Текст книги "Частная жизнь вождей - Ленин, Сталин, Троцкий"
Автор книги: Владимир Ткаченко
Соавторы: Константин Ткаченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Из воспоминаний Н. Крупской.
Август 1898 года:
"В Шуше очень даже хорошо летом. Мы каждый день ходим по вечерам гулять, мама-то далеко не ходит, ну а мы иногда и подальше куда-нибудь отправляемся. Вечером тут совсем в воздухе сырости нет и гулять отлично. Комаров хотя много, и мы пошили себе сетки, но комары почему-то специально едят Володю, а в общем жить дают. Гулять с нами ходит знаменитая "охотничья" собака, которая все время, как сумасшедшая, гоняет птиц, чем всегда возмущает Володю. Володя на охоту это время не ходит (охотник он все же не особенно страстный), птицы что ли на гнездах сидят, и даже охотничьи сапоги снесены на погреб. Вместо охоты Володя попробовал было заняться рыбной ловлей, ездил как-то за Енисей на ночь налимов удить, но после последней поездки, когда не удалось поймать ни одной рыбешки, что-то больше нет разговору о налимах. А за Енисеем чудо как хорошо! Мы как-то ездили туда с массой всякого рода приключений, так очень хорошо было.
На нас последние дни было сделано "нашествие иноплеменников", частью из Минусы, частью из окрестностей, публика самая разнохарактерная. В нашей мирной жизни это произвело целую сумятицу, и мы к концу несколько очумели. Особенно доняли нас разные "хозяйственные" разговоры о лошадях, коровах, свиньях и т. д. Тут все увлекаются хозяйством, даже и мы было завели пол-лошади (один из здешних обывателей взял из волости под расписку лошадь, мы хотели покупать ей корм и за это могли бы пользоваться лошадью сколько угодно), но наши пол-лошади оказались таким изъезженным конем, который 3 версты везет 1/2 часа, пришлось отдать его обратно, и это наше хозяйственное предприятие потерпело фиаско. Зато усердно собираем грибы, рыжиков и груздей у нас куча. Володя сначала заявил, что не любит и не умеет грибов собирать, а теперь его из лесу не вытащишь, приходит в настоящий "грибной раж"... Не думаю, чтобы наш "помещичий дом" был очень холоден, тут раньше писарь жил, так говорит – ничего, тепло. Во всяком случае мы примем все предосторожности: заказали войлоки, замажем тщательно окна, сделаем кругом дома завалинку и т. д. У нас в каждой комнате печь, так что, надо думать, очень холодно-то не будет".
Ноябрь 1898 года:
"Еще занятие – каток. Около нашего дома на речке по инициативе Володи и Оскара сооружен каток, помогали учитель (В. П. Стародубцев) и ещё кое-кто из обывателей. Володя катается отлично и даже закладывает руки в карманы своей серой куртки, как самый заправский спортсмен... я вовсе кататься не умею; для меня соорудили кресло, около которого я и стараюсь (впрочем, я только 2 раза каталась и делаю уже некоторые успехи), учитель ждет ещё коньков. Для местной публики мы представляем даровое зрелище: дивятся на Володю, потешаются надо мной и Оскаром и немилосердно грызут орехи и кидают шелуху на наш знаменитый каток. Собака Дженни очень неодобрительно относится к катку, она предпочитала бы носиться по поскотине, совать морду в снег и приносить Володе всякие редкости вроде старых лошадиных подков... Володей мама недовольна: он недавно самым добросовестным образом принял тетерку за гуся, ел и хвалил: хороший гусь, не жирный. Да, ещё есть развлечение. На рождество мы собираемся в город, и Володя к тому времени шахматы приготовляет, собирается сразиться не на живот, а на смерть с Лепешинским. Шахматы Володя режет из коры, обыкновенно по вечерам, когда уже окончательно "упишется". Иногда меня призывает на совет, какую голову соорудить королю или талию какую сделать королеве. У меня о шахматах представление самое слабое, лошадь путаю со слоном, но советы даю храбро, и шахматы выходят удивительные...
