы, и перекладины штормтрапа с кастаньетными звуками щелкали по мокрой палубе китобойца. По этой веревочной лестнице Михайлову и предстояло добраться к месту своего отдыха. Перед ним вниз по штормтрапу ловко скользнули два мужика, предварительно сбросив на палубу «Стерегущего» свои вещи – какие-то сумки и свертки.

Костя с ужасом смотрел на бушующее море, на летающий кораблик, на мокрые перекладины, по которым ему предстояло спускаться.

«Кажется, была такая казнь у пиратов – пройтись по доске», – вспомнил эрудированный студент и полез через фальшборт.

– Куда ты? – остановил его боцман. – Кинь сначала рюкзак, а потом сам уже лезь. Не бойся, они поймают.

И, видя, что ошалевший от страха Михайлов уже ставит ногу на первую деревянную перекладину-ступеньку, так и не снимая со спины поклажи, добавил:

– Ну хоть одно плечо от лямки освободи.

Но испуганный Костя не слышал: его внимание было полностью занято морской пучиной, колыхающейся за бортом. Заметив это, черствый боцман заорал уже не дипломнику, а матросу на палубе китобойца, придерживающему штормтрап:

– Студента не спасать! Он с рюкзаком все равно сразу ко дну пойдет!

Эта инструкция отрезвила Михайлова. Он наконец-то осознал серьезность момента, снял рюкзак и, когда «Стерегущий» взлетел под аккомпанемент деревянного перебора ступенек, бросил его на палубу китобойца. К изумлению Михайлова, его рюкзак на лету подхватило сразу несколько рук. Неуклюже спускавшегося Михайлова тоже поймали, правда, не столь нежно. Видимо, на китобойце уже знали, что самое ценное, что было у дипломника, заключалось в его рюкзаке – там находилась двухлитровая бутыль с ректификатом, которую профессор всунул ему в качестве представительского дара науки. Едва Михайлов ступил на мокрую палубу, как «Стерегущий» начал отходить от базы. Проплыл мимо ржавый борт «Командора» с болтающимся штормтрапом, мелькнул родной иллюминатор и равнодушное лицо боцмана, и Костя заспешил к матросам, бережно оглаживающим бока вожделенного рюкзака.

«Стерегущий» развернулся и, роя носом водяные валы, двинулся в бескрайние просторы Тихого океана.

Первый день плавания на китобойце не принес Михайлову ничего нового, кроме сильнейшего впечатления от фантастического всекомандного запоя. Что было с ним, Костя почти не помнил. Иногда сквозь серые полосы глухого похмельного тумана в его голове фиксировались памятными мутными фотографиями отдельные эпизоды: коряво отрезанные ломти черного хлеба, пилообразные края наспех открытых консервных банок и вездесущие стайки пустых бутылок, вожаком которых был Костин двухлитровый пузырь, холостой выстрел из гарпунной пушки – то ли в честь чьего-то дня рождения, то ли в ознаменование Дня рыбака, то ли в качестве салюта пролетевшему над ними американскому самолету-разведчику, направляющемуся к берегам Союза.

Михайлов в нетрезвом виде несколько раз перезнакомился со всеми членами экипажа, пил с капитаном на брудершафт, плясал на столе, пытался искупаться в Тихом океане, выслушал массу автобиографий и три истории о несчастной любви, отклонил предложение интимного свойства и наконец очнулся со страшной сухостью во рту, головной болью, изжогой и фиолетовыми тенями под глазами.

На китобойце единовременно кончились все запасы спиртного. После кратковременной пьянки в открытом море наступил сухой закон. Страждущая команда находила повсюду лишь залежи стеклотары, которая со страшными морскими ругательствами, спровоцированными ферментами похмелья, крушившими могучие организмы китобоев, выбрасывалась за борт.

Началась работа. Судно рыскало в северной части Тихого океана, и впередсмотрящий, стоя в «вороньем гнезде» наблюдательной площадки, выискивал китовый след в океане – ровный, прямой высокий фонтан финвала, чуть пониже и пошире – сейвала, округлый «куст» горбача, стелющуюся над водой влажную струю выдоха кашалота или совсем невысокое шаровидное облако серого кита.

