Текст книги "Генерал Деникин"

Автор книги: Владимир Черкасов-Георгиевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Часть первая (1872-1892 гг.) СЫН ОФИЦЕРА

Часть вторая (1892-1902 гг.) АКСЕЛЬБАНТЫ

Часть третья (1902-1905 гг.) ДЕНИКИНСКАЯ СОПКА

Часть четвертая (1905-1914 гг.) ПОЛКОВНИК ГЕНШТАБА

Часть пятая (1914-1916 гг.) ЖЕЛЕЗНАЯ ДИВИЗИЯ

Часть шестая (1916-1917 гг.) РУССКАЯ СМУТА

Часть седьмая (1917-1918 гг.) ДОБРОВОЛЬЦЫ

Часть восьмая (1918-1920 гг.) БЕЛАЯ АРМИЯ

Часть девятая (1920-1938 гг.) ИЗГНАННИК

Часть десятая (1939-1947 гг.) «РОССИЯ СПАСЕТСЯ!»

Владимир Черкасов-Георгиевский

Генерал Деникин

«РУСИЧ» Смоленск 1999

УДК 947+957 ББК63.3 (2) 612.8 Ч 45

Серия основана в 1998 году

Черкасов-Георгиевский В.

Ч 45 Генерал Деникин. – Смоленск: Русич, 1999. – 576 с., ил. («Человек-легенда»),

15ВК 5-88590-989-Х

В историографии XX века генерал А. И. Деникин наиболее известен выдающимся полководцем Белой армии, в то время как он являлся и замечательным военным деятелем императорской России, заслуженным офицером на фронтах русско-японской и Первой мировой войн. Эта книга также раскрывает образ Деникина-публициста и писателя. Благодаря архивным исследованиям, личной встрече автора этой биографии с дочерью генерала М. А. Деникиной во Франции, читатель может познакомиться с совершенно новыми фактами из жизни бывшего белогвардейского главкома в эмиграции.

УДК 929947+957 ББК 63.3 (2) 612.8

© В. Черкасов-Георгиевский, 1998 © «Русич», составление, разработка 1$1^ 5-88590-989-Х серии, 1999

Посвящается памяти моего дяди Александра Акимовича Черкасова, фронтового офицера Первой мировой войны и воина Белой гвардии.

Автор

Пролог. ФРАНЦУЗСКИЕ ВСТРЕЧИ (1998 г.)

«Белая» парижанка. Дочь генерала Деникина. Отец Вениамин.

После санкт-петербургских похорон в июле 1998 года останков, найденных под Екатеринбургом, я позвонил из Москвы 79-летней дочери генерала Деникина Марине Антоновне, отдыхавшей в семье сына в Аркашоне на французском побережье Атлантики. В августе она должна была возвратиться домой в Версаль, и мы договаривались о будущей там встрече.

Когда коснулись минувших царских торжеств в Петербурге, Марина Антоновна сообщила, что французское телевидение пригласило ее в это время выступить с рассказом о государе императоре Николае II, но она отказалась. Среди причин отказа госпожа Деникина многозначительно выделила такой:

– После известия о расстреле царя папа во главе Добровольческой армии приказал отслужить панихиду по нему как по Верховному Главнокомандующему Русской армией, а не как по императору. Вы понимаете?..

В связи с двурушным отношением Московской патриархии к похоронам екатеринбургских останков я вышел из ее прихожан, и заявление в таком же ключе дочери белогвардейского вождя меня смутило. В петербургских торжествах, когда российский президент пожал руку главе Дома Романовых князю Николаю Романовичу, я видел высокое отдание чести старой императорской России, независимо от того, царственные ли останки наконец упокоились.

«Вы понимаете?» – спросила меня дочь легендарного генерала. Я не очень понимал.

По приезду в августе в Париж мне довелось увидеть до М. А. Деникиной одну из русских парижанок, чей отец дрался в Белой армии. Даме было за шестьдесят, но стройность ее фигуры и оживленно-любезное выражение красивого породистого лица привлекали в лучших традициях этой истинной столицы мира.