Поздней осенью, пока не выпал ещё снег, но уже замерзли реки, далеко ходили по протоке – каждый камешек, каждая рыбешка видны подо льдом, точно волшебное царство какое-то. А зимой, когда замерзает ртуть в градусниках и реки промерзают до дна, вода идет сверх льда и быстро покрывается ледком, можно было катить на коньках версты по две по гнущейся под ногами наледи. Все это страшно любил Владимир Ильич".
Из воспоминаний ссыльного А. С. Шаповалова:
"Летом 1899 года, возвращаясь однажды из волости, я заметил одноколку, показавшуюся из-за угла. Седоки – мужчина и женщина – не могли быть крестьянами. Оба были одеты в городские костюмы. А молодая женщина с миловидным бледным лицом носила на голове даже городскую шляпу. "Не новые ли это ссыльные?" – явилась у меня мысль, но, всмотревшись внимательнее в них, я торопливо побежал навстречу одноколке. В седоке я, к своей радости, узнал Владимира Ильича, а в его спутнице – Надежду Константиновну.
Первой меня узнала Надежда Константиновна.
– Володя, – услыхал я, – ведь это Александр Сидорыч.
У Надежды Константиновны было необыкновенно милое, симпатичное лицо, которое делалось ещё привлекательнее, когда она улыбалась.
– Здравствуйте, Александр Сидорыч. Как хорошо, что мы вас встретили. Куда это вы?
– Едемте ко мне, – сказал я. – Во-первых, это в двух шагах отсюда, во-вторых, у меня хозяйка – свой человек, и, наконец, Фридрих Вильгельмович и Егор Васильевич ушли ещё вчера с вечера на охоту и вернутся вечером.
Я жил в это время у крестьянки Ветвиновой, на той же площади, где находилась волость. Я ввел Владимира Ильича и Надежду Константиновну в свою комнату, указал им воду для умывания, заказал чаю и "шаньги", а сам сбегал на квартиры товарищей Ленгника и Барамзина и оставил у каждого по записке с извещением о приезде Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Когда я вернулся в свою комнату, хозяйка уже вносила кипящий самовар и большое блюдо с только что испеченными горячими румяными "шаньгами". Владимир Ильич и Надежда Константиновна, умывшись с дороги, сидели перед столом и рассматривали мои книги и тетрадь, в которую я вносил свои заметки, выдержки из прочитанных книг, цитаты, цифровой материал и прочее. В той же тетради было переписано множество революционных гимнов и стихотворений наших русских поэтов.
...Мы направились к Егору Васильевичу Барамзину, у которого комната была больше и вообще удобнее для разговора. В то время и в ссылке нужно было остерегаться ушей жандармов.
Оживленный обмен мнений, начавшийся у Владимира Ильича с Ф. В. Ленгником и Е. В. Барамзиным, продолжался все три дня, до самого отъезда Владимира Ильича в село Шушенское.
Накануне отъезда Владимира Ильича мы все взобрались на Георгиевскую гору. Отсюда, когда смотришь на восток, открывается вид на реку Тубу с её рукавами и островами, и она кажется сверху светлой извилистой лентой между двумя грядами гор, нависшими над тубинской долиной. Когда посмотришь на юг, видишь огромное предгорье Саянского хребта. Горы, как огромные, внезапно застывшие волны, становясь чем дальше, тем выше, громоздятся одна за другой и уходят вдаль, где на горизонте видны иногда снеговые вершины самых высоких хребтов. Но это бывает сравнительно редко. Но Владимиру Ильичу повезло. Как будто для него, когда солнце склонялось к закату, горизонт вдруг очистился, и перед нашими изумленными глазами проступили сквозь голубую мглу блестевшие снеговые вершины этих далеких гор...".