Когда долгожданный знак теплого китового дыхания обнаруживали, судно гналось за зверем, преследовало его, теряло, вновь находило и снова устремлялось за такими нужными и дешевыми тоннами жира, костяной муки, комбикорма для птиц и зверей, отвратительной китовой колбасы и снимков для энциклопедии: бригада раздельщиков, стоящая на туше убитого зверя.

Иногда «Стерегущий» быстро настигал кита, иногда для этого требовалось несколько часов. Охотник наконец приближался к ныряющему гиганту, а дальше все шло так, как это описывал Мелвилл в своем знаменитом романе, но с той лишь разницей, что во времена белого кашалота людям действительно нужны были киты, что вместо весельных вельботов появились суда-китобойцы с неустающими моторами, вместо больших парусников – огромные китобазы, вместо крепких рук гарпунера – пушка, вместо остроги, которой добивали кита, – граната.

Гарпунер «Стерегущего» был отменным стрелком и даже при хорошей волне не делал промахов. Заряд в пушке был довольно слабым, над морем раздавался глухой хлопок, и блестящая стальная болванка гарпуна с четырьмя прижатыми лепестками зубцов, казалось, неторопливо летела, протягивая за собой ниточку крепкого линя к всплывающей на несколько секунд темной глянцевой спине кита. Железо попадало в уже исчезающее под волной тело зверя, и толща воды и плоти глушила разрыв гранаты.

Мертвый кит не мог долго держаться на плаву, поэтому его прокалывали тонкой металлической трубкой и при помощи корабельного компрессора в тушу закачивали воздух. Надутого кита буксировали к базе или, если поблизости были еще звери, в плавающую тушу втыкали длинную мачту с красным вымпелом – «ставили на флаг», чтобы потом легче было отыскать добычу.

Иногда охотничья удача обходила китобоец стороной. За день не удавалось увидеть ни одного фонтана. Тогда вся команда, скучая, смотрела на море, занимаясь вынужденными биологическими наблюдениями и за разъяснениями обращаясь к Михайлову.

Чаще всего над морем попадались птицы – крутящиеся над «Стерегущим» чайки: бургомистры, моевки и скользящие над самыми волнами глупыши. Два раза Костя видел огромных, как планеры, белоспинных альбатросов – бродяг с юга. У безжизненных скалистых островков над морем порхали небольшие серые птички – качурки. Они, трепеща крыльями, как бабочки, летали над самой водой, смешно свесив перепончатые тонкие лапки, как будто собираясь в любой момент присесть на воду, но так и не садясь на нее. В воде живность попадалась реже: встречались ненужные для промысловиков мелкие зубатые киты – белухи и касатки; изредка над волной показывалась заостренная морда сивуча; у берегов плавали лупоглазые нерпы. Когда судно останавливалось, можно было, перегнувшись за борт, рассмотреть и других обитателей океана. В толще воды медленно двигались почти невидимые прозрачные гребневики, заметные лишь по радужно искрящимся, переливающимся, вытянутым вдоль тела пластинкам, виднелись пульсирующие купола огромных медуз-цианей.

Иногда судно останавливалось недалеко от берега, и вся команда рыбачила. Азартно хватала камбала на поддев. Вся рыбалка заключалась в опускании ста метров лески с грузилом и крючком с приманкой. Как только груз касался дна, тут же чувствовался удар – рыба хватала приманку, и приходилось вытаскивать леску с болтающейся на конце плоской, как тарелка, пятнистой камбалой.

Однажды Михайлов подцепил крючком крупного краба. Его панцирь весь был покрыт бугорками, из которых росли кисточки жесткой щетины. Костя сварил его в камбузе, разгрыз волосатые клешни и съел белое мясо. Губы у студента после этой операции горели, как будто он долго и страстно целовался с каким-то усачом.

Кроме этих чисто биологических объектов одиночество китобоев скрашивали и другие морские скитальцы.

Каждый день над судном пролетал американский самолет-разведчик (тот самый, по которому стреляли из пушки) с красивой пятиконечной звездой, правда белого цвета. Самолет этот был почти родным, все знали его бортовой номер и однажды искренне заволновались, когда он два дня не показывался.

