Текст книги "Роман (СИ)"
Автор книги: Владимир Лисицын
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Annotation
Это продолжение романа "Коллайдер от Мессира" книга 1-я "Атлантида"
Лисицын Владимир Георгиевич
Глава 6-я.
Лисицын Владимир Георгиевич
Роман
/продолжение «АТЛАНТИДЫ»/
Ч а с т ь 3я
БЕРМУДСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Глава 6-я.
СОЛНЦЕ.
Голицын жадно курил в отведённой ему комнате. Курил «Приму» /без фильтра/. Видимо отходил от всего увиденного и услышанного. Он то садился на койку, то вскакивал и ходил, а то пытался прилечь, но снова вскакивал и ходил по комнате. Так он курил, пока его, по громкой связи, не пригласили в гостиную к чаю. Тогда он заволновался новым волнением, стал собираться, причёсываться, ища зеркало по стенам и в шкафу, но никаких зеркал здесь не было. Наконец он просто ощупал себя и, глубоко вздохнув, вышел вон из комнаты.
Гости сидели за большим круглым белым столом, накрытым чайным сервизом из белого тонкого фарфора на всех персон, сидящих за этим столом. Посередине – самогреющийся самовар с запахом дымка, большой заварной чайник и тарелочки с теми прикусками, которые обычно подают к чаю в русских домах на планете Земля.
– Добрый вечер, – буркнул Голицын, слегка поклонившись, и растерянно взглянув на часы на своей левой руке.
Все молча кивнули, не сводя глаз с вошедшего.
– Присаживайтесь, Пётр Григорьевич, – громко сказала Киска, указывая на стул. – Наливайте себе чаю по вкусу.
Он послушно налил заварку и кипяток в свою чашку, и, размешав ложку сахара, тут же стал жадно прихлёбывать. А прихлебнув, пришёл в себя, и огляделся. Он искал глазами Карлика, но его здесь не было.
– Бэс управляет кораблём, – догадавшись, сообщила ему Киска, севшая рядом по левую руку, между ним и Мэрилин Монро. – А я управляю здесь в качестве переводчика, – официально, но с ехидцей добавила она, указав одними глазами в сторону Мэрилин.
Киска была одета в строгий чёрный костюм /приталенный жакет и юбка чуть ниже колен/, с такою же строгой заглаженной причёской на голове, с ровным пробором посередине. Остальные, сидящие за столом, были одеты, как и полагалось здесь, во всё белое: водолазки, брюки, кроссовки, а женский пол был ещё снабжён и белыми палантинами на их плечах.
– Простите, мы что, действительно полетим к Солнцу? – очень заинтересованно спросил пассажир, подобранный последним с его спутницей, сидящей теперь справа от Голицына, на расстоянии вытянутой руки.
И только здесь и сейчас понял Голицын, что это был писатель Михаил Булгаков со своей женой. Потому что, как только авто въехало в помещение корабля – пассажиров с Голицыным тут же разделили по разным отсекам, как и полагалось.
– Да, к Солнцу, – официально подтвердила Киска.
А Голицын лишь проглотил сухой комок воздуха.
Булгаков же, в это время, посмотрел на свою жену, и очень серьёзно и тихо сказал ей: "А можно ли мне туда"? "Я думаю, что это не тот свет" – успокаивающе тихо ответила она.
В наступившей паузе Голицын почувствовал как напряжённо смотрит на него вся царская семья. Видимо это же почувствовала и Киска, которая сказала, обращаясь к ним:
– Господа, это Пётр Григорьевич. Он из России. Из сегодняшней России.
И царская семья насторожилась, и ощетинилась ещё больше.
И снова возникла пауза, но уже более тяжёлая и продолжительная.
121.
Мэрилин Монро, до этого молча и с любопытством разглядывающая собравшихся за столом, обратилась к Киске своим милым несравненным американским говорком. Киска ей ответила.
– О, русский, – оживилась та, пригнувшись к столу, и заглядывая в лицо Голицыну. И снова лепетала что-то на английском, перемежая с русским "Достоевский", "Грушенька", "Карамазовы" и "Рахманинов", напевая мелодию какой-то его симфонии.
– Я думаю вы всё поняли о чём она говорит, – сказала Киска Голицыну.
