Текст книги "Роман (СИ)"
Автор книги: Владимир Лисицын
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Она засмеялась ещё веселей, и даже пошутила: "Угадали. Возьмите с полки пирожок. И положите его обратно".
– О, вы знаете русские шутки,.. от кого же? – оживился он.
– Не ваше дело, – загадочно приспустила она свои шикарные ресницы.
– Послушайте, таинственный Сфинкс, у меня есть предложение – уединиться и вспомнить ту игру...
– Нет-нет, что вы, – стала она на ноги, гордо выпрямившись, и вытянув крылья по швам. Я занята. Я ищу друга юности. Судьба разлучила нас. Точнее – Голливуд. Она такая маленькая, чёрненькая. Впрочем, я не знаю как она выглядит здесь. Но почему-то уверенна , что так как тогда – в Театральной школе Стокгольма.
– Так вы ищите подругу? – уточнил он.
– Ну да, подругу. Какой вы непонятливый, – и она красиво широко зашагала мимо него, взмахнула крылами, и улетела не попрощавшись.
Знаменитый писатель вздрогнул как в ознобе, словно его обдали холодом, и пробормотал про себя: "Да, такие всех переживут. Я был прав – Солнце не любит эти деревянные души, оно забывает о них. Потому-то они и живут бесконечно долго". Он ещё глубже укутался в своё пальто, надвинул шляпу на глаза, и исчез за золотыми струнами солнечной арфы.
– Нет, я больше так не могу, – беспомощно засучила крыльями Мэрилин Монро, – меня здесь никто не понимает! Меня даже никто не слышит, – чуть не плача лепетала она.
136.
Как вдруг, прямо над ней, напевно прозвучало: "О-о"! И отозвалось хором: "О-о"! И опять одиночный мужской: "А-а". Все: "А-а". И от куда-то сверху бухнулся на корточки, прямо перед ней Элвис Пресли. Его нельзя было не узнать – с его высоким коком волос, телячьими губами, такими же ноздрями и глазами,.. а главное его рок-н-роллом! И бешено застучал по клавишам пианист, как азбуку Морзе. Зазвучали гитары и сакс, и пошло и поехало! Он пел и пританцовывал, и зазывал руками Мэрилин Монро. Он явно звал её не только в танец, но и куда-то ещё. Она же сперва насторожилась, потом стала поддаваться ритму, пританцовывая, и двигаясь к зовущим рукам партнёра. Так они прошли сквозь золочёные солнечные жалюзи и оказались в кабинете – не в кабинете, но как бы в некоем комнатном пространстве, где так же пританцовывая, и похлопывая в ладоши, стояли братья Кеннеди, Джон и Роберт.
– Джек!! Бобби!! – радостно закричала изумлённая Мэрилин.
– Танцуем, Мэри, танцуем, – воскликнул Роберт, пускаясь в пляс.
И они отплясывали такой рок-н-ролл, что наверно чертям становилось тошно! Особенно поражала Мэрилин Монро – как она ухитрялась, в своём обтягивающем до нельзя платье, выделывать такие рок-н-ролльные "па"?! Как ходила ходуном её бесподобная попка, как умело работала она грудью, руками, шеей и головой; как потрясающе двигались её ноги!.. И всё это выглядело не вульгарно, не выспренно, а красиво и со вкусом.
– Джек, почему ты прячешься здесь?! – стала кричать она сквозь музыку и рок-н– ролл, – там воспевают плоды твоего дерева! Там все! Надо идти туда!
– Это не мои плоды, – отзывался Джон, пританцовывая, и щёлкая пальцами рук в такт музыки, – я ничего не успел.
– Как не успел, – приняла она сказанное за шутку.
– Меня убили. Через год после твоей смерти, – уточнил Джон.
– Как убили???
Музыка съехала на нет. Элвис Пресли сделал что-то вроде нелепого поклона, его пышный кок упал на глаза, и он исчез в свете солнечных лучей.
А она стояла растопырив ноги, с опущенными руками и поднятой головой на Джона. Ждала ответа. Или опровержения.
– Метко стреляли, – просто ответил Джон.
Она посмотрела на Роберта, тот подтвердил глубоким кивком головы.
