Текст книги "Семья Берг"

Автор книги: Владимир Голяховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Владимир Голяховский
Еврейская сага
Книга 1
Семья Берг

…Я вижу себя и всех своих современников написанными в какой-то книге, в историческом романе, из давней-давней эпохи.

Корней Чуковский.

Дневники, 1925 г.

От автора

В этом романе только сама семья Берг – Павел, Мария и дочь их, Лиля, – вымышленные образы. Все остальные персонажи и все описываемые события – это реальные люди и исторически достоверные, задокументированные факты. Поэтому я назвал эту книгу романом-историей.

1. Встреча у ворот посольства

В начале 1950-х годов в Москве, на старой и тихой Погодинской улице, мощенной еще с прошлого века булыжником, царило необычайное оживление: ее дальний конец, где притаилась рощица старых деревьев, отгородили высоким забором и по углам забора поставили смотровые вышки. В утренние часы, когда жители улицы еще спали, за забор заезжали грузовики-трехтонки с крытыми брезентом кузовами, а на вышки становились часовые с винтовками. Это означало, что привезли для работы заключенных. Целыми днями из-за забора доносился грохот стройки, а по вечерам работяг увозили и часовые исчезали.

Так оживилась старая Погодинка, на которой стояло всего несколько небольших домов. В середине XIX века первый из них построил для себя известный историк Погодин. В его дом, который называли «Погодинская изба», приезжали и Гоголь, и Лермонтов, и Аксаков. Но в конце века усадьбу отгородили от улицы Пречистенки новые корпуса клиники медицинского факультета. А часть улицы позади клиники назвали, в честь первого жителя, Погодинской, и, хотя прошел почти век, она все еще оставалась малозастроенной и глухой. Теперь же немногие ее жители с удивлением поглядывали в сторону новостройки. Сразу становилось ясно, что работали заключенные, но в те годы это было обычным делом – чуть ли не все в стране строилось руками так называемых зеков (сокращение от слова «заключенный», придуманное потому, что это слово приходилось писать в миллионах бумаг миллионы раз). Удивляло людей не это, а та скорость, даже поспешность, с которой велось строительство: все годы советской власти Москва строилась вяло и медленно, и вдруг в считанные дни на забытой улице все изменилось.

И вот через несколько месяцев обозначился за забором кирпичный остов трехэтажного дома с башней посередине: пока она зияла широкими прогалинами будущих окон. Потом ее покрыли плитами белого мрамора, пустоты засверкали большими стеклами, за забор завезли саженцы тополей, – и сразу после этого перестали приезжать машины с заключенными. Забор убрали, за ним обнаружилась чугунная решетка с воротами. На воротах красовалась доска со странным чужим гербом – черный орел в овале – и надписью: «Посольство Народной Республики Албании». А за воротами стоял небольшой белый особняк изящных пропорций.

Погодинские жители поразились еще больше: об Албании никто ничего толком не знал, эта маленькая страна находилась где-то далеко, у Средиземного моря, и скорость, с которой шла стройка, даже сама красота здания никак не увязывались в представлении москвичей с чем-либо важным. А вскоре всю улицу запрудили дорожные рабочие, в два дня покрыли асфальтом булыжники мостовой и покатили по нему тяжелые катки. Улица сразу преобразилась, мягко заскользили по ней важные лимузины и красивые дипломатические машины. Это происходило уже после смерти Сталина – в марте 1953 года.

Однажды тихим весенним вечером Погодинка вдруг заполнилась агентами КГБ: у прохожих проверяли документы и пропускали только местных жителей. Проехала кавалькада длинных черных лимузинов ЗИС, ЗИМ и иностранных марок: по всей видимости, члены правительства и дипломаты собирались праздновать вселение в посольство. Местные жители передавали друг другу, что в одной машине кто-то разглядел самого Никиту Хрущева, нового первого секретаря Центрального комитета Коммунистической партии.