Я уже видел белоэмигрантов и их потомков в США, в разных странах Западной Европы, но в Париже, Мекке отступивших белогвардейцев, они ожидались особенными. Поэтому с почтительностью выслушал замечание дамы о том, что белые генералы мели в Париже улицы и жили на чердаках.

Дама закончила Сорбонну по славистике и хорошо знала русскую и советскую литературу. Она невольно подчеркнула ее отношение к нам, бывшим «совкам», упомянув о своем знакомстве с популярным нашим литератором Булатом Окуджавой. Он в его последний визит в Париж направил ей приглашение на свое здешнее выступление, но неожиданно заболел и скончался в местном госпитале. Дама сказала:

– Окуджава пытался казаться значительнее того, что из себя представлял. Он вел себя так, будто б окружающие не существовали.

Это я отнес к «необходимому» белогвардейскому

высокомерию. Потом сообщил: собираюсь в Брюссель, чтобы встретиться с внуком генерала Корнилова. (Этого пожилого господина, сына дочери генерала, в честь деда зовут Лавр, хотя фамилия по отцу, бывшему адъютантом генерала Алексеева, потом Деникина, – Шапрон дю Ларре.)

Дама в ответ небрежно повела великолепными бровями и произнесла:

– Да, некоторые еще ездят к нему на поклон...

Я осекся, о предстоящей встрече с Деникиной не захотелось упоминать. Перешли на «узко» парижские темы. Опытным гидом дама поведала, что в Музей эротики рядом со знаменитым кабаре «Мулен Руж» на площади Пигаль не стоит заходить:

– Я там не обнаружила для себя ничего выдающегося.

Опять я свернул на родное и поинтересовался патриотизмом русских парижан из «бывших». Дама ответила с ударением, но неопределенно:

– Все русские – страшные националисты. .

Впрочем, некоторая определенность была: она-то уж,

вроде, и не русская. И я спросил, в каких частях Белой армии сражался ее отец.

– Он был поручиком, – рассеянно сказала она, – кажется, корниловцем. Об этом – все вопросы к моему брату.

Дама светила с королевского лица элегантной парижской улыбкой, но мне не захотелось знакомиться с ее братом, хотя тот все же удосужился быть в курсе боевого прошлого их отца. Я хорошо знал, что такое поручик ударного Корниловского полка...

Я помнил своего старого дядю перед смертью, его седые кудри, выцветшие васильки глаз, все словно слиняло после десятилетий советского укрывища офицерского ' прошлого. Тогда, в 1960-х годах, даже на уединенных с ним прогулках по заросшей окраине Харькова, в центре которого когда-то осыпали цветами белогвардейцев-освободителей, я не осмелился спросить его, в каких белых частях он воевал. Это ведь был не Париж с Музеем эротики и «Мулен Ружем»!

Зато при мне, мальчишке, когда дядя появлялся у нас в Москве, мой отец напоминал ему о том бое в Ташкенте в 1919 году при офицерском Осиповском восстании:

– Да как же ты один на пулемете держал красных!

Отец был таким же, как я, мальчиком, когда дядя Саня уходил в этот бой. Дядя пилил дрова на запас семье во дворе, когда туда вошли за ним двое офицеров из подпольной белогвардейской организации. Дядя отложил пилу, вынес из дома запрятанную старую фронтовую фуражку, надел ее и молча ушел с ними.

Мой отец тоже офицером воевал всю Великую Отечественную, несмотря на то, что перед ней дважды арестовывался за антисоветизм: два года отсидел во Владимирском политизоляторе и три – в Воркутинских лагерях, где в 1937-м был под расстрелом. Последний раз его взяли после войны на шесть лет в Кайские лагеря. Но он самоотверженно нес свои бои, может быть, потому что всегда помнил старшего брата одиноким пулеметчиком на ташкентской церковной колокольне.

Носил офицерские погоны и я. Поэтому странен мне был в белообетованной стране такой разговор с неувядающей дочкой поручика. Я с надеждой ждал встречи с дочерью генерала, хотя уже начал кое-что понимать, пусть Марина Антоновна и совершенно риторически осведомилась по телефону на этот счет.