– О чём же? – не понял Голицын.
– Ну, что она знает музыку Рахманинова, и мечтала сыграть Грушеньку в "Братьях Карамазовых" Достоевского.
– Нет, нет, – громко как к глухой обратился к Мэрилин Голицын, – не надо вам Достоевского, не надо вам никакой его Грушеньки! Вы милы и неповторимы в своих ролях! Вы излучаете свет неизъяснимый!
– Всё? – грубовато спросила его переводчица. И тут же перевела коротко сказанное Голицыным Мэрилин..
– Ах, – кокетливо отмахнулась та.
– Кстати, я забыла подать шампанское! – воскликнула вдруг Киска, и что-то спросила у Монро по-английски.
– О, ес, ес, – удивлённо и радостно восклицала та.
И не дослушав её, Киска встала из-за стола и пошла куда-то, громко стуча каблуками.
И снова воцарилась тишина. И снова Голицын остался один на один с немигающим единым взглядом императорской семьи. Это было невыносимо. "Надо что-то предпринять" – думалось Голицыну. Думалось, но ничего не предпринималось. Пока наконец не оторвался от своего стула мальчик, что давеча был в матроске, то есть – цесаревич Алексей. Он, не отрывая взгляда от Голицына, медленно приблизился к нему, стал по левую руку того, и спокойно заговорил, глядя прямо в глаза Голицыну.
– Рассказать вам как нас убивали?
Тишина и полное оцепенение.
– Папа застрелили в упор. Он сразу упал, и умер. Нас и всех, кто с нами остался, всех застрелили в упор, потому что загнали в тесный подвал, как овец. Среди ночи. Не
объявляя правды своих намерений. Убийцы открыли беспорядочную бандитскую стрельбу. Позор. Меня сразу убить им не удалось.. Видимо потому, что я сидел на стуле. У меня распухло колено, мне и мама принесли стулья. Но меня дострелил их вожак. Мои милые сёстры, они такого не могли увидеть даже в самом страшном сне. Их тоже достреливали. А младшая Анастасия всё отбивалась от убийц, махая руками. Они её штыками да прикладами добили.
Алексей сделал паузу, не спуская глаз с Голицына. А затем, продолжил.
– Потом, я в более спокойном состоянии духа, смог наблюдать за тем как убийцы старались замести следы своего преступления. Они завернули нас в простыни и ещё в какие то тряпки, покидали в грузовик, повезли. Грузовик по дороге застрял. Нас перегрузили в телеги. Привезли на место, к заброшенной шахте какого-то рудника. Сгрузили, сорвали с нас одежды. Ругались при делёжке драгоценных камушков с девичьего белья. Наконец покидали нас в шахту и зачем-то забросали гранатами. После взрывов, они уехали. Но на следующую ночь опять приехали. Повытаскивали нас обратно. Стали рубить нас на куски, обливать серной кислотой, жечь на кострах, и снова бросать в какие-то ямы. Засыпать землёй, покрывать шпалами, и трамбовать грузовиком.
Цесаревич замолчал. Вернулся на своё место, стал перед столом, и, с укором глядя в лицо Голицына, прибавил:
122.
– И всё это, как оказалось потом, было произведено по решению Уралоблсовета. То есть, так называемой, законной власти. Вашей власти.
Над столом повисла тяжёлая неразрешимая пауза. А через стол, глядели на Голицына глаза всей царской семьи. Это был неописуемый страшный взгляд убиенных.
Голицын сидел недвижимо. Ему не стало хватать воздуха, он задыхался, но ничего не мог поделать. Он не мог даже отвести глаз от жуткого гипнотического укора глаз напротив. Но что-то вдруг щёлкнуло в его голове, и он, не отводя глаз, и не меняя позы, вдруг заголосил, взвыл как молодой волчонок, потерявшийся в ночи среди зимней степной стужи.