Из воспоминаний Н. Крупской:
"С утра мы брались с Владимиром Ильичом за перевод Вебба, который достал мне Струве. После обеда часа два переписывали в две руки "Развитие капитализма". Потом другая всякая работешка была. Как-то прислал Потресов на две недели книжку Каутского против Бернштейна, мы побросали все дела и перевели её в срок – в две недели. Поработав, закатывались на прогулки. Владимир Ильич был страстным охотником, завел себе штаны из чертовой кожи и в какие только болота не залезал. Ну, дичи там было! Я приехала весной, удивлялась. Придет Проминский – он страстно любил охоту – и, радостно улыбаясь, говорит: "Видел – утки прилетели". Приходит Оскар и тоже об утках. Часами говорили, а на следующую весну я сама уже стала способна толковать о том, где, кто, когда видел утку. После зимних морозов буйно пробуждалась весной природа. Сильна становилась власть её. Закат. На громадной весенней луже в поле плавают дикие лебеди. Или – стоишь на опушке леса, бурлит реченка, токуют тетерева. Владимир Ильич идет в лес, просит подержать Женьку. Держишь её, Женька дрожит от волнения, и чувствуешь, как тебя захватывает это бурное пробуждение природы. Владимир Ильич был страстным охотником, только горячился очень. Осенью идем по далеким просекам. Владимир Ильич говорит: "Знаешь, если заяц встретится, не буду стрелять, ремня не взял, неудобно будет нести". Выбегает заяц, Владимир Ильич палит.
Позднею осенью, когда по Енисею шла шуга (мелкий лед), ездили на острова за зайцами. Зайцы уже побелеют. С острова деваться некуда, бегают, как овцы, кругом. Целую лодку настреляют, бывало, наши охотники".
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ССЫЛКИ
Срок ссылки подошел к концу. Настало время возвращаться.
Из письма Н. К. Крупской М. А. Ульяновой от 19 января 1900 года:
"Вещи отправляем 28-го, а 29-го двигаемся сами. Едем компанией: с Василием Васильевичем (Старковым) и Ольгой Александровной (Сильвиной).
В Уфе Володя хочет остановиться дня на два, чтобы узнать, как вырешится, оставят ли меня в Уфе или отправят в какой-нибудь Стерлитамак или Белебей. Теперь у нас только и разговору, что о дороге. Книги уложили в ящик и свесили, выходит около 15-ти пудов. Книги и часть вещей отправляем транспортом, впрочем, вещей у нас будет, кажется, не очень много. Ввиду морозов хотели заказать кошеву с верхом, но в городе достать нельзя, а тут заказывать сомнительно, такую еще, пожалуй, сделают, что не доедет до Ачинска. Теплой одежи много, авось не замерзнем, да и погода, кажется, собирается потеплеть. Оскар вчера видел где-то облачка, а сегодня утром было только 28 градусов. Хуже всего то, что мама все студится, вот теперь кашляет опять. Мы-то с Володей выходим каждый день, несмотря на морозы, и к воздуху привыкли, а мама не знаю как уж доедет. Хочется поскорее, чтобы прошло время до 29-го, ехать, так ехать. Положим, отъезд так уж близко, что мама сегодня собиралась было стряпать в дорогу пельмени. Нам советуют брать в дорогу непременно пельмени, остальное все замерзнет. Вот мама и собирается настряпать уйму этого снадобья, без жиру и луку".
Из воспоминаний М. А. Сильвина:
"29 января 1900 года Ольга Александровна (Сильвина) выехала из Минусинска вместе с Ульяновыми и Старковым. Как она мне потом рассказывала, на проводы собралась почти вся наша колония: Курнатовский, Шаповалов, Барамзин, Лепешинский и другие. Выехали в двух кошевках: в одной сидели Владимир Ильич со Старковым, в другой – Надежда Константиновна с матерью и Ольга Александровна. На первой же остановке дамы заявили, что им тесно, и Надежда Константиновна перекочевала к Старкову, а Владимир Ильич уселся рядом с ямщиком на облучке в других санях. День был морозный, и у Владимира Ильича зябли руки... Артельным старостой всю дорогу был Владимир Ильич; он расплачивался с ямщиками и с хозяйками на остановках за постой и самовары. Харчами довольствовались большей частью взятыми при отъезде из дома, в их числе были и традиционные замороженные пельмени, гремевшие в мешке, как каленые орехи; ими засыпали чугунок кипятку, и суп был готов".
Ехали на лошадях 300 верст по Енисею, день и ночь, благо луна светила вовсю.
Запись воспоминаний крестьян селений Листвягово, Быскар, Анаш, Светлолобово, Петропавловка, Медведское, Назарово Енисейской губернии:
"...Накануне отъезда ямщики узнали, что на Енисее ещё не застыла большая полынья, от Маидашинских писаных скал до Комарковского быка, а в Потрошиловской протоке образовалась глубокая наледь. Пришлось ехать летним трактом – через селения Бедру, Городок, на Листвягово, с выходом на Енисей, к казачьей станице Бузуновской...
