Текст книги "Семья Берг"

Автор книги: Владимир Голяховский

6. Командир полка

В душе Павла все сильней зрело желание бросить службу, не ввязываться ни в какие политические и военные дела, а начать учиться. Это была мечта его детства, а ему шел уже двадцать третий год. Когда же еще? И сам Ленин недавно в одной из речей провозгласил: «Учиться, учиться и еще раз учиться!». Плакаты с этим призывом висели повсюду. Павел считал, что Ленин, как человек образованный, понимал: новой России нужны грамотные люди. На его призыв многие откликнулись, и евреев среди откликнувшихся было очень много.

Евреи называют себя народом книги, имея в виду Библию. Но определение «народ книги» можно понимать и шире – как любовь евреев к учению. В том, что ген любви к просвещению у евреев есть, сомневаться не приходится. И у Павла Берга он тоже был. Хотя парень и превратился в русского вояку-богатыря, но всегда любил учиться и схватывал знания на лету. Он долго добивался, чтобы его отпустили из армии, ему отказывали, строго увещевали:

– Ты что – с ума сошел? Ты герой, боевой командир. Новой России нужны такие командиры, как ты.

* * *

В 1924 году полк Павла переправили к небольшому городку Каменскому, на реке Донце, притоке Дона. Когда-то здесь стояли отдельные хутора и само место называлось «Хутора», потом они объединились в станицу, а она позже переросла в город. В район Каменского полк вошел ранней весной, река только что разлилась и затопила луга – начиналось бурное пробуждение богатой южной природы. Павел, житель средней полосы, никогда раньше не бывал на юге России и сразу влюбился в пышную красоту этого края.

Расквартировать целый полк совсем не просто – Павел приказал все эскадроны разместить вокруг хуторов, близко друг к другу, чтобы собираться по тревоге можно было мгновенно. Жилье после Гражданской войны было в запустении, а людям нужна крыша, коням нужны конюшни или хотя бы навесы. И, конечно, необходимы удобные пути снабжения, но тут часто мешали бандитские шайки.

Еще недавно весь тихий Дон был вздыблен, как дикий конь. Казаки сначала воевали на стороне белых, потом многие стали переходить к красным, другие сбивались в банды под началом атаманов. Борьба шла отчаянная – зачастую брат бился против брата, а отец сражался против сына. С окончанием войны стало немного поспокойней: хозяева хуторов, те, кто выжил и был только ранен, вернулись домой, снова усердно подпирали осевшие плетни вокруг своих старых хат, пахали, сеяли, косили и обновляли хозяйство. С недавних пор на них перестал давить непомерный груз продразверстки, теперь по продналогу им полагалось сдавать только небольшую часть собранного. Так снова начинала ощущаться былая зажиточность края.

Но еще «шалили» кое-где отряды, шайки и банды, нападая на части Красной армии и совершая набеги на городки и станицы. Они научились разным хитростям у знаменитого украинского батьки Махно, и предвидеть их неожиданные маневры было невозможно. Поэтому для борьбы с ними полк Павла усилили еще пятью конными тачанками. Хотя уже появились бронемашины с пулеметами, их были единицы на всю армию, а тачанок было достаточно. Тачанки, «танки гражданской войны», – специально укрепленные железными прутьями тяжелые телеги, поставленные на рессоры для амортизации. На них сзади устанавливался и крепился пулемет «Максим». В упряжку впрягали четырех коней – и получалась конструкция, которую в Древнем Риме называли «квадригой». Кони для тачанок отбирались самые сильные и резвые, и управлять ими мог только очень опытный возница.

Вся тактика боя с тачанки определялась скоростью и маневренностью. Экипаж из четырех коней и четырех людей должен был неожиданно налетать и быстро разворачиваться, чтобы пулеметчик имел возможность строчить на ходу. На полном скаку все должны были действовать быстро и согласованно. Павел сам научился управлять квадригой не хуже бога Аполлона и выглядел на тачанке как громадный языческий бог. Любо-дорого было смотреть, как его тачанка летала по полям и влетала на улицы деревень и станиц, наводя на жителей ужас.