– Да я про вас вообще ничего не знал! Я родился в тысяча девятьсот пятидесятом году! В Ростове на Дону! И ни о какой царской семье речи нигде не шло. Помню только в школе учительница любила говорить какому-нибудь нашкодившему ученику: "Ты что у нас Николай второй? Это он имел привычку подписываться во множественном числе "мы Николай второй"". Да в календаре-численнике на листке 9 января упоминалось о Кровавом воскресенье 1905 года, после чего прозвали царя Николай кровавый. Вот и всё. Это потом уже, во время Горбачёвской Перестройки и Гласности стали открываться документы,.. потом нахождение останков царской семьи, потом захоронение в Петропавловском соборе... И то, в это далеко не все вникли. Тогда много чего вышло в свет из более близких к нам жутких времён. Вот, сидит писатель Михаил Булгаков, – нашёлся вдруг Голицын, указывая рукой вправо, – его "Мастера и Маргариту" тоже узнали только тогда – в конце 80-х! Этот роман вообще занял место Библии, которая так же была запрещена и о ней в стране не было ни слуху, ни духу. Так что, извините, – снова обратился он к царской семье, – но вы должны это понять.
И Голицын дрожащей рукой стал доливать кипяток в свою чашку с чаем, и жадно прихлёбывать из неё.
– Сюже-ет, – проговорил Булгаков.
– Сюжет, – подтвердил Голицын, упиваясь горячим чаем.
В это время, шумно стуча каблуками, и катя перед собой тележку-столик с шампанским и бокалами, в залу явилась Киска.
– А летит ли на этом корабле Булгахтер?! – громко и весело поинтересовалась Киска, не переставая заниматься своим делом.
Голицын поперхнулся чаем, и закашлялся, испуганно вытаращив глаза на Булгакова, который тоже чего-то явно испугался, вопросительно глядя на свою жену, и тут же переводя взгляд на поперхнувшегося чаем Голицына. Они встретились взглядами.
Голицын знал эту историю про "бухгалтера", читал. Читал – как в 39-ом году, когда все пьесы Булгакова были запрещены к постановке, он, под давлением МХАТа, пишет пьесу о Сталине "Батум". И пьеса отправлена "наверх", и группа мхатовцев, во главе с автором, едут в командировку на Кавказ для сбора необходимого материала. И как весело их провожают в Москве на вокзале, с коньяком и апельсинами. И как в Серпухове – вошла в вагон почтальонша с возгласом: "Где здесь бухгалтер?!" И Булгаков, побледнев, сказал: "Это меня". И почтальонша вручила ему телеграмму "молнию": "Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву". После этого, писатель страшно заболел, и на следующий год – умер.
– Вы, мадам, хотели наверное сказать не "булгахтер", а Булгаков?! – строго сказал Голицын, обращаясь к переводчице.
Та залилась весёлым смехом, и сказала: "Ну конечно же, Булгаков. Булгаков! Вот ему коньяк с апельсинами. И всем шампанское!".
И стол празднично украсился серебряной корзинкой с апельсинами, красивой бутылкой коньяка, хрустальными рюмками, звенящими бокалами, и двумя ведёрками со льдом, где золотились бутылки шампанского.
123.
Голицын хотел вернуться взглядом к Булгакову, но не смог. Он вспомнил по тому же поводу – пьесы "Батум" – ходили разговоры, что вроде бы Сталин кому-то говорил: "наша сила в том, что мы и Булгакова научили на нас работать". Но знал ли про это Булгаков? И вообще... И новая незнакомая тяжесть вдруг насела на голову и на весь хребет Голицына.
Но тут послышался милый говорок Мэрилин Монро и громкий призыв Киски, толкающей Голицына в плечо: "Господин Голицын, поухаживайте за дамами"!
Голицын очнулся, увидел Мэрилин Монро, нетерпеливо протягивающую руку с пустым бокалом в сторону ведёрка с шампанским. И он воспрянул, оживился, стал открывать шампанское... "вот передо мной мечта и грёза всех мужчин.., но почему же мы встретились в такой неподобающей случаю компании" – думал он, наливая искрящийся напиток этой самой грёзе и мечте. Киска тоже подставила свой бокал, и громко объявила: "Наливайте всем желающим! Бокалы я расставила". Голицын же наполнил бокал, стоящий перед его соседкой справа, и протянул бутылку, почему-то, её мужу. Булгаков, с отсутствующим взглядом, принял эту бутылку, и передал её через стол в руки Николаю Александровичу. Тот же, немного растерявшись, наполнил бокалы своим дамам.