Дочь генерала Деникина, несмотря на еще более преклонные года, нежели первая встреченная мной русская парижанка, не уступала той изяществом фигуры и движений, а чертами лица превзошла.

Пробыв с Мариной Антоновной у нее дома полдня, я так и не смог увериться, что этой голубоглазой природной блондинке под восемьдесят лет. Ее внешность потомственной дворянки и по матери выдерживала сравнения с лучшими обликами русских светских женщин XIX века. Антон Иванович Деникин был жгучим брюнетом с несколько закругленным носом, хотя и отличной формы. Дочь унаследовала от красавиц по материнской линии чарующий распах глаз, милый точеный нос.

– Мой нос короче папиного! – весело восклицала она, перебирая тонкими пальцами в кольцах дымящуюся сигарету, от которых Марина Антоновна не отказывается по сей день.

Начать курить Деникиной для солидности пришлось, когда в 24 года она начала работать в газетах Шарля де Голля. На посту главного редактора одной из них ей подчинялось пятнадцать журналистов-мужчин. Тогда-то Мари стала носить ненужные очки и закурила. С большим одобрением относится Марина Антоновна к русским папиросам, которые пробовала в нескольких своих поездках в Россию.

Во вкусе жизни госпожа Деникина понимает. Подали бутылку шампанского, и она, отпив вина, с гордостью заявила, что этот сорт «Брют» они с мужем месье Жаном Франсуа Кьяппом уже более трех десятков лет берут из одного редкостного французского виноградника.

Мадам .Деникина – известная во Франции писательница, издала по-французски с полтора десятка книг под именем Марины Грей. Это фамилия потомков знаменитого лорда Грея, семейству которых Марина Антоновна во время жизни в Англии многим обязана. Ее она решила ставить на титулах, потому что «Деникина» показалась издателям слишком длинной.

Марина Антоновна закончила исторический факультет Сорбонны, и главные ее писательские пристрастия – в судьбе династии Романовых и эпохе русской революции. У нее есть трилогия романов о белой эмиграции на автобиографическом материале, действие которых начинается в России, Константинополе, происходит й Англии, Франции, вплоть до французского «старческого» дома. Интересны книги о Ледяном походе белогвардейцев, о парижском похищении агентами ОГПУ генерала Кутепова.

Предпоследнее исследование Марины Антоновны посвящено Григорию Распутину, а в октябре 1998 года ожидалось поступление в парижские магазины ее последней книги – о Павле I. Имеется у Деникиной и книга воспоминаний об отце, переводить и издавать которую на русском она отдала лет семь назад ловким людям в Москву. С тех пор, хотя имеет договор на руках, ничего об этом не слыхала.

В общем, лучшей собеседницы мне, как белогвардейскому биографу, было не сыскать. Живейший ум и отличная русская грассирующая речь Марины Антоновны сделали наш разговор кладезем для моей книги о генерале Деникине. А из окна ее многокомнатной квартиры, уставленной антикварной мебелью, виднелся Версальский замок. Королевская резиденция Людовика XIV палево-карминным орнаментом горела под тогдашним тридцатиградусным во Франции августовским светилом. В его лучах сам Король-Солнце величаво простирал руку на позеленевшем от времени коне.

Муж-француз Марины Антоновны тоже историк, специализирующийся на эпохах Людовика XV, Людовика XVI, французской революции. У месье Кьяппа связано с этим много книг, хотя свою последнюю он посвятил Монтескье. Для Жана Франсуа здешние пенаты бесценны, и они с Мариной Антоновной прожили в этом версальском доме уже тридцать три года, ровно столько, сколько берут свое шампанское с особенного виноградника. А сын Деникиной от первого брака Михаил когда-то служил парашютистом. На его свадьбе шафером был внук Петра Столыпина. В квартире, где мы сидели, бывал и сын знаменитого российского премьера Аркадий Петрович.

Благодаря этим фактам мне удалось вернуться к теме, затронутой нами в моем телефонном разговоре из Москвы.

– Папа недолюбливал Николая Второго, – сказала Марина Антоновна. – Он не мог простить его поведения в дни, когда умирал после покушения Столыпин. Тогда император проводил смотр войск Киевского округа, где был полк Деникина. Папа удивился, что в такое время на приеме царем старших офицеров играла легкая музыка, кажется, мазурка. Папа поклонялся Столыпину.

