Текст книги "Сольвейг (СИ)"

Автор книги: Владимир Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Ты – телом с ним была, а я – душой, – вздохнула Сольвейг.

– И кто из нас грешней?!

– Пред Богом – я, – потупила взор Сольвейг. – А ты – пред прочим миром. Мы – сестры по любви…

– Мы – сестры во грехе! – хмыкнула Ингрид. – Ты мрак не осветляй!

– Любовь не грех, а в нас дыханье божье… Она не тьма, а свет, поскольку Бог – любовь, – возразила Сольвейг, посмотрев в глаза Ингрид.

– Блаженная… Твоя любовь во лжи, моя была для взоров всех открытой… Стыдишься ты любви, я за любовь убита, – горько ответила ей Ингрид.

– А ты права, сестра моя, прости. Я до конца должна твой путь пройти…

Сольвейг повернулась и быстро пошла за родителями и Хильдой.

Сделав несколько шагов, обернулась и сказала Ингрид:

– Молиться мы должны, чтоб он вернулся в свет. Когда в нас нет любви, и нас, по сути, нет…

Сольвейг в теплом меховом костюме поднимается на лыжах по заснеженному склону в гору. Из снега торчат верхушки елей и голые ветви лиственных деревьев. Солнечно. Изо рта девушки вырываются облачка горячего дыхания.

– Замерзну иль найду, – бормочет она под нос. – Назад дороги нет. Я проклята отцом. И мать ушла в обиде. Сестренка только вслед махнула мне рукой и плакала навзрыд, как будто хоронила… Да так оно и есть – я умерла для них… Но Бог меня простит, и мать его поймет. Кто в жизни знал любовь, влюбленных не осудит. А кто любви не знал, тот с радостью казнит… Ух… Но как же высоко забрался мой жених! Кто звал меня и днем, и ночью беспрерывно. Я слышала твой зов, он жил в мечтах моих… Я знаю путь к тебе – во снах его видала. Замерзну иль найду… С тобой теперь мой дом. Я знаю – ты для нас его с надеждой строил.

Она огибает очередную вершину, потому что по скалам на лыжах не забраться, и видит на следующем склоне деревянную избушку, крепко стоящую на каменном фундаменте. Над входом прибиты оленьи рога. Пер, стоя спиной к ней, прибивает к дверям засов.

– Нашла, – выдыхает Сольвейг и тихонько радостно взвизгивает. – Й-их!.. И только разогрелась, добры ко мне и ветер, и мороз… Но сумерки уже, я вовремя успела…

Отталкивается и быстро съезжает со своего склона, взлетая на склон, где пристроилась избушка.

– Бог в помощь, Пер, тебе! – крикнула она в возбуждении полета. – Беглянку не прогонишь?.. Ты звал меня, твой зов услышав, я пришла.

– Наверно, это сон! – уронил он топор из рук. – Не заблудилась часом давнишняя мечта средь этих снежных гор? Ты ль это, Сольвейг, иль тролли шутки шутят?

– Нет, это я, мой Пер, – ответила она. – Мне вовсе не до шуток. Теперь твоя навек.

– А как же твой отец?

– Теперь ты мне опора и защита, нет у меня уже ни дома, ни семьи, я отреклась от них, чтоб вечно быть с тобой, – потупив глаза, призналась Сольвейг.

– Ужель мечта сбылась? – сделал он неуверенный шаг к ней. – Меня ты не боишься?

– Все знаю о тебе, исчез совсем мой страх, – улыбнулась она слабо. – Я глупая была… Теперь глупа стократно. Я здесь, перед тобой – мне нет пути обратно…

– Услышал молитвы, наверное, Бог… Неужто всю жизнь провести здесь готова? Мой дом отобрали, я сам – вне закона: как выйду из леса, прикончат тотчас.

– Я выбрала жизнь, и иной мне не надо, – решительно ответила Сольвейг.

– Входи же в наш дом! Будь хозяйкой отныне, – пригласил девушку Пер. – Хотя королевских палат ты достойна.

