Текст книги "Семья Берг"

Автор книги: Владимир Голяховский

Семен сказал наставительно:

– В театре тоже революция, брат. Вот именно. Но есть в Москве и еврейский театр. Вот это пример революционных преобразований.

Августа рассмеялась:

– Сеня в искусстве не разбирается, а в театральном искусстве – меньше всего.

Семен развел руками:

– Никто не герой перед своей женой – жена, как всегда, права. Вот именно. А у моей Авочки, действительно, настоящий вкус к искусству.

16. Августа

С восемнадцати лет, как ушел из дома, Павел не знал тепла семьи. И никогда в его окружении не было интеллигентной женщины. Теперь, в доме Семена, он впервые обрел ощущение семьи, впервые увидел, что такое настоящая женщина, более того, женщина аристократического круга, и с интересом к ней приглядывался.

В Августе были все приметы врожденного аристократизма: вежливость, полностью исключающая даже тень фамильярности; деликатность по отношению ко всем без исключения людям, в том числе и к ее деревенской домработнице Лене, – так проявлялось чувство собственного достоинства и едва уловимое понимание некоей своей исключительности. И это при врожденной элегантности и спокойной, скромной манере всегда и везде держаться благородно.

Все это отражалось в ее едва заметно улыбающихся глазах светло-серого цвета. В этой полускрытой улыбке отражался интерес ко всем и ко всему, что она видела вокруг. Павел впервые видел, чтобы лицу была присуща необычная способность мгновенной смены выражений – от приятной широкой улыбки до грустной сосредоточенности. А ведь он до сих пор считал, что русские люди, очевидно, почти всегда угрюмы и сосредоточены. Наблюдая за ее лицом, Павел как-то сказал Августе:

– Сколько я перевидел разных русских лиц – они все казались мне бесцветными, как черно-белый рисунок. Ты первая, чье лицо по-настоящему ярко: оно выражает все твои настроения!

Она весело рассмеялась и ответила:

– Мой отец дал мне хороший завет: всегда быть на людях и никогда не быть при них скучной, больной и бездельничающей. Ведь черты лица опускаются, когда людям скучно, когда они больны или ничего не делают. Я всю жизнь стараюсь следовать этому завету.

Другой характерной чертой Августы была ее абсолютная непрактичность в денежных тратах. Довольно хороший заработок Семена позволят ей тратить деньги, не особо задумываясь, но муж нередко добродушно над ней посмеивался:

– У моей Авочки такие манеры, как будто у нее денег куры не клюют. Вот именно.

Это была фраза из его далекого мещанского детства, так говорил его отец про расходы матери.

Августа много тратила на наряды и на уход за собой. Она неплохо рисовала и сама придумывала себе фасоны платьев. Журналов мод тогда почти не было, она там и сям ловила веяния моды и переносила их на бумагу, потом сама кроила себе платья или отдавала выкройки портнихе. У нее даже была своя массажистка, которую они звали просто по отчеству – Терентьевна. Дни, когда Терентьевна приходила делать массаж, были днями ее священнодействия. Августа звала к себе соседку и подругу Ирину Левантовскую, они ложились на диваны, и Терентьевна покрывала их лица каким-то своим особым кремом – накладывала маску. С этой маской надо было пролежать не менее часа, а за это время Терентьевна делала им массаж спины и рассказывала сплетни, принесенные от других клиенток. Ими были две ведущие актрисы Художественного театра Алла Тарасова и Ксения Еланская, и, естественно, Терентьевне было что порассказать.

Кроме всего прочего, Августа любила щеголять шляпками и заказывала их только у самой модной шляпницы Ялтовской: в те годы еще носили шляпы с вуалями, и Августе они очень шли. Она любила пудриться и душилась духами «Красная Москва». Узнав об этом, Павел начал дарить ей на праздники только «Красную Москву».

* * *

Семен часто бывал в командировках, на стройках страны, Августа водила Павла в кино, по театрам и музеям. Она любила Художественный театр. Когда они ходили туда, Павел обычно ждал ее на ступенях перед входом в театр. Здание было построено в 1902 году по проекту архитектора Шехтера на средства купца-мецената Саввы Морозова.