* * *

Кроме немногих жителей Погодинки, каждый день по ней проходили еще студенты Второго медицинского института. Они пересекали улицу проходными дворами, спеша на занятия в четырехэтажный корпус медико-биологического факультета. Это был обветшалый дом, одиноко стоявший недалеко от нового посольства. Студентам не было дела до стройки за забором, но когда за решеткой обнаружился новый особняк, сверкающий мрамором и стеклом, он сразу привлек к себе внимание. А в мае, на фоне голубого неба и яркой зелени, новое здание стало особенно привлекательным – белый особняк казался парящим в воздухе. Студенты поглядывали на него издали, но подходить и рассматривать не решались: милиционер у ворот мрачно поглядывал на проходивших.

В один из таких весенних дней от группы студентов отделилась девушка и, поправляя на затылке большой пучок каштановых волос, беспечно остановилась у ворот – полюбоваться на здание через решетку. Хмурый милиционер удивленно глянул на нее и буркнул:

– Гражданочка, здесь стоять не положено.

Слышала она эти слова или не слышала, но с места не сдвинулась. Он повторил суровей:

– Проходите, сказано – проходите!

– Почему? Я ведь только смотрю.

– Смотреть не положено.

Слова «не положено» и «запрещено» были самыми популярными в советском лексиконе, возражать и спорить с этим было и не положено, и запрещено. Девушка вздохнула, капризно поморщилась, надув пухлые губки, и собиралась уже отойти. В этот момент с улицы к воротам подъехала «победа» с дипломатическим номером. Милиционер засуетился, кинулся открывать ворота. Открывшийся вид оказался еще привлекательней. Девушка невольно задержалась, рассматривая здание, запрокинув голову и прижав к груди руки. Худенькая, в голубом облегающем платье, она стояла, немного расставив стройные ноги и как будто слегка отклонившись всем телом назад. Ее фигурка выглядела так привлекательно, что надо было быть мрачным постовым милиционером «при исполнении», чтобы продолжать ворчать. В машине, видимо, заметили ее красоту. Проехав ворота, «победа» резко затормозила, и из нее вышел высокий мужчина в светлом костюме. Милиционер козырнул, но мужчина, не обратив на это внимания, направился назад – к девушке. Она смотрела на здание и даже не заметила его приближения.

– Вам нравится наше посольство? – прозвучал мягкий баритон с едва уловимым восточным акцентом.

Не оглянувшись, девушка импульсивно воскликнула:

– Очень!

Неожиданно для нее самой, может быть от восторга перед красотой особняка, а может, и в ответ на интонации незнакомца, в ее голосе зазвучали глубокие грудные нотки.

– Могу я пригласить вас к нам на один из наших приемов по культуре? У нас бывает много советских друзей. Позвоните мне.

Она впервые на него взглянула: ей пришлось задрать голову – настолько он был выше ее. И тогда девушка с удивлением увидела, что иностранец восхищенно смотрит на нее и радостно улыбается. Лицо слегка смуглое, скуластое, а за растянутыми в улыбке губами сверкают такие белоснежные зубы, каких она никогда и не видела.

В его улыбке было столько открытого тепла и добродушия, что девушку буквально пронзило током. От этого ощущения глаза ее сами собой расширились и взгляд застыл. «Что это?» – она даже слегка тряхнула головой, а потом тоже ему улыбнулась. Шли секунды, и обмен улыбками становился немой беседой.

– Как вы красиво улыбаетесь, – первым прервал он молчание.

– Вы тоже.

Девушка не могла знать, что когда-то, много лет назад, точно такие же слова об улыбке сказал во время знакомства ее будущий отец ее будущей матери, и она точно так же ему ответила.

– Так вы хотите прийти к нам на прием?

Милиционер уже неодобрительно поглядывал на них, и когда он на секунду отвернулся, иностранец ловко вложил в ее руку визитную карточку на плотной бумаге.