– С тобой и в избушке мне будет привольно!

Она сняла лыжи и поднялась на крыльцо, стряхивая с ног снег. Прислонила лыжи к стене.

– О, как ты прекрасна, ожившая сказка, – прошептал, залюбовавшись ею Пер Гюнт. – Ужель для тебя моя грубая ласка? Неужто коснуться посмею тебя? Любовь вдохновенна, страсть тела – груба… Неужто посмею тебя уподобить всем прежним остывшим любовным надгробьям?..

– О чем ты там шепчешь? – спросила она.

– Любуюсь тобой, ты с мороза свежа, как утренний свет над вершинами Довре… – восторженно ответил Пер. – Иди же в наш дом и согрейся с дороги. Я дров принесу, чтобы ты не продрогла.

– Но я не замерзла!

– Нет, ночью мороз морозит на этих вершинах всерьез, – поднял топор Пер. – Уж я постараюсь, чтоб мы не замерзли.

– Ты только недолго, – попросила Сольвейг.

– На крыльях лечу! – ответил он и углубился в лес.

Сольвейг вошла в избушку, притворив за собой двери. Вечернее солнце светило прямо в маленькое оконце, освещая скромное внутреннее убранство: грубая, сколоченная из жердей мебель – стол, скамья, деревянная лежанка, покрытая звериными шкурами, выложенная из камней печь, в которой теплились угли, рядом высилась небольшая поленница.

«Хватило бы на ночь», – подумала она. Впрочем, откуда ей знать?

В комнате было несколько дверей, она заглянула во все. Одна вела в хлев. Пустой. Пока. Только по стенам были развешаны замороженные туши зверей. Еды надолго хватит. Другая – в кладовую, увешанную меховой одеждой и просто шкурами. В стене хлева угадывалась дверь в отхожее место.

С улицы послышался стук топора. Сольвейг улыбнулась, осознав, что, наконец, дома. Села на лежанку, та приятно пружинила жердями и была мягка – шкур охотник не жалел. Кажется, даже задремала в тепле. Через некоторое время послышался шум сбрасываемых на крыльцо дров. Сольвейг выскочила.

– Ты пришел?

– Нет, принесу остальное и все, – пообещал он.

– Позволь я помогу! – попросила она. – Теперь на двоих мы поделим заботы…

– Дровишки таскать – это дело мое, – покачал головой Пер. – Я сейчас… Иди, ты замерзнешь.

И Сольвейг вернулась в дом. Опять на лежанку с улыбкой присела и в сладкую дрему легко улетела.

Открыла глаза. В доме стало темно. Сольвейг испуганно вскочила. Где же Пер?!

Выскочила на крыльцо. Не прибавилось дров. Конечно, она бы тогда не проспала.

На улице было светлее, чем в доме, но тени были совсем длинны, а свет иссякал.

– Пер! – закричала она с крыльца. – Пе-ер!

Никто не отозвался.

Она заскочила в дом, натянула на себя обратно теплую куртку и обувку, схватила ружье, висевшее на стене, надела патронташ. Вышла, взяла лыжи и, спустившись с крыльца, закрепила лыжи на ногах. Пошла по следу. Поваленный неподалеку ствол, был очищен от веток и разрублен на поленья. Хватило бы не только на ночь, а на неделю. Пера рядом не было.

– Пер! – закричала она опять.

Медведь? Медведи спят зимой… Шатун голодный?.. Или волки?.. Иль снова тролли?.. Боже сохрани!..

– Пер!..

На ее крик из глубины леса вышло зеленое мохнатое существо, похожее на женщину, рядом с ней прыгал столь же зеленый живой комочек. Ребенок. Когда-то в детстве Сольвейг видела обезьянку, моряки показывали, но эти существа не были похожи на обезьян. Ни взрослое, ни ребенок. Они ловко и даже грациозно перепрыгивали с камня на камень, минуя снег, и быстро приближались к Сольвейг.

«И за мной пришли…» – подумала она.