А Мэрилин Монро уже весело и звонко чокалась своим бокалом о бокал Киски, и выпивала, и приговаривала что-то, вытягивая губки бантиком.
– Простите, – заговорил вдруг Николай Александрович, глядя исподлобья на Голицына, – а от какой же ветви князей Голицыных вы происходите? Я знаю всех Голицыных.
– Ну, началось – скривил улыбку Голицын, – я не принадлежу ни к какой ветви тех князей. Я просто Голицын.
– Хм, зачем же скрывать от меня свою родословную? – улыбнулся царь одними глазами – Я не ЧК и не Уралоблсовет.
– Свою родословную я знаю только до дедов. Впрочем, как и большинство в моей стране. Это стыдно – я знаю. Но это считалось нормальным.
– А на чём же вы держитесь? – неподдельно изумился царь.
– Теперь? – так же изумился Голицын. – Теперь даже и не знаю.
Возникла недоуменная пауза.
– Кстати, вот, шампанское напомнило, – заговорила одна из дочерей царя, видимо старшая, – я помню того крымского старика с большой седой бородой и усами, который производил местное шампанское. Это ведь был князь Голицын, папа? – обратилась она к отцу, заодно, пригубив из своего бокала
– Да-а, – оживился тот, – Лев Сергеевич Голицын. Замечательный винодел. Мало того, что он выращивал сорта крымского винограда, он организовал производство шампанских вин в Империи. Абрау-Дюрсо – его детище! Он получил Гран-при на всемирной выставке в Париже!
– А начальник императорской охоты светлейший князь Дмитрий Борисович Голицын, – подсказала императрица.
– Да-а, герой русско-турецкой войны, – с удовольствием подтвердил Николай Александрович, – командовал полком Терского казачьего войска. Генерал от кавалерии. Кстати, подмосковное Голицыно – это от него. Да-а, охота! Охота и ходьба пешком на многие вёрсты – это единственное что меня спасало в моей должности. Когда под арестом нам позволяли гулять только один час по двору и даже запретили пилку дров – я заболел. Сразу поясница, ноги, геморрой, просим прощения. И я даже слёг на какое-то время.
– Папа, ты ещё забыл того Голицына, который пустил первые трамваи по Москве, – сказала очередная дочь царя с каштановым цветом волос, – и тоже отпила шампанского.
– Так точно, – отозвался папа, – князь Владимир Михайлович Голицын. Но он организовал не только трамвай. Он проектировал московское метро, но война 14-го года помешала. На должности городского головы он много чего построил. Но потом, правда оплошал – возглавил Думскую оппозицию... Ох уж эти Думы, – вздохнул царь и головой покручинился. – Но большинство князей Голицыных, во все времена, были военными, служили до генеральских чинов до высоких наград, чем они мне и дороги. Я ведь сам с головы до пят военный человек. Это моя стихия.
– А я вот встречал ещё одного князя Голицына, – таинственно заговорил Булгаков, – полковника. На Кубани. В Белом движении Он пришёл тем жутким "Ледяным походом" с генералом Корниловым из Новочеркасска. /Он сделал паузу, мельком взглянув на Голицына, и продолжил, обращаясь в сторону царя/ – Уже много позже, когда я тайком в Москве пытался собрать материал о Вашем расстреле... Нам-то большевистские газеты лгали, что расстрелян только царь, а вся его семья находится за границей. Так вот, до меня дошли сведения, что этот самый Голицын, будучи участником взятия Екатеринбурга белыми 30 июля 1918 года, и будучи уже в звании генерала, приказал начать первое военное расследование убийства большевиками царской семьи.
– Да это наверное князь Владимир Васильевич Голицын, – с какой-то странной весёлостью воскликнул Николай Александрович. – Отважнейший человек. В 15-ом году он был ранен, отравлен боевым газом.., но потом, в 16-ом, был произведён мною в полковники и назначен командиром 15-го Сибирского стрелкового полка. Да, да, потом, уже без меня, он служил при генерале Корнилове. Да.
– И на кого ж вы нас покинули?! – вдруг разыграл из себя плакальщицу Михаил Афанасьевич Булгаков, уронив кулаки на стол, и кручинясь всем туловищем вместе с поникшею головою.