Я, хотя ничего подобного не помнил из описания А. И. Деникиным этого киевского приема, вежливо промолчал и спросил:

– Вы тоже не очень-то жалуете последнего русского царя?

Деникина летуче усмехнулась.

– По изученному мной Романовы выглядят не особенно умными. Выдающимся был лишь Петр Великий, несмотря на все его недостатки. Замечателен еще Александр Второй как освободитель крестьян. В общем-то, неплох и Александр Третий своей суровостью. А Александр Первый и Николай Первый не производят никакого впечатления. Ну, а Николай Второй... Не предвидели, что он будет царствовать. В ином случае его отец, Александр Третий, быть может, другому бы наследника научил.

Вокруг нас, сидящих в кабинете Деникиной перед камином, кругами бродила прекрасная белая кошка. Я восхитился ее мехом совершенно белоснежного цвета. Марина Антоновна заметила:

– Я приютила эту три месяца назад, слежу за ее питанием, даю то рыбу, то мясо, то консервы. У меня было четыре кошки.

– Эту безупречно можно звать «Белая гвардия», – сказал я.

Деникина расхохоталась и показала на одну из фотографий, стоявших в рамочках на старинном столике.

– А вон Рыжик, тот «говорил» только по-русски.

Перевел я взгляд с фото выдающегося кота на соседнее и увидел лидера Национального фронта Франции Ле

Пена, широко известного и в нашей стране своими ультрапатриотическими воззрениями. Месье Ле Пен стоял в обнимку с женщиной, одетой в русский национальный костюм.

– Этот снимок сделан на русском костюмированном балу, – объяснила Марина Антоновна. – Ле Пен личный друг моего мужа уже свыше двадцати лет. Мой муж корсиканец и монархист. Но я не монархистка. – Она улыбнулась. – Мы дружим, например, и с генералом Лебедем, я встречалась с ним в Париже.

– Вы республиканка? – подхватил я.

– Во Франции я за республику, но для спасения современной России нужны кулаки. Чтобы взять вашу ситуацию в руки, бороться против капитала, мафии, требуется более сильный лидер, чем престарелый президент.

Подивился я последнему от почти восьмидесятилетней дамы. Неприятно отдало то, что сказала эта жена французского монархиста о соотношении прекрасной Франции (которая в ее революцию повально гильотинировала свою элиту) и «не особенно умной» России. Меня вдруг снова будто осыпала слюда былого разговора с парижской дочкой поручика.

На прощание я затронул типично русский вопрос о смерти.

– Я ес не боюсь, – уверенно сказала Марина Антоновна. – Правда, я верю в Бога не так, как православные или католики. У меня своя вера. Я верю, что душа умершего входит в другое живое человеческое тело...

Она стала объяснять, что почерпнула эту уверенность из Евангелия Матфея, своеобразно истолковав слова Христа, сказанные Иисусом ученикам после Преображения о приходе Илии в образе Иоанна Крестителя. По этому поводу Марина Антоновна обращалась и к французскому католическому священнику, который замолчал и потом якобы подтверждающе обронил: «Кто имеет уши, да слышит»...

Все это было мутно-оккультно, и, прощаясь с Мариной Антоновной, я ее по-православному трижды поцеловал.

На следующий день я был в Брюсселе, но не смог разыскать там внука генерала Корнилова по телефону, данному Деникиной, близко дружащей с ним. Не было господина Лавра и в его парижской квартире, куда при нашей встрече звонила Марина Антоновна. Он в последнее время тяжело заболел, накануне моего приезда перенес сложную операцию и, наверное, уехал лечиться подальше. Как жаль: в его брюссельской квартире целый музей Белой гвардии, в нем и мундиры разных полков.

Оставалось мне, вернувшись из Бельгии в Париж, рассматривать городские достопримечательности, непременно минуя тусклый Музей эротики, благодаря предостережению хорошо знающей этот предмет парижско-русской дамы. Но меня, ставшего в Москве после императорских похорон прихожанином Русской Православной церкви за границей, прежде развлечений потянуло пойти в ее парижский приход.