– Ну, здравствуй, светлый сон его души, – певуче произнесла Зеленая Женщина.

– Здорова будь, Зеленая Сестра, – ответила Сольвейг, узнав женщину. – И сыну твоему расти здоровым… Не думала, что встретимся мы въявь. Ты Пера увела?

– Ушел он сам, – усмехнулась Зеленая женщина. – И сына не признал… Я голый, говорил, и не зеленый. Совсем он не похож… Я вне закона, на меня охота, поймают – и убьют… Отец я никакой… Ты как-нибудь сама…

– Ты Пера сын? – присела на корточки перед ребенком Сольвейг.

– Меня он не признал, но чую – он отец, – по-взрослому ответил мальчик.

Сольвейг погладила его по голове и, вздохнув, поднялась.

– Насчет охоты он тебе не врал, – сказала она Зеленой Женщине. – Тем более что я к нему сбежала. Теперь народ озлобится вдвойне… Хоть на вершины эти не ходок тот, кто в долине к земледелью склонен. Но злоба крылья даст.

– Да знаю я, – махнула мохнатой рукой Женщина. – И отвела б беду, когда б он человеком оставался, а не скрывался в сказке, словно ёж за иглами фантазий и отмазок.

– А ты сама не сказка? – спросила Сольвейг.

– Нет, я тролль, – ответила Зеленая Женщина.

– Да, знаю – ты троллина принцесса, – кивнула Сольвейг. – И я тобой была, когда с тобой был Пер.

Зеленая женщина внимательно на нее посмотрела и пришла к выводу:

– Похоже, Солнышко, что троллям ты родня… Так чувствовать не могут человечки.

– Мы – дети Бога, вы – исчадья ада! – неуверенно воскликнула Сольвейг.

– Вот только этих глупостей не надо! – уверенно пресекла ее троллица. – Пред богом все равны, а он один на всех, кто верует в него. А прочим он не нужен… Неужто, мною став, ты опускалась в ад?

– Нет, – тихо ответила Сольвейг, – он меня любил, а это так прекрасно…

– Вот и меня не суй в свой ад напрасно!

– Не буду, ты прости.

– Меж нами что за счеты! – усмехнулась Зеленая Женщина.

– Но, все же, где мой Пер? – вернулась к главной теме Сольвейг.

– Увы, не твой, а наш, – вздохнула троллица. – Да и не наш, а свой… Принадлежат себе вовек такие Перы… Лишь ветерок подул – поднялся, улетел… Теперь ищи-свищи – навряд ли досвистишься.

– Но я ж к нему пришла!..

– И я явилась тоже… Страшна ты чистотой, а я не вышла рожей… Ты – женщина-мечта, мечте нельзя сбываться… Он, убежав, тебя от смерти уберег. И будет вновь мечтать безудержно о встрече.

– Ну, что ж, я подожду, зажгу в окошке свечи, чтоб отыскал он путь, когда пойдет домой, – кивнула Сольвейг. – Так, значит, ты его себе вернуть хотела?

– Да нет, отдать сынка, чтоб повзрослел немного… Не сын, а Пер. Но дура, как и ты – не для него дорога.

– Неужто с сыном ты легко бы так рассталась? – удивилась Сольвейг.

– Не знают тролли истинной разлуки: нас связывают чувства, а не руки, – таинственно улыбнувшись, ответила троллица. – Мы рядом с ним всегда, как с Пером ты бываешь временами.

Сольвейг опять присела перед ребенком.

– И, правда, Пера сын… Его глаза, улыбка… И взгляд из-под бровей, мечтательный и зыбкий… Над озером туман, и свет луны в тумане… Оставь сыночка мне! Мы будем вместе ждать…

– А ты в своем уме?

– Наверное, а в чьем же? – пожала плечами Сольвейг, захваченная, как ей показалось, спасительной идеей. – Ведь Пер любил меня, тебя лаская в страсти. Я в духе тоже мать ребеночку отчасти…

– Что ж, в этом что-то есть, – задумалась троллица. – Зачат от человека, он должен от людей в душе дождаться света… Свет троллей негасим, его мы не оставим… А ты ему открой свои людские тайны. Он нас соединит… А может быть погубит, поскольку он Фенрир…

– Волчонок крепкозубый, – ласково улыбнулась Сольвейг.