* * *

Еще с тех пор, как Павел командовал эскадроном, был у него вестовой Прохор, из крестьян Мариупольской губернии, хохол, намного старше него. Однажды в бою Прохор спас Павлу жизнь, застрелив замахнувшегося на него шашкой казака. Павел никогда не забывал этого. Прохор любил Павла за смелость, находчивость, расторопность и справедливость. Он относился к нему как к сыну, устраивал его быт, стряпал для него, чистил обмундирование и сапоги, ухаживал за его конем, был для Павла даже парикмахером. Прохор знал, что Павел еврей, и всегда старался сказать при нем о евреях что-нибудь похвальное. Каждый раз на новом месте он находил для своего командира лучшую «фатеру», и не раз Павел слышал, как Прохор приказывал хозяйке:

– У нас чтобы было все чисто, чтобы блестело, как жидовские яйца.

Что из этого сравнения понимала хозяйка, было неясно, но, действительно, чистоту всегда наводили до блеска. Усмехаясь, Павел спрашивал Прохора:

– Ты почему чистоту с жидовскими яйцами сравниваешь?

– А кто ж его знает? – такая поговорка, что ли. Наверное, евреи чистоту любят, чтоб до блеска. Вон баба-то, та сразу поняла…

Прохор был еще и трубач, по приказу Павла звучно и лихо трубил кавалерийский сигнал «К атаке!». А кроме трубы был у Прохора любимый баян, и он пел и играл, развлекая себя и своего командира. Больше всего он любил петь «Песню про тачанку»:

 
Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи,
Видишь – облако клубится,
Кони мчатся впереди.
И с налета, с поворота
По цепи врагов густой,
Застрочит из пулемета
Пулеметчик молодой.
   Эх, тачанка-ростовчанка,
   Наша гордость и краса,
   Конармейская тачанка,
   Все четыре колеса!
Эх, за Волгой и за Доном
Мчался степью золотой
Загорелый, запыленный
Пулеметчик молодой.
И неслась неудержимо
С гривой рыжего коня
Грива ветра, грива дыма,
Грива бури и огня.
   Эх тачанка-киевлянка,
   Наша гордость и краса,
   Комсомольская тачанка,
   Все четыре колеса!
По земле грохочут танки,
Самолеты пули вьют,
О буденовской тачанке
В небе летчики поют.
И врагу поныне снится
Дождь свинцовый и густой,
Боевая колесница,
Пулеметчик молодой.
   Эх, тачанка-полтавчанка,
   Наша гордость и краса,
   Пулеметная тачанка,
   Все четыре колеса!
 

Прохор напевал «Тачанку» везде и всюду, с баяном и без него.

– Эх, хороша песня, за душу берет. Кабы знать, кто сочинил, орден бы тому выписал. Небось, лихой казак сочинил.

У Павла была страница из газеты со стихами Эдуарда Багрицкого. Они его заинтересовали, потому что Багрицкий происходил из богатой религиозной еврейской семьи, а стал известным русским поэтом. На этой страничке фигурировал и текст песни «Тачанка». Павел спросил своего вестового:

– Хочешь знать, кто сочинил? – и показал ему стихотворение. Под ним была написано: «Слова Моисея Рудермана, музыка Константина Листова».

– Вот видишь – поэт-еврей написал слова, а русский композитор сложил музыку.

– Неужто еврей? А до чего хорошо-то. Ну и народ твой, Павел Борисович, – оченно народ твой способный.

Песня про тачанку стала потом едва ли не самой популярной песней о войне. Даже когда тачанок давно уже не было и никто о них не вспоминал, эту бойкую песенку продолжали петь на концертах и передавать по радио.

* * *

Как-то раз вестовой Прохор привел к Павлу невысокого щуплого паренька:

– Павел Борисыч, это мой земляк, мариупольский. Я отца его знал, мельника. Хочет паренек с тобой побалакать.

Павлу было некогда, но раз просил Прохор, он согласился. Перед ним стоял смущенный подросток, на вид лет четырнадцати. Павел, прищурясь, осмотрел его и строго спросил:

– Ну, чего ты от меня хочешь?

– Возьмите меня в свой эскадрон, товарищ командир, – у мальчишки был легкий украинский говорок с характерными «х».