На половине от Минусинска до села Городок с небольшого перевала открылся живописный вид на реку Тубу и Затубинские горы с красивой Меттиховской гривой...
Зимняя дорога от Городка до Листвягово пролегала по широкому лугу в пойме реки Тубы.
Владимиру Ильичу и его спутникам пришлось переезжать через незамерзающий поток Шептерек...
Обе тройки остановились. Лошади испугались, храпели, били копытами землю, не шли в воду. Передний ямщик передал вожжи Владимиру Ильичу, спрыгнул с облучка, перешел вброд по перекату мелководный Шептерек. Лошади рванулись вслед, и полозья с шумом, скрежетом и визгом заскользили по галечнику. Задняя тройка промчалась через Шептерек смелее...
Луговая дорога круто нырнула в протоку Инзу. Осилив подъем у колодца, тройки вбежали в улицу (Листвягово) и остановились у дома Михаила Марьясова, дружка нанятых ямщиков.
После завтрака Владимир Ильич вручил хозяйке серебряный полтинник, по гривне с человека. Хозяин объявил, что лошади поданы. Все пассажиры быстро оделись, вышли во двор, где нетерпеливые тройки, гремя бубенцами, рвались в дорогу...
Дорога шла подъемом на хребет Тепсей. Сидя на облучке спиной к ветру, Владимир Ильич хорошо видел долину Тубы, степные холмы, полосы сосновых боров, Егорьевскую и Еловую горы у села Тесь. Вдалеке синели Саяны...
В Оглахтынском ущелье дорога привела в казачью станицу Бузуновскую...
Недалеко от села Абаканского Владимир Ильич напомнил ямщику Марьясову, чтобы тот сначала подъехал к дому Романовского Иосифа Ивановича и оставил там пассажиров, а сам на обеих тройках отправился бы к своим "дружкам" по ямщицкой "веревочке"...
После обеда путники, напутствуемые добрыми пожеланиями провожающих, тронулись в дальнейшую дорогу...
От Беллыка до Быскара дорога пролегала по правому берегу Енисея, затем пересекла Прорву, вышла на остров и под красивейшей скалистой сопкой Чолпан тянулась до самого Быскара...
Абаканские ямщики Калягин и Панов имели в Быскаре каждый свою "веревочку". Калягин заезжал к Иннокентию Красикову, Панов – к Михаилу Орешкову...
Надвигался вечер, остановка сокращалась. Владимир Ильич попросил побыстрее заложить лошадей.
Под вечер мороз усилился. Ямщики Красиков и Орешков взяли с собой запасные дохи. Одна из них предназначалась Владимиру Ильичу. Сидя на облучке, вместе с ямщиком, он больше, чем пассажиры в кошевах, нуждался в дополнительной защите от пронизывающего холода.
Когда возки выехали из Анашинской протоки на Енисей к Черному камню, окончательно рассвело.
В Медведском Шиндяев сдал пассажиров своему "дружку" по ямщицкой "веревочке" Дементию Сидоренко и получил с Владимира Ильича за прогоны за два станка двенадцать рублей.
В Назарово заехали к Донову. Тот послал за Белошапкиным. Ямщики пошли запрягать лошадей, а пассажиры сели за поздний ужин.
Владимир Ильич поторапливал ямщиков: хотелось побыстрее совершить последний перегон по Ачинск-Минусинскому тракту.
Луна хорошо освещала путь. Свежие тройки, оглашая морозный воздух колокольчиками, понесли по Нагорной улице к Чулыму. Низкие берега реки тройки проскочили легко, и ухабистая дорога вскоре вошла в лесную полосу южного склона хребта Арга...
Начался подъем на гору Осиновую, поросшую густым осинником, березняком и сосной...
С вершины Осиновой горы дорога спустилась к деревне Малый Улуй, затем промелькнула деревня Каменка и, наконец, после небольшого подъема, вышла на невысокую Ачинскую гору.
Вдали показались многочисленные столбики серо-сизых дымков и клубы пара над железнодорожной станцией Ачинск".
Из воспоминаний М. А. Сильвина:
"Приехали на станцию (Ачинск) почти к самому поезду и ехали, конечно, третьим классом. Владимир Ильич почти все время лежал на верхней полке и читал.