Августа появлялась со стороны Тверской улицы. Каждый раз она была в чем-то новом – то в облегающем темно-синем костюме с меховой оторочкой и модной шляпе, то в сером свободном платье чуть ниже колен. И на улице, и в театре на нее все оглядывались. Павел это замечал и думал, как щедро природа ее одарила.

Как-то раз в кассе не было билетов, и Августа сказала:

– Идем к администратору, – и направилась к артистическому входу.

– Ты думаешь, он даст нам билеты?

– Конечно.

Администратором был давнишний служащий театра Федор Михальский, несостоявшийся актер. При виде Августы он с почтением поднялся со стула, пораженный ее внешностью:

– Добрый вечер, что я могу для вас сделать?

Она обворожительно улыбнулась:

– Добрый вечер, видите ли, билетов в кассе нет, а мы очень хотим попасть на спектакль.

Михальский рассыпался в любезностях:

– Не могу отказать такой даме и герою-орденоносцу Гражданской войны, – и сам проводил их в директорскую ложу.

А потом в антрактах приходил и спрашивал:

– Как вам нравится пьеса? Приходите к нам еще, я всегда буду рад вашему приходу.

Павел с интересом наблюдал, какой неотразимый эффект производила внешность Августы на незнакомых ей людей.

На сцене шла новая пьеса молодого драматурга Николая Погодина «Кремлевские куранты». Сюжет состоял в том, что после революции часы на Спасской башне – Кремлевские куранты – остановились и Ленин попросил еврея-часовщика привести их в порядок. На сцене присутствовал и Сталин, но ему была отведена небольшая роль, почти совсем без текста. По ходу действия в поиски часового мастера включается матрос-балтиец из охраны Ленина и молодая интеллигентная девушка из семьи профессора. Между ними возникает любовь, хотя они принадлежат к разным классам. Все заканчивается хорошо – и часы починены, и влюбленные соединены.

В первом антракте Августа спросила Павла:

– Это выдумка или действительно была какая-то история, связанная с починкой Кремлевских курантов?

Павел как историк интересовался разными событиями своего времени и рассказал ей:

– Починка курантов действительно имела место, и их действительно чинил в 1920 году мастер-еврей по фамилии Бернс[26]26
  Беренс (прим. верстальщика).


[Закрыть]. Первые часы были установлены на башне еще при царе Михаиле Романове в 1585 году, но вскоре были проданы. Новые были изготовлены в 1621 году иноземным мастером Христофором Головеем. Для них на Спасской башне был построен специальный шатер. Новые часы были устроены с боем «перечасьем», для этого были отлиты 13 колоколов. При Петре Первом из Голландии привезли часы с 12-часовым счетом и музыкой и установили их в 1706 году, но в 1737 году музыкальный бой перестал действовать. В 1850 году их исправили и они исполняли мелодию гимна «Коль славен» и Преображенский марш. Во время революции, в 1917 году, при обстреле Кремля часы снова были повреждены. И тогда в 1920 году по распоряжению Ленина их исправил мастер Бернс, и часы стали играть «Интернационал».

– Какой ты молодец, что так много знаешь.

– Авочка, я только интересуюсь многим, но знаю пока что мало.

По дороге домой Августа рассказывала Павлу о своей юности:

– Мужчины нашей семьи поколениями служили в армии, в войсках терских казаков. Они поверх кавказских бурок носили башлыки были ярко-синего цвета, у донских казаков башлыки были красного цвета, у кубанских – оранжевого. Мой дед и старший брат моего отца стали генералами. Но мой папа, Владимир Владимирович, был младшим сыном в семье и по закону мог не служить в армии. Он стал железнодорожником: в конце прошлого века это было очень ново и интересно. А моя мама, Прасковья Васильевна, которая живет с нами, – из простых казачек. Отец женился на ней по любви: увидел ее раз в окошке и влюбился. Наша семья вся влюбчивая – так и я влюбилась в Семена. Но потом вся родня относилась к маме холодно – они считали, что она не пара для папы. А родители счастливо прожили вместе почти сорок лет. Меня отдали учиться в институт для благородных девиц во Владикавказе. Там же учились две мои старшие сестры, Тоня и Оля. Старший брат Виктор стал тоже железнодорожником, а младший – Женя – был офицером и ушел с армией Деникина из России. С тех пор след Жени потерялся, только мы об этом никогда не говорим – упоминать врагов новой России опасно.

