Текст книги "Роман (СИ)"

Автор книги: Владимир Лисицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– А давайте во что-нибудь поиграем! – вскричала младшая Анастасия, подскочив со своего места.

И сразу все сёстры оживились, зашумели, вставая со своих стульев. Оживился и их отец, говоря: "Но во что же мы здесь можем поиграть"?

– Папа! Давайте разыграем здесь Чеховского "Медведя", – нашлась уже довольно взрослая девушка Ольга, – и публика есть.

– Н-нет, – капризно отвечал папа, – я и текст уж наверно позабыл.

– Не позабыл, не позабыл! Я наверное знаю, что не позабыл! Давай разыграем, – настаивала Ольга.

– А что ты так расходилась, – подтрунивающе заговорил папа, – я может не тебя в партнёрши выберу, а вот, Машку.

Все почему-то рассмеялись.

– А мы можем с Машкой в очередь, – не растерялась Ольга, – мы так уже исполняли. Вспомните.

И сёстры вдруг затеяли какую-то игру, говоря то по-немецки, то по-английски, то по-французски; то все вместе, то по одиночке, и при этом, с какой-то весёлой издёвкой поглядывая в сторону Голицына. Это было что-то вроде считалки, вроде – "на золотом крыльце сидели..."

– Ну, конечно, вы же в общем-то, немцы, – указывая на сёстёр, зачем-то сказал Голицын, ни в лад, ни в склад.

Сёстры покатились со смеху.

– Все мы немного скандинавы. – как бы обобщая, ответил ему Государь.

– Вы имеете в виду – викинги? – зацепился Голицын.

– Да. Варяги, – согласился царь.

– Ха, ваша Летопись всё врёт. Или не договаривает, – махнул рукой Голицын.

– Она не моя, она Никоновская, – хохотнул царь.

– Знаем, как всё переписывалось по царским велениям, – отмахнулся Голицын.

Тут Николай Александрович даже расхохотался.

– Смейтесь, смейтесь, – закивал головой спорщик, – вот, например, пятиэтажка где я живу теперь, стоит на том месте степи, через которую прошли древние греки, римские легионы; где жили скифы и сарматы, пронеслись гунны и непобедимый Тамерлан, половцы, печенеги, хазары... Кстати, хазарские названия до сих пор живут: ныне затопленный город Саркел, Семикаракоры, завод Красный Аксай, где

128.

работали мои родители /конечно он был просто Аксай до революции/, заметьте – прибавили "красный", но не переименовали, и река Аксайка, и ещё можно отыскать. Если бы эти названия были от чуждых народов – они бы никогда не сохранились, это факт. И то, что среди хазар уже были христиане, ещё до крещения Руси, это тоже факт. Просто московских историков не интересовала эта сторона, и они всё гнали под свою дуду. Впрочем, ростовские им тоже поддакивали, – перевёл дыхание Голицын. – А теперь, Ваше Величество, я вас ошарашу вашими Варягами-Викингами. Сюда на Юг, в Азов приезжал серьёзнейший изыскатель, путешественник и учёный, норвежец по происхождению Тур Хейердал /вы, конечно, его не знаете, но поверьте мне/. Так вот, он выяснил, что его предки пошли отсюда, из этих Приазовских мест, и начал раскопки. К сожалению, он умер, – вздохнул рассказчик. Вот так-то, – остановил свой довольный взгляд на царе Голицын.

– А я у вас в Ростове играл на бильярде, – заговорил Булгаков, глянув на Голицына, – проигрался в пух и прах. Даже золотую браслетку, моей первой жены, пришлось заложить. Было это-о в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году. Кажется осенью. Да, осенью.

– Какой интересный исторический факт, – пошутил Голицын, – точное место не помните?

– Нет, а что?

– Прибили бы памятную доску: "здесь играл Булгаков, в бильярд. Проиграл всё".

– "Проиграли все". Где такую! доску прибить? На каком доме? В каком городе? Или на кладбище? – не шутил Булгаков.

Голицын осёкся и даже покраснел. Он даже испугался такого Булгакова.

В гостиной наступила тяжёлая тишина.

– Почему мы не взяли нашего друга Григория? – настойчиво, и как-то по-мужски, произнесла та, что звалась Татьяной, глядя своими широко расставленными глазами, на своего отца.