В Омске простились со Старковым, который остался там временно, жена его уже работала там же на станции фельдшерицей.
В Уфе Ольга Александровна (Сильвина) рассталась с Ульяновыми, так как Надежда Константиновна должна была заканчивать здесь срок своей ссылки".
* * *
Ленина в ссылку отправили в феврале 1897 года за организацию нелегального "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". В ссылке в 1898 году Ленин заключает церковный брак с Н. Крупской, которая становится его сподвижницей в течение дальнейших 26 лет жизни и революционной борьбы. За время ссылки Ленин заканчивает свой важнейший экономический труд "Развитие капитализма в России", основанный на методической проработке огромного статистического материала. Возвращаясь из ссылки, чета Лениных увозила с собой 15 пудов книг.
Это успехи Ленина в революционной деятельности. В супружеской жизни, начало которой положила сибирская ссылка, отношения супругов складывались весьма своеобразно.
После первой брачной ночи, когда Ленин и Крупская появились на деревенской улице, Крупская находилась в подавленном состоянии, была бледна, чем-то сильно расстроена, под глазами у неё были мешки, смотрела она в землю, ни на кого не обращая внимания. "Володя, наоборот, был весел и много шутил". Так продолжалось несколько дней. Потом молодая чета в спешном порядке, без разрешения исправника, выехала в Минусинск, к врачу. Местное начальство забеспокоилось.
Когда супруги вернулись, к ним пожаловал исправник. Ленин к нему не вышел, а передал из избы записку. При этом он посмеивался: "Ничего, обойдется!".
Исправник прочитал записку на крыльце избы и дальше не пошел, сказав: "Молодо – зелено!".
На этом конфликт с местным начальством был исчерпан, но остались проблемы супружеских отношений. Дело в том, что при исполнении супружеских обязанностей Крупская испытывала сильную боль. По этой причине супруги и отправились к врачу. Из объяснений врача супругам стало ясно, что у них никогда не получится нормальных сексуальных отношений.
У супруги Ленина во время полового акта не было оргазма, не было "смазки" влагалища, и поэтому она испытывала боль.
По совету врача Ленин не мог или не хотел доводить супругу до сексуального экстаза, чтобы у неё был оргазм, сама Крупская не была горячей женщиной, поэтому обоим супругам нормальные супружеские отношения были "архисложны" (выражение Ленина) и они остались в браке просто революционерами.
Крупская в своих воспоминаниях пишет, что в Шушенском Ленин близко ознакомился с положением крестьянства. Знакомство это было весьма однобоким. Ленин знался только с беднейшим крестьянством, более или менее благополучные крестьяне его игнорировали. Они считали его "барином", ибо жил он "чисто", на казенные деньги, сам ничего не делал, к тому же вел для них непонятную жизнь: не пил, не курил, к бабам не приставал, много говорил и все больше о непонятном – о революции.
Ленин судил о местном крестьянстве по самому бедному деревенскому люду. Вот как об этом вспоминает Н. Крупская:
"Владимир Ильич... пробовал завести знакомство с учителем, но ничего не вышло. Учитель тянул к местной аристократии: попу, паре лавочников. Дулись они в карты и выпивали. К общественным вопросам интереса у учителя никакого не было.
Был у Владимира один знакомый крестьянин, которого он очень любил, Журавлев. Чахоточный, лет тридцати, Журавлев был раньше писарем. Владимир Ильич говорил про него, что он по природе революционер, протестант. Журавлев смело выступал против богатеев, не мирился ни с какой несправедливостью. Он все куда-то уезжал и скоро помер от чахотки.
Другой знакомый был бедняк, с ним Владимир Ильич часто ходил на охоту. Это был самый немудреный мужичонка – Сосипатычем его звали; он, впрочем, очень хорошо относился в Владимиру Ильичу и дарил ему всякую всячину: то журавля, то кедровых шишек.
Через Сосипатыча, через Журавлева изучал Владимир Ильич сибирскую деревню. Он мне рассказал как-то об одном своем разговоре с зажиточным мужиком, у которого он жил. У того батрак украл кожу. Мужик накрыл его у ручья и прикончил. Говорил Ильич по этому поводу о беспощадной жестокости мелкого собственника, о беспощадной эксплуатации им батраков."