Павел поинтересовался:

– А как твоя мама относится к тому, что ты вышла замуж за еврея?

– Она верующая христианка, очень религиозная, поэтому вначале была недовольна. Уходящее поколение не понимает молодых. А потом сказала, что браки совершаются на небесах и, наверное, Бог так хотел. К тому же Сеня такой замечательный зять, так всегда добр к ней, и она видит, что я с ним счастлива. Вот и примирилась, – и Августа добавила со смехом: – Теперь, если он уезжает в какую-нибудь важную командировку, мама крестит его на дорогу. А Сеня не возражает, даже кажется довольным.

* * *

Когда они в следующий раз пошли в театр смотреть «Трех сестер» Чехова, администратор Михальский встретил их приветливо, но казался чем-то смущенным.

– Сегодня у нас замена. Недавно была специальная правительственная комиссия и велела переделать «Кремлевские куранты». Как раз сегодня мы пустили этот спектакль в новой редакции. Хотите посмотреть?

Они заинтересовались и остались. Действие и диалоги были все те же. Но на этот раз Сталин был на сцене почти все время, постоянно рядом с Лениным и даже немного впереди, ближе к рампе, – так было задумано режиссером. Ленин по ходу пьесы произнося любую реплику, приближался к Сталину и несколько заискивающе обращался к нему:

– Правильно я говорю, товарищ Сталин?

И Сталин важно кивал головой и отвечал:

– Правильно, Владимир Ильич.

Через пять минут Ленин опять подскакивал к нему с вопросом:

– Правильно я говорю, товарищ Сталин?

– Правильно, Владимир Ильич, – и опять кивок головы.

Провожая их до дверей после спектакля, Михальский осторожно прошептал:

– Комиссия приходила потому, что товарищ Сталин сам захотел посмотреть пьесу. Поэтому нам велели поставить спектакль в новой редакции. Как она вам понравилась?

Августа ответила с обворожительной улыбкой:

– Очень интересные и симптоматичные переделки.

– Как вы правильно заметили!

И Михальский, и Августа с Павлом понимали, кому в угоду была сделана «новая редакция» и ясно видели, что она только испортила спектакль, но говорить этого вслух не решались. Отойдя от театра, Августа тихо сказала:

– Теперь в пьесе вместо одной любовной коллизии между моряком и дочкой профессора разыгрываются как бы целых две – между двумя вождями тоже. Неприлично эго говорить, но поведение вождей на сцене похоже на поведение гомосексуалистов, когда один, пассивный, стремится угодить другому, активному.

Павел хохотнул и удивился – может быть, она была и права, но он не ожидал от нее упоминания о гомосексуалистах.

* * *

Семен с Августой были нежно влюбленной парой и не уставали постоянно нахваливать друг друга. Павел с добродушной завистью посмеивался над ними:

– Ваша семья – это прямо институт взаимного восхищения.

Августа рассмеялась этому определению:

– Посмотрим, что ты будешь говорить о своей жене.

Они были очень общительны, любили принимать гостей, танцевать, петь, веселиться. Большинство гостей были сослуживцами Семена, молодые, всем лет по тридцать с небольшим, все много трудились, пробивались, долго испытывали тяготы жизни и лишения революционного периода и теперь достигли достаточно устойчивого положения.

Хотя во всей стране был еще голод и действовала карточная система, но для Гинзбургов и их друзей уже начиналась более благополучная жизнь. Им хотелось расслабиться, повеселиться, начать получать удовольствие от жизни. В их еврейскую, отчасти мещанскую среду Августа вносила дух салонного аристократизма. Поэтому собрание их гостей Семен в шутку называл «Авочкин салон».