– Я здесь не распоряжаюсь, – тихо и спокойно ответил тот.

И в этот момент в окна купола ворвался яркий неописуемый свет. Все вздрогнули. И окна тут же наглухо закрылись обшивкой корабля. А по громкой связи прозвучал голос Карлика: "Поздравляю господа, мы вошли в солнечный круг! Всем оставаться на местах. А Петра Григорьевича прошу спуститься ко мне на пункт управления".

Началось общее волнение, недоумение и даже суета. "Извините" – произнёс Голицын в этой общей суете, и уже хотел уходить, но был приостановлен Булгаковым, который очень серьёзно, и даже угрожающе, сказал прямо в лицо Голицыну: "Батум" был моим последним номером. Да. Номер оказался – смертельным. Эта мысль – молнией пронзила меня, там в вагоне поезда, когда прозвучало "Вам телеграмма". Свет в кабинете потух. Всё кончилось". – И он повернулся, чтобы идти, но вдруг резко обернулся, сверкнув, не понятно откуда взявшимся, моноклем в глазу: "И никакой МХАТ, и никакой Генсек тут не причём. Чтоб вы знали" – наиграно грозно прибавил писатель, звонко цокнув языком, словно откупорил бутылку шампанского, и отошёл прочь.

Озадаченный Голицын спустился по винтовой лестнице имени Эйнштейна на средний этаж, и открыл двери в отсек пункта управления.

Свет и музыка хлынули оттуда! У Голицына аж дыхание перехватило, как будто бросили его из окна душной комнаты в холодный брызжущий пеной бушующий океан. А в том золотом океане, что был за смотровым окном корабля, и вправду купались люди с золотыми крыльями и в нарядных одеждах. Звучал джаз, сверкая медными инструментами, сверкал солнечный зайчик, отражаясь от чёрной головы трубача, сверкала золотом его труба, на которой он выделывал чёрте что и неслыханное тремоло. А когда он отвёл от губ трубу, и запел тем же тремоло, но уже совсем низким хриплым, словно сурдина своей же трубы, и при этом, промокая вспотевшее лицо большим белым платком, стало ясно, что это великий Луи Армстронг со своим джаз-бэндом.

У Голицына отлегло от сердца. Страх – сгореть на солнце – отступил. Панорама, открывшаяся взору, была ошеломляющей. Там было много людей, но разглядеть их конкретно не удавалось – всё сливалось и тонуло в ярком свете. Но вот в глаза бросилась беспокойно суетящаяся фигура мужчины, одетого в чёрный фрак и при бабочке. Он явно кого-то искал, среди собравшихся здесь. Знакомое лицо. Ну, конечно же, это был Ростропович. Мстислав Ростропович!

Но в это время, сюда, по-хозяйски, с широким жестом вошёл импозантный седой мужчина в массивных роговых очках и тоже при бабочке. "Вот тебе твой оркестр! Я всех собрал. Мои проценты прежние". С этими словами, сказанными на английском, он подошёл к человеку в очках и в военной форме, указывая в сторону вошедшей толпы музыкантов с инструментами, но в штатском. Они радостно зашумели, приобнимая военного и приветствуя его. А Луи Армстронг спокойно и как бы нехотя объявил собравшейся здесь публике: "Я уступаю место Гленну Миллеру. Но это – другая музыка" – покривился он, ощерясь белозубой улыбкой. И сразу же зазвучала, конечно же, всем известная "Чу-ча". И ударили в высь солнечные фонтаны, то там-то здесь; заиграли лучи, выделяясь как струны огромной арфы, закрутились спирали солнечной плазмы, словно фейерверки и все стали пританцовывать.

– Соломон! Как я счастлив, что тебя встретил, – закричал Ростропович, кинувшись к седому в роговых очках, обнимая его и громко расцеловывая в щёки. – Я ищу Галину! Ты её не встречал здесь?

– Нет, Галины Павловны, я, к сожалению, не встречал, – ответил тот, улыбаясь, как старый знакомец, старому знакомцу.

– Она, понимаешь, полетела на Меркурий, повидаться со своими блокадниками.., а я сюда. Но она уже должна бы и прилететь !– Психанул Ростропович, не выговаривающий букву "р".

Но его собеседник только развёл руками.