В Москве у нас в единственном приходе не было церковного храма, какие теперь многочисленны и роскошно просторны у Московской патриархии. Молились мы плечом к плечу на верхнем этаже в классной комнате школьного здания перед дощатым входом в алтарь. Разыскал я на окраине Парижа тоже единственный здесь приход РПЦЗ. Не был и он в храмовом здании, а в половине обычного двухэтажного дома.

Зато основан сей приход был самим святителем Иоанном, архиепископом Шанхайским и Сан-Францисским, а его настоятель отец Вениамин Жуков являлся сыном офицера, дравшегося за Белое дело до конца. Он ушел с Врангелем за море и был в белом войсковом лагере турецкого Галлиполи до его роспуска.

Я словно вдохнул тесный сумрак этой церкви,.столь привычный мне и в Москве. Знакомые мне дочь поручика и Марина Антоновна Деникина никогда не ходили сюда.

Их приходами были великолепной архитектуры храмы, отторгнутые от РПЦЗ митрополитом Евлогием: пятиглавая церковь Александра Невского на улице Дарю и Сергиевское подворье, где Богословский институт. Дочка поручика отметила, что отпевали на улице Дарю и Окуджаву, который, о чем она не подозревала, был атеистом.

Так случалось со всем, что оказалось под рукой Евло-гия. В двадцатых годах церковные либералы, обновленцы «парижской школы» во главе со священником Сергием Булгаковым создали «братство Святой Софии, Премудрости Божией», больше напоминавшее тайный орден. Приблизительно за сорок лет епархия Евлогия семь раз меняла свой юрисдикционный статус. Например, в 1944 году этот иерарх в очередной раз перешел из юрисдикции Константинопольского патриархата в Московский, приняв советский паспорт.

Так раскалывалась белая эмиграция, что началось еще во времена Гражданской войны. Белогвардейцы-монархисты спорили с однополчанами, приверженными либерализму, республиканству. В немалом из-за этого явился и конфликт смены главнокомандования либерального Деникина на монархического Врангеля. РПЦЗ, в основании которой участвовали врангелевцы, была обречена выстаивать против Западно-Европейской епархии Евлогия.

Мы стояли с седым отцом Вениамином у неярко горящей лампочки за конторкой в пустом после окончания всенощной храме. Он, хорошей выправки, рассказывал, как выживали на чужбине галлиполийцы и их дети. Вспоминал, что белые камни для памятника павшим и умершим в изгнании бойцам в греко-турецком городе Галлиполи (Голое поле) живые издалека носили на своих руках. В 1949 году его разрушило очередное здесь землетрясение, но на русском кладбище Сент-Женевьев-дкь Буа под Парижем стоит уменьшенная копия Галлиполийского памятника.

– Мой отец был Алексеевского полка, галлиполийцем, и я как его сын имею право носить Галлиполийский крест, – сказал батюшка, сверкнув глазами.

Помолчал и добавил:

– Обязательно поезжайте на Сент-Женевьев-дю-Буа. Там уцелевшая Белая гвардия. Вся там лежит...

Дрожали в полумраке огоньки свечек, вилось пламя лампад в этом храме, где около входа в алтарь висит посох святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского. Я подумал, что и мы, старый парижанин и пожилой москвич, сын и племянник долго не погибавших белых, возможно, скоро тоже ляжем в землю. И мне легко и драгоценно было это сознавать рядом с сыном алексеевца Жукова.

Русское кладбище под Парижем в Сент-Женевьев-дю-Буа встретило меня прекрасной церковью Успения Богородицы, выстроенной в духе псково-новгородского зодчества ХУ-ХУ1 веков по проекту архитектора А. А. Бенуа. В ее крипте захоронен митрополит Евлогий.

Храм был закрыт, пусто на церковном дворе. Я пошел к живым камням белогвардейских памятников.

Этот день опять был очень жарким. На кладбище по-французски мало деревьев, под кронами которых так хорошо посидеть на могилах российской земли. Никого не было видно далеко вокруг, лишь француз-служитель в аккуратных перчатках вез куда-то тачку с песком между восьмиконечными православными крестами, плитами, обихоженными по европейскому классу.