– Как это могло быть, Джек, – заговорила она, растерянно крутя головой по сторонам, словно ища кого-то, или самою себя. – Ты же морской офицер. Ты погибал в Тихом океане,.. ночью,.. когда японский эсминец расколол пополам твой боевой катер. Ты собрал оставшуюся команду. Вплавь, через целых пять часов, добрался до острова, таща за собой раненого товарища... И вдруг,.. убили. Просто так – убили.
– Президентов "просто так" не убивают, – вставил свою реплику Роберт.
– А ты, Бобби, – перевела она свой потерянный взгляд на него, – ты же был министром юстиции.
– Его тоже убили, Мэм, – спокойно сказал Джон.
– Как же это?.. Что же это?.. – совсем тихо, чуть не плача вопрошала Монро.
– Просто надо чаще трусить сети, – успокаивающе произнёс Джон.
– Какие сети, – уже не спрашивая, и не ждя ответов, всхлипывала Мэрилин.
– А как рыбаки: проветривают, и чистят свои сети, – почти весело говорил Джон, подавая платочек плачущей Мэрилин.
– Какие рыбаки,.. при чём тут рыбаки, – промокала она свои глаза.
– Как рыбаки чистят от грязи свои сети. Высушивают на ветру и чистят. Так общественность должна чистить свои спецслужбы, время от времени, – говорил Джон, помогая Мэрилин утирать слезинки. – И это касается не только моей страны, Мэм, – успокаивал он её.
137.
И от куда-то из далека, донёсся голос Элвиса Пресли, певшего что-то блюзовое, грустное, жалеющее о чём-то далёком, прошедшем. И ему тихо вторили хоровым вокализом.
– Но это что, – задумчиво заговорил Джон Кеннеди, – когда я был ещё на Луне, и смотрел оттуда на Землю, на этот дивный шар.., то вспомнился мне тот, так называемый "Карибский кризис". Жители Земли ничего не знали, и не ведали. И только я с Бобби, да Хрущёв, глава СССР – знали, что всё может кончиться на Земле, и в очень короткое время. Но и он в Советах, и я в Штатах – ощущали какую-то невидимую, третью силу, которая упорно толкала нас к Большой войне. Атомной войне. К ядерной катастрофе.. Она действовала помимо нас. Мы с ней еле-еле справлялись. Это было как в беспамятстве. Как в каком-то кошмаре.
Джон помолчал, прислушиваясь к всхлипам Мэрилин.., приблизился к ней, приложив ладонь к её щеке.., улыбнулся.
– Так вот, – тихо продолжил он, – я сидел на лунном камне, смотрел на Землю, и радовался, что я участвовал в Её спасении. Она жила, и мне было легко до слёз.
Но Мэрилин молча отстранила его руку, и медленно пошла прочь. Она удалялась, проходя сквозь всё новые и новые жалюзи из солнечных лучей. И её серебряное платье уже едва узнавалось среди колышущегося золотого света.
– Её сейчас нельзя упускать из виду, – сказал Джон Роберту, – здесь мы можем себе это позволить.
И братья, как по команде, приложили указательные пальцы ко рту, и на цыпочках двинулись вслед за Мэрилин Монро.
Голицыну тоже очень хотелось двинуться вслед за этой умопомрачительной Звездой, так поздно появившейся на экране в его жизни. Но карлик Бэс вернулся к прежней картинке, если можно так выразиться.
– А куда же подевался этот чернопальтовщик, – сострил Жан Габен, ища глазами Ремарка, и поглядывая на Марлен Дитрих.
– Прикуси язычок, Жан, – оборвала его Марлен, – его родную сестру, эти фашистские уроды, гильотировали, вместо него.
– Я этого не знал, – испуганно приглушённо сказал Габен.
– Так вот, что б ты знал, – легонько ударила она букетиком тюльпанов по его щеке, и пошла прочь, манерно покачивая бёдрами.
И воцарилась тишина. Такая тишина, как будто всё вокруг оглохло и онемело.
И вот в такую тишину, вдруг, обрушились звуки невероятной силы. Звуки большого симфонического оркестра, которые, казалось, неистово мутузили эту ненавистную глухонемую тишину. И вступил голос. Мощный округлый бас-баритон.
"На земле-е-е! весь род людской"...