– Позвоните мне, – сказал он и исчез за воротами. Группа студентов поджидала ее у входа в биологический корпус, но она еще несколько секунд смотрела ему вслед, и улыбка не сходила с ее лица. Милиционер, закрывая ворота, собирался повторить свое предупреждение. Только тогда она повернулась и, сжав в руке карточку, побежала к ребятам, издали с любопытством наблюдавшим за сценой у посольства.

– Лилька, ты дипломата заарканила!

– Ты что, специально ждала его?

– Что он тебе сказал?

Лиля, слегка запыхавшись от бега, засмеялась:

– Ну уж прямо так и заарканила. Ничего он особенного не говорил.

– Хитришь, по тебе видно, что ты чему-то очень рада.

– Чему рада? Обменялись двумя словами и разошлись. Вот и вся радость.

В полутемном коридоре биологического корпуса ее ближайшая подруга Римма тихо сказала:

– Лилька, ты с ума сошла – знакомишься на улице с иностранцем, да еще прямо перед посольством. Это же опасно, играешь с огнем.

– Почему опасно? Албания – наша дружественная страна.

Римма усмехнулась:

– Да? Югославия тоже была наша дружественная страна, – и примирительно добавила: – А он симпатичный, высокий, и на тебя засматривался, издали видно было.

– Да? А я и не заметила.

Конечно, она все заметила. Случаются такие обмены взглядами, которые длятся мгновение, но пронизывают на всю жизнь. Внутри еще продолжало вибрировать ощущение непонятной взволнованности, и девушка не хотела, чтобы над этим подтрунивали: даже визитную карточку она подруге не показала – это был только ее секрет.

* * *

Но Римма не без основания говорила, что знакомиться с иностранцами опасно. Хотя социалистическая Албания считалась дружественной страной, но еще недавно, в 1948 году, неожиданно оборвалась дружба Советского Союза с такой же дружественной Югославией. До этого в советских газетах писали о «вечной и нерушимой дружбе» народов обеих стран, а президента Югославии маршала Тито называли «другом, учеником и соратником великого Сталина». И вдруг однажды утром газеты и радио переименовали Тито в «злейшего врага коммунизма» и стали называть его не иначе как «кровавым палачом югославского народа». На первых страницах всех газет и журналов, на плакатных стендах пестрели рисунки карикатуристов Бориса Ефимова и Кукрыниксов: Тито изображался с искаженным от злобы лицом и с окровавленным топором в руках. Никаких объяснений этому в прессе не давали, люди терялись в догадках – что случилось? Но буквально на другой день хлынула волна репрессий – всех, кто имел хоть какую-то связь с югославами, снимали с работы и исключали из партии, а это было равносильно изгнанию из общества. Хуже всего пришлось тем, у кого жены или мужья были югославскими гражданами, – их арестовывали и ссылали. Первой пострадала знаменитая красавица актриса Татьяна Окуневская, звезда театра Ленинского комсомола, практически открытая любовница Тито: афиши с ее именем сняли за одну ночь. По Москве распространялись зловещие слухи: осведомленные люди шепотом рассказывали, что основой резкого разрыва были политические расхождения Тито со Сталиным. Дескать, он не захотел слушать указания и собирался устанавливать в Югославии какой-то новый, свой вариант социализма со множеством экономических свобод. Это был первый разлад в международном коммунистическом лагере, и простить такого Сталин не мог.

Но с тех пор прошло семь лет, и было уже два года, как умер Сталин. После его смерти советское правительство реабилитировало и начало выпускать «врагов народа» на свободу с единственной формулировкой – «за отсутствием состава преступления». Вместе со всеми выпускали и арестованных по «югославскому делу».

