Текст книги "Сольвейг (СИ)"

Автор книги: Владимир Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Владимир Германович Васильев
(Василид 2)
СОЛЬВЕЙГ

маленькая драма

Вообще-то, по узкой, нет, лучше – по тонкой специализации я – театральный критик. Однако ничто зрелищное мне не чуждо, хотя и приходится оберегать образ или, как сейчас коряво говорят, имидж утонченного ценителя высокого искусства. Поэтому в цирке я бываю редко, разве что на шоу, где театральные звезды пыжатся сравняться с цирковыми. Жалкое, честно говоря, зрелище, но чего только ради рекламы не сделаешь?

На этот раз в цирк меня занесло слухами, которыми бомонд полнился. О Зеленом Человеке говорили все – кто с восторгом, кто с брезгливостью. Не иметь о нем мнения стало просто неприличным. Пришлось пообещать продюсерам (эх, как раньше утонченно звучало – импресарио!) сего циркового дива статейку в глянцевых театральных журналах – без этого попасть на зрелище оказалось затруднительно даже для меня. Разумеется, попасть бесплатно. Тратить на низкое зрелище свои кровные, трепетом души заработанные конвертируемые эквиваленты вдохновения мне совершенно не хотелось.

Арена была оформлена в «скандинавском стиле»: серые, сырые камни, ползучий, промозглый туман… Странным образом ощущалось, что он именно промозглый. Я даже грешным делом подумал, что кондиционирование на максимум включили. В центре арены в позе роденовского Мыслителя сидел человек, не показавшийся мне зеленым – скорее, серым, как камни, включая волосы. При нынешнем техническом оснащении цветорежиссуры – пара пустяков, но чисто скульптурно впечатляло.

Музыку, не мудрствуя лукаво, взяли из «Пер Гюнта» Грига с периодическими наплывами «Песни варяжского гостя». Правда, состав инструментов слышался необычный: какие-то кондово народные (возможно, норвежские?) дудящие, скрипящие, да синтезатор, работающий под орган.

Не люблю «этно», но цепляло и карябало. Задремать не позволяло.

И тут «взошло солнце».

Он, в самом деле, оказался зеленым. Хуже того – зеленым кожей и шерстью, густо покрывавшей его тело так, что срамные подробности были спрятаны. Только волосы на голове были каменного серо-черного цвета. Густые, спадающие на плечи. Глаза… Цвета глаз разобрать было невозможно. Но казалось, что они красно-угольно светятся, когда он вел ими по рядам, встречаясь взглядом с каждым зрителем. Одновременно туман с арены медленно поднимался по амфитеатру. Когда он миновал меня, я понял, что все вокруг меня изменилось: я был уже не в цирке, а среди скал, возвышающихся над зеленым ущельицем, наполненным птичьими песнями и шорохом листвы. Зеленый человек мрачно посмотрел на меня и скрылся в этой самой листве. Вскоре оттуда послышались вполне выразительные характерные двуполые звуки, непроизвольно вызывающие волнение в интимных местах. Потом наступила тишина. Зашевелились и раздвинулись кусты, и на солнышко, потягиваясь и расчесывая раскрытыми пятернями зеленую шерсть на теле, появилась Зеленая женщина. Хоть и волосата была зело, а видно, что женщина – такое под любой маскировкой чувствуется. Да и блаженство у нее на мило-страхолюдной рожице исконно женское разливалось. Следом, покряхтывая, на полусогнутых нижних конечностях выковылял натуральный человек в живописно рваных штанах, которые он непонятно зачем застегивал и ремнем закреплял – все равно большая часть укрытого наружу пёрла.

– Э, красотка! – завершив возню со штанами, воскликнул он, обратив, наконец, на нее внимание. – Ладно – зеленая, это мне сразу приглянулось – дева лесная, дева болотная, но ты же была гладкая и голая, как лягушка! Уж это я помню! Шерсть откуда, я спрашиваю?!

– Ах, милый, – томно улыбнулась она. – Ты штаны надел да куртку дырявую, хоть они мало что из твоих достоинств прячут… А я свою одежку натягиваю.

– Ну, Ёргирмунд тебя проглоти, первый раз такую одежку вижу.

– Мировой Змей нас любит и поэтому глотать не станет… Разве тебе не нравится такой наряд?