Павел внимательней присмотрелся к нему:

– Тебе лет-то сколько?

– Шестнадцать.

– А ты не врешь?

– Ну почти пятнадцать, товарищ командир. Но это самое честное слово.

– Зовут тебя как?

– Павел я. Павел Судоплатов.

«Еще один Павел», – подумал командир. И вспомнил, как он сам просился в артель грузчиков и в отряд Первой конной. Это смягчило его.

– Ты почему здесь? Только не ври, не то выпорем.

– Я, товарищ командир, из дома ушел, когда мне четырнадцати не было, хотел воевать за красных. Ну, присоединился я к одному отряду. Они меня засылали в штаб атамана Петлюры, потому что я грамотный, и я работал там вроде как писарем. А на самом деле добывал им сведения.

Если парень не врал, то это было интересно.

– Ну и что ж, помогали им твои сведения?

– Помогали. Я им сообщу, куда петлюровцы идут, они их там и накроют.

Павел подумал, что этого паренька можно использовать для разведки, в операциях с бандами, которые орудуют вокруг. Он примирительно сказал:

– Ладно, Пашка. Оставайся со мной как «сын полка». Прохор тебя устроит. Только ты Павел, и я Павел. Будем тебя звать Пашка, чтобы различали. Идет?

– Идет, товарищ красный командир.

Мальчишка Судоплатов оказался очень полезным для эскадрона приобретением. У него был явный талант разведчика, он умел незамеченным пробираться в лагеря бандитских банд и выуживать там сведения об их планах. Сколько раз Павел посылал его в глубокую разведку, столько раз он узнавал что-либо важное и помогал Павлу быть наготове, заранее поджидать противника в указанных местах.

Он сообщал Павлу:

– Назавтра вся банда готовится приехать в город, будто бы на свадьбу. Я видел, они уже коней разукрасили, музыкантов из своих же собрали, чтобы на баянах играли, для невесты белое платье раздобыли. Собираются с музыкой и танцами подъехать на площадь к городской управе. А как подъедут, так сразу достанут спрятанные в подводах винтовки и откроют стрельбу.

– В какое время, знаешь?

– Наверное, так к полудню.

Павел спрятал своих бойцов по площади городской управы. Как раз в полдень послышались веселые песни и звон колокольчиков под дугами лихих троек – въезжала свадьба. Только гости в разгаре веселья остановились и стали доставать припрятанные винтовки, Павел дал сигнал атаки и на них со всех сторон вихрем налетели его бойцы.

В другой раз Пашка Судоплатов сообщил:

– Теперь вместо свадьбы приедет другая шайка, эти – повезут сено на возах, чтобы продавать на базаре. Они уже приготовили десять возов, въедут на базарную площадь тихо, без шума.

И опять бойцы Павла накрыли шайку и уничтожили ее.

Павел полюбил своего тезку, держал его при себе, говорил ему:

– Из тебя, Пашка, выйдет настоящий боевой разведчик. Верь, чует мое сердце. Только надо тебе, как и мне, побольше образования.

7. Встреча с художником Минченковым

Вестовой Прохор был недоволен первой «фатерой» – тесно и даже опасно, потому что стоит на отлете. Он промчался на коне по главной улице Каменского, нашел новую квартиру и доложил Павлу:

– У учителя поселимся, договорился уже. Для коней место есть в конюшне хозяйской. Шесть стойл, а в хозяйстве одна лошадь осталась. Твой Веселый в стойло только-только поместится, – у Павла, по его могучему росту, был самый крупный верховой конь на всю армию.

Прохор рассуждал:

– А сам учитель человек спокойный, видать, что ученый. Только ты, Павел Борисыч, не думай, он не из бывших, а из казаков. Яковом Данилычем зовут, живет культурно, художествами занимается…

– Какими художествами?

– Картинки рисует, все про природу.