Впервые со времени большевистского переворота в октябре 1917 года, посте сорока лет репрессий, люди почувствовали некоторую политическую оттепель. Два поколения выросли, придавленные страхом, и теперь не понимали – верить или не верить тому, что может наступить жизнь без страха. Не понимали, но хотели верить…

Лиле Берг хотелось верить в это еще больше, чем другим: ее отца арестовали, когда ей было шесть, и вот год назад он вернулся из ссылки; впервые они зажили всей семьей, ожидая непременных изменений к лучшему. Шестнадцать лет Лиля с матерью жили с ярлыком «семьи врага народа»: в результате переворотов, гражданской войны, голода и десятилетий массовых «чисток» пропагандистская машина добилась того, что население страны почти поголовно верило в вину миллионов арестованных. Поэтому Лилину мать, студентку, как жену «врага народа» из медицинского института исключили. Она устроилась работать медсестрой, но и тогда жила под постоянным страхом увольнения. А на маленькую девочку Лилю с неприязнью косились соседи в их коммунальной квартире и даже некоторые учителя и ребята в школе.

Глубоко в ее душе продолжали жить остатки тайного страха перед будущим. У советских людей иммунитет против него не выработался, и после смерти Сталина страх сидел в них глубоко, они унаследовали его от предков. Поэтому и во второй половине XX века москвичи так же опасливо сторонились иностранцев, как четыреста лет назад их предки сторонились голландских жителей Немецкой слободы, а в пригороде Москвы Лефортове – первых иностранных поселенцев времен Петра Первого. Русские люди боялись тогда – и все еще боялись теперь. Боялись даже не умом, а, по точному определению писателя Алексея Толстого, «поротой задницей».

* * *

В день встречи у ворот посольства Лилина группа сдавала зачет по марксистской философии. Никто не любил и не понимал этот предмет, но приходилось заучивать и отвечать на зачетах малопонятные и ненужные врачам материалы – идеологическая подготовка специалистов в Советском Союзе считалась важнее, чем профессиональные знания. Память у Лили была хорошая, и обычно она довольно просто запоминала даже то, что не в состоянии была понять. Но на этот раз она отвечала на вопросы преподавателя невпопад и вяло. Он что-то спрашивал, а она смотрела куда-то мимо него и все еще видела перед собой белозубую улыбку высокого албанского дипломата.

– Что-то вы сегодня рассеянны, Берг, сказал экзаменатор, – если бы я не знал, что вы хорошая студентка…

У сорокалетнего лысоватого доцента со странной фамилией Погалло была склонность помучить хорошеньких девушек, чтобы подольше посидеть с ними рядом и как следует распалить свою похоть. Он провоцировал их, девушки кокетничали, а он наслаждался их зависимостью от себя. Студентки знали, что преподаватель делал это специально, и, когда не могли отвечать на вопросы, подсаживались к нему ближе, чтобы невзначай коснуться ногой или грудью, и упрашивали поставить зачет. Лиля и сама проделывала этот маневр не раз, но сегодня она вспоминала албанца и совсем не хотела возбуждать чувственность похотливого философа. Она молча сидела и рассеянно и нежно улыбалась своим мыслям.

Близкая подруга понимала состояние Лили и решила отвлечь доцента. Римма придвинулась к нему, прижав его плечо пышной грудью. Доцент даже опешил, но сразу перевел взгляд на Римму, которая уже быстро-быстро тараторила:

– Мы с Берг вместе писали конспекты, видите? – она сунула ему под нос тетрадку.

Экзаменатор принял Лилину улыбку и нападение Риммы на свой счет и зачет им поставил.

Выйдя из института, Римма лукаво покосилась на Лилю:

– Ну, так что тебе сказал иностранец?

– Ничего особенного, – но она опять улыбалась своим воспоминаниям.

– Ой, Лилька, что-то ты много улыбаешься.

В ответ Лиля громко рассмеялась. Римма была закадычной подругой, и скрывать от нее подробности девушка не собиралась:

– Знаешь, он вдруг неожиданно пригласил меня приходить в посольство на приемы по культуре.