– О! Натали, – вскричал другой военный, лётчик, он был в шлеме и лётном комбинезоне – это оказывается Гленн Миллер, а я его и не узнал. Но почему он в военной форме?!

– Мне плевать, – весело кричала ему в ответ Натали, – вы же знаете, Антуан, я ищу своих.

Эта пара летела стоя на каруселях. Она была впереди, держась за два солнечных луча, он за ней, как бы догоняя. Она была в длинном шёлковом платье, с плиссированной широкой накидкой, которая трепетала, отлетая назад и шлёпая по щекам преследователя. И всё это отливало золотом. И говорили они на французском языке.

– Пойдём, пойдём в танец вместе со всеми! У меня есть вопрос к музыканту.

– Не хочу идти, – капризничала она.

– Тогда лети-им!

И он выдернул её как из седла. И они присоединились к танцующим. И в танце, лётчик

хитро приблизился к знаменитому тромбонисту.

– Маэстро, у меня к вам очень интересный вопрос – почему вы в военной форме?

– Не мешайте музыке, – строго оборвал его тот, и снова приник к тромбону.

– Я, например, в военной форме потому, что я погиб в полёте, в июле 44 года, – не отставал лётчик.

– Какая прелесть, – неожиданно удивился Гленн Миллер, выпучив глаза на собеседника через стёкла своих очков. – Я тоже погиб в полёте, но в декабре 44-го. Над Ла-Маншем.

– Не надо было распускать наш оркестр в 42-ом, – вмешался в разговор музыкант похожий на профессора.

129.

– А мой самолёт разбился о воды Средиземного моря, – задумчиво произнёс лётчик, продолжая пританцовывать, не отпуская руки партнёрши и уточнил, – меня сбил Мессершмитт.

– А мы погибли нелепо, – расстроено произнёс маэстро, – был низкий туман, мы летели почти над самой водой на маленьком одномоторном самолёте "Норсман С-64", в освобождённый Париж для организации концерта в зале "Олимпия" и вдруг, под нами начались взрывы бомб. Они и накрыли наш самолёт.

– Что же тут нелепого, – усмехнулся лётчик.

– В том, что бомбы сбрасывали возвращавшиеся на базу самолёты британских ВВС. О-кей?

– Всё ясно. Так бывает. Они не отбомбились по цели, – со знанием дела резюмировал собеседник.

– А по ходившим у нас версиям, маэстро, – снова вмешался в разговор музыкант похожий на профессора, – вы скончались от сердечного приступа в парижском борделе в объятьях проститутки, и что военное командование решило скрыть постыдную смерть армейского кумира, чтобы не подрывать воинского духа союзных армий.

– Симпатичная версия. Мне нравится, – пробросил маэстро. – А вы Антуан де Сент– Экзюпери, – почти утвердительным вопросом обратился он к лётчику.

Тот удивлённо улыбнулся, и нарочито кивнул головой.

– Мы успели прочесть вашего "Маленького принца", и слышали о вас как о пропавшем без вести, – серьёзно констатировал Гленн Миллер.

А в наступившей музыкальной паузе, вдруг, сначала робко, а потом всё увереннее запели,

собравшиеся здесь, прихлопывая в ладоши, и лукаво поглядывая в сторону Луи

Армстронга. Тот как бы капризничая, отказывался, поднимая руки в верх, но потом всё

же, в ритме хорового вступления, вышел на середину и запел своё соло.

Это была знаменитая "Go Down Moses", как пояснил Карлик Бэс. И что сюжет этой песни

взят из Ветхого Завета.

И в это время, вылетела из под корабля Мэрилин Монро. На удивление Голицына, она была теперь в серебряном платье с глубоким декольте, смелым вырезом сзади и очень плотно облегающим прекрасную фигуру. Она подлетела ко всей этой компании, стала растерянно осматриваться вокруг, видимо, ища знакомых, и находила их, и радовалась по-детски, и обнимала некоторых.

Теперь Голицын мог рассмотреть и Эллу Фицжеральд, и Фрэнка Синатра, и Дюка Эллингтона. Среди них уже был и Джон Леннон и, стоящая чуть поодаль, Грета Гарбо, и, прилетевшая сюда с Жаном Габеном Марлен Дитрих, которая неприминула, поднять свои тяжёлые веки, для выразительного взгляда на партнёршу Экзюпери – русскую княгиню, ставшую в эмиграции манекенщицей, Наталью Палей.