Я дошел к бело сверкающему под солнцем Галлиполийскому памятнику Белой гвардии. Он в форме круглого ступенчатого некрополя с каменным куполом под крестом. На его основании плиты, гласящие: «ГЕНЕРАЛУ ЛАВРУ ГЕОРГ1ЕВИЧУ КОРНИЛОВУ И ВСЕМЪ КОРНИЛОВЦАМЪ, павшимъ за РОДИНУ и на чужбине скончавшимся», «ГЕНЕРАЛУ ДЕНИКИНУ, первымъ ДОБРОВОЛЬЦАМЪ и участникамъ походовъ: КУБАНСКАГО,

СТЕПНОГО И ЯССЫ-ДОНЪ», «ГЕНЕРАЛУ ВРАНГЕЛЮ, ЧИНАМЪ КОННИЦЫ и КОННОЙ АРТИЛЛЕРИИ, за ЧЕСТЬ РОДИНЫ павшимъ», «АДМИРАЛУ КОЛЧАКУ и всемъ МОРЯКАМЪ РОССЛЙСКИМЪ»...

Памятник, словно последний пулеметный дзот, кряжисто упирался среди лежащих окрест надгробий с именами офицеров – будто расстрелянными пулеметными лентами.

Дальше был памятник кадетам, где на плитах вокруг цветными погончиками значились училища, за честь которых дрались упокоившиеся во французской земле. Имелся неподалеку и громадный мраморный крест казакам. Но я вернулся к белому гвардейскому памятнику, отыскав вблизи его редкую здесь скамейку.

Сел, достал французский кусок хлеба с сыром и, перекрестившись, стал его с кока-колой есть, поминая гранитно запечатленные имена. Вина мне нельзя было пить, слишком много я его выпил в советский период истории России, до слез, несбыточно мечтая о таком помине н!а Сент-Женевьев-дю-Буа.

Кладбище жег острый французский зной, а я словно изнурялся в заваленных снегом донских, кубанских степях 1918 года...

Четыре тысячи офицеров, солдат, юнкеров, гимназистов идут в легендарном белом Ледяном походе. Бесконечны и кровавы зимние ночи и дни. Мало патронов, но нужно брать очередную станицу. Добровольцы стараются не ежиться от стужи. Тон задают знаменитые офицеры.

Впереди шагает худой, маленький бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии Корнилов, внука которого не дал Бог счастья мне увидеть, но я рад был и встрече с дочкой поручика-корниловца, пусть она меня и раздражила. Генерала убьют в предстоящих боях за Екатеринодар. А до них этой горсти будущего ядра Белой гвардии еще добираться, часто пробиваясь штыковыми, переходя вброд студеные реки, за что и назовут это «первопоходничество» Ледяным.

Вот седоусый другой бывший Верховный Главнокомандующий Русской армии Алексеев. Он умрет осенью этого года, понимая, что черно послужил России генералом-адъютантом Его Императорского Величества, склонив того к отречению от престола. Но в белом полку имени Алексеева будет доблестно драться отец батюшки Вениамина.

Здесь и бывший начальник штаба Западного, Юго-Западного фронтов в Первой мировой войне Марков. Он станет любимцем добровольцев за свой беспримерный героизм даже среди этих храбрецов. Генерала убьют летом в самом начале Второго Кубанского похода.

Марширует в редких рядах бывший командир Его Императорского Величества Лейб-Гвардии Преображенского полка Кутепов. И со своей неторопливой ухваткой идет, вскинув карабин на плечо, в дырявых сапогах бывший начальник штаба Верховного Главнокомандующего Русской армией Антон Иванович Деникин...

Я счастлив, что в Версале откупоривал и наливал шампанское дочери этого генерала. Если от всего русского сердца сказать, не очень важно, чем напоминают и не напоминают красавицы дочки своих «мемориальных» отцов. Главное, они тогда были живы, и неподдельным наследником белого воина остался в душе батюшка Вениамин... А Антону Ивановичу на следующих страницах по своей биографии еще шагать и шагать.