В селе Шушенское Ленину не нравилось, что крестьяне много пьют, горланят песни на улицах, задирают юбки местным женщинам в кустах, на сенокосах, ночью прямо под окнами избы, где жил Ленин. Возможно, все это повлияло на мнение Ленина по поводу образа жизни российской деревни, выразившееся в его словах об "идиотизме деревенской жизни".
Есть воспоминания и Ленина о Шушенском:
"Село большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных – все как быть следует. Стоит в степи – садов и вообще растительности нет. Окружено село вонючим навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда пройти некоторое количество навоза. У самого села речонка Шушь, теперь совсем обмелевшая. Верстах в 1 – 1, 5 от села (точнее от меня: село длинное) Шушь впадает в Енисей, который образует здесь массу островов и протоков, так что к главному руслу Енисея подхода нет. Купаюсь я в самом большом протоке, который теперь тоже сильно мелеет."
СУПРУГИ-РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
Из ссылки Ленин и Крупская направились в Уфу. Ленину в то время было 30 лет, его жене – 31 год.
Через два дня Владимир Ильич без сожаления расстался со своей молодой женой – его ждала революционная работа. У Крупской ещё не окончился срок ссылки, ей оставался один год. Ленин двинулся дальше, поближе к Питеру.
С Крупской осталась её мать Елизавета Васильевна, на долю которой выпало безмерное терпение в жизни для ведения всего хозяйства супругов-революционеров. Мать не слышала от дочери никогда нежных слов в адрес супруга. "Товарищ" и "революционер" – эти слова были в ходу её дочери и её мужа.
О переезде в Россию рассказывает брат Ленина Дмитрий Ульянов:
"Получив извещение о времени выезда Владимира Ильича, я встретил его в 50 верстах от Москвы, в Подольске, где тогда жил. Нашел его в вагоне третьего класса дальнего поезда; по всему видно было, что публика ехала из холодных стран – меховые шубы, дохи, сибирские шапки с наушниками, валенки, бурки и т. д. были разбросаны по вагону. Владимир Ильич выглядел поздоровевшим, поправившимся, совсем, конечно, не так, как после "предварилки". Прежде всего он расспросил про семейных, про здоровье матери, стал спрашивать о новостях, но скоро выяснилось, что он гораздо богаче меня новостями, несмотря на то что ехал из ссылки, а я жил под Москвой".
Ленин спешно собирается за границу. У него был готов заграничный паспорт и две тысячи рублей, сумма по тем временам совсем не малая. Въезд в Питер ему был запрещен, но он этот запрет нарушил и приехал в столицу одновременно с другим революционером – Мартовым. Их выследили и арестовали.
Сидение в кутузке продолжалось не более двух недель. Владимир Ильич очень беспокоился, чтобы у него не отобрали заграничного паспорта, который был уже в кармане, а с этим паспортом был связан дальнейший план действий: ехать за границу и приступить к изданию большой политической газеты будущей "Искры", которая должна стать органом революционной социал-демократии.
Паспорт не отобрали и через дней десять его выпустили.
Владимира Ильича ждали дома с нетерпением. Как только он перешагнул порог, начал рассказывать о своих последних злоключениях, и прежде всего об этом "старом плуте и дураке" – исправнике. Он был ещё возбужден после этой схватки: "Хотел отобрать у меня заграничный паспорт, старый дурак, так я его так напугал департаментом полиции...".
Попав за границу Ленин перестал писать письма жене. Крупская забеспокоилась: понимала, что она как жена, кроме Ленина, никому не нужна.
* * *
В марте 1901 года срок ссылки Крупской закончился. Она засобиралась в Москву.
Вспоминает Н. Крупская:
"Заезжали с мамой в Москву к Марии Александровне – матери Владимира Ильича. Она тогда одна в Москве была: Мария Ильинична (сестра Владимира Ильича) сидела в тюрьме, Анна Ильинична была за границей.
Из Москвы отвезла я свою мать в Питер, устроила её там, а сама покатила за границу.
Направилась в Прагу, полагая, что Владимир Ильич живет в Праге под фамилией Модрачек.