– Господи, боже мой, да ведь это Шаляпин! – восторженно, но тихо воскликнул Ростропович, глядя на Вишневскую, которая тут же вскинула руку, что бы он немедленно замолчал.
А мощный голос продолжил:
"Чтит один кумир священный,
Он царит над всей вселенной,
Тот кумир – телец златой"!
И изумлённый Голицын, сидя внутри корабля, конечно же понял, что это была ария Мефистофеля из оперы Гуно "Фауст". И он как-то напрягся, и взглянул на Бэса, но тот сидел как ни в чём не бывало.
А там уже целый хор, с гулкими ударами литавр, вторил певцу:
"Сатана там правит бал,
Там правит бал!
138.
Там правит бал!
Сатана там правит бал,
Там правит бал!
Там правит бал"!
И от этих одновременных ударов хора, оркестра и литавр, казалось, всё дрожало кругом.
– Да, – невозмутимо подтвердил элегантный Соломон, глядя на восторженную Вишневскую, – это Шаляпин. Он попросил меня собрать ему хор и оркестр, и я сделал это.
– Соломон, я тебя умоляю, представь нас ему, – взмолился Ростропович.
– Это неудобно, Слава, – испугалась чего-то Вишневская.
– Почему не удобно?? С какой это стати – не удобно?! – не унимался Ростропович.
– Слава, успокойтесь, – мягко прервал его Соломон, – я знаю с каким восторгом относится Галина Павловна к Шаляпину. И только ради неё, я попробую вас представить этому сумасшедшему гению. Это там, – указал он крылом, – подлетим.
И они взмыли один за другим, и полетели как перелётные птицы.
– А что это за Соломон такой? Что он всех знает? – несколько возмущённо заинтересовался Голицын. – Кто он такой?
– О-о! – тут же отозвался Бэс, – это знаменитый американский импресарио Сол Юрок. Вообще-то он Соломон Израилевич Гурков, уроженец Черниговской губернии. Но ещё в 1906 году он уехал в США. Работал курьером, мыл бутылки, торговал в скобяной лавке. Ну, как обычно. А в двадцать первом году уже устроил гастроли великой русской балерины Анны Павловой. И пошло и поехало. Он привозил в Америку много русских: Ойстрахов, Рихтера, Гилельса, Владимира Ашкенази, Майю Плисецкую Ирину Архипову, Бэлу Руденко; МХАТ, Большой театр, кукольный театр Сергея Образцова, Ансамбль "Берёзка". Его за это даже чуть не убили.
– За что, за это?? – перепугался Голицын.
– За то, что возил Советских артистов в Америку, – просто пояснил Бэс. – Взорвали бомбу в его офисе. Погибла его секретарша, а он и ещё несколько человек получили ожоги и ранения. Да. Была такая организация "Лига защиты евреев", выступавшая под лозунгом: "свободу советским евреям" и "отпусти народ мой".
– Абсурд какой-то, – чуть не вывернул себе шею Голицын.
– Э-э-этого у вас хватает, – с удовольствием протянул Карлик.
– Ладно, – оборвал его Голицын, – где Шаляпин-то?
К этому времени, ария уже кончилась, и оркестр смолк.
– Хотите Шаляпина? Будет вам Шаляпин, – деловито отозвался Бэс, управляя кораблём.
За окном несколько сменилась картина. Там летала какая-то солнечная пыль, чередуясь с золотым дождём с ниспадающим крупными струями-тире. Среди этой пыли и дождя стал виден человек высокого роста и крепкого телосложения, который метался из стороны в сторону, как огромная чёрная птица, попавшая в золотую клетку.
– В чём дело, Фёдор Иванович, – кричал изумлённый Соломон, рядом с которым, как неприкаянные, стояли Ростропович и Вишневская. – Почему вы не продолжаете?! Где хор, где оркестр?!
И тут Шаляпин развернулся, сверкая очами. Лицо его было страшным, тем более, что он был в гриме Мефистофеля и ещё за ним с шумом взвился сатанинский чёрный плащ.
– Они все разбежались, – загромыхал Шаляпин, – потому что я прогнал дирижера вон!
139.
– Браво Шаляпин! Браво! – кричала, хлопая в ладоши, дама в чёрном домино, под маской с густым кружевом вуали, словно героиня из оперетты "Летучая мышь" Штрауса.