– У вас так весело! А что здесь происходит? – спрашивала Мэрилин, забавно крутясь по сторонам.

– Детка Мэри, я не зря, в своё время, отказался от "Оскара" в знак протеста против дискриминации индейцев и негров Америки, – это говорил Марлон Брандо, вальяжно раскачиваясь в гамаке из солнечных лучей, и куря сигару.

– Ба-а-ад, это ты?! Каким ты стал важным, точно английский лорд.

Она коснулась щекой к его щеке, и ещё раз осмотрела его, чуть отстраняясь.

– Ты получил "Оскара"? А за какую роль? Что за фильм?

– Это было уже без тебя, детка, – лениво покривился он, – главное, что я от него отказался.

– Ну, а при чём сейчас твой протест? Это ты зачем сказал? – растерялась Мэрилин.

– Ты спросила – в честь чего мы веселимся. В честь того, что в моей стране избрали чернокожего американца 44-ым Президентом Соединённых Штатов Америки.

130.

– Не может быть! – вырвалось из её уст. И она аж покачнулась на своих высоких каблучках, и тут же стала смотреть по сторонам, словно ища доказательства сказанному. – А почему он плачет, – указала она на поющего Армстронга.

– Он плачет от того, что отказался в 60-е годы от гастролей в СССР, – встрял импозантный Соломон, – мотивируя тем – что мол он скажет там людям о своей стране: что я успешный музыкант, но остаюсь всё равно негром. Ну, а теперь уже не вернёшь – вот он и плачет.

– Серьёзно? – изумился Ростропович. – Если бы он знал скольких невинных людей там назначали, условно говоря, "неграми"!.. Что ваш "куклусклан"!.. – махнул рукой великий виолончелист. – Он просто ничего про это не знал и не знает. Ну, да ладно, он блестящий музыкант и Бог с ним, – снова махнул он рукой.

Сейчас было видно, что Луи Армстронг действительно плачет и при этом, указывает рукой с указательным пальцем в сторону Соломона, не глядя на него, а лишь качая головой – мол, хорошо подтрунивает.

– Сорок четвёртый, – бормотала Мэрилин Монро, как бы вспоминая что-то, – а как же...

– Я был у них в СССР в 35-ом, в качестве корреспондента газеты "Пари-Суар", – заговорил Экзюпери, – вот княгиня знает, я ей рассказывал, – любезно указал он на Натали Палей. – По следам этой поездки я написал несколько очерков под названием "Преступление и наказание перед лицом советского правосудия". Конечно же они этого не перевели, и не напечатали у себя. Но я им там сказал, во время оф. Приёма: "С вашими экспериментами ваш народ потеряет свою идентичность. Как теряет свои свойства вещество при определённом химическом воздействии на него. Тоесть, оно становится чем-то другим ".

А Мэрилин Монро всё бродила вокруг себя, бормоча: "Сорок четвёртый.., сорок четвёртый Президент. Сорок четвёртый. А как же тридцать пятый? Тридцать пятый"?! – И она окинула, как бы просветлённым взором, всех присутствующих и упёрлась взглядом на рядом возлежащего в гамаке Марлона Брандо: "А как же Джек? 35-ый Президент"? -Но Брандо только молча развёл руками. "Как?! Вы забыли ДФК?! Вы все забыли ДФК?? Вы забыли Джона Фицджеральда Кеннеди"??? – Уже обращалась она ко всем. "Я уверенна, что это именно он привёл страну к таким переменам. Я всегда верила в него. Я верила, что он сделает революцию, преобразит Соединённые Штаты Америки! И вот вам, пожалуйста. И всё это за каких-то... Сколько он был в Белом доме? Он был два срока?"

Но в это время Фрэнк Синатра что-то сказал Гленну Миллеру, тот перебросился несколькими фразами с музыкантами и "подпевкой", взмахнул рукой и зазвучали красивейшие аккорды музыки, и запел Синатра. Это была его знаменитая песня "С тобой". Мелодия обалденно романтичная. И бархатный голос певца, и вокализы подпевки – всё завораживало, уносило в мечты, в любовь и нежность. И уже убелённый сединами Фрэнк вёл в этом медленном танце, всё такую же молодую, как прежде, Мэрилин Монро.