Действительно, когда Павел первый раз вошел в большой дом, его поразила необычность обстановки: мебель была добротная, старинная, но в нос ему сразу ударил непривычный запах скипидара и свежих масляных красок, на стенах висело много картин разных размеров, у стен и на стульях повсюду были расставлены свеженаписанные этюды. Такого живописного богатства ему видеть не приходилось, это было его первое столкновение с миром художника. За шесть лет беспокойной армейской службы он сменил сотни временных квартир, останавливался почти всегда в крестьянских избах и хатах, по большей части бедных и убогих. В городах жить подолгу не приходилось, об удобствах думать тоже было некогда, а об украшении быта – тем более. В лучшем случае доставалась ему хозяйка-вдова или хозяйская дочка, об этом заботился услужливый Прохор (и себя тоже не забывая).

Павел стоял и рассматривал картины – с интересом и удовольствием. Вошел хозяин, человек лет за пятьдесят, высокий, худощавый, с седыми усами и бородкой, со спокойной аристократической манерой речи. Его, очевидно, удивила молодость командира, он едва заметно улыбнулся:

– Располагайтесь, товарищ красный командир. Это ваша комната будет, а картинки свои я сейчас уберу.

– Спасибо, конечно. Только, если можно, все не убирайте, мне они не мешают, а смотреть на них мне нравится.

– Ну, коли вам нравится, то скажите, пожалуйста, – какие хотите оставить?

Павел растерялся – слишком большой выбор, стал показывать:

– Вот эту, вот эту, вот эту…

– Так ведь это почти все, что в комнате есть.

– Вот и хорошо, оставьте все. Я, знаете, никогда картин не видал, не пришлось. Вы это сами все нарисовали?

Хозяин улыбнулся в бороду:

– Сам.

– Значит, вы художник?

– Выходит, что так, товарищ командир.

– Я, знаете, в первый раз в жизни вижу художника. Это все так интересно.

– Мне очень приятно, товарищ командир.

– Да вы не зовите меня командиром. Какой я вам командир? Зовите просто Павлом.

– А по батюшке-то как?

– Можно и без батюшки, Павлом просто.

– Нет уж, мне непривычно.

– Ну Борисович я.

– Значит, Павел Борисович, очень приятно познакомиться. А я Яков Данилович, потомственный казак, из этих мест. Но вернулся сюда недавно.

Хозяином Павла оказался известный до революции в художественных кругах пейзажист Минченков. С конца прошлого века и до 1918 года он был директором-распорядителем выставок Товарищества передвижников, самого большого сообщества русских художников – жанристов и пейзажистов.

Теперь Минченков работал учителем рисования на каменских педагогических курсах и при детском городке, а также преподавал историю искусств в местной школе и в педагогическом техникуме. Он устраивал там вечера воспоминаний, посвященные большим мастерам русского живописного искусства, рассказывал и показывал литографии.

* * *

Любознательный Павел подружился с хозяином и когда не был в поездках по краю, стал тоже ходить на эти вечера, с интересом слушал его рассказы о прошлых временах и таких разных людях. А затем и дома беседовал с высокообразованным Минченковым.

– Вам, Яков Данилович, теперь-то, при новой власти, тяжелее небось жить? Вас, наверное, опять в столицы тянет.

– Нет, наше Товарищество передвижных выставок распалось, ничего больше не выставляем и не организуем. Наверное, доживу свою жизнь здесь. Мне много не надо, на жизнь и на краски денег хватает, а доля учителя рисования всем известна: кто стал учителем, тот похоронил себя как художника.

– Почему, Яков Данилович?

– Так ведь отрываешься от художественной среды, от чистого восприятия художественных произведений. И еще потому, что нет времени для самостоятельной творческой работы.

– Но ведь вы же рисуете ваши этюды.

– Пишу, Павел Борисович, – красками не рисуют, а пишут. Но все же это не то. В провинциальном городке не видишь ничего, кроме собственных работ. Поэтому останавливаешься в развитии, а потом начинаешь быстро катиться назад.

– Яков Данилович, чего я хочу вас спросить: вы картину «Три богатыря» когда-нибудь видели?

Минченков заулыбался:

– Конечно, видел. И художника знал, Виктора Михайловича Васнецова. Картина эта – шедевр русской живописи, в ней воплощена вся былинная мощь наших предков. Вы почему спросили?

– Да так, один знакомый говорил, будто похож я на Алешу Поповича с той картины.

Минченков присмотрелся к нему:

– А верно, сходство есть, правильно подмечено.