– Да? И ты пойдешь?

– Не знаю. А ты бы пошла?

– В посольство? Не знаю. Наверное, пошла бы – это ведь интересно. Слушай, Лилька, он в тебя влюбился.

– Ну уж так сразу и влюбился.

– Я знаю, что говорю: если мужчина с первого взгляда предлагает новую встречу – значит, он или влюбился, или готов влюбиться. А хочешь, я тебе еще что-то скажу? По-моему, ты тоже влюбилась.

На этот раз Лиля рассмеялась так звонко и задорно, что Римма стала беспокойно оглядываться.

Как у всех молодых женщин, их сердца были открыты любви и всегда готовы к ней. Поэтому, идя к дому, Лиля до мелочей вспоминала встречу – как она стояла, как подошел он, как он улыбнулся, как улыбнулась она. «Интересно получилось – все так неожиданно, и уж совсем неожиданно это его приглашение. Хорошо, что я была в голубом платье, мне идет. Наверное, он заметил. Как он улыбался!.. Что это было со мной? – я так разволновалась, выглядела, наверное, дурочкой. А он высокий и симпатичный – интересный мужчина. Сколько ему лет? Наверное, лет тридцать, значит, старше меня лет на семь-восемь…» Она достала из сумки его визитную карточку, которая лежала между учебником по философии, свернутым белым халатом и пудреницей. На карточке Лиля прочла: «Влатко Аджей, третий секретарь посольства и атташе по делам культуры». «О! даже атташе по делам культуры. Должно быть, очень образованный. Как интересно – быть знакомой с настоящим дипломатом. А Влатко – красивое имя. Любопытно побывать в посольстве, там эти вежливые дипломаты и их красиво одетые жены, как на дипломатических приемах в кино. Да, любопытно, конечно. Но стоит ли мне звонить ему? – будто я напрашиваюсь. А как иначе с ним связаться? – не ждать же его опять у ворот посольства? И главное, это ведь он сам первый попросил меня позвонить. Стоит или не стоит?»

Она шла и загибала пальцы: «Стоит – не стоит, стоит – не стоит, стоит…» То выходило «стоит», то «не стоит». «Трудно решиться. Ну если позвоню, чем я рискую? – возьму и позвоню. А там посмотрим».

Жизнь, сама будущая жизнь катилась лавиной волнений, ожиданий и решений навстречу Лиле Берг. Многое, очень многое ждало ее впереди.

* * *

Иногда по вечерам Лиля читала родителям вслух что-нибудь интересное, злободневное. У отца, недавно вернувшегося после шестнадцати лет лагерей, было плохое зрение, а мама так уставала за день на работе и дома по хозяйству, что самой ей читать было некогда и не под силу. А Лиля читала хорошо, четко. После долгой разлуки чтение вслух их объединяло, и они любили эти часы. Потом вместе обсуждали сюжет, идею или какие-то образы и даже фразы.

Недавно в журнале «Новый мир» появилась повесть Ильи Эренбурга «Оттепель». Интеллигенция Москвы, Ленинграда и других городов зачитывалась повестью, журнал проглатывали, передавая друг другу на одну-две ночи, чтобы больше народу могло прочитать.

– Сегодня будем читать «Оттепель», я достала на две ночи, – сказала Лиля.

Павел через лупу просмотрел первую страницу повести:

– О, это Эренбург. Да, да, да, я помню – он еще в двадцатые годы считался одним из лучших молодых писателей, у него были и стиль, и значительность, и глубина. Я припоминаю, как одна из его ранних книг про какого-то мексиканца по имени Хуренито открыла мне глаза на многое. Ну что ж, название «Оттепель» звучит… как это? Эх, я теперь забываю слова, все слова забываются. Да, вот оно, поймал за хвостик, – звучит метафорически. Да, да, надо не потерять это слово опять – метафорически. Значит – «Оттепель»?.. Должно быть интересно. Послушаем.