– Ах, перестаньте, Матильда, – махнул на неё рукой Шаляпин.
– Ха-ха-ха, – звонко рассмеялась та,– вы меня узнали под маской и вуалью?!
– Я вас узнал по голосу, Кшесинская.
– Тише, – испуганно приглушённо, – прошипела дама, – я вас умоляю, – и торопко взглянула в сторону, где, как бы в своей нише, среди густой солнечной пыли, расположилась семья императора Николая II-го.
– Господи! – прервал их Соломон, – и здесь вам не угодил дирижёр, мистер Шаляпин!
– Конечно, – тут же вскинулся Шаляпин, – он же не умеет держать такта. В опере есть музыка и голос певца, но еще есть фраза и ее смысл. Для меня фраза – главное. Я её окрыляю музыкой. Я придаю значение словам, которые пою, а другим всё равно. Поют, точно на неизвестном языке. Показывают, видите ли, голос. Дирижер доволен. Ему тоже всё равно, какие слова. В чем же дело? Получается скука. А они не хотят понять. Надоело... Вот Серёжа Рахманинов – это дирижер. И ещё несколько итальянцев, по пальцам, – взглянул он на свою руку, уселся в солнечное кресло, нервно разглаживая этой же рукой, мефистофельские колготы у колена.
– Вы, Фёдор Иванович великий артист, – вдруг наигранно громко стала говорить Кшесинская, широко вышагивая, словно исполняя партию из какого-то балета, используя всё пространство между Шаляпиным и царской семьёй. – Я никогда не забуду, как в первые Русские сезоны Дягилева в Париже, в Опера мне посчастливилось присутствовать на первом представлении «Бориса Годунова». Что делалось в зале, трудно даже описать. Публика, восхищенная пением и игрой Шаляпина, просто сходила с ума от восторга. В сцене, когда Годунову ночью мерещится тень Царевича Дмитрия, наши соседи толкали друг друга, говоря: «Видишь, вон там, в углу», как будто и на самом деле там было привидение. Такова была игра Шаляпина.
– Это правда, – отозвался Шаляпин, – только вас там не было, там были одни французы, что меня и поразило, когда они все встали, и стали смотреть в тот угол, куда смотрел я.
– Как же это – не было, я в том же сезоне танцевала в Опера.
– И вообще вы зря стараетесь, – снова прервал её Шаляпин, – он вас не узнает в этом карнавальном наряде.
И она вдруг перестала играть, подошла к Шаляпину и заговорчески сказала: "На мне знак. Видите, бриллиантовый орёл на цепочке, а под ним висит розовый сапфир, оправленный в бриллианты? Это его подарок".
– Тогда вы обязаны мне шампанское, Матильда. Они ведь слетелись на моё пение. Да. Но та, для которой я пел, не прилетела. И чёрт знает! – взревел вдруг Шаляпин, выскочив из своего кресла, – зачем им понадобилось перезахоранивать меня на Новодевичьем в Москве?! Они разлучили меня с моей Машей. Она осталась там, в Париже, на кладбище Батиньоль!.. А я ведь умирал у неё на руках. Зачем они сделали это?
– Из любви к вам, – поспешил успокоить его Юрок.
– Ах, перестаньте! – отмахнулся Шаляпин, – они писали обо мне такую грязную ложь и клевету в своих большевистских газетах..! Они лишили меня звания Народного артиста России..! Ах, да что там!..
На этих словах, он стал сдирать с лица весь грим Мефистофеля, срывать одежды, ловко облачаясь в богатый узорчато-золотой халат.
140.
– Вам вернули звание в 91-ом, уже в другой России, Фёдор Иванович, – вставил Ростропович.
– Я не знаю другой России, – отмахнулся Шаляпин. – Но я знаю зачем они сделали всё это.., чтобы пустить пыль в глаза – будто ничего этого и не было! Будто никто никуда не уезжал, не был посажен и расстрелян.
– Да, – робко воспользовалась паузой Вишневская, – я бала на вашей могиле в Париже, когда вас там уже не было. Они вынули вас в 84-ом году. И, видимо, так спешили, что даже не удосужились написать там, что ваш прах перенесён.