В другой раз Павел спросил:

– Яков Данилович, а художников-евреев вы знали?

– Как же не знать – конечно, знал. Левитана, Исаака Ильича, знал.

– Значит, есть все-таки евреи-художники. Ведь еврейская религия запрещает изображения живого мира.

– Да? – я этого не знал. А вам откуда это известно?

– Да потому что я еврей и в детстве учился в еврейской школе, в хедере. В семье моего деда, раввина, не было никаких изображений, и в синагоге тоже никаких художеств.

– Ну, признаюсь, вы меня удивили. Евреев-художников я знал, а вот еврея – командира красной кавалерии вижу впервые.

– Яков Данилович, кто был этот самый Левитан?

– О, это великий русский пейзажист. Тяжелую жизнь прожил – рано осиротел, был страшно беден, будучи бездомным, ночевал под скамьями Училища живописи, в котором учился, питался на три копейки в день. Бедняк из бедняков. А в искусстве поднялся до недосягаемой высоты. В молодости поддерживал Левитана его товарищ Василий Часовников, тоже художник, делился с ним всем. Кстати, когда Левитан был уже известным художником, его хотели выселить из Москвы как еврея, и тогда Товарищество передвижников вступилось за него. А писал он удивительно, умел находить в природе мотив, умел овладевать им. Пейзажисту ведь надо иметь не только верный глаз, но и внутреннее чутье, надо слышать музыку природы и проникаться ее тишиной. Все это у Левитана было врожденное, его породила сама эпоха и вынянчила страшная нужда.

– Яков Данилович, он ведь писал с русской природы?

– Конечно, с русской, с такой русской, какой нигде в мире больше нет.

– Вот мне и непонятно – откуда к еврею могло прийти такое чувство русской природы?

Минченков как будто поразился вопросу, задумался:

– Да, это правда – откуда? Я-то сам, конечно, не знаток еврейской души. Но Левитан очень интересный феномен. Был в русском искусстве еще один великий еврей – Антокольский, Марк Матвеевич, самый великий русский скульптор. Это мировая величина.

Павел видел раньше очень мало картин, но скульптур не видел никогда. В те годы еще не было скульптур Ленина, который только недавно умер, и скульптур Сталина, который еще не успел возвеличить себя. Павел видел несколько памятников на площадях небольших городков и скульптурные композиции низкого качества на кладбищах. Об искусстве скульптуры у него было еще более смутное представление, чем о живописи. Он поразился:

– Как это – еврей был великим русским скульптором? Чего же тут великого – памятники на площадях да на могилах делать?

По лицу Минченкова пробежала улыбка:

– Да, памятники он создавал тоже. Но главным его делом были скульптуры исторического содержания, которые он выставлял на художественных выставках и в музеях. Вы, Павел Борисович, недооцениваете искусства скульптуры, потому что вам не довелось с ним познакомиться. Скульптура – это самый монументальный вид изобразительного искусства, она берет начало от египетских и месопотамских скульптур, а потом уже появляются работы греческих и римских зодчих.

– Про Египет, Грецию и Рим я читал немного. А что это такое – «месопотамское»?

– Это область на Ближнем Востоке, междуречье двух рек – Тигра и Евфрата. Там много тысяч лет назад зародилась колыбель цивилизации.

– Колыбель цивилизации? Спасибо, что сказали. Надо мне почитать. Так этот Антокольский, сам-то он откуда?

– Он родился и вырос в бедности, в еврейском городке Вильно. А вот сумел же превратиться в самого знаменитого русского скульптора. Никто лучше него не передал самую сущность великих исторических фигур – Ивана Грозного, Петра Первого, Ермака, летописца Нестора. Да и в других скульптурах он непревзойден. Его Сократ, Спиноза, Иисус Христос…

– Еврейский скульптор делал фигуру Христа?

– Ваял из мрамора! Если попадете в Москву, обязательно сходите в Третьяковскую галерею, там много картин Левитана и скульптур Антокольского.

– Если попаду, обязательно пойду. Но что такое Третьяковская галерея и где она в Москве?

– Ну, там вам каждый покажет. А названа она так по имени купца Павла Михайловича Третьякова, собирателя картин и скульптур. Он собрал их тысячи и все это передал в дар городу Москве. Да, великий был меценат.