– Да, ничего, пожалуй, удобно – дыры зашивать не надо… С другой стороны, мыться придется каждый день, а то так провоняешь, хоть святых выноси.

– Никаких проблем, милый, давай искупаемся, – она легко заходит под маленький водопадик, стекающий с камня над головой в паре метров рядом, и блаженно принимает водные процедуры.

– Эй! – кричит парень. – Это ж прямо изо льда течет, сам видел! Застудишь себе все на свете.

– Иди ко мне милый, – манит она с улыбкой.

– Нет уж, ни одежды мне такой не надо, ни мытья! – отскочил подальше парень. – Странная ты какая-то. Вроде в кустах была девка, как девка, а тут фортели всякие. Ты мне казалась совсем другой.

– Быть и казаться легко в нашем царстве, – ответила она, выходя из-под водопада и отряхивая с себя воду, как собака. Брызги полетели во все стороны, и парень отскочил еще дальше.

– Фу на тебя! – крикнул он, смеясь. – Что ты говорила о царстве?

– Да, здесь наше горное царство, – подтвердила она.

– А ты кто?

– А я принцесса. Мой отец, Босе, владыка горных высот.

– А моя мать, Осе, хозяйка долин! – хвастливо объявил парень.

– Так ты тоже принц?

– А разве не видно?

– Судя по дырам на твоих штанах – настоящий принц, – хихикнула Зеленая Женщина.

– Ну, судя по тому, что тебе кроме шерсти и надеть нечего, ты и вовсе владычица мира, – засмеялся он.

– Так оно и есть, – серьезно согласилась она. – И Ёргирмунд тому опора.

– Ну, ежели Ёргирмунд, тада – да, – весело согласился он и пропел, пританцовывая:

 
Принц и принцесса на мшистой лужайке
Любили друг друга, и было им жарко…
Не видел никто за густыми кустами,
Что делали принц и принцесса устами…
Зачем-то штаны принц напялил поспешно —
Лужайка нас ждет! Ты согласна, конечно?..
 

 
– Э, нет, мой милый принц, пришла пора расплаты:
Соединим навек: я – шкурку, ты – заплаты… —
 

Ответила в тон ему Зеленая Женщина.

– О чем это ты? – насторожился парень.

– Принцесса гор и принц долин… Отныне будет мир един… Сыграем свадьбу всем на зависть!

– Я – честный принц, а не мерзавец, – с воодушевлением воскликнул он. – Принцесса больше не девица, и принц на ней должон жениться.

– Эй, свадебные кони, вмиг ко мне! – свистнула и гикнула она.

Ломая кусты, в ущельице выскочил громадный кабан черной масти в белых яблоках и загарцевал возле жениха и невесты.

– Эх, была не была, раз такие дела, будем пить да гулять и народ потешать!

Он схватил Зеленую Невесту на руки и сел верхом на кабана. Тот взвизгнул, как умеют только свиньи, и резко рванул с места. Наступила кромешная темнота…

Критик во мне ехидно заметил:

– Понятненько… Сейчас окажутся во дворце Доврского старца среди двух– трех– и одноголовых троллей, злобных троллят и уродливых троллих и троллиц. Классику мы знаем. Оригинальная постановка. Непонятно только – почему в цирке? Вполне можно было и в нормальном театре показать. Разве что техника цирковая используется?..

От размышлений меня отвлекли уколы в зад. Неужто кресло с иголками? Ничего себе шуточки!..

И тут я ощутил, что сижу вовсе не на кресле, а на чем-то округлом, причем ноги свешиваются с двух сторон, будто… будто я верхом на кабане, и тиранят мой нежный зад не иголки, а жесткая кабанья шерсть. И перед собой я обнаружил нечто мохнатое, коее я крепко сжимаю руками, прижимая к себе. Пахло от этого лохматого, кстати, приятно – чистой шерстью и цветами.

– Эй, милый, – заговорила лохмуша приятным женским голосом. – Ты что это замолчал? Испугался?..

– Чего мне бояться? – неуверенно ответил я. – Я же в цирке, на представлении.

– Ах, мой милый, я не понимаю, о чем ты, но вынуждена лишить тебя иллюзий, хоть мы этого очень не любим – ты во дворце моего отца, владыки Доврских гор.

– Не вижу ни дворца и ни владыки, – честно ответил я.