Ближайшими друзьями Гинзбургов были их соседи по дому Моисей Левантовский и его русская жена Ирина. Августа с Ириной стали неразлучными подругами. Августа как-то рассказала Павлу:

– Мы с Ириной не работаем, поэтому часто заходим друг к другу в гости, начинаем штопать носки наших мужей, пришивать пуговицы, ставим заплатки, что-нибудь еще в этом роде.

– Авочка, неужели ты сама штопаешь носки?

– Конечно, я. Кто же еще? Я очень даже хорошо умею это делать. А пока мы этим занимаемся, болтаем обо всем на свете, рассказываем друг другу о нашей жизни. Я хочу вас познакомить, сейчас я ее позову. У нее очень интересная жизнь.

Августа постучала в стенку условным сигналом, и в ответ раздался такой же стук. Через несколько минут пришла Ирина. Августа подвела ее к Павлу:

– Я хочу познакомить вас с братом Сени.

Павел взглянул на Ирину с высоты своего роста, и черты ее лика показались ему знакомыми. Она тоже пристально смотрела на него, как бы узнавая:

– Мы, наверное, где-то встречались.

– Конечно, я вас узнал. Это ведь вы рассказывали мне про храм Христа Спасителя. Вы еще спрашивали меня, не агент ли я ГПУ. Помните?

– Да, да, в сквере у храма. Меня тогда поразило, как внимательно вы рассматривали его.

– Вы тоже поразили меня… – он запнулся, – вы были очень грустная.

– Вы правы. Это было вскоре после моей трагедии.

Августа с удивлением и интересом наблюдала их.

– Так вы, оказывается, знакомы! Как же вы познакомились?

– Виделись пятнадцать минут, случайно, в сквере у храма, – сказала Ирина.

Павел обратился к ней:

– Знаете, когда я подошел к храму, он казался мне таким светлым и радостным, как будто парил над городом. Но после вашей грустной истории и сам храм показался мне тоже каким-то грустным.

– Да, у него тоже грустная история. Ходят слухи, что скоро его хотят взорвать. А вы с Семеном братья? Вы абсолютно не похожи.

– Мы двоюродные.

– А, тогда понятно. А я ведь не досказала вам тогда всего. У меня тогда, после расстрела мужа, было такое ощущение, что вся моя жизнь рухнула. Я ждала, что меня тоже арестуют, подозревала каждого военного и подумала сначала, что вы пришли меня арестовать.

– За что же вас-то?

– За что? За то, что была замужем за «троцкистом».

– Но этого просто не может быть! – воскликнул Павел.

– Может, может быть все. Нас было три сестры. Вот для Чехова был бы сюжет для новой пьесы о трех сестрах. Мы, как и чеховские героини, тоже дочки царского полковника. Я была третья, тоже как у Чехова. Жила себе наша семья спокойно, но началась революция, и вскоре после нее мы, три сестры, вышли замуж. Конечно, из военной семьи, да еще в Гражданскую войну, мы могли выйти замуж только за красных командиров. Это были не просто командиры, а высшие чины, интеллигенты из бывших офицеров. Военным министром был тогда Троцкий, а они были его помощниками. Как только Троцкого выслали, наших мужей, одного за другим, арестовали и скоро расстреляли. Понимаете, какой сюжет с террором?..

– Понимаю. Вы правы – это террор, по-другому не назовешь. Так и во время Французской революции было.

– Но на этом мой сюжет не заканчивается. Двух моих старших сестер тоже арестовали и сослали в Сибирь, только меня почему-то не тронули. У меня на руках осталось трое их маленьких детей, и пришлось мне вместе с моей пожилой матерью растить детишек: мы бедствовали, и я страшно всего боялась. Я очень любила мужа и была совершенно потеряна от горя, только изредка приходила к храму, чтобы поплакать возле него…

Павел слушал с грустью. Дальше продолжила Августа:

– Но и это еще не конец. Как раз в то время в Ирину влюбился Моисей Левантовский. Он, как и вы с Сеней, еврей, выбился из низов, большого образования не получил, но это очень талантливый человек, поэтому сумел достичь многого. Он долго уговаривал Ирину выйти за него, но она была ужасно травмирована и отказывала ему. Вот представь ситуацию: дворянка, полковничья дочка, вдова расстрелянного красного командира, совсем потерянная сама, да еще и с таким приданым – племянники. И тут ей предлагает союз человек совершенно чуждого ей круга.