И не понятно было – шутит этот писатель из писателей или всерьёз убивается.
Но Император посмотрел в его сторону довольно серьёзно и сказал: "Потому что кругом была измена, трусость и обман. Оказывается в феврале у них всё уже было обговорено и готово. Начальник моего Генерального штаба Алексеев представил мне Манифест о моём отречении, где стояли подписи всех Командующих фронтами. Делать было нечего. Во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии, как говорилось там, я отрёкся".
Наступившую паузу заполнили вскрики и весёлая болтовня Мэрилин Монро, которая уже самолично открывала вторую бутылку шампанского, наливала, выпивала, предлагала всем и снова выпивала.
Булгаков же в это время вскрыл коньяк, налил рюмку царю, себе и, секунду подумав, Голицыну.
– Выпьем, – сказал Булгаков, не вставая. И не чокаясь, выпил.
Николай Александрович и Голицын последовали его примеру.
– Угощайтесь апельсинами, господа, – объявил Булгаков, подняв голову, – коль скоро они посланы мне, я угощаю! Надеюсь, ужас той духоты не повторится!
– Та духота – теперь тебе не страшна, – сказала, как отрезала, его жена.
– Та – не страшна.., – не договорил писатель. – Елена Сергеевна, угости молодёжь апельсинами, – обратился он к жене.
И та, спокойно улыбнувшись, встала, взяла корзинку с апельсинами и понесла её царским детям.
И тут же на её место припожаловала Мэрилин Монро с пустой рюмкой в руке, чего-то прося у писателя, и мило улыбаясь ему.
– Она говорит, что тоже хочет попробовать коньяка, – громко переводила Киска.
– Я понял, – откликнулся Булгаков и налил в подставленную рюмку коньяка. – Видно, хорошая актриса, – вопросительно кивнул писатель в сторону Голицына. И тут же стал что-то спрашивать у Мэрилин, находу вспоминая английские слова.
124.
Мэрилин кивала, что-то отвечала ему, жестикулируя руками, и манерно отбрасывая голову.
Голицын встрепенулся, заволновался, вертя головой, пока не нашёл глазами Киску.
– Ну, что же ты молчишь, переводчица, – возмутился Голицын, – переводи о чём они говорят, что она от него хочет?
– Что она хочет я не знаю, – с издёвкой отвечала Киска, – она ему говорит, что работала в 44-ом году на авиазаводе, помогая русскому фронту,.. а он ей говорит, что он умер в 1940-ом.
– Ты переводи, переводи, не забывай, – настоятельно протараторил ей Голицын.
Но в это время на своё место вернулась жена писателя, и интеллигентно, но настойчиво попросила Мэрилин освободить её стул. Знаменитая блондинка стала делать успокаивающие жесты руками, о чём-то говоря, встала, попятилась назад, наткнулась на Голицына и села ему прямо на колени.
– Она говорит, что у неё тоже был муж писатель, – невозмутимо стала переводить Киска речи Монро, – знаменитый писатель, но он ни черта не смыслил в кино, и они разошлись.
Тут Мэрилин мило ойкнула, обнаружив, что сидит на коленях у малознакомого мужчины, но тут же засмеялась, подскочила, засеменила к своему стулу, остановилась, оглядывая стоящую рядом Киску и стала вдруг возмущаться чему-то.
– Она возмущается – почему я в юбке, а она в каких-то дурацких брюках, – машинально переводила Киска.
И тут Голицын понял для чего были даны дамам эти накидки-палантины: Мэрилин отбросила на стул свой палантин, и открылись её несравненные груди, туго выпирающие под тесной водолазкой, да ещё и нарочито выставленные ею вперёд. И она при этом всё говорила и говорила, снова подливая в свой бокал шампанское, и выпивая глотками между слов и предложений.
– Она говорит, что у неё было много мужей, много друзей, но что она всегда оставалась одинокой. Одинокой и непонятой, – переводила Киска, с показным безразличием поглядывая в сторону Мэрилин Монро. – Она говорит, что пробовала дружить даже с женщинами. /Здесь Мэрилин расхохоталась/. Она рассказывает о том, как они пошли в спальню к знаменитой тогда Джоан Кроуфорд,.. и от её ласк и всякой такой любовной игры, у той был оргазм, и она кричала как маньяк. Джоан хотела ещё повторить их встречу, но эта.., ей сказала прямо, что мне не нравится делать это с женщиной. После того, как я ее отвергла, она стала злобной, – говорит ваша Мэрилин Монро, – глянув прямо в глаза Голицыну, закончила свой перевод Киска.