Больше никто не танцевал. Все вели себя так, как будто пели колыбельную для маленькой Мэрилин.

Нарушил эту идиллию солнечный фонтан, который вынес на своём гребне, под эту дивную мелодию, Эдварда Кеннеди. Его нельзя было не узнать. Той красоты молодого лица уже не было конечно, но зато было строгое обаяние теперь совсем седого умудрённого жизнью мужчины.

– Коллеги, – восторженно обратился он к собравшимся с высоты фонтанной струи.

Все засмеялись.

– Вы не в Сенате, мистер Кеннеди, – мило съязвила Марлен Дитрих своим низким голосом. Кстати, здесь она была в белом шикарном бальном платье, естественно отливающем золотом; в белых перчатках до локтя и, почему-то, с букетиком алых тюльпанов, нежно зажатых в правой руке.

131.

– Well, – приподнял руку Кеннеди, – так вот, господа, я услышал эту мелодию, нахлынули воспоминания молодости, студенчество в Гарвардском университете.., Вирджиния!.. И ударил этот золотой фонтан, и поднял меня, и понёс.., и, Господи– и...

– Во-о-от, – вальяжно протянул Марлон Брандо, лёжа в своём солнечном гамаке, и указывая рукой с сигарой на Эдварда Кеннеди. – Вот тот верный человек, который принёс нам эту радостную весть.

– Спасибо Фрэнк, – тихо сказала Монро Синатре, – но спрячь меня, я боюсь его, – кивнула она в сторону младшего Кеннеди, – эта семейка готова меня сожрать за Джека. Хотя мне не терпится спросить...

– Ерунда, уже всё забылось, – успокоил её Синатра и тут же обратился к сенатору, – Тед, вот Мэрилин не верит, что в США избран чернокожий Президент.

И тут же струя фонтана опустилась вниз, и Эдвард Кеннеди стал на ноги.

– Да, – весело подтвердил он, – Барак Обама – мой товарищ по партии. Я его хорошо знаю и был на его инаугурации. Правда, потерял там сознание, и через несколько месяцев покинул тот Свет. Потому что устал, – как бы извиняясь, прибавил он. – Но вы поздно спохватились, у него уже заканчивается второй срок правления, если я ещё не потерял счёт Земного времени.

– Тед! – вдруг не выдержала Монро, и ринулась к нему, – я хотела бы узнать... Я конечно понимаю, что с мой стороны...

Но ей не дал договорить Ростропович, который бросился наперерез к Эдварду Кеннеди, со словами: "Дорогой мой, Эдвард Мур Кеннеди, наконец-то я вас могу поблагодарить за ту помощь которую вы оказали мне и тем самым моей жене Галине Вишневской"! И он стал крепко жать руку сенатору, заговорчески прибавив, кивнув в сторону Монро: "Она ничего не знает про убийство". И сразу же, неожиданно обнял младшего Кеннеди, и стал громко расцеловывать его в щёки.

– Да, да, – растерянно бормотал тот в ответ, – я встречался по вашему поводу с Леонидом Брежневым, в 74 году. Я помню.

И тогда, Ростропович повернулся к Монро, и сказал: "Восхищён! Особенно "В джазе только девушки"!

– Я не понимаю, – растерялась та.

– О, "Некоторые любят погорячее", – поправился Ростропович.

– О, ес-с, – покривила лицом знаменитость.

– Позвольте представиться: русский музыкант Мстислав Ростропович.

– О, русский! Я брала уроки актёрского мастерства у Михаила Чехова, племянника знаменитого русского писателя Антона Чехова – по-детски залепетала актриса.

– Позвольте поцеловать ваши чудные ручки мисс Монро, – и он взял её руку, и приклонился для поцелуя.

Но тут влетела строгая Галина Вишневская, на своих золотых крыльях, неся за собой волну такого же золотого солнечного света.

– Ну, конечно. Я так и знала, что это он. Там где громкие чмоки поцелуев, там Ростропович, – объявила прилетевшая оперная дива.

– Галя, это я благодарил господина сенатора, за те хлопоты, по поводу моей эмиграции из СССР, помнишь?

– Здравствуйте мистер Кеннеди, – поздоровалась она, слегка склонив голову.

– Если они так похабно поступали с великим Дмит Дмитчем Шостаковичем, то что уж было нам от них ждать, – оправдывался перед всеми, ни к селу ни к городу, знаменитый виолончелист.