– Эх, человек, – вздохнула она. – Как ты убог и слаб… Я вижу все до еле зримой точки… Вот родинка под глазом… Прыщ на лбу…

У меня мороз по коже пробежал. Это была не театральная реплика! У меня, действительно, была маленькая черненькая родинка под глазом, которую сам я практически не замечал. А сегодня утром выскочил на лбу противный прыщ. Я его и прижигал, и мазью мазал, но за один день разве с прыщом справишься?.. Получается, что диалог идет не с классическим героем, а со мной! Теперь понятно, почему цирк, а не театр…

Я вгляделся в темень, она пялилась на меня десятками (или сотнями?) пар светящихся красным глаз (или огоньков?). И я уже не знал – зрители цирка на меня смотрят или тролли в пещере? Как я-то на арене оказался?..

Кабан подпихнул меня снизу, мол, приехали, слезайте, и аргумент его звучал очень остро. Я поспешил слезть с него, а лохмушка освобождаться из моих объятий не спешила. Уютно пристроилась. Держать же ее на весу без опоры на кабана было тяжеловато. Это всякие норвежские охотники привыкли оленей да медведей на себе таскать, а театральные критики – существа, к ношению тяжестей не приученные. Попытался я ее на пол опустить, но она вцепилась в мою шею обеими руками. Пришлось напрячься и держать.

– С чем пришел, человек? – раздался из темноты гулкий голос.

– Батюшка, – шепнула мне на ухо незримая обуза.

– Если видишь, ибо я ничего не вижу, – с дочкой твоей.

– И кто тебе позволил дочку мою лапать? – грозно спросил незримый папенька.

Зная первоисточник, я старался не представлять его зримый образ, заранее впадая в ужас зубодробительный, поэтому пытался сунуться в жанр детской сказки для младшего возраста и вообразить Горного Владыку в имидже безобидного царя-дурачка, коего Иван-дурак завсегда в дураках оставит, лаптем то есть. Лысый, бородатый, всегда поддатый… В это верилось с трудом, но позволяло хоть какие-то слова произносить.

– Она и позволила, – сообщил я родителю. – В жены ко мне захотела. Уж не знаю, что нашла во мне. А женщинам я в жизни не отказывал и отказывать не собираюсь. Грех это…

– Ишь, праведник какой сыскался! – проворчал отеческий глас из тьмы.

Кажется, по направлению звука я уже определил, к каким глазам-уголькам относится этот голос, потому что они сильно изменяли свечение по мере высказываний. Эмоции в батюшке разогревались. Ох, не к добру… За этими «окнами души», то бишь источниками неконтролируемой информации я и старался следить.

– Обнаглел человечишка! – послышался другой, весьма мерзкий голос. – Это чтоб наш цветочек, наша звездочка на такое страшилище позарилась?!

Это я, что ли, страшилище? Совсем тролли сбрендили, на себя бы посмотрели!..

– Так она в человечьем воплощении позарилась, – оправдал принцессу третий голос. – От воплощения эстетические ориентиры меняются.

– Стал быть, – опять заговорил папенька, – взаимностью моей дочке решил ответить?

– Решил! – одурев от страха, выкрикнул я.

– И ты считаешь, что это так просто?

– Там, где мы встретились, никаких сложностей не заметил, а если еще и царство подкинешь, совсем без проблем, – решил я разбудить его жабу – авось, задушит. На кой ему царство мне отдавать? Даже если половину.

– Как же ты им управлять собираешься, если ничего не видишь? – ехидно поинтересовался Доврский монарх.

– Да не век же в этой пещере торчать! – воскликнул я. – Выйду на свет божий и стану управлять.

– Да не божий там свет, а человечий, – осадил мою прыть троллий владыка. – А ты нашим царством управлять собрался.

– Ну, ежели ты возражаешь, – попробовал я ухватить кабана за хвост (оный, кстати, растворился в темноте), – то я и не претендую. Не вышел рылом, пойду мимо…

– И от дочки откажешься?

– А на фиг я ей без царства? Принцесса должна царицей становиться, – уверенно ответил я.

– Как же так, милый?! – возмущенно соскочила с моих рук мохнатенькая принцесса. – А любовь?

Ух, принцесса с рук – на крыльях дух!..

– Ну, коли я вам не подхожу… – вздохнул я, внутренне радуясь, что дело движется к развязке.