– Негодяи, – как подтверждение, произнёс Шаляпин, усевшись в кресло, и глядя куда-то в даль, отвернувшись ото всех.
Наступила грустная тягостная пауза.
– А знаете что, – вкрадчиво тихо заговорил Ростропович, – вам надо сейчас спеть "Элегию" Массне, Фёдор Иванович. А что,.. я достану виолончель, а Галя сядет за фортепьяно.
Шаляпин медленно повернул голову, внимательно посмотрел на Ростроповича, затем на Вишневскую.., взгляд его потеплел,.. казалось даже, что он улыбнулся.
– Так вы, значит, недавно из России? – пространно спросил он.
"Да" – хором ответили они, коротко переглянувшись.
– Любил я рыбачить на русских речках, – задумчиво благостно заговорил Шаляпин. – К примеру на Нерли. Ах, какая славная там была ловля!.. Уха из налимов. А природа какая!.. Я даже хотел построить там себе дом. Уже купил у одного крестьянина восемьдесят десятин лесу.
– У крестьянина? – изумлённо переспросил Ростропович.
– У крестьянина. А у кого же ещё, – в свою очередь изумился Шаляпин. – Я ведь и сам крестьянин по паспорту. Податное сословие. И дети мои крестьяне. Да. "Не всякий может вылезть из подвала и подняться до балагана". Эти слова я относил к Яшке-паяцу, – пояснил Шаляпин, взглянув на собеседников своих. – Он был знаменит тогда по всей Волге как паяц и масленичный дед. Мне было лет восемь, когда на святках или на пасхе я впервые увидал его в балагане на городской площади. Его крепкие шутки, смелые насмешки, его громовый, сорванный и хриплый голос очаровывали меня. Я стоял пред балаганом до той поры, пока у меня не коченели ноги. "Вот это счастье – быть таким человеком как Яшка!" – мечтал я. Все его артисты казались мне людьми, полными неистощимой радости; людьми, которым приятно паясничать, шутить и хохотать. Когда они вылезали на террасу балагана, от них вздымался пар как от самоваров. Да. Так вот, скоро я узнал, что Яков Мамонов – сапожник и что впервые он начал представлять с женою, сыном и учениками своей мастерской, из них он составил свою первую труппу. Это ещё более подкупило меня в его пользу – не всякий может вылезть из подвала и подняться до балагана! Не решусь сказать вполне уверенно, что именно Яков дал первый толчок, пробудивший в душе моей тяготение к жизни артиста, но, может быть, именно этому человеку, отдавшему себя на забаву толпы, я обязан рано проснувшимся во мне интересом к театру, к представлению так непохожему на действительность. Да. И, конечно же – Савва Иванович Мамонтов! В частном театре Мамонтова я мог позволить себе самые смелые художественные опыты, от которых мои чиновные вицмундиры императорской сцены в Петербурге перепадали бы все в обморок. Да. Не будь Саввы, пожалуй, я бы не сделал того, что я сделал. Промышленник, меценат, человек тонко разбирающийся в искусстве. Скольких русских композиторов он открыл! А какие художники окружали его: Серов, Левитан, братья Васнецовы, Коровин, Поленов, Нестеров, Врубель!
141.
– Я видела Врубеля на Венере, – страшно произнесла Кшесинская прямо в лицо Шаляпину. – Я сначала так перепугалась!.. А потом поняла, что это Врубель. Кругом была жуткая паника. Плевался огненной лавой разбушевавшийся вулкан, всё гремело и горело, а он сидел в позе своего Демона, и задумчиво спокойно смотрел на огненную стихию, которая зловещей пляской отражалась на лице его.
– Он всегда был странным, – тут же подхватил Шаляпин, забирая внимание всех своих собеседников. – Я раз сказал ему, что мне нравится его "Демон", которого он писал у Мамонтова, такой, с рыжими крыльями. А он мне ответил: "Вам нравится – значит плохо". Вот, не угодно ли? : "Вы же не певец, а передвижная выставка, вас заела тенденция. Поете "Блоху", "Как король шёл на войну" – кому-то нравиться хотите. В искусстве не надо пропаганды". Ну, что это, как понимать его слова?? А то за обедом: после рыбы я налил красного вина. Врубель сидел рядом... У Мамонтова был обед, ещё Витте тогда был за столом. Он вдруг отнял у меня красное вино и налил мне белого. И сказал: "В Англии вас бы никогда не сделали лордом. Надо уметь есть и пить, а не быть коровой. С вами сидеть неприятно рядом". Ведь это что ж такое? А? Да, Врубель был барин...