Тот резко отвернулся, огляделся и увидел как переглянулась между собой царская семья, и ему стало неловко, тем более, что они наверняка понимали по-английски.
– Алексей Николаевич, – не своим голосом заговорил Голицын, обращаясь через стол к Наследнику, – а ведь вы не представили нам своих сестёр! Не хорошо. Представьте пожалуйста.
Но не успел Алексей и рта открыть, как сёстры, словно по команде, хором выпалили: "Мы "ОТМА""! И сами же весело расхохотались. После чего резко стихли, и вскакивая как оловянные солдатики, по одной представились: Ольга! Татьяна! Мария! Настаська! И последняя младшая скривила такую рожицу, что все вокруг упали со смеху.
– Вот вы, как я слыхал, с Дона, – громко обратился царь Николай к Голицыну, – а казачью песню заиграть можете?!
– А то как жа, – подыгрывая царю, ответил тот.
И, памятуя о бывшей профессии, запел:
"Конь боевой с походным вьюком
У церкви ржёт – кого-то ждёт.
125.
В ограде бабка с внуком плачет,
Возля молодка слёзы льёт
И когда Голицын запел повтор двух последних строк, то вся царская семья, кроме Императрицы, подхватила его, да как! подхватила, у запевалы чуть не случился комок в горле – так умело выводили они голоса.
А из дверей святого храма
Казак с доспехом боевым
Идёт, идёт к коню он прямо
Среди друзей, своих родных.
И снова певца подхватили, и снова масло по сердцу.
Жена коня мужу подводит,
Племянник пику подаёт
И говорит отец – послушай
Моих речей, сын, наперёд.
И снова, будто казачий хор запел. Даже Императрица подключилась к пению.
И говорит отец – послушай
Моих речей, сын, наперёд:
Мы послужили Государю,
Служить тебе пришёл черёд.
На этом повторе, у Николая Александровича сверкнула слеза в глазу.
А вот и пика родовая -
Подруга славы и побед,
А вот и шашка-лиходейка
С ней бился я и бился дед".
Песня кончилась. Настала тишина.
– А ведь, когда я узнал об отречении Михаила, – тихо заговорил Николай Александрович, глядя на Булгакова, – я всё же подал текст нового Манифеста, в пользу Алексея. И просил генерала Алексеева послать телеграмму с этим текстом в
Петроград. И было это 3 марта 1917 года. Но, толи телеграмма не дошла и затерялась в этой катавасии, толи... Увы!.
– Хорошо пели, – сказал Булгаков, наливая мужчинам по чарке коньяка.
– Но когда с нами так поступили в ту кровавую ночь, я понял – какой Ад ожидает Россию, – глухо произнёс Император.
– И не ошиблись, доложу я Вам, – подтвердил писатель подняв свою рюмку с коньяком.
Выпили. Помолчали.
Послышались всхлипы, а потом и плач Мэрилин Монро. Она плакала с бокалом в руках, и что-то говорила сквозь плач. Но это уже был голос другой Мэрилин Монро, не милое лепетание славного ребёнка, а грудной полноценный голос женщины-актрисы.
– Она говорит: "Какая хорошая песня и какая дружная семья, какие дети. А у меня были одни выкидыши. Выкидыши и бессонница. О, господа, вы знаете – что такое бессонница?! Бессонница, таблетки, ранние съёмки и недоброжелатели.", – переводила Киска.
Теперь не только голос, но и лицо Мэрилин стало другим – не детским и не милым, и без бантика на губах. Она вдруг поднялась со своего места и направилась к царской семье.
– Она хочет всех расцеловать, – объявила переводчица.
И тут же, вдогонку, пояснила ей, как понял Голицын, что это семья русского Царя Николая II -го.
– О! – воскликнула Мэрилин, и походу стала что-то рассказывать, упоминая русское имя Никита Хрущёв.
126.