– Останешься ты с ней? – спросила троллица сына.

– А почему бы нет? – пожал он плечиками. – Жизнь новая забавна. Тем более, с тобой мы рядом непрестанно.

– По силам ли тебе воспитывать ребенка? – поинтересовалась деловым тоном троллица.

– Я думаю – смогу, ведь подняла сестренку, – ответила Сольвейг, понимая, что поднимать вместе с родителями и одной – разные вещи. Но надо было жить чем-то, кроме надежды.

– Ну, что ж, бери его, – решилась мать-троллица. – А я вас не оставлю, за сыном прослежу и сохраню от бед. Пока, сыночек, мой!

– Привет дедуле, мама! – легкомысленно расстался с матерью тролленок и ухватился за руку Сольвейг. – Ну, пошли! Папашу не догонишь… Вполне он жив-здоров, мечтает Крёзом стать и нас озолотить…

Сольвейг взяла ребенка на руки и заскользила по снегу к избушке. Уже почти совсем стемнело и изрядно похолодало. Действительно, пора было скрываться в тепле дома…

– Фенрир, сын Локи, – наконец-то дошло до меня.

Он улыбнулся, увидев, что до меня дошло.

– И вы пытаетесь донести эту правду до людей? – скептически спросил я.

– Правду, но не эту, – отрицательно покрутил он каменной гривой, и я только сейчас подумал, что она сильно напоминает волчью шерсть. Хотя специалистом по волчьей шерсти я тоже не был. Я считался специалистом только в театральных постановках и то сегодня я в этом начал сомневаться – в чем я сейчас участвую? В спектакле, в цирковом фокусе-покусе или в контакте с «зелеными человечками». Хотя уменьшительный суффикс здесь явно неуместен – Фенрир был, по крайней мере, на голову выше меня.

– А какую же тогда?

– Пожалуй, ее нельзя произносить вслух, – серьезно сказал он. – Она может стать правдой, только если вдруг сама обнаружится в душе, в душах ваших… Да и в наших тоже.

– И вы ждете, когда она сама обнаружится? – усмехнулся я. – Тогда конец света раньше наступит.

– Не раньше, а именно в этот момент, – поправил меня якобы тролль. – Но я, смею заметить, не просто жду, а работаю, приближая…

– Этими инсценировками?

– Это не инсценировки, а весьма адекватные демонстрации, – поморщился он.

– Ну, предположим, – кивнул я, ничего не поняв. – Но чем вас Ибсен не устроил? Очень даже талантливо представил ситуацию, символически, поэтически, драматически…

– Вот именно! – хмыкнул Фенрир. – Отсебятины через край. Поэт – что с него взять! Что слышит, то и пишет, а слышит только то, что сам придумал. Самое главное – он нас монстрами сделал, хотя я сидел перед ним, как пред вами, и ничего троллиного во мне не было, кроме способности дать возможность пережить демонстрируемое. Он решил, что эта способность от Сатаны и соответственно нас нарисовал. Не тролли, а черт знает что!.. Тем более что чертей не существует.

– Вы вместо них, – хихикнул я.

– А Сольвейг?! – возмущенно воскликнул он. – Разве это живой человек? Схематичный набросок, отдаленно напоминающий настоящую Сольвейг.

– Ну, – заметил я профессионально, – он написал пьесу, а в пьесах героев жизнью наполняют актеры и режиссеры. Ты же и сам отчасти копируешь его драму…

– Я?! Копирую?! – опешил он.

– Ах, да, – сообразил я. – Я забыл, кто первоисточник информации… Извиняюсь… Ну, и какая Сольвейг была в жизни?

– Замечательная! – расплылся он в восхищенной улыбке.

– Очень информативно, – кивнул я.