Ирина с улыбкой вставила:

– Сеня ведь тоже был чуждого вам круга.

– Но у меня не было позади такой трагедии. И я полюбила сразу. А вы ведь не могли полюбить сразу, согласились скрепя сердце – куда же было деваться?

– Да, деваться было некуда.

Августа сказала Павлу:

– Но ее Моисей – очень благородный человек, мало того что он боготворит Ирину, он забрал к себе ее маму и племянников. Теперь Ирина счастлива с ним, у них есть дочка Оксана, чудесная девчушка: Ирина в ней души не чает. А к Моисею она тоже привыкла и полюбила его. Как у Пушкина: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Павел слушал внимательно – действительно, история как нельзя больше напоминала «Трех сестер» Чехова, но пришла эпоха, которую все так ждали, – эпоха русской революции. Она наступила – и вот что случилось с тремя сестрами: аресты, расстрелы, ссылки, террор. Это происходило чуть ли ни во всех семьях лояльных к революции интеллигентов. Но была еще одна новая черта, которую вряд ли представлял себе Чехов, – оказывается, браки русских женщин с евреями давали им счастливую семейную жизнь.

17. Будущий поэт Алеша Гинзбург

Племянник Алеша – полноватый мальчик с курчавыми светло-каштановыми волосами, во многом похожий на мать, но смешливый, как отец, – почти мгновенно привязался к Павлу с всей неизбывной детской энергией. Он звал его просто по имени, без обычного прибавления «дядя». Прасковья Васильевна назидательно поправляла его:

– К взрослым надо обращаться «дядя» или «тетя».

А Алеша все равно звал дядю Павликом, как папа. Бабушка была при Алеше и в качестве гувернантки, постоянно учила его хорошим манерам:

– Не шаркай ногами, ходи неслышно.

– Ешь правой рукой, закрывай рот, когда жуешь.

– Сиди за столом прямо, не болтай ногами.

– Не грызи ногти.

Алеша не возражал, но делал по-своему, ему хотелось независимости.

Дети росли под влиянием недавних бурных военных событий, играли во дворах в войну «красных» и «белых», в легендарного героя Чапаева. Алеша спрашивал Павла:

– А ты на тачанке ездил?

– Ездил, много ездил.

– И из пулемета стрелял?

– Стрелял.

– И в белых врагов попадал?

– Попадал.

– Они погибали?

– Конечно, погибали.

– Храбрый ты, раз убивал белых.

В следующий раз он начинал так:

– Паша, ты на коне с саблей скакал?

– Скакал, даже очень много раз скакал.

– У тебя был свой конь?

– Был, замечательный конь был, по кличке Веселый.

– Почему «Веселый»?

– Потому что он никогда на месте не стоял, все хотел скакать, а если я его останавливал, то он весело перебирал ногами на месте.

– А сабля у тебя есть?

– Есть сабля, она зовется «шашка» и она особая – подарок от Буденного.

– От самого Буденного? Можешь показать мне эту саблю – шашку?

– Хорошо, я принесу.

В следующий раз Павел привез мальчику свою именную шашку, а заодно и свое седло. Для Алеши это был праздник, он уселся на седло, держал шашку, но только в ножнах: достать ее оттуда ему было трудно, да и не разрешили – слишком тяжелая и острая.

Во дворе Алеша хвастался другим ребятам, что папин брат Павел – герой войны, кавалерист, на тачанке ездил и из пулемета стрелял, у него есть сабля под названием «шашка» от самого Буденного и орден за храбрость.

И вот теперь, когда Павел приезжал к брату и шел от трамвая мимо церкви, сбегались со всех сторон мальчишки и почтительно его окружали, засыпая вопросами про войну. Алеша при этом шествовал впереди всех и, очевидно, тоже чувствовал себя героем.