Часть первая (1872-1892 гг.) СЫН ОФИЦЕРА

Родители. Во Влоцлавске. Реалист. «Пифагор». Старший. В юнкерах. Погоны.

Судьба человека – от Бога, а происхождение и детство каждого из нас во многом определяют его дальнейшую жизнь. Отцом будущего главнокомандующего Белой армии генерала А. И. Деникина был русский офицер Иван Ефимович Деникин, мамой – полька, швея Елизавета Францисковна Вржесинская.

Деникин-старший родился в 1807 году в деревне Ореховке Саратовской губернии в крепостной семье. Она рано распалась. Родители Ивана Деникина умерли в его молодые годы, вскоре отправились на заработки брат и сестра. Иван же остался крестьянствовать, и в двадцать семь лет помещик сдал Деникина в рекруты.

Это был «золотой век» русской государственности (вторая половина XVIII– первая половина XIX столетий), правил император Николай I. В детстве царя главным надзирателем за воспитанием был генерал М. И. Ламсдорф, и в основном образование Николая Павловича упрочилось на военных науках. До восшествия в монархи он не участвовал в государственных делах, командуя гвардейской дивизией, исполняя обязанности генерал-инспектора по инженерной части.

При вступлении императора на престол произошло восстание декабристов, и упрямый воински жесткий государь взялся за укрепление власти. В семейном же кругу Николай I был весьма добродушным человеком, лишь на людях демонстрируя строгость. Как бы то ни было, а в горячо любимой императором армии спуску служивым не полагалось.

Служить солдату надлежало 25 лет при суровой дисциплине. Либерально настроенные современники называли государя Николаем Палкиным и потому, что тогда солдат наказывали прогоном сквозь строй, иногда забивая провинившихся ружейными шомполами до смерти. Рассказывал об этом Иван Ефимович маленькому Антону всегда без злобы и осуждения, обязательно заканчивая:

– Строго было в наше время, не то что нынче!

Иван Деникин знал, что говорил. Двадцать два года он был под ружьем, наконец выслужившись в фельдфебели. Это по продолжительности – совершенно исключительный марафон в муштре, поту и крови боевых походов. Немногие выдерживали такие сроки.

Удалось Ивану Ефимовичу при очередном полковом марше отыскать в одном русском городишке своего брата. Деникин узнал, что у того званый обед, и радостно, сюрпризно шагал к нему на богатую квартиру. Брат раньше его вышел в люди... Но перед Иваном появилась лишь братова жена. Она вынесла солдату столовый прибор на кухню, не пригласила в покои... Деникин ушел, не простившись. После этого он никогда с братом не встречался. Иван Ефимович даже представлять себе не хотел, что такое компромисс. На таком отцовском оселке правился ’ и характер Деникина-младшего.

В 1856 году фельдфебеля Деникина, доблестно показавшего себя в Венгерском боевом походе и Крымской войне, допустили экзаменоваться на офицера. Еще до военной службы Иван был грамотен, а с опытом и знаниями более чем двух десятков лет службы экзамен успешно выдержал, его произвели в прапорщики. Это был грандиозный поворот в судьбе 49-летнсго Ивана Ефимовича. Даже самый младший офицерский чин обеспечивал получение личного дворянства.

Как и во всей Европе, в России со становления офицерского корпуса «иноземного строя» в XVII веке «дворяне шпаги» даже формально пользовались некоторыми преимуществами перед «дворянами мантии», вошедшими в высшее сословие по заслугам на гражданской службе. Долгое время и потом «боевые» дворяне отказывались признавать этих братьев по сословию равными себе. А уж потомственные дворяне-офицеры, наследники воинских династий, поголовно «произвели» штатских в «шпаков», «штафирок».

Один из таких потомков, чьи предки служили еще «из чести», покрывая свои офицерские расходы из собственного кармана, уже во второй половине XIX века писал: «Никогда не следует забывать, что не только деды, но и отцы и дяди наши – все сплошь почти были армейские и гвардейские отставные поручики и штаб-ротмистры».