– Она уже знает одного русского президента – Никиту Хрущёва, – переводила Киска, почему-то довольно улыбаясь, глядя на Голицына. – Тот приезжал в США, и она была приглашена на приём. "И когда я с ним поздоровалась, то он посмотрел на меня как на женщину. Просто – на женщину. Понимаете?" – закончила она перевод прямой речью, явно опьяневшей Мэрилин.
И Монро запела, пытаясь танцевать, и пошла по кругу вокруг стола, и Киска стала ловить её за руку, предлагая ей что-то, и куда-то зовя.
– Сейчас мы пойдём в уютную комнату, и выпьем хорошего крепкого кофе, – пояснила переводчица, опять же странно улыбаясь.
Но по пути, Мэрилин ловко вывернулась из под руки Киски, прямо лицом к Голицыну, и заговорила в упор. Голицын строго глянул на переводчицу.
– Она говорит, что хотела снимать хорошее, серьёзное кино и для этого создала свою студию, но из этого ничего не вышло, потому что кругом волки, – перевела Киска, и потянула Монро за собой.
Но та ещё на мгновение задержалась и уже совсем другим тоном и тихо что-то сказала Голицыну. Но Киска молчала.
– Переведи, – прямо таки приказал Голицын.
– Она спросила тебя – "откуда у них моя любимая марка Шампанского, 1961-го года урожая"? – говоря в нос и через губу, перевела Киска. И тут же громко обратилась ко всем, – Простите нас, господа!
И увела вон саркастически смеющуюся Мэрилин Монро.
– На-аш человек, – задумчиво благоговейно произнёс Голицын.
А Булгаков, на это, вдруг расхохотался.
– А какое славное наступление готовилось к весне 17-го года! – вдруг встрепенулся Государь.
Его дочери аж вздрогнули.
А Булгаков расхохотался с новой силой, аж со свистом в горле.
– Напрасно смеётесь, – без обиды в голосе заметил Государь. – Как вас по имени отчеству?..
– Михаил Афанасьевич, – пробросил писатель, – я просто вспомнил одного героя моей пьесы, генерала. Он тоже вспоминал, и говорил – "Какой славный бой был под Киевом, прелестный бой! Тепло было, солнышко, тепло, но не жарко..."
– Угощайтесь, Михаил Афанасьевич, – сказал Государь, раскрыв золотую пачку, лежащую на столе.
Голицын думал, что это какие-нибудь экзотические конфеты, а это, оказалось, папиросы. Закурили от зажигалки, тоже лежащей на столе, которую с интересом оглядел Николай Александрович. Голицын тоже воспользовался случаем, и закурил свою сигарету с фильтром, из пачки прихваченной с собой.
– Прошу внимания, господа, – строго сказал Государь, поднявшись со стула, и отставив его в сторону, стал выстраивать из предметов, лежащих на столе, какую-то диспозицию. – Раскрываю вам грандиозный план, реализация которого всколыхнула бы всю Россию, и ни о какой революции не шло бы и речи. Я вёл хитрую дипломатическую игру с Союзниками, что могу, якобы, пойти на сепаратный мир с немцами. Но чтобы не произошло этого, прошу поддержать меня в следующем: вопрос о Константинополе и проливах должен быть окончательно разрешён сообразно вековым стремлениям России. Всякое решение было бы недостаточно и непрочно в случае, если бы город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также южная Фракия до линии Энос – Мидия не были впредь включены в состав Российской империи. Равным образом часть азиатского побережья в пределах между Босфором, рекой Скарией и подлежащим определения пунктом на берегу Измидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи. Специальные интересы Франции и Великобритании в указанном районе будут тщательно соблюдаться. Понимаете? – оторвав глаза от стола, спросил он окружающих.
Но все молчали. Лишь Булгаков громко пыхтел, смачно затягиваясь папиросным дымом.
– Десант уже был готов, – подтвердил Государь вышесказанное. И лихо продолжил, – На интендантских складах уже лежала новая форма, шитая по заказу Двора Его Императорского Величества, по эскизам Академии художеств. В этой форме русская Армия должна была пройти на параде победы в Берлине и Константинополе! Это были долгополые шинели суконные, шлемы, напоминающие старорусские шеломы, а также комплекты кожаных тужурок с брюками и картузами, предназначенные для механизированных войск, авиации, экипажей броневиков, бронепоездов и самокатчиков!