– И человека с человеком любовь соединяет, а уж троллицу с человеком без нее никак не соединить, – продолжила свою лирику моя незримая зелененькая. – Потому что любовь – это готовность к взаимному сближению, готовность чем-то пожертвовать.

– Да, пожалуйста, – осмелел я, помня первоисточник (почему бы не сыграть пьеску?) – Что вам надо? Одежду снять? Так любуйтесь, – я скинул с себя рванье (как оно на мне оказалось?). Все равно ж темно. И только после этого сообразил, что темно только для меня. Вот стою я перед вами, словно голенький… Почему «словно» – голый и есть.

– Фу, до чего же он уродлив, – поспешил подтвердить мою догадку чей-то брезгливый голосок. – Голый, как лягушка! Бр-р-р…

А меня понесло! Наверное, потому, что страх во мне постепенно переползал в ужас. Не тьма меня пугала, не страхолюдные мои представления троллей – это все было понятно, объяснимо, даже привычно. Ужас возникал где-то между пупком и копчиком, и ледяной сосулькой пронизывал нутро. Я и пытался его переговорить.

– Хвост мне хотите приделать? Так вот вам зад мой – приделывайте, только с парадным желтым бантиком! Дерьма коровьего пожевать, лакомства вашего – тащите! Сожру, только не обижайтесь, если блевать начну, а то и мочой кабаньей – вином вашим запью и обойдется, глядишь…

– М-да, правильно ваши мудрецы человеческие говорят: многия знания – многия печали… – тяжко вздохнул Владыка не то горный, не то подземный – я уже запутался, ибо если ты горный, так и возвышайся на горных вершинах под чистым небом, а они у черта, похоже, в заднице пристроились с комфортом.

– Особенно, когда знания – ложные, – закончил мысль владыка.

– Что значит ложные? – удивился я. – Я пьесу хорошо знаю.

– А жизнь? – усмехнулся голосом главный тролль.

– Жизнь разная, – заметил я философски, – ее знать невозможно… Так чего ж вам от меня надо?

– А скажи, чем различаются человек и тролль? – проигнорировал мой вопрос папенька.

О! Это уже по тексту… А притворяется, что не спектакль… Меня не проведешь.

– А ничем, как показала проверка на мшистой лужайке, – хмыкнул я, внутренне холодея от подступающего к горлу ужаса. Язык еле ворочался, но я знал, что пока я могу говорить, я еще не сошел с ума. – Что дочка твоя, что мои прежние подружки – невелика разница. Наверное, твоя поголодней, так насытиться недолго.

– Не охальничай, поганец! – прикрикнул оскорбленный отец бывшей девицы. – Ты в общем плане отвечай!

– А в общем – один черт! Или тролль… Кто сильней, тот и прав… Кто богаче, тот умней… Щиплет малюсенький, крупный грызет, как сказал классик.

– Сравнил, зятек, ты день и ночь… Хоть сделал женщиной ты дочь… Я с ней еще поговорю… Но не заметит лишь слепой, сколь мы различны: людь и тролль.

– Ну, волосата, зелена, страшна немножечко она… Но очень ласкова, страстна – была б отличная жена. Хотя я здесь у вас – слепец… Что было там, наверно, морок… Куда ты гнешь, скажи, отец?

– Всяк человек стремится стать, всяк тролль стремится быть вовеки. Мы – ваша цель, мы те, к кому идти вам надо по уму… Да только ум ваш слеп и глух и даже не спасает нюх, поскольку он на ложь настроен… Мы зрячи там, где вы слепы, мы там сильны, где вы бессильны. Для нас не существует тьмы, а вы, как светлячки во мраке… Ты избран дочерью моей… И долгий путь в тысячелетья ты мог бы враз преодолеть, но… должен сам того хотеть…

– О, как ты складно можешь петь! – выдавил я из себя вместе с комьями ужаса. – Зачем меня ты держишь в страхе? Я еле жив, почти безумен, а ты мудришь… Садист ты? Дурень?

– О чем ты? – удивился он. – Ах, понял… Это – чтобы вы от троллей вдалеке держались… Ведь человек, увидев палец, готов и руку откусить… Сейчас ослабим мы защиту…

И, правда, полегчало. Меня уже не выворачивало от ужаса, а только потряхивало от страха.