Встречи с людьми были не только в воздухе, но и на воде. Однажды впередсмотрящий увидел на горизонте одинокую красную звездочку ракеты, и «Стерегущий» сменил курс. А через полчаса рядом с бортом китобойца болталась на волнах рыжая от ржавчины скорлупка.

– Рыболовный бот, – презрительно пояснил капитан тип судна неграмотному Косте. – Всегда у них одна и та же история... – И приказал спускать трап. – Смотри, сынок, на морских побирушек. – Капитан продолжал учить Костю морской жизни. – На вид – голь перекатная, а заработок выше, чем у нас.

На палубе бота среди огромных тюков кое-как сложенных мокрых сетей стояло четверо рыбаков в невероятно драных бушлатах и резиновых сапогах. Один из них, в самой потрепанной одежде, но в фуражке с «крабом» (остальные были в шапках-ушанках), этаким морским орлом взлетел на палубу китобойца. В руках у мужика был кусок промасленной бумаги.

– Механик, – решил Михайлов. – Наверное, что-нибудь сломалось.

– Штурман кто? – не здороваясь, спросил мужик.

Позвали штурмана. Обладатель крабовой фуражки встал на колени и разложил на палубе лист бумаги, оказавшийся морской картой.

– Где мы? – трагическим голосом спросил у штурмана коленопреклоненный владелец морских регалий.

Аккуратный штурман присел на корточки и хорошо отточенным простым карандашом поставил на карте точку, сразу же потерявшуюся среди грязных разводов. Мужик вытащил из внутреннего кармана бушлата свой красный обгрызенный карандаш и обвел им штурманскую отметку.

– Ишь ты, куда нас занесло, – только после этого удивился рыбак. – Я, вообще-то, капитан, – наконец-то представился он и добавил: – Водой не богаты? – И, не дождавшись ответа, крикнул людям, находившимся в боте: – Давай сюда!

А по трапу уже лезли пиратской абордажной командой остальные рыбаки с молочными флягами – по воду.

– Хорошие люди китобои, – сказал обшарпанный капитан бота Михайлову, глядя, как фляги курсировали с его судна на «Стерегущий» и обратно.

– А вот нас в прошлый раз за то, что воды дали, работать заставили. Да еще как! Мы к СРТ[13]13
  СРТ – средний рыболовный траулер.


[Закрыть] пристали. А там как раз трал поднимали, аж лебедки трещали. Трал мастер с ума сходит. Капитан радуется – вот это улов! Сразу полплана! Поднимают сеть, а рыбы совсем немного. Развязали над палубой кутец, а там здоровенный гранитный валун. Ну нас и заставили команде помогать – его за борт спихивать. Подходим мы к этому огромному камню, а он весь исписан. И красной, и черной, и желтой, и зеленой, и еще черт знает какой краской. Больше всего встречалось надписей на русском языке. Но попадались на японском, английском и даже на польском. Ну мы могли прочесть только русские. Чего там только не было: в основном пожелания Тихому океану, профессии рыбака и тем, кто этот булыжник поймает в следующий раз. В основном такого типа: «Постарались мы, а теперь постарайтесь вы!» В том месте была мелководная банка. И камбала там лежала в несколько слоев, а вместе с рыбой и этот валун. И его чуть ли не каждую неделю чей-нибудь трал ловил. Вот рыбаки и писали что-нибудь душевное своим последователям и всей командой за борт спихивали – не на берег же его везти.

Настал день, когда Костя должен был вернуться на китобазу. Они подходили к гигантскому ржавому судну, окруженному китобойцами, буксировщиками, китами, над которыми празднично полоскались кумачовые флажки, ужасной вонью и тысячами галдящих чаек и глупышей.

«Стерегущий» подошел вплотную к «Командору», и Михайлов, подняв голову, обнаружил среди стоящих на палубе людей профессора, повариху и боцмана.

– Ну как, отдохнули? Посмотрели китов на воле? – закричал Думский. – А мы вам тут небольшой сюрприз подготовили. – И профессор почему-то указал на морское дно и, обернувшись к кому-то невидимому, стоящему сзади него, крикнул: – Поднимайте!