Бывший фельдфебель, представитель низшего командного звена: унтер-офицерского, – Иван Деникин, перейдя в среднее: благородное, обер-офицерское, – стал весьма ответственным лицом в основном, ротном подразделении армии. Прочность роты стояла на трех начальных офицерских чинах, как писалось еще в «Учении и хитрости ратного строения пехотных людей»: «Та рота гораздо устроена, когда капитан печется о своих солдатах, а поручик мудр и разумен, а прапорщик весел и смел». Его благородие прапорщик должен был нести ротное знамя, «печаловаться» о солдатах и им «смельства наговаривать» – поднимать боевой дух. Слово «прапорщик» происходит от старославянского «прапор» – знамя.

Офицерство Деникин получил через год после восшествия на престол императора Александра II, прозванного Освободителем за избавление крестьян от крепостной зависимости в 1861 году. В 1863 году он отменил телесные наказания и клеймение преступников, открыл народные школы, женские гимназии, университеты в Одессе и Варшаве. И, как ни странно, в это время заполыхало самое яркое Польское восстание, продлившееся до 1864 года.

В преддверии восстания 55-летний Деникин командовал отрядом Александровской бригады пограничной стражи. Его подразделение прикрывало на польской стороне Российской империи прусскую границу около уездного городка Пстрокова. Однажды ночью отрядному на кордон донесли, что в имении неподалеку идет съезд польских' заговорщиков.

Деникин дружил с хозяином этого имения и хорошо знал подходы к господскому дому. Он ринулся туда со взводом пограничников.

Вокруг особняка Деникин рассредоточил солдат. Кратко приказал:

– Если через полчаса не вернусь, атаковать дом!

Один пошел прямо в парадный вход. Прошагал в главный зал. Сидевшие там за длинным столом разом вскочили... Многие отлично знали командира пограничников. Несколько человек, выхватывая оружие, бросились к нему. Бледный хозяин, нередко выпивавший с офицером под звуки мазурки, попробовал остановить их...

Деникин размеренно произнес:

– Зачем вы тут – я знаю... Но я солдат, а не доносчик. Вот когда придется драться с вами, не взыщите. А сейчас одно скажу: затеяли вы глупое дело. Никогда вам не справиться с русской силой. Лишь погубите зря много народу... Одумайтесь.

Он вышел. Собрал пограничников и ускакал на заставу.

Когда польские повстанцы начали бои, Деникин бился с ними, как и обещал, за что получил чин и орден. Его сотня смерчем носилась по приграничью, рубясь с отрядами Милославского, Юнга, Рачковского... Однажды, увлекшись преследованием, залетели в прусский городок, из-за чего едва не началась уж дипломатическая баталия.

На русских партизански наваливались конники-«косиньеры», вооруженные косами. Своим оружием они виртуозно действовали и в пешем строю. В одной рукопашной косиньер поразил Деникина глубокой раной в руку, но тот не посчитал ее серьезной и никогда не заносил в свой служебный формуляр. Как-то косиньеры чуть не застали деникинцев в бане. Но пограничники, кто натянув лишь штаны, кто голым, успели выскочить, хватая шашки и винтовки. Бросились к коням и бешено понеслись вперед.

Их седовласый прямоносый усатый командир в бою глазом не вел под разлетом густых бровей, но менялся, когда смолкали выстрелы. Крутой, горячий Иван Ефимович был добряком. Особенно он переживал за пленных, среди которых сплошь и рядом была гимназическая, студенческая молодежь. Прямой начальник Деникина неумолимый майор Шварц приказывал без разбора гнать пленных повстанцев под конвой, обрекая их на беспощадное будущее. Деникин всегда рисковал, распоряжаясь для формы:

– Всыпать мальчишкам по десятку розог.

Потом отпускал их при молчаливом одобрении сотни, из которой о таком никто не донес.

Семилетний Антон увидит, как помнится добро. Раз они с отцом в поездке остановятся зимой в придорожной корчме. В углу за столом сидел высокий плотный человек в медвежьей шубе. Он долго поглядывал в их сторону и вдруг вскочил и бросился к отцу, стал его обнимать. Этот поляк был из «мальчишек», скрывшихся по воле Ивана Ефимовича.