– А ты силен! – оценил папенька. – Недаром избран был дочуркой… Другой давно уж стал бы чуркой, а ты изволил и шутить… Но все ж решай… Не зря вам сказку рассказали, про то, как Вечный Ёргирмунд, Змей Мировой, поглотит и богов всесильных, и ваш, богам подвластный мир… Намек… И светоч путеводный…

– Мне стать мохнатым и трехглавым?! Иль змеем с той же красотой? Людей пугать мне не по нраву.

– Трехглав твой страх… А страх от темноты незнанья.

– Так просветите, Тор вас разрази! – потребовал я истерическим тоном, сорвавшись в визг.

– Понять нас может лишь один из нас. Не в скрытности проблема, а в глубине мышления и чувств. Тролль чует мироздание, а человек – себя. У человечества понятий нет для пониманья сути мирозданья, – продолжал самопиар Главный Местный Тролль.

– Врешь ты, небось, зачем-то я вам нужен… Коль впрямь вы совершенны столь – смешно в соблазн вводить ничтожество такое, – насторожился я.

– Ты нужен мне! – воскликнула принцесса. Ее голос был по-прежнему мне приятен. – У нас ведь будет сын!

– Откуда знаешь ты? И часу не прошло, как мы его под крик любви зачали… Иль не зачали, а могли зачать. На истине пока богов печать…

– Лишь для людей, – ответила она. – У троллей все иначе. Процесс пошел, и финиш однозначен.

– А вот и врешь! – обрадовался я тому, что смог поймать этих хитрых тварей. – У разных видов быть детей не может!.. Сколь кобылицу пастушок не трахай, кентавр не получится никак!..

– Я женщиной с тобой была, – напомнила она тихо. – Ты разве не заметил?

– И что с того? Запудрила мозги!.. – не сдавался я, будучи уверен, что крепко ухватил этих змейских гадов за хвост. Я ведь где-то читал, что тролли могут превращаться в змеев. Потому Ёргирмунду и поклоняются, змею, якобы мир опоясывающему.

– Нет, милый, когда мы воплощаемся, то не иллюзии наводим, а именно воплощаемся, – обиделась невеста. – Неужто ты не почувствовал бы обмана?

– Да, вроде бы все было натурально, – вспомнил я и задумался: – Так что же это получается – если ты в корову воплотишься, то и бык тебя покрыть может?

– Может, если я позволю, – хмыкнула невидимая принцесса.

– Уж не с тобой ли развлекался Зевс? – съехидничал я, хотя страх опять начал переползать в ужас. Видимо, кто-то забыл про ослабление защиты. Или специально пакостил. Но сходить с ума не входило в мои планы, поэтому я сопротивлялся, дерзя.

– Не со мной, но принцип тот же, – соблаговолила ответить принцесса.

– А какая же ты настоящая, невестушка? – поставил я вопрос ребром.

– Я всякая настоящая, – ответила она с нажимом на «всякая», – А с тобой буду такой, какой захочешь меня видеть и любить.

– Надо же, какие перспективы! – воскликнул я с демонстративной издевкой. – Это ж как можно разнообразить удовольствие… Сегодня ты белая женщина, завтра – черная, послезавтра – зеленая, а уж на четвертый день извольте мне обезьянку предоставить, а на пятый – русалку, а на шестой – гарпию, а на седьмой – олениху… Не женщина – неделька… Очень соблазнительно.

– А ты извращенец, милый, – ласково сказала невестушка. – Только что-то быстро у тебя фантазия иссякла. Можно и год не повторяться, можно и век… В мироздании великое разнообразие живых существ…

– Я, возможно, и извращенец, но не настолько же, – отверг я фантастическую возможность.

– Так что же с сыном делать будем? – вернулась к теме принцесса.

– А кто он будет – тролль иль человек?

– Он будет тролль, но близкий к человеку… По крайней мере, сможет жить с людьми.

– Несчастный! – мне было искренне жаль будущего сына. – Чужаков не любят люди… Как и тролли, впрочем… Тут мы заодно.

– Так защити! Стань батюшкой ему! Отцом, способным уберечь от горя! – призвала будущая мамаша.

– Я сам изгой и у людей, и здесь, – честно известил я. – Плохая сыну от меня защита. Скорей, отцовством навлеку беду. Задразнят – точно, будут бить исправно за то лишь, что он сын мой… Фантазеров не любят те, чей ум – большая ложка…

– О чем ты? Будь отцом ему средь нас! – воскликнула удивленная принцесса.