Павел не знал многих слов из богатого лексикона Минченкова и опять, конечно, переспросил:

– Меценат – это кто?

– Ну как вам объяснить? – это состоятельный человек, который своими средствами поддерживает художников, да и вообще всех работников искусства.

– И тот русский купец Третьяков тоже поддерживал евреев Левитана и Антокольского?

– Еще как поддерживал!

– Мне это как-то чудно, Яков Данилович. Я привык к мысли, что богатые русские всегда презирали евреев, особенно бедных. Между ними не было ничего общего.

– Так-то оно, может, и так, но Павел Михайлович был культурнейшим человеком, интеллигентом, обладателем тонкого художественного вкуса. Он покупал картины у художников, оценивая их мастерство и высокое искусство, а не по национальной принадлежности. Он ездил по мастерским до того, как художники выставляли картины на продажу. Приезжал в мастерские и говорил: эту я беру, эту – тоже. Можно сказать, что в его время художники-передвижники работали, а он оплачивал их труд. Большие деньги он вложил в русское искусство, а еще – большой вкус, конечно. Для художников это была большая честь, если Третьяков приобретал их работы.

Павел слушал как завороженный – ему впервые открывался новый для него мир жизни интеллигентных людей, мир искусства. А Минченкову был приятен интерес этого не совсем обычного парня. Жизненный опыт подсказывал ему, что тут скрываются большие потенциальные возможности, и поскольку он был прекрасным рассказчиком, то с удовольствием делился своими воспоминаниями с Павлом.

– Вы очень интересно рассказываете, Яков Данилович.

– Ну, коли вам интересно, спасибо, конечно. Я вот думаю записать мои воспоминания о передвижниках, а то ведь помру, и все это уйдет со мной.

– Ну, Яков Данилович, вы еще такой крепкий человек, вы должны долго жить. А если напишете воспоминания, я обязательно прочту[13]13
  Художник Я.Д. Минченков прожил в Каменском до самой смерти. Там же он написал книгу «Воспоминания о передвижниках».


[Закрыть].

– А вы, Павел Борисович, если так интересуетесь, то почитайте книги про них. У меня есть.

И Павел стал взахлеб читать книги по русской живописи художника и историка искусств Игоря Грабаря. Второй раз в жизни он, встретившись с просвещенным человеком, получал толчок к интеллектуальному развитию. В первый раз это был учитель рыбинской гимназии Александр Боде, а теперь художник и историк искусств Яков Минченков.

Если есть в человеке скрытая пружина интеллектуальных интересов и до поры до времени она находится в сжатом состоянии, то, чтобы распрямиться и заработать в полную силу, она нуждается в толчке, как бы в пуске. В Павле такая пружина была, под влиянием счастливых встреч он все больше читал, приобретал все больше знаний, размышлял – в нем пробуждался новый человек. Но этому новому человеку решительно необходимо было получить более широкое образование.

* * *

Еще четыре года пришлось Павлу служить в кавалерии, он занимался военными учениями, время от времени командовал во время боевых стычек, но постоянно где только мог доставал книги и читал их запоем. Под влиянием Минченкова читал он в основном книги по истории и искусству. Его вестовой Прохор не мог надивиться:

– Чего ж, Павел Борисович, все читаешь да читаешь? А надобно и погулять, пока холостой. Как говорится – «молодо-зелено, погулять велено».

– Мне, Прохор, многому еще надо научиться. А погулять я потом успею.

– То-то вот, смотрю я на тебя и дивлюсь – видно, весь твой народ еврейский учиться любит. В народе баяли, что, мол, в Москве много ученых-евреев в правительство вошли.

И Прохор поучал своего земляка Судоплатова:

– Ты, Пашка, бери пример с командира, учись.

– Я знаю, дядя Прохор. Я тоже учиться хочу. Может, в Москву поеду.

* * *

Отслужив полных десять лет, Павел запросился в отставку. Ему отказывали, говорили:

– Ты что, с ума сошел? Ты нужен России как боевой командир.

А он оправдывался:

– Новой России образованные люди тоже нужны. Сам Ленин объявил – учиться, учиться и учиться.