– Ну, во всяком случае, не сидела у окошка и не пела тоскливых песен.

– А чем же она занималась? – пожалел я знаменитую песню Сольвейг.

– Да представляете ли вы, уважаемый театральный критик, сколько дел по выживанию у отшельницы, живущей высоко в горах и воспитывающей малого ребенка?!

– С трудом, – честно признался я. – Но, думаю, что немало – пропитание, а значит, охота, сбор плодов, возможно, некоторые культурные посадки и выращивание урожая…

– Еще нам три пастушки, папашины подружки стадо коз подкинули, – добавил Фенрир. – Сказали: он с нами был хорош, и мы в долгу не останемся. Сестры как-никак…

– Да, – кивнул я, – а это пастбища, заготовка кормов на зиму, дойка, стрижка, прядение, вязка, чистка… Охо-хо…

– Вот именно, что ой-ё-ёй, – хмыкнул он. – Пас коз, правда, я и многое другое делал, но прикинь, много ли сил у тебя останется после всех этих трудов праведных и неправедных?

– У меня-то ни фига не останется, но то я – городской житель, – пожал я плечами. – Но полагаю, что немного.

– То-то и оно, – вдохновился он. – Не до песен… Она их только мне пела перед сном – колыбельные. Так сладко было под них засыпать… У троллей такого нет. То есть музыка есть, а песен колыбельных нет, потому что тролли сразу засыпают. Это даже сном нельзя назвать, а приблизительно можно поименовать переработкой информации в другом режиме. Для жизни вроде бы колыбельные и не нужны, но до чего же приятно!.. Когда я поделился удовольствием с сородичами, они тоже пристрастились к ее колыбельным. Даже взрослые.

Но я знаю, что ночами она отыскивала Пера. Я не лез в их жизнь. У нас это не принято, хотя мы умеем. Однако иногда мы с ней вдвоем следили за его приключениями, и не раз вытаскивали из передряг, хотя он сам об этом не догадывался. Но непременно имел видение Сольвейг. Осе с Пером развлекались сказками, а мы с Сольвейг – жизнью Пера.

Еще помню в самом начале – на следующий день или через пару дней после исчезновения Пера она вдруг сказала:

– Осе умерла, жалко… Она теперь во мне спряталась… Пусть, ладно? – вроде бы спросила она у меня разрешения.

– Пусть, нам не жалко.

– Да, – кивнула она. – Теперь мы будем вдвоем его защищать.

– И так всю жизнь? – уточнил я у Фенрира. Очень мне такая жизнь показалась убогой. Ждать любимого, конечно, красиво, но, выбиваясь из сил, отшельничать…

– Нет, конечно, – улыбнулся снисходительно Фенрир. – Она оказалась не такой упертой, как Пер, и сблизилась с нами через меня. Она с самого начала была похожа на нас, поэтому, когда я предложил ей стать такой, как я, она согласилась.

– Ты мой сын, – сказала Сольвейг. – И я рада стать такой, как ты.

– Сольвейг стала троллицей?! – ужаснулся я.

– Вот и Ибсен пришел в ужас и не поверил, – усмехнулся он. – Теперь мне самому приходится работать.

– Чтоб все человечество превратилось в троллей?

– Это неизбежно, потому что записано в генетической программе вида, но запуск этой программы осуществляется искренним желанием человека… Однако человечество научилось избегать неизбежного.

– Кто же вам будет петь колыбельные? – предостерег я.

– Сами будем, вы уже научили нас… Сольвейг научила, – утешил он меня. – А мы научили ее действительно быть рядом с Пером. Она не ждала его, как дура, а, когда было на то время, жила с ним, хотя он и думать о ней забыл.

– Вы за мной пришли? – поставил я вопрос ребром, потому что почувствовал его особый интерес ко мне. И меня стали раздражать туманные намеки и экивоки.

– Я за всеми прихожу, – серьезно ответил Фенрир. – Отклик слышу редко. Сегодня откликнулись только вы.

– Странно.