– Средь вас?.. Похоже, горы здесь златые… Да я ко злату в жизни не привык… Все будет невпопад…

– Не будет, если… ты будешь троллем.

– Я же человек!

– Стать троллем человеку не проблема, – вмешался вдруг папаня.

Зря он это. Мне женщине труднее отказать. Дочурка бы могла уговорить. Теперь я начеку.

– Стать не проблема, тяжело остаться, – ответил я. – Возможно ли вернуться мне назад?

– Сам не захочешь…

– Это мне решать!

– Решай, но не надейся на возврат. Лишь воплотиться сможешь, но не быть.

– Тогда вам лучше про меня забыть! Где выход здесь? Знакомству был я рад, но вас прошу меня вернуть назад! Есть в мире те, кто ждет меня и любит… Их обмануть душа мне не велит…

И, на самом деле, сквозь тьму кромешную проступили передо мной образы старушки матери и той, что свечечке подобна… Она меня отвергла, но ее держал в объятьях я, ласкаючи принцессу…

– Жаль-жаль, – вздохнул несостоявшийся мой тесть. – Ты вечность потерял… Ни царства не обрел ты, ни семьи… Печален путь твой из ничто в никчемность…

– Зато я человеком смог остаться! – гордо, превозмогая безотчетный ужас, выкрикнул я.

Похоже, учитывая мою строптивость, они завязали с ограничением своей защиты. Боюсь, что решили лишить меня разума, чтоб не проболтался.

– Невелика заслуга, – презрительно и уже равнодушно отозвался Главный Тролль, – рабу сберечь раба… Ты – трус, струхнувший превозмочь себя…

Я ожидал, что они сейчас набросятся и растерзают меня, как это было в пьесе. Я встал в боевую стойку, хотя и угрожающе наносил удары в пустоту, ужас скручивал меня.

– Только подойдите! – кричал я. – Вот вам!.. Вот вам!..

Но к тьме добавилась тишина, нарушаемая только моими собственными криками и шумным дыханием.

– Ну, где ты?! Где ты, колокол церковный?! – Взывал я в практическом безумии, краешком сознания припоминая, что в пьесе именно колокол принес герою избавление.

Я замолчал и слушал тишину, выдавливающую мне барабанные перепонки. Исчезли красные огоньки. Я был один во тьме. И Ужас рядом…

– Эй, колокол!..

И вдруг тишину пробил пронзительный рингтон:

 
– Тили-тили, трали-вали,
Это мы не проходили, это нам не задавали…
Парам-пам-пам, парам-пам-пам…
 

Я со всех ног ринулся на звук и врезался во что-то очень твердое типа скалы.

Искры… Свет… Тьма… Свет… Аплодисменты.

Я на своем месте – в двадцатом ряду амфитеатра. Впрочем, в цирке все – амфитеатр. Кроме лож. Но критиков в них не пускают.

Пощупал лоб – шишки нет, но больно. Стало быть, не так сильно и долбанулся.

Долбанулся?..

На сцене сиротливо серели мокрые камни, и тихо звучала музыка Грига.

Я спустился на арену и вошел за кулисы. Меня удивила пустота – ни единого служителя музы. Может, потому что у цирка и музы нет? Вернее, все они в нем левачат понемногу. А у семи нянек, как известно, семь пятниц на неделе…

Но я почему-то знал, куда мне надо.

Дверь его уборной была открыта.

– Входите! – послышался оттуда громкий, хорошо поставленный голос без малейшего акцента.

Я и вошел, не без робости, надо признаться, хотя вхож был к самым знаменитым режиссерам и актерам. Но до сих пор саднящий лоб выводил этого из общего ряда.

– Рад приветствовать вас, Пьер Генрикович! – двинулся навстречу мне высокий, по виду сильный и ловкий мужчина зрелого возраста, не юных лет то есть. На нем очень ладно сидел дорогой стального цвета костюм. Я не сразу сообразил, что вижу нормального человека, настроившись на встречу с троллем зеленого цвета, каким он предстал пред зрителями на арене. Значит, грим, костюм, освещение… Слегка разочаровывало. Только пышная грива волос на голове и «шкиперская» борода цвета сырого камня были нестандартны. Не седые, а именно каменные, словно их высек скульптор из скалы.