И в это время, в царской нише произошло громкое оживление. Весело шумели дети крича: "Тётя Элла! Тётя Элла"! Радостно голосила влетевшая сюда Натали Палей: "Володя! Милый Володя! Как я рада"!.. "О, поручик Лейб-гвардии Гусарского полка, поздравляю" – восклицал Император, приветствуя молодого человека в военной форме, которого Натали Палей называла Володей.
"Володя – это родной брат Натали, – догадывался Голицын, – а тётя Элла, которая окружена была сейчас каким-то особым прозрачно-белым светом, это Елизавета Фёдоровна – старшая сестра Императрицы и вдова Великого князя Сергея Александровича, убитого в Москве террористом Коляевым в 1905 году, и теперь сама убиенная большевиками под Алапаевском в июле 1918 года".
– Я вижу вы наконец-то сдружились, и очень рада этому, – заговорила Императрица, обращаясь к Елизавете Фёдоровне и Володе.
– Да. Нас подружила Алапаевская шахта, куда мы сброшены были большевистскими чекистами, – чётко проговорила Елизавета Фёдоровна, голос которой звучал, почему-то, обширным резонансом, как в огромном храме.
– И вас тоже в шахту, – утвердительно сказал Николай Александрович, с глубоким кивком головы.
– Да, – как-то весело и просветлённо отвечала она, – и Константина Константиновича, и Иоанна Константиновича, и Игоря Константиновича, и Ремиза, и сестру моей Марфо-Мариинской обители Варвару, и великого князя Сергея Михайловича,.. только его застрелили в затылок, а нас всех сбросили в шахту живьём.
– Значит, всё-таки, понимали, что совершают преступление, – настойчиво закончил свою мысль Николай Александрович.
– Ведали. Ведали что творят, – со светлой лёгкостью подтвердила Елизавета Фёдоровна.
– А когда же вас арестовали, сестра? – встревожено полюбопытствовала Императрица.
– Меня арестовали на третий день после Пасхи. Был день празднования иконы Иверской Божьей Матери, и нашу обитель посетил патриарх Тихон. А через пол часа, как только он отслужил молебен, и покинул обитель, пришли чекисты и арестовали меня. Это было 7 мая 1918 года.
– Неужели за это время наши друзья не предложили тебе помощь на спасение? – возмутилась Александра Фёдоровна.
– Я отказалась покинуть Россию, – коротко ответила Елизавета Фёдоровна.
142.
– Но почему?! На что ты надеялась, – вскинулась та.
– Зато, как бежала я из России потом, – загадочно весело объявила Елизавета Фёдоровна.
– Что ты такое говоришь, – испугалась Императрица, взглянув на детей, и приблизив к себе цесаревича Алексея.
– О! Это было грандиозное приключение! – продолжила Елизавета Фёдоровна. – В сентябре восемнадцатого года, армия адмирала Колчака заняла Алапаевск. Каким– то образом нас отыскали, откапали и извлекли тела наши на свет Божий. Омыли, одели в белые одежды и в гробы уложили. Отслужили у гробов заупокойную в Алапаевской кладбищенской церкви, а на следующий день, многолюдный крестный ход перенёс нас в Свято-Троицкий собор, и замуровал гробы наши в склепе южной стороны алтаря.
– Слава Богу, – зачем-то произнесла Императрица.
– Бедный, бедный Сергей Михайлович, – тихо залепетала Кшесинская, сложив кулачки рук у подбородка, – до сих пор вижу как стоит он на перроне Николаевского вокзала в длинном уже штатском пальто, провожая нас в Кисловодск.
– Но это только начало, – весело продолжила Елизавета Фёдоровна, – в июле девятнадцатого года, наши гробы извлекли, спасая от так называемой Красной Армии, погрузили в товарный вагон поезда, и в сопровождении игумена Серафима отправили в Читу.
– Боже мой, – воскликнула Императрица.