Дала телеграмму. Приехала в Прагу – никто не встречает. Подождала-подождала. С большим смущением наняла извозчика в цилиндре, нагрузила на него свои корзины, поехали. Приезжаем в рабочий квартал, узкий переулок, громадный дом, из окон которого во множестве торчат проветривающиеся перины...
Лечу на четвертый этаж. Дверь отворяет беленькая чешка. Я твержу: "Модрачек, герр Модрачек". Выходит рабочий, говорит: "Я Модрачек". Ошеломленная, я мямлю: "Нет, это мой муж". Модрачек наконец догадывается. "Ах, вы, вероятно, жена герра Ритмейера, он живет в Мюнхене, но пересылал вам в Уфу через меня книги и письма". Модрачек провозился со мной целый день, я ему рассказала про русское движение, он мне – про австрийское, жена его показывала мне связанные ею прошивки и кормила чешскими клецками.
Приехав в Мюнхен – ехала я в теплой шубе, а в это время в Мюнхене уже в одних платьях все ходили, – наученная опытом, сдала корзины на хранение на вокзале, поехала в трамвае разыскивать Ритмейера. Отыскала дом, квартира № 1 оказалась пивной. Подхожу к стойке, за которой стоял толстенный немец, и робко спрашиваю господина Ритмейера, предчувствуя, что опять что-то не то. Трактирщик отвечает: "Это я". Совершенно убитая, я лепечу: "Нет, это мой муж".
И стоим дураками друг против друга. Наконец приходит жена Ритмейера и, взглянув на меня, догадывается: "Ах, это, верно, жена герра Мейера, он ждет жену из Сибири. Я провожу".
Иду куда-то за фрау Ритмейер на задний двор большого дома, в какую-то необитаемую квартиру. Отворяется дверь, сидят за столом: Владимир Ильич, Мартов и Анна Ильинична. Забыв поблагодарить хозяйку, я стала ругаться: "Фу, черт, что ж ты не написал, где тебя найти?". Хотела ругаться и дальше, но встретила холодный, пристальный взгляд сестры Ленина Анны, которая в отсутствии Крупской и при людях называла её "мымрой".
Крупская знала, что Анна Ильинична не одобряла их брака с Лениным, смотрела на неё свысока, считала её занудливой, неразговорчивой, крайне обидчивой женщиной по любому поводу, особенно если ей делали хотя бы маленькое шутейное замечание. Раздражали Анну и сплетни о том, как Надежда таскалась с "товарищами". Нет дыма без огня. Надежда "изменила" мужу ещё в сибирской ссылке.
Вот как это было.
"Представьте себе, в верстах в двадцати от Шушенского жил и работал на сахарном заводе ссыльный революционер Виктор Константинович Курнатовский, который, познакомившись с Крупской, тут же влюбился в нее... Крупская не смогла устоять перед его, рассказывают, необычайной красотой. Молчаливая, задумчивая супруга тут же превратилась в веселую, остроумную женщину.
"Вы, Надюша, по отчеству Константиновна, и я Константинович! – хитро говорил ей Курнатовский, – Можно подумать, что мы брат и сестра".
"Сестра" довольно улыбалась.
Можно долго рассуждать, почему так произошло: или Ленин не очень хорошо справлялся со своими супружескими обязанностями, или просто Курнатовский был слишком опытным обольстителем, чтобы перед ним смогла устоять эта "дурнушка". Но все это так и останется рассуждениями и догадками, поскольку в подробности этого романа Крупская предпочитала не углубляться в своих воспоминаниях". (См. "Интимная жизнь Ленина", цит. произв., с. 104).
Надежда Крупская из ссылки сестре Ленина Марии Ильиничне Ульяновой: "Все же мне жалко, что я не мужчина, я бы в десять раз больше шлялась" (1899).
Встречалась Н. Крупская, с "разрешения" Владимира Ильича, с В. Курнатовским и в Париже, когда тот приехал туда, после ссылки, больной туберкулезом.
Анна порывалась поговорить об этом поведении Надежды с Лениным, но тот все время уходил от разговора: "Не время, Аннушка, заниматься всякими сплетнями. Перед нами сейчас стоят грандиозные задачи революционного характера, а ты ко мне с какими-то бабскими разговорами".