Удивительно, что произнес без искажений – не «Генрихович», как каждый первый, кроме ближайших, которые отчества не употребляли, а именно «Генрикович», как дед отца назвал, будучи искренним поклонником Ибсена. Сам ставил, и сам играл в его пьесах. Бог, видать, все запасы актерско-режиссерского гения на деда и отца истратил, а мне только на критика крохи остались. Впрочем, не жалуюсь: мы, критики, делаем и режиссеров и актеров.

– А вас как величать позволите, херр Скальд (так значился он на Афишах)? – На «херре» я, разумеется, споткнулся – слишком уж двусмысленно звучало это на русском.

Он явно это уловил и усмехнулся:

– Фенрир, сын Локи я… Зовите просто Фен…

– Удобно ли?

– Вполне! Функционально…

– Тогда я – Пьер для вас, – кивнул я.

– Иль лучше сразу Пер? Норвежцу это более привычно.

– Почту за честь, но только лишь для вас.

– Вам «Хенесси» иль «Скотч», иль вашу водку? – гостеприимно повел рукой в строну встроенного бара.

– Не пью, – решительно отказался я.

– Что так?

– Примеры есть…

– И я не пью, – улыбнулся он довольно. – Ни смысла нет, ни жажды. Но держу, чтоб жажду приходящих утолять. Несть им числа, когда спектакль закончен.

– Черт! Вы опять на ритмику зовете!..

– Я предлагаю лишь… Размер всегда за вами… Но к делу – вы хотели интервью?

– Попробую, сумятица в душе.

– Не торопитесь, – улыбнулся Фен. Дурацкое, однако, сокращенье.

– Но почему «Пер Гюнт»? – выстрелил я вопросом, давно меня мучившим. – Кто знает нынче Ибсена, хоть слабо?!

– Единственным вы были, добрый Пер, сегодня и последнюю неделю.

– Вот именно! Почему тогда?

– Да потому что для вас это пьеса, а для меня жизнь… Эпизод жизни, имеющий глубокий смысл, до которого невозможно докопаться, потому что затуманили его и замусорили.

– Кто? – удивился я.

– Сначала я рассказал все Асбьёрнсену, а он засунул мои рассказы в «Норвежские волшебные сказки и предания». Кто же это всерьез примет? И не приняли. Позже я поведал все Генрику Ибсену – очень разумным человечком он мне показался. Так оно и есть, но и у его разума оказались пределы. В результате история воспринимается как угодно, только не так, как надо.

– Кому надо? – быстро спросил я.

– Мне, – так же быстро ответил он.

– А кто вы?

– Я же представился – Фенрир, сын Локи.

– Не слишком информативно.

– Для вас должно быть достаточно информативно, – усмехнулся он. – Если не лениться думать.

Я воззрился на него. Сначала меня бьют по лбу, потом требуют мыслить. Логика большого начальства.

– Я думаю, что вам стоит потрудиться сообщить мне свою историю, чтобы мы могли понять друг друга. Уж будьте снисходительны к моему тугодумию.

– Ну, если вы не спешите, – пожал он плечами.

– Теперь уж не спешу, – заверил я. – Кстати, сколько же вам лет? Или разговоры об Асбьёрнсену и Ибсене – фигура речи?

– Я видел их, как вас, херр Пер, – ехидно усмехнулся Фен.

– Вы продолжаете спектакль? – хмыкнул я.

– Нисколько, – ответил он серьезно. – Мы – бессмертны… Каждое перевоплощение – регенерация на квантовом уровне, а мы перевоплощаемся постоянно. Жизнь заставляет.

– Да, жизнь – театр, и мы в ней все актеры, – кивнул я понимающе.

– Скорее, цирк, в котором мы – зверушки, – улыбнулся он.

– Еще б понять, кто вы?.. – вопросительно посмотрел я на него.

– Мы – тролли, – ответил он без тени улыбки, как нечто само собой разумеющееся.

– Нет, все-таки начните все сначала, – помотал я головой, отказывающейся впускать такую дикую информацию. Одно дело – цирковое представление, совсем другое – интервью с актером.

– Сначала – нам не хватит вашей жизни, – иронически глянув на меня, заметил он. – Ну, что ж, смотрите эту жизнь… пунктиром… Все так почти, как мне Она когда-то показала…

В комнате суета. Три женщины – мать и две дочери – заняты примеркой.