– Да. В Читу. Туда мы прибыли 30 августа, и при содействии атамана Семёнова, были перевезены в Богородицкий женский монастырь и спрятаны под пол в келье. Пятого марта 1920 года по указанию генерала Дитерихса и при поддержке атамана Семёнова гробы были вывезены из Читы и отправлены в Китай. Материальную помощь в перевозке оказала бывшая жена атамана Семёнова Мария Михайловна.
– В Китай! – ужаснулась Александра Фёдоровна, всплеснув руками
– Да! Но когда мы прибыли на станцию Хайлар, оказалось, что власть в городе перешла в руки большевиков, которые тут же захватили вагон, и уже стали вскрывать первый гроб, с телом Иоанна Константиновича, чтобы надругаться.
– Какой ужас! – воскликнула Императрица, окинув взглядом всю свою семью.
– Не волнуйся, сестрица, – ласково проговорила рассказчица, – нас отбили китайские войска, по просьбе игумена Серафима. В начале марта наши тела прибыли в Харбин, их встретил епископ Камчатский Нестор, и князь Николай Кудашев, последний императорский посланник в Китае. При нём гробы были вскрыты для опознания и был составлен протокол.
– Господи, Господи, Господи, – запричитала Императрица, крестясь.
И в это время, Елизавета Фёдоровна воспарила над всеми. Белые монашеские одежды на ней затрепетали как на ветру, и она, как бы, бежала или летела, и эхом звучал её голос: "8 апреля поезд выехал из Харбина в Мукден, откуда 13 апреля направился в Пекин. 16 апреля на вокзале Пекина гробы были встречены крестным ходом и перенесены в церковь Серафима Саровского на кладбище, располагавшемся к северу от территории Русской духовной миссии. После совершения заупокойного богослужения гробы опечатали и разместили в одном из склепов на территории кладбища. Вскоре на деньги атамана Семёнова под амвоном церкви был устроен склеп, в который и поместили тела наши".
Царские дети как заворожённые следили за ней, подняв головы и раскрыв рты.
143.
"И о – чудо! – продолжила она, поднимаясь всё выше и выше, – Сбылось моё желание! В ноябре, из Пекина мой гроб и гроб моей келейницы сестры Варвары, были перевезены в Тяньцзинь, затем в Шанхай, а оттуда морем, через Суэцкий канал в Порт-Саид, что в Египте, и затем, в Иерусалим! Гробы сопровождал игумен Серафим, а в Порт-Саиде к нему присоединились принцесса Виктория с супругом Людвигом и дочерью Луизой. И 28 января 1921 года в Иерусалиме наши тела были торжественно встречены греческим и русским духовенством, а также многочисленными русскими эмигрантами. Гробы на автомобилях повезли в город, по дороге их встретил крестный ход монахинь Горненского и Елеонского монастырей. Тела были привезены в церковь Равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании. Два дня при них служились панихиды, а 30 января Иерусалимский Патриарх Дамиан совершил заупокойную литургию и на великом входе прочёл разрешительную молитву погибшим, и затем, после панихиды, гробы поместили в склеп, устроенный в крипте церкви. А 1 мая 1982 года, в день празднования Недели святых жен-мироносиц, наши мощи были перенесены из крипты в храм".
На этих словах, она поднялась совсем высоко, и растворилась в солнечной пыли омытая солнечным дождём.
"Тётя Элла! Тётя Элла"! – всполошились дети и кто-то из них даже заплакал.
– Куда же ты, сестра?! – кричала Императрица.
Но увы. Тишина.
– Так значит, Великие князья и вы, Владимир, упокоились в далёком Китае, – превозмогая тишину, заговорил Николай Александрович.
Но за Владимира заговорила почему-то Натали Палей, обнимая брата за плечо: "Да. Володю, по просьбе матери нашей, предали земле в одном из склепов кладбища Русской духовной миссии. Великих же князей в 1938 году после оккупации Китая Японией архиепископ Виктор получил разрешение пекинских властей на перенос гробов Алапаевских мучеников в склеп храма во имя Всех Святых Мучеников на территории Русской духовной миссии. В 1947 году, в связи с угрозой прихода к власти коммунистического режима, наместник Успенского монастыря при Духовной миссии архимандрит Гавриил и иеромонах Николай, под предлогом ремонта храма, совершили захоронение останков под полом придела апостола Симона Зилота. В 1945 году храм Святых Мучеников перешёл в юрисдикцию Русской православной церкви, но в 1954 году, после перехода земель Духовной миссии в распоряжение советского посольства, его закрыли. А в 1957 году по распоряжению посла СССР в КНР храм снесли, и на его месте разместили детскую площадку и постройки посольства. Большего я ничего не могу сообщить, Ваше Величество".