– Не волнуйтесь, ваши новенькие долгополые шинели с "разговорами" и шеломы, названные "будёновками" успешно носила Красная армия, – причмокнув дымком, заметил Булгаков, – а кожаные тужурки с брюками, крагами и картузами носили неутомимые Чекисты.
– Да, – сказал, помолчав Император, – видно Богу не угодно было, чтобы наш План сбылся. Почему-то не угодно, – тихо повторил Николай Александрович, и присел на свой стул, отставленный им давеча чуть всторону от стола.
Стало тихо и как-то сумрачно, хотя освещение в гостиной никто не менял.
– Скоро узнаете наверное, – тихо заметил государю Булгаков, и посмотрел наверх.
Голицын тоже поднял голову и увидел в окнах купола всё то же чёрное пространство, в котором висели всё те же звёзды. Если присмотреться, то эти звёзды еле заметно двигались, от чего казалось, что корабль их еле-еле плывёт по этому чёрному океану. Но
если вдуматься, то это значило, что они летят с невероятной скоростью, с такой скоростью, что страшно подумать.
– Михаил Афанасьевич! Елена Сергеевна! А почему вас не было со всеми коллегами, там у горы Максвелла? – вдруг нашёлся Голицын, с удовольствием отрывая себя от осмысления космических скоростей.
– Ну-у, там же всё Нобелевские лауреаты, – наиграно отозвалась жена писателя.
– Хэ, так уж и все,– весело воскликнул Голицын, – всего трое.
– А кто третий?! – в один голос спросили супруги.
– Бродский, – сразу понял их недоумение Голицын, – Иосиф Бродский.
– Не знаем такого, – пожала плечами Елена Сергеевна, блуждая глазами по сторонам.
– А что же он написал? – поинтересовался Булгаков.
– Стихи. Он поэт. Ленинградский поэт, – старательно пояснил собеседник, и тут же осёкся, глянув на Императора, – Санкт-Петербургский. Нет, Петраградский.
– М-м, да, – произнёс Михаил Афанасьевич, и закурил вторую папиросу.
И снова тишина в зале. И только слышны глубокие затяжки писателя.
– Господа, я вспомнила, – вдруг заговорила императрица Александра Фёдоровна, со своим каким-то особым выговором русских слов, – Николай Александрович тоже номинировался на Нобелевскую премию мира! Что же ты молчишь, Ники?! Расскажи. Я не помню предметно.
– За инициативу созыва Гаагской конференции, – глухо отозвался Государь. – Я обратился ко всем Государствам: "Положить предел непрерывным вооружениям и изыскать средства предупредить угрожающие всему миру несчастия". Это было ещё в 1901 году. – Он помолчал, и спросил, не обращаясь ни к кому конкретно, – Интересно существуют ли теперь Гаагские конференции?
127.
– Существуют, – конкретно ответил Голицын, – и не только конференции, но и Гаагский суд и трибунал, насколько я знаю.
И снова тишина.
– Да-а, – протянул Государь, – после моих наблюдений отсюда за тем как они там рушат церкви и соборы – я прекратил свои наблюдения. Не выдержал, – вернулся он к своим мыслям о России.
– Их религией стала ложь, Ваше Величество. Ложь возведённая в степень государственной политики, – как на докладе, отрапортовал Булгаков.
И снова повисла пауза.
– А вы зря расстраиваетесь, Михаил Афанасьевич, – несмело заговорил Голицын, – вас теперь весь мир читает.
Булгаков упёрся немигающим взглядом в Голицына. Но потом, как будто вдруг что-то вспомнив, улыбнулся, и благостно сказал, по простецки приобнимая свою жену: "Это вот, спасибо Елене Сергеевне, моей Маргарите – исполнила своё обещание сполна" – и поцеловал её в щёку. Елена Сергеевна была очень довольна, но постаралась не подать виду, и, как бы высвобождаясь из мужниных объятий, встряхнула головой, отбрасывая свисающий локон своей причёски, манерно произнесла: "Ладно-ладно". На это, явно довольный Булгаков, весело захохотал.