Заскрипели блоки на кране, и из глубины моря пополз трос. Вода забурлила, и из глубины пучины («Как Афродита из пены морской», – подумал Михайлов) появился колоссальный череп кита. Он торжественно поплыл над волнами, и струи влаги стекали с желтых костей.

– Каков красавец! – ликовал сверху жизнерадостный профессор. – Прекрасный экземпляр! Но уж больно вонял! – продолжал Думский. – И мы его погрузили, так сказать, в океан, чтобы его рыбки объели. А теперь после биообработки его и в Москву не стыдно везти в музей. А повезете этот уникальный экземпляр вы, голубчик! – крикнул он ошарашенному Михайлову.

Стрела крана повернулась, и череп, плавно покачиваясь на тросах, поплыл над водой, как жутковатая декорация к фильмам ужасов. Вдруг костяк оглушительно треснул, громоподобно щелкнули челюсти (Косте по забытой привычке стало плохо), тросы лопнули, и череп многоцентнерной тяжестью рухнул в море.

«Амок». Стефан Цвейг», – автоматически отметил про себя студент, испытывая неосознанную радость. А потерявший от горя дар речи Думский еще долго вглядывался в пузырящуюся водную бездну.

УЧЕТЫ

Существует много способов изучения птиц. Можно, укрывшись в шалаше или палатке, удобно устроиться на надувном матрасе и лежать там весь день, наблюдая в подзорную трубу за интимной жизнью коршунов или аистов. Можно, усевшись весной на морском берегу, смотреть на пролетающих уток или чаек. А можно просто бродить по лесам и лугам, высматривая, какие пичуги где живут. А есть способ считать галок и ворон (да и других птиц) на вполне научной основе. Это называется количественным учетом. Знать точное (или относительно точное) число птиц, живущих на той или иной территории, необходимо не только для того, чтобы удовлетворить праздное любопытство орнитологов. Численность птиц надо знать при охране или привлечении редких или полезных для человека видов, а также в случае необходимости уменьшения количества нежелательных пернатых (ворон в городе, скворцов на виноградниках, чаек на аэродромах).

Кажется, чего проще – сосчитать птиц. Но нет, эта работа требует особой квалификации и подготовки. Прежде всего необходимо безошибочно узнавать всех птиц (а их только в Москве обитает свыше 200 видов, а в России – около 700). И различать их надо не только по внешнему облику, а по голосам: песням, посвистам, позывам, крикам, а также по другим звукам (например, различать виды дятлов по их долбежке) – ведь в природе птицу чаще не видишь, а слышишь.

Затем надо проложить учетный маршрут (длина его должна быть около десяти километров), проходящий в типичной для этого района местности, и – самое неприятное для многих орнитологов – учет должен проводиться на рассвете, когда все птицы интенсивно поют и их легко обнаружить.

Если бы вы знали, как от такого «променажа» даже в подмосковном лесу устаешь к концу дня. Идти надо медленно, чтобы никого не пропустить, к тому же ни на минуту нельзя расслабиться. Вот кто-то промелькнул в зарослях – кто это, конек или овсянка? Вот пискнула синица: московка? гаичка? хохлатая? Застучал дятел, а какой? Белоспинный? Или, может быть, большой пестрый?

В лесах средней полосы России больше всего утомляет птица зяблик. Им просто переполнены все рощи и дубравы, ельники и сосняки. И бредешь по лесу, пытаясь за этой «шумовой завесой», за неустанно повторяющимися трелями сотен зябликов услышать и правильно определить песни других видов птиц. И вечером, после такого учета в подмосковном лесу, засыпаешь под четкие, дурацкие, ура-оптимистические фразы зябликов, беспрерывно, как на заезженной пластинке, звучащие у тебя в голове.

Конечно, на таких маршрутах встречаешь не только птиц. Ведь когда ищешь одно, почему-то попадается совсем другое.

О некоторых таких встречах, находках и приключениях, происшедших со мной и моими коллегами орнитологами на учетных маршрутах, я и хочу рассказать.