"Когда я приехала в Мюнхен, – вспоминает Крупская, – Владимир Ильич жил без прописки у этого самого Ритмейера, назывался Мейером. Хотя Ритмейер и был содержателем пивной, но был социал-демократом и укрывал Владимира Ильича в своей квартире. Комнатешка у Владимира Ильича была плохонькая, жил он на холостяцкую ногу, обедал у какой-то немки, которая угощала его мучными блюдами. Утром и вечером пил чай из жестяной кружки, которую сам тщательно мыл и вешал на гвоздь около крана.
Поселились мы после моего приезда в рабочей немецкой семье. У них была большая семья – человек шесть. Все они жили в кухне и маленькой комнатенке. Но чистота была страшная, детишки ходили чистенькие, вежливые. Я решила, что надо перевести Владимира Ильича на домашнюю кормежку, завела стряпню. Готовила на хозяйской кухне, но приготовлять надо было все у себя в комнате. Старалась как можно меньше греметь, так как Владимир Ильич в это время начал уже писать "Что делать?". Когда он писал, он ходил обычно быстро из угла в угол и шепотком говорил то, что собирался писать. Я уже приспособилась к этому времени к его манере работать. Когда он писал, ни о чем уж с ним не говорила, ни о чем не спрашивала. Потом, на прогулке, он рассказывал, что он пишет, о чем думает. Это стало для него такой же потребностью, как шепотком проговорить себе статью, прежде чем её написать. Бродили мы по окрестностям Мюнхена весьма усердно, выбирали места подичее, где меньше народа".
Квартира превратилась в проходной двор, и жена Пауля – хозяина квартиры, – не успевала за квартирантами и их гостями подметать пол и вытирать грязь.
Хозяин квартиры Пауль Файнхальс вспоминал, что его квартиранты, Ленин и Крупская, доставляли ему больше хлопот, чем его четверо детей. Когда Крупской разрешили готовить на кухне, то Пауль понял, что ему было бы значительно меньше убытков, если бы он не позволял ей ни к чему прикасаться и сам кормил бы её с мужем за свой счет.
Через месяц перебрались на другую квартиру в предместье Мюнхена Швабинг, в один из многочисленных, только что отстроенных больших домов.
ЛОНДОН, ЖЕНЕВА И ВСТРЕЧА С ИНТЕРЕСНОЙ ЖЕНЩИНОЙ
После Мюнхена супруги-революционеры перебрались в Лондон.
Рассказывает Крупская:
"В Лондон мы приехали в апреле 1902 г. Лондон поразил нас своей грандиозностью. И хоть была в день нашего приезда невероятная мразь, но у Владимира Ильича лицо сразу оживилось, и он с любопытством стал вглядываться в эту твердыню капитализма...
На вокзале нас встретил Николай Александрович Алексеев – товарищ, живший в Лондоне в эмиграции и прекрасно изучивший английский язык. Он был вначале нашим поводырем, так как мы оказались в довольно-таки беспомощном состоянии. Думали, что знаем английский язык, так как в Сибири перевели даже с английского на русский целую толстенную книгу – Веббов. Я английский язык в тюрьме учила по самоучителю, никогда ни одного живого английского слова не слыхала. Стали мы в Шушенском Вебба переводить – Владимир Ильич пришел в ужас от моего произношения: "У сестры была учительница, так она не так произносила". Я спорить не стала, переучилась. Когда приехали в Лондон, оказалось – ни мы ни черта не понимаем, ни нас никто не понимает. Попадали мы вначале в прекомичные положения. Владимира Ильича это забавляло, но в то же время задевало за живое. Он принялся усердно изучать язык. Стали мы ходить по всяческим собраниям, забираясь в первые ряды и внимательно глядя в рот оратору. Ходили мы вначале довольно часто в Гайд-парк. Там выступают ораторы перед прохожими, – кто о чем. Стоит атеист и доказывает кучке любопытных, что бога нет, – мы особенно охотно слушали одного такого оратора, он говорил с ирландским произношением, нам более понятным. Рядом офицер из "Армии спасения" выкрикивает истерично слова обращения к всемогущему богу, а немного поодаль приказчик рассказывает про каторжную жизнь приказчиков больших магазинов... Слушание английской речи давало многое. Потом Владимир Ильич раздобыл через объявления двух англичан, желавших брать обменные уроки, и усердно занимался с ними. Изучил он язык довольно хорошо.