– Ох, не лежит у меня душа к этому походу, – вздыхает мать. – Дитя ты еще, Сольвейг, хоть и конфирмацию прошла. Тебе и шестнадцати нет. А на свадьбах взрослые забавы.

– Ну, вы же и Хельгу берете, а она совсем ребенок, – возразила девушка, любуясь собой в зеркале. То так повернется, то этак. – Ах, хороша! Не правда ли, мама?

– Слишком! – ворчливо подтвердила мать. На такую олениху охотников немало найдется… Да и волков тоже… А Хельга именно ребенок.

– Ну, хочешь, я останусь дома, – потупила взгляд Сольвейг.

– Ох, не к добру ты так покорна… В пещере тихой тролли троллят…

– Мама!.. сверкнула взглядом Сольвейг.

– Да ладно-ладно, я знаю – ты у меня добрая дочь, но тревожно что-то. А не пойти нельзя. Мы здесь переселенцы, чужие, надо осваиваться, врастать в жизнь. Да и, как ни боязно, а пора тебя родителям женихов показывать…

– Вот еще! – фыркнула девушка, моментально покраснев. На ее снежно-белом лице это было сразу заметно даже при тусклом освещении из маленького окна с двойными рамами, притененного заоконной елью.

– Если покраснела, стало быть, поспела… Если покраснела, стало быть, поспела, – запрыгала на одной ножке, хлопая в ладошки, Хельга, распевая дразнилку, привезенную с собой из покинутого Хекса. – Ягодка из леса спелая невеста!

– Это ты родную сестру так дразнишь? – сразу побелела от обиды Сольвейг.

– Так это ж радостная дразнилка, как же ты не понимаешь? – отскочила от нее на всякий случай сестренка. – Ты у нас самая красивая! Вот пойдем на свадьбу, и все увидят, что я правду говорю!

Эй, женщины! – послышался с улицы голос отца семейства. – Вы скоро там? Народ уже мимо пошел. И нам бы хорошо пристроиться, а то не найдем этого хутора, гномы да лешие любят тропы путать, особливо у чужаков под ногами.

– Идем-идем, – откликнулась мать. – Пошли, дочки. Сольвейг, молитвенник не забудь, чтоб все видели, сколь ты богопослушна, ангел мой.

– Главное, чтоб Бог знал, – пробормотала под нос девушка.

– Ты мне? – оглянулась шагнувшая за порог мать.

– Нет-нет, молитву я читаю на дорогу.

– Да, молодец ты, – кивнула мать. – Помощь бога не бывает лишней. Хельгу за руку возьми.

– Вон глянь – как молодой олень промчался мимо! – показал рукой отец на пробежавшего чуть ниже их тропы высокого парня в драной куртке. – Видать, на свадьбу навострил копыта и держит нос по ветру.

– Таких не подпускай! – строго напутствовала мать. – Зачем нам голодранцы, когда своих заплат не перечесть.

– Не видела его, – соврала Сольвейг, сама не зная по какой нужде. Сказалось так, как будто так и было, хотя с красавца не спускала глаз, но рваной куртки и не углядела. Исчез он вмиг. И, правда, как олень.

– А вон еще с подарками идут, – обрадовался отец. – Степенные, они не убегут. К ним и пристроимся.

Каменистая тропа вихляла по склону меж невысоких скал и редких перелесков, большей часть еловых, но и листва весело перешептывалась яркими зелеными язычками над головами прохожих, видимо, обсуждая их достоинства и недостатки. Хотя какие могут быть достоинства у тварей без корней?.. Отсюда хорошо видны некоторые вершины Довре, покрытые льдом и снегом, так похожие на инеистых великанов, что Сольвейг временами становилось не по себе. С моря, у которого они жили прежде, их не было видно, и потому великаны казались чужими и злобными. Да и в «Эдде» говорится, что весь их род был очень злой. С этих вершин слегка дул холодный ветер, даром, что стояло лето, но девушка прохлады не ощущала, пылая ожиданием.

Наконец, все тропинки сбежали вниз к небольшому холму, поросшему кустами и вереском, и уперлись в плетень. Впрочем, в плетне имелся проход-проезд, с которого начиналась хорошо уезженная каменистая дорога к хутору Хэгстед. По ней семья и направилась на уже слышные звуки свадьбы. Так и вошли по двор: впереди Сольвейг и Хельга, держась за руки, следом родители.