– Я про это про всё написала целую книгу. Пусть читают, там на Земле, – сказала как отрезала великая Вишневская.

132.

Оркестр Гленна Миллера снова заиграл что– то свинговое ритмичное, и все задвигались, подчиняясь этим звукам, а кто-то даже стал во всю танцевать, выкидывая коленца, как у нас говорят. Только Мэрилин Монро стояла на месте, потерянная, нервно запускающая пальцы рук в свою причёску, словно ища что-то в голове.

И в это время, из днища корабля вылетел Булгаков со своей супругой. Они вылетели и явно опешили, попав в этот свет полный музыки, и танцующих под неё.

– О! Михаил Булгаков, – вдруг громко и радостно закричал Экзюпери, – какая встреча!

Булгаков вздрогнул, встрепенулся, и можно было бы сказать – попятился назад. Но поскольку он парил на своих крыльях, то эти крылья вогнулись назад, а за ними и вся фигура писателя вогнулась в вопросительный знак, заставив принять ту же позу, парящую за его спиной Елену Сергеевну.

– Какая-то чертовщина, – прошипела Елена Сергеевна. – Кто вы?!

– Вы что, меня не узнаёте, – всё так же радостно кричал Экзюпери, – мы встречались с вами на приёме в американском посольстве в Москве, – и он сорвал со своей головы лётческий шлем, и прибавил, – аля фуршет и всё такое!

– А-а, карточный фокусник, – выпрямился Булгаков.

– Нам некогда, – выпарила вперёд мужа его жена, – мы улетаем! Полетели, – скомандовала она, – и взяла под крыло своего мастера.

И они полетели.

– Пишите письма, – бросил шутку Булгаков, уже находясь в полёте.

Растерянный Экзюпери посмотрел на рядом стоящую и мило улыбающуюся Натали Палей.

– Ну конечно, 35-ый год, кто я такой? Корреспондент какой-то французской газетёнки, – словно оправдывался Экзюпери, – а его пьесу.., э... "Белая гвардия" уже играли в Париже.

– Белая гвардия. Пари-иж, – нараспев задумчиво произнесла Натали Палей.

И в это время, сзади них, как-то боком, между огромных струн солнечной арфы протиснулась фигура мужчины, в шляпе и пальто с поднятым воротником.

– Я так и знал, – произнёс мужчина, глядя на Наталью Палей из-за поднятого воротника пальто, – вы и здесь уже с французиком. – И видно было как выразительные ноздри его чувственно задышали.

– А, Эрих, – едва взглянув на него, отозвалась княгиня, словно они только вчера расстались, – я же вас предупреждала: если со мной рядом нет мужчины, значит его нет вовсе. Значит, я одна и свободна. – И она захохотала легкомысленным смехом.

– Эрих Мария Ремарк, – как-то грубо произнесла Марлен Дитрих, подняв свои тяжёлые веки на явившегося мужчину, – Здесь так тепло и солнечно, что впору одевать пляжный костюм. А вы напялили на себя зимнее пальто. Хотите выглядеть парадоксальным?

– И эта тоже со своим французом, – брезгливо заметил названный Ремарк, имея в виду седовласого обаятельнейшего Жана Габена.

– Или вы до сих пор несёте на себе вину всей немецкой нации, как траур? Как это чёрное пальто? – не успокаивалась Дитрих.

– Вы хотите поразить меня своей холодной безжалостностью, но это для меня уже не новость, как вы понимаете.

– Стараюсь соответствовать той, которую вы описали в "Триумфальной арке", – покачала бёдрами Марлен.

– Хочу спросить пока есть возможность, – заговорил обаятельный Жан Габен. – Господин Ремарк, почему Гитлер приказал сжечь ваш роман "На Западе без перемен"? Ведь вы с ним воевали в одних окопах 1-ой мировой и оба солдатами.

133.

– Потому что он стал фюрером, а я писателем, – не задумываясь отвечал тот. – Мне нужно было рассказать правду тех самых окоп, с их кровью, кусками разорванного человеческого мяса, грязью и вонью. А ему нужны были победные марши для бесконечных помпезных парадов. Это же ясно.

– За что мне нравится эта голова, – постучала Дитрих согнутыми пальчиками по лбу Габена, – что в ней не задерживается ничего лишнего.