Павлу было уже за тридцать, ему не приходилось заниматься детьми, и он впервые открывал для себя ощущения, похожие на чувство отцовства. Он любил дарить Алеше игрушки, но их производили и продавали очень мало, у детей был очень скудный выбор. На Инвалидном рынке, на Лениградском шоссе, он находил для племянника деревянные модели автомобилей и тракторов, а однажды принес целый детский столярный набор – пилу, рубанок, молоток. Вместе с Алешей они увлеченно мастерили пулемет «Максим» со щитом, оба порезались, строгая, но это только усилило их азарт. И потом по всей комнате были рассыпаны щепки, которые с неудовольствием выметала бабушка.

Августа и Семен наблюдали, как Павел возится с племянником, Августа говорила:

– Ты будешь хорошим отцом, но его ты совсем избалуешь подарками и вниманием.

Дядя с племянником вместе клеили воздушного змея из тонких дранок и промасленной бумаги, а потом запускали его во дворе к восторгу детворы. Водил он Алешу и в зоопарк, показывал ему разных зверей и сам с удивлением и удовольствием впервые видел многих из них. Во время катания на детском аттракционе – верхом на пони – Алеша делал круги и воображал себя кавалеристом:

– Паша, смотри, я скачу в атаку, как ты, – и размахивал рукой, как будто держал шашку.

Как многие маленькие дети, Алеша плохо выговаривал букву «р», она звучала у него как раскатистое «рр-лл». Это расстраивало родителей, Семен говорил, разводя руками:

– Что поделаешь – еврейское происхождение. Вот именно. Ведь и Ленин тоже картавил.

Августа хотела искать для сына специалиста по исправлению речи. Павел предложил свою помощь, сказал, что сам попробует вылечить племянника.

Лечение заключалось в том, что Павел говорил Алеше скороговорки на букву «р» и просил повторять:

– Говори быстро-быстро: КаРл у КлаРы укРал КоРаллы, КаРл у КлаРы укРал коРаллы…

Только из громадного уважения к своему дяде-герою Алеша старательно лепетал:

– Калрр у Крлалры уклралр колралры.

– Еще, еще, знаешь – очень-очень старайся.

Постепенно у Алеши стало получаться почти совсем правильно. Без единого раскатистого «р» он произносил скороговорку:

 
Ехал Грека через реку,
Видит Грека в реке рака;
Сунул Грека руку в реку,
Рак за руку Греку – цап.
 

И оба хохотали так заразительно, что бабушка неодобрительно заглядывала в комнату.

Потом Алеша выучил за Павлом еще одну скороговорку:

 
На горе Арарате
Круторогие бараны
Коров брыкали.
 

Родители были поражены и счастливы, Августа восхищалась:

– Оказывается, ты мастер! У нас ничего не получалось, а тебя он послушался – и заговорил правильно.

– Вот именно, – смеялся Семен, – тебе надо лечить всех картавых евреев.

В награду за успехи Павел повел племянника в кино – смотреть фильм Чарли Чаплина. Оба хохотали до упаду. Павел не успевал вытирать слезы от смеха, а Алеша от хохота все время просился в туалет. Они бегом бежали в уборную, оттуда бегом возвращались на свои места, и опять заливались смехом.

Водил его Павел и в цирк на выступление труппы знаменитого фокусника-иллюзиониста Эмиля Кио. Настоящая его фамилия была Гиршфельд-Ренард, а псевдоним «Кио» он взял случайно – на вывеске «КИНО» выпала буква «Н» и эта идея ему понравилась. Кио выступал в халате и чалме восточного мудреца и показывал такие фантастические фокусы, что не только дети, но и взрослые немели от удивления.

Но больше всего Алеше понравился клоун по имени Карандаш – артист Румянцев, человечек маленького роста, одетый под Чарли Чаплина, в шляпе «пирожком» и широких брюках. Он смешил публику до слез. Под влиянием его выступления Алеша дома пытался выступать «под Карандаша» и заявил со всей серьезностью ребенка:

– Когда я вырасту, я хочу быть клоуном в цирке.