Мария грустно добавила:

– Людям теперь так хочется читать про оттепель, надоели эти сталинские «заморозки». Может, эта повесть рассказывает про начало новой жизни…

Лиля читала два часа, родители слушали внимательно, переглядывались, когда им что-то особенно нравилось – останавливали ее, просили повторить. Видя их расслабленность, она за ужином весело и как бы между прочим сказала:

– А я сегодня познакомилась с молодым сотрудником албанского посольства. Он просил меня позвонить ему и приглашал прийти на прием по культуре в посольство.

Родители настороженно переглянулись. Мать спросила:

– Где ты с ним познакомилась?

– У посольства, рядом с нашим биологическим корпусом. Он как раз подъехал на машине и вышел.

Мать всплеснула руками, а отец отвернулся. Но Лиля рассмеялась:

– Не волнуйся, папочка, и ты, мама, не огорчайся – что в этом особенного? Это просто знакомство, это ведь не может быть серьезно. Ну, я имею в виду, мои отношения с албанцем. Мало ли – познакомились, виделись несколько минут, он пригласил меня приходить. Я ведь буду там не одна, он сказал, что на приемах бывает много советских. Ну, может, я схожу раз-два, на этом все и кончится.

Мать собиралась было что-то сказать, но опять всплеснула руками и ушла на кухню. Отец подождал, пока она выйдет, и тихо заговорил:

– Лилечка, дорогая, ты уже почти врач, взрослый человек. Ты выросла без меня. Конечно, я не имею права вмешиваться в твои отношения с другими людьми, особенно с мужчинами. Тебе самой решать. Ну с мамой, если захочешь. Я только думаю о том, с кем они, эти отношения. Иностранец – это всегда… как это говорится? Опять забыл слово. Да, вот, вспомнил – чревато. Это чревато осложнениями.

– Но ведь мы только что читали – прошли уже сталинские времена.

– Да, сталинские прошли, но советские остаются.

– Нет, нет, люди не допустят, чтобы это опять… ни за что, на за что! – она запротестовала с такой молодой горячностью, что даже топнула ногой.

– Дочка, я дал себе зарок не надоедать вам лагерными рассказами. Но сейчас вспомнил еще один эпизод. Мне довелось встретиться там с группой из двадцати молодых бывших официанток московского ресторана «Метрополь». До войны, в конце тридцатых годов, в нем часто столовались иностранцы, девушки им подавали. Агенты государственной безопасности заподозрили, что одна из них стала работать на иностранную разведку, но не смогли установить – которая. Тогда они арестовали всех и мучили на допросах. Ничего не добившись, всех сослали в лагерь на пять лет, за «антисоветскую деятельность». Понимаешь? – только за то, что они подавали иностранцам. Подавать супы и улыбаться – это антисоветская деятельность? Я бы многое мог рассказать об этом, но не хочу портить тебе настроение. Подумай о новом знакомстве. Все, связанное с иностранцами, опасно. Да и маму не надо расстраивать, Сама знаешь, какое у нее больное сердце. Нам надо ее беречь.

Уже лежа в постели, Лиля взяла в руки визитную карточку и задумчиво провела по ней пальцем. На приятной на ощупь плотной бумаге было вытиснено золотыми буквами: ВЛАТКО АДЖЕЙ. Она снова и снова беззвучно произносила это странное имя, и ее охватило то же непонятное волнение, которое она пережила при встрече. «Проснусь и решу – звонить ему или не звонить», – подумала Лиля и заснула.

Родители плохо спали и утром бросали на нее встревоженные взгляды. Лиля заметила и решила: спокойствие пережившего так много отца и здоровье больной матери дороже нового знакомства. Она обняла их:

– Не расстраивайтесь, я не стану звонить этому албанцу. Вот его визитная карточка с номером телефона, я рву ее, чтобы ни вы, ни я больше об этом не думали.

И разорвала бумагу.