– Не спеши, дорогая, – одним только взглядом остановил он Марлен, – я это к тому, что в 31-ом роман был выдвинут на Нобелевскую премию, но был отклонён Нобелевским комитетом. Так может быть, думаю я, если бы роман стал Нобелевским лауреатом в 31-ом, его не посмели бы жечь в 33-м. Или во всяком случае, большему числу граждан стали бы ясны истинные намерения их фюрера. А то они все твердят, что они не знали.

Жан Габен говорил на своём французском, своим завораживающим спокойным голосом, и словно в тон ему, оркестр Миллера заиграл медленную красивую мелодию из своего репертуара.

– Жа-а-ан, – интимно произнесла Дитрих, обвив его шею руками, и поведя его в медленный танец, – ты помнишь весну 43 года,.. Северную Африку?..

– Конечно, – ответил Габен, – она примчалась прямо в расположение нашей танковой дивизии, – обращался он почему-то ко всем, – и была уже одета в форму "Сражающейся Франции",.. но наши танки уже были на всех парах,.. и мы пошли в атаку.

– Да-а, – по прежнему интимно протянула Марлен, – я провела на фронтах три года. Целых три года. А когда вернулась в Голливуд,.. Голливуд меня забыл. С киношной карьерой было покончено.

– Но зато, Америка наградила тебя Медалью Свободы, Франция Орденом почётного легиона, – успокаивающе произнёс Габен, перехватив инициативу ведения танца.

– Конечно! – вдруг громко воскликнула Марлен. – Вот они, награды Марии Магдалены Дитрих!

И она так изящно и ловко открылась, что все увидели как сверкнули два ордена, с красно-голубыми лентами, на груди её бального платья.

А в голове Голицына, вдруг, возникла русская песня, которую пел задушевный Марк Бернес: "Враги сожгли родную хату" сгубили всю его семью"... И тот самый куплет:

"Он пил солдат-слуга народа,

И с болью в сердце говорил:

"Я шёл к тебе четыре года,

Я три державы покорил"!

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд.

А на груди его светилась

Медаль за город Будапешт".

И сдавило горло, и подкатили слёзы к глазам.

– Кстати, о парадоксах, – воспользовался паузой Ремарк, – роман, который жгли по приказу Гитлера, я писал на квартире безработной танцовщицы Лени Рифеншталь.

– Которая тоже оправдывалась, что ничего не знала..

– Я не оправдывалась, – раздался громкий голос, наступивший на незаконченную фразу Марлен Дитрих. И из водоворота солнечной плазмы вылетела, с брызгами, словно её выплюнула эта чавкающая плазма, Лени Рифеншталь. – Я не оправдывалась, я отвечала на вопросы тех бесконечных комиссий и судов!

Встряхнула свою короткую причёску Рифеншталь, освобождаясь от огненных брызг.

134.

– Да, – продолжила она, – когда в сентябре 39 года, в Польше, я увидела как наши солдаты убивают простых жителей.., я тут же написала в соответствующую инстанцию Рейха. Но до этого я ничего подобного не подозревала. Гитлер всегда говорил о мире, о процветающем будущем Германии, и мы все видели как выправлялась немецкая нация, как становилась она на ноги. Да! Я с восторгом приняла предложение фюрера снять фильм о его партии. Идея была грандиозна и заманчива. А я была всего навсего режиссёром, и должна была снимать кино – это моё призвание. И я сделала это! Сделала вдохновенно и с полной отдачей творческих сил. И не мне ли рукоплескала Европа, вручая приз за лучший документальный фильм на Международном кинофестивале в Венеции 1935 года и золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1937 году?! Съели?! Смотрите не подавитесь. Ауфвидерзеен.

И она взмахнула своими упругими крылами, и с силой оттолкнувшись ими, взмыла вверх, преодолевая солнечную гравитацию, и улетела прочь.

Молчали все.

– Ну что, Галя, – еле слышно и словно поперхнувшись, заговорил Ростропович, обращаясь к Вишневской, – ты повидала своих блокадников на Меркурии?

– Да, – так же тихо отвечала Вишневская, – все они там горемычные. Повидала бабушку Дарью. Она сидела там, словно у той печки-буржуйки, у которой сидела последние дни свои, обессилевшая от голода и холода, пока платье на ней не загорелось. Посидела с ней. Попросила прощения за то, что чужие, больничные, люди похоронили её в общей могиле. А не я.