Выслушав это, его отец говорил Августе:

– Ну вот, будущее нашего сына обеспечено – он станет клоуном, первым еврейским клоуном. Я знаю директора цирка Данкмана, наш человек – еврей из Жмеринки. Я поговорю с ним, чтобы написал над входом в цирк: «Весь вечер на манеже знаменитый клоун Алеша Гинзбург». Ну а я ведь тоже умею показывать фокусы и стану выступать с ними. А ты будешь нашей ассистенткой на арене. Мы будем прятать тебя в деревянный ящик и распиливать пополам.

Августа, смеясь, отвечала:

– Почему это Алеша будет первым еврейским клоуном? В цирке уже выступают много евреев. А наш Алеша может стать и первым казацким клоуном.

– Какой же казак с фамилией Гинзбург? Это звучит как «Хаим Пугачев».

– Ну, он возьмет мою девичью фамилию Клычевский или псевдоним.

Вопрос о национальности сына время от времени возникал в семье.

По закону дети от смешанных браков могли выбирать себе национальность и фамилию любого из родителей.

– Какую из двух национальностей захочет взять себе наш сын?

Семен ответил:

– Как говорит писатель Илья Эренбург: «Мы все принадлежим к тому народу, на языке которого мы говорим». Конечно, он будет русским. Вот именно.

Павел принес Алеше настоящий пионерский барабан с палочками и научил его песенке про барабанщика. Теперь с утра до ночи тот важно топал по квартире, бил в барабан и громко напевал в ритм:

 
Старый барабанщик,
Старый барабанщик,
Старый барабанщик
Крепко спал.
Он проснулся,
Перевернулся,
Всех фашистов
Разогнал.
 

Хотя шума он производил много и бабушка была недовольна, Августа сына не останавливала:

– Пусть в нем вырабатывается чувство ритма.

* * *

Как-то раз одна из соседок Гинзбургов, Фрида Яковлевна Гершкович, мать Алешиного рыжего приятеля Волика (уменьшительное от имени Вольф), пришла к Августе в большом возбуждении. Она в свое время приехала из какой-то южной провинции и говорила по-русски с сильным еврейским акцентом.

– Я хочу вам сказать что-то. Учительница Волика прислала мне записку: «Вымыйте вашего сына, от него дурно пахнет». Ха, как будто я его не мою, а? Так знаете, что я ей написала в ответ? «Мой сын не роза, его надо учить, а не нюхать». Да, я ведь зашла сказать вам что-то. Я такая радая, такая радая – я узнала, что у нас в детской районной библиотеке выступает поэт Лев Квитко. Ой, ви же не знаете – он же самий известный еврейский детский поэт. Ой, ви же не можете его оценить, он пишет на языке идиш. Но это такое счастье на нашу голову, такое редкое событие – знаменитый еврейский поэт выступает для детей. Я решила вам сказать, может быть, ваш Алеша тоже захочет слушать еврейского поэта.

– Конечно, захочет – у нас есть книги Квитко и я читаю их Алеше.

– Ви, ви читаете на идиш?

– Нет, конечно. Я читаю перевод его стихов на русский.

– Ой, но это же совсем не то. Ви даже представить себе не можете, как красиво он пишет на идиш. Ой, так красиво!

– Я охотно верю. Спасибо, что сказали.

Алеша загорелся идеей идти в библиотеку, где еще никогда не был, тем более – на вечер поэта, о чем вообще не имел никакого представления.

– Только ты должен вести себя вежливо. Обещаешь?

Конечно, он все обещал, только бы пойти.

Но Августа заболела, и поход решили отменить. Алеша капризничал и хныкал:

– Хочу слушать стихи, хочу слушать стихи.

Тогда вызвался Павел:

– Я с удовольствием свожу Алешу на вечер Квитко. Мне и самому хочется увидеть знаменитого поэта и послушать в исполнении автора стихи на идиш. Я уже порядочно подзабыл свой первый язык.

В те годы Лев Квитко выпускал много книг стихов для детей. Только в 1928 году вышло семнадцать его книг. Павел видел две-три из них у Алеши, это были русские переводы.

* * *

У входа в одноэтажный дом, переделанный под библиотеку для детей, висело приглашение:

«Сегодня состоится выступление известного еврейского детского поэта Лейба Моисеевича Квитко».