– Закономерно, резонанс…

– Какой еще к черту резонанс? – опять он темнил, и меня это раздражало. – Так, значит, Ибсен и с возвращением Пера все придумал?

– Да нет, – усмехнулся тролль. – Приполз наш Пер… Когда почувствовал, что жизнь прошла, и больше ничего не будет. Не в переплавку – так червям на корм, а то и рыбам, ежели утонет. Призвали мы его, чтоб шанс последний для бессмертья дать. Не он был ценен нам, а чувства Сольвейг.

– И что?

– Он долго так о будущем мечтал, что был на все готов, узнав, что будущего нет, что прожита впустую жизнь, бездарно.

– Да, Ибсен хорошо придумал с переплавкой, – кивнул я. Мне, действительно, нравился этот образ в пьесе.

– Неплохо, ибо гений, – согласился Фенрир. – Второго Ибсена в драматургии нет.

– Но дальше что?!

– От ужаса он очень захотел, и путь прошел, что прежде предлагали…

– Пер Гюнт стал троллем?! Бедный Генрик Ибсен! Наверное, вращается в гробу, – не удержался я.

– Да нет, он с нами, – улыбнулся тролль. – Слишком любопытен, чтоб упустить возможность все узнать.

– И что, теперь они соединились? Пер Гюнт и Сольвейг? – очень мне хотелось убедиться в мелодраматичном и слезовышибательном финале. Голливудщина, конечно, беспардонная, но на полчаса душу очищает и возвышает. Когда старушка, божий одуванчик, уже по-матерински (вечные невесты в любовницы не годятся) кладет трясущуюся всепрощающую ладошку на склоненную к ней на колени повинную голову старого дурака, какой браток не прослезится?!

– А вы как думаете, херр театральный критик? – иронически посмотрел на меня тролль.

Пришлось тяжко вздохнуть и посмотреть правде образа в глаза.

– На олене улетел? – спросил я неуверенно. – Или в трехглавого змея превратился и – за синее море?

– Это было бы слишком просто, – отрицательно покрутил головой Фенрир.

– А что ж тогда? – Не мог я найти альтернативного варианта.

– Х-ха, воплотился в человека и затерялся в толпе, – невесело хохотнул мой собеседник с некоторой ноткой невольной гордости за своего изобретательного отца.

– А Сольвейг?

– Сольвейг живет и ждет, когда вечный трус станет мужчиной. Впрочем, у нее и других интересов в жизни достаточно.

– Где живет и ждет?!

– Тот, кто захочет ее найти, непременно найдет, – усмехнулся тролль, иронически глядя на меня.

– В прозе ваша речь противоестественно звучит, – заметил я. – И сам с трудом уже общаюсь прозой.

– У всякой жизни ритмика своя.

– Что ж написать мне в нашем интервью?

– Надеюсь – правду…

– Правд на свете много, – посетовал я искренне. – Своя – у троллей, у людей – своя, своя – у зайца и своя – у волка…

– Системной правдой оперируй, критик, которая от Бога вам дана.

– Хотел бы я и с Сольвейг пообщаться, – выпалил я неожиданно для себя, вырвалось. – Без правды Сольвейг не смогу писать!

– Уверен? – изучающее глянул на меня тролль.

– Абсолютно!

– Тогда иди!

– Куда?!

– Да, к Сольвейг же, конечно!

– Тролль!.. Куда?!

– Душа подскажет.

Я уже вскочил и барражировал взглядом по округе в поисках направления. Может, свет божественный забрезжит? Или музыка подскажет резонанс?

Вокруг был цирк. Воняло конским потом и чьим-то препоганейшим дерьмом. Не Сфинкса ли?.. И тролль смотрел, как будто издеваясь…

Озлился я и выскочил за дверь. Во тьму кулисную?.. Нет, вроде в темный лес. Вон звезды надо мной. Иль троллевы глаза?.. Иль в потолке дырища? Вон силуэты скал носами в небо тычут… И еле видный свет… Свеча в окошке?..

– Смелее, Пер! – мне донеслось вослед.