Она перевела дух, и в упор посмотрев на Ростроповича, заговорила, каким-то хриплым больным голосом: "Но другая картина поразила меня там. Дети похожие на маленьких ангелят. Они были в группках людей, которые молча, с болезненной улыбкой на лице, гладили друг друга по руке, как гладит робкий кавалер свою возлюбленную барышню. Это были съеденные и съевшие их блокадники Ленинграда". И она замолчала, низко опустив потяжелевшую голову.

И в этой тяжёлой, затянувшейся паузе, словно призрак, из солнечной пыли возникла стройная фигура мужчины, гордо несущего свою голову. Фигура стала перед Экзюпери, и строго заявила: "Позвольте представиться: лётчик Люфтваффе Хорст Рипперт, пилот эскадрильи "Ягдгруппе 200". Это я на своём истребителе "Мессершмитт Ме-109" сбил ваш самолёт-разведчик. Точнее ранил или убил пилота. Потому что, самолёт потерял управление, вошёл в воду на большой скорости практически вертикально, и в момент столкновения с водой взорвался. Позже я узнал, из штабного радиоперехвата, что пилотом самолёта был Антуан де Сент-Экзюпери. Я уже тогда был вашим читателем и поклонником. Но я стрелял по самолёту противника. Сожалею" – сделал он короткий кивок головой.

Экзюпери стоял молча как вкопанный и глаза его даже ни разу не моргнули.

"Но я хочу сообщить вам и нечто, о чём вы вряд ли знаете: русский астроном Татьяна Смирнова, в 1975 году открыла новый астероид 2578 Сент-Экзюпери под номером "В 612"".

И тут, Экзюпери ожил, глаза его моргнули и казалось, что он впервые разглядел лицо своего собеседника: "Вы это знаете наверняка"? – спрашивал он с изумлением.

– Поверьте мне как солдат солдату, – сухо ответил тот.

– Но ведь В612 – это планета моего Маленького Принца. Это невероятно! Это как в сказке! Вы слышали, господа?! – теперь обращался он ко всем, вертя головой по сторонам. – Почему же никто не сообщил мне этого раньше?! Ведь вы же ещё жили тогда там на Земле, – взглянул он на Натали.

– Был железный занавес, – пожала плечами Натали.

135.

– Я полечу туда, – не стал он дослушивать её, – я обязательно найду этот Астероид! Обязательно найду!

И тут все загалдели, ожили, музыканты стали настраивать свои инструменты. А из под днища "Галактикуса" вылетела царская семья российского Императора Николая II-го.

– Ваше величество, Николай Александрович, – вдруг, как в припадке, закричала Натали Палей, – как я рада!.. Где все наши ?!. Я их ищу!

Но венценосная семья, увидев, и услышав это всё, шугнулась в сторону, и, взявшись за руки, полетела прочь.

– Александра Фёдоровна! – не унималась Натали, – Николай Александрович! Куда же вы?!. Я с вами!.. – кричала она, становясь на крыло, и пускаясь вслед за ними.

– Куда же вы, Натали?! – прокричал ей вослед Экзюпери, и заметался, блуждая среди присутствующих, как будто искал чего-то или кого-то. И все принимали в нём участие.

А из глубины, несомая множеством фонтанчиков, словно античная скульптура льва, лежащего на четырёх лапах, выплыла Грета Гарбо. На голове её красовалась диадема, как корона, а на высокой части её, что надо лбом, сверкал огромный алмаз. Гарбо проплыла совсем рядом с Ремарком, прорезая струны солнечной арфы, едва не зацепив знаменитого писателя, и тут же, наехав на немецкого лётчика, который вовремя взлетел, и обратно растворился в солнечной пыли.

– Вы что, Грета, изображаете из себя льва? – удивлённо спросил Ремарк.

– Вы банальны и недогадливы, как всегда, – лениво пробросила она.

– Ну, золотого льва, – поправился он, улыбаясь.

Она вдруг с удовольствием засмеялась, но не громко.

– Ах да, – приподнял он свою шляпу, – журналисты называли вас "северный сфинкс". Ну конечно же – вы сфинкс. И эти крылья...