Но казалось, что Николай Александрович перестал её слушать, взгляд его был каким-то потерянным и он, не глядя ни на кого, только спросил: "А что же мой младший брат Михаил"?
Все посмотрели на Натали Палей. Та же, пожала плечами: "О Великом князе Михаиле Александровиче ничего толком не известно. Большевистской пропагандой вбрасывались разные ложные сообщения.., но говорят, что он ещё в июне восемнадцатого был убит в Перми, куда был выслан властями".
– А что же ваш отец, Великий князь Павел Александрович, – как будто спохватившись спросил государь.
– Его расстреляли в Петропавловской крепости в январе девятнадцатого. Вместе с Дмитрием Константиновичем, Георгием Михайловичем и Николаем Михайловичем, – понурив голову, отвечала Натали. – Их тела сбросили в одну общую яму.
Наступило тяжёлое молчание, которое нарушила Императрица: "Князь, что с вами?! Вы так бледны".
144.
Все разом посмотрели на князя Владимира, и даже Натали испуганно отпрянула от брата.
– Господа, – тихо заговорил князь, обводя глазами всех присутствующих, – поручик Лермонтов, ещё в царствование Николая Павловича, написал "Предсказание". Помните, Государыня, ту ночь, – обратился он к Александре Фёдоровне, которая аж вздрогнула от его тревожно-загадочного тона. – Ту ночь, после известия об отречении Государя. Когда мы с отцом приехали к вам в Александровский дворец по вашей просьбе? Вы ожидали визита новых управителей, военного министра Гучкова и генерала Корнилова, которые по-хамски заставили себя ждать целых два часа. Вы встретили их в платье сиделки и просили обеспечить нормальное функционирование своего госпиталя. У дворца орали песни солдаты охраны, которые вели себя крайне развязно, и даже заглядывали в двери. Всё это было для меня как кошмарный сон. А в голове моей назойливо кружили строки "настанет год России чёрный год..." По приезде домой, я тут же стал искать среди книг – Лермонтова, сознавая, что это именно его стихи. И нашёл, и прочитал, и ужаснулся, и поразился – почему мы не обращали внимания на этот стих. И потом, когда власть захватили большевики, и меня вызывали в Черезвычайку, и когда видел как вокруг меня развивается хамство, которое как поганое дерево, уже протягивает в разные стороны зловонные ветки и цепляется за всё окружающее. И когда меня арестовывали, и ссылали, и вели к могильной яме, и там, уже засыпанный землёй, какое-то время оставаясь живым – ничему не удивлялся, потому что плыли и плыли в голове моей строки пятнадцати летнего поэта:
"Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мёртвых тел
Начнёт бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь – и поймёшь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя! – твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет всё ужасно, мрачно в нём,
Как плащ его с возвышенным челом".
Прочитал он монотонно, и умолк. И всё кругом молчало.
И только через длинную паузу заговорил Шаляпин, задумчиво-угрюмо глядя вдаль: "Я, конечно, далёк от мысли видеть в Степане Тимофеевиче Разине символический образ России. Но правда и то, что думать о характере русского человека, о судьбах России и не вспомнить о Разине – просто невозможно. Пусть он не воплощает России, но не случайный он в ней человек, очень сродни он русской Волге. Находит иногда на русского человека разинская стихия, и чудные он тогда творит дела! Так это для меня достоверно, что часто мне кажется, что мы все – и красные, и белые, и зелёные, и синие – в одно из таких Стенькиных наваждений взяли да и сыграли в разбойники, и ещё как сыграли – до самозабвения! Подняли над бортом великого русского корабля прекрасную княжну, размахнулись по-разински и бросили в волны... Но не персидскую княжну на этот раз, а нашу родную мать – Россию... "Подарок от донского казака"".