Как раз в то время по частям Красной армии начали выдвигать бойцов рабоче-крестьянского происхождения для учебы в Институте красной профессуры в Москве. Он был основан декретом Ленина в 1922 году как кузница новых кадров из пролетарских слоев: новой социальной системе нужны были новые кадры идеологов. Но набрать достаточно учащихся из рабочих и крестьян для таких далеко идущих целей институт не мог. Время было голодное и тяжелое, некогда было учиться, нужно было работать. Вот тогда институт через партийные инстанции обратился к командованию частей армии, чтобы те направляли к ним людей нужной ориентации. Командиры, большинство из которых плохо понимали само слово «профессура», долго удивлялись такому необычному запросу. Но – исполнять надо.

Павел Берг был записан в кадрах «из рабочих», потому что в юности работал грузчиком. Командир и комиссар дивизии вызвали его:

– Хочешь ехать в Москву на учебу? Вот, призывают поступать в Институт красных профессоров.

– Ехать-то я хочу, но что это за институт такой?

– Будешь называться красным профессором.

– Смеетесь надо мной, что ли, – какой же я профессор?

– Там из тебя и сделают профессора, – им самим это было непонятно и даже смешно. – Но в институт принимают только членов партии большевиков. Пиши теперь заявление в партию, мы дадим тебе рекомендации, и поезжай.

Павел был единственным беспартийным командиром полка. Он все никак не мог решиться на вступление в партию, ему казалось непонятным и не нравилось, что члены партии должны безоговорочно подчиняться дисциплине так называемого демократического централизма, то есть решению большинства. Много раз в жизни он убеждался, что среди большинства и дураков больше, сам часто оказывался в душе на стороне меньшинства. Не нравилось ему, что само понятие «партия» все больше сливают с понятием государства. Он так понимал: Россия – это Россия, а партия – это еще не вся Россия. Ну что ж, пришлось вступить в партию поневоле, чтобы только поехать наконец учиться, – он был готов и на это.

* * *

Вестовому Прохору Павел сказал:

– Ну вот, пришло нам время расстаться – уезжаю на учебу в Москву.

Прохор даже растерялся:

– Павел Борисыч, да как же это? Это же ты меня прямо – ну как сказать?.. Это же ты меня как серпом по яйцам, – язык у него оставался по-крестьянски образным.

«Сын полка» Пашка Судоллатов тоже расстроился:

– А мне куда же, Павел Борисыч?

– Тебя, Пашка, я рекомендовал в штабе дивизии как очень способного разведчика. Начальник штаба обещал присмотреться к тебе и потом отправить учиться.

Прохор и Пашка Судоллатов провожали его до станции. Прохор сказал:

– Надо, Павел Борисыч, последний раз на тачанке пролететь, а я про тачанку спою.

Он привязал к тачанке оседланного коня Павла, серого в яблоках скакуна по кличке Веселый:

– Пусть тоже провожает хозяина. Командир воевал на нем несколько лет, и быстрый скакун не раз выносил его из-под пуль.

По дороге Павел сам правил четверкой и думал, что вот он в последний раз держит в руках крепкие ременные вожжи. Что-то ждет его теперь впереди? А Прохор пел:

 
– Эх, тачанка – ростовчанка,
Наша гордость и краса…
 

Странная была картина, когда боевая тачанка на всем скаку подлетела к мирной станции. Стали прощаться, Прохор снял с Веселого седло:

– Возьми себе на память, Павел Борисович. Небось сколько штанов на этом седле протер. Я вот и мешок для седла припас.

Павел решил взять седло.

– Спасибо, дядя Прохор, а ты бери себе моего Веселого. Да вот что – хватит и тебе служить. Езжай-ка ты опять на землю, оседай в своем селе. А как станешь зажиточным хозяином, приеду к тебе погостить. А ты, Пашка, добивайся, чтобы тебя тоже послали учиться. Чую я, из тебя классный разведчик получится, нужный России человек.

Обнялись, Павел потрепал Веселого по шее, поцеловал в мягкую морду, вспомнил строки из «Песни о вещем Олеге» Пушкина и сказал ему на прощание:

 
– Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
Расстаться настало нам время…