В небольшом зале, заполненном книжными полками, выструганными из свежих досок, собралось двадцать детишек от пяти до восьми лет, пришедших с мамашами, умиленно глядящими на поэта. Квитко было уже под сорок: полноватый, седой, с типичными еврейскими чертами – длинным носом и глазами навыкате. Он родился и вырос в еврейском местечке на Украине, учился в хедере, рано осиротел, жил в бедности, работал с десяти лет. Но уже тогда сам старался учиться. Все это было похоже на детство самого Павла.

Поэт, улыбаясь, рассказывал:

– Ну вот, ребята, я начал писать стихи в двенадцать лет. Очень мне это нравилось. Думаю, если вы попробуете, вам тоже понравится. Но я не только стихи писал, я много и тяжело работал в городе Киеве, потом в Германии, после революции. Я даже стал членом немецкой коммунистической партии. Но там стали хозяйничать фашисты, меня могли посадить в тюрьму, и я вернулся на Родину. Я знал, что в Советском Союзе я стану свободным гражданином, здесь меня никто не посадит в тюрьму. Да. Это большое счастье – жить в Советском Союзе. Я приехал в город Харьков, работал там рабочим на тракторном заводе. Вы живете в Москве, здесь тракторов нет. Видели вы их в кино?

– Видели! – кричали ребята.

– А я их делал своими руками, – и показал натруженные руки.

Это вызвало уважение у аудитории.

– Я пишу стихи на еврейском языке идиш. Вы знаете этот язык?

Ребята молчали.

– Тогда я прочту вам одно-два стихотворения на идиш, а потом буду читать переводы на русский. Знаете, что такое перевод и переводчик?

Волик, приятель Алеши, поднял руку:

– Я знаю, моя мама переводчик.

Квитко заинтересовался:

– А что же твоя мама переводит?

– Деньги. Мой папа всегда говорит, что она зря переводит деньги. Значит, она переводчик.

Все громко рассмеялись, Фрида Гершкович сидела красная как рак и дергала сына за руку:

– Ой, Волик, что тебе всегда надо вылазить вперед, ужасный мальчишка?

Наконец, посмеявшись вволю, Квитко сказал:

– Мои переводчики не совсем такие. Это те, кто делает перевод с языка на язык, – я написал на идиш, а мой хороший друг-поэт перевел на русский. Это Сергей Михалков, который написал «Дядю Степу». Мое стихотворение называется «Лемеле хозяйничает».

Он читал, а ребята хохотали. Смеялись и мамы, и Павел тоже:

 
Мама уходит, спешит в магазин:
– Лемеле, ты остаешься один,
Мама сказала: – Ты мне услужи,
Вымой тарелки, сестру уложи,
Дрова наколоть не забудь, мой сынок,
Поймай петуха и запри на замок.
 
 
Сестренка, тарелки, петух и дрова…
У Лемеле только одна голова!
Схватил он сестренку и запер в сарай,
Сказал он сестренке: – Ты здесь поиграй!
Дрова он усердно помыл кипятком,
Четыре тарелки разбил молотком.
Но долго пришлось с петухом воевать —
Ему не хотелось ложиться в кровать.
 

Взрослые зааплодировали, а за ними начали хлопать в ладоши и ребята.

– Теперь послушайте стихотворение «Анна-Ванна бригадир»:

 
– Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!
– Уходите со двора!
Поросят купать пора,
После приходите.
– Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
И потрогать спинки —
Много ли щетинки?
– Уходите со двора,
Лучше не просите,
Поросят кормить пора,
После приходите.
………………
– Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
– Уходите со двора,
Потерпите до утра.
Мы уже фонарь зажгли,
Поросята спать легли.
 

Опять было много аплодисментов и смеха, ребята очень развеселились, стали изображать поросят, хрюкать. Добрый и веселый поэт смеялся вместе со всеми.

* * *

Возвращаясь с выступления, Алеша подпрыгивал и изображал из себя поэта, твердя в ритм шагов:

 
– Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят…
 

– А знаешь, Паша, я тоже хочу стать поэтом. Я тоже буду писать про Анну-Ванну и поросят.