Текст книги "Том 1. Рассказы и очерки"
Автор книги: Владимир Короленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)
Одна из центральных тем творчества Короленко – человеческое счастье, полнота духовной жизни. «Человек создан для счастья, как птица для полета», – говорит один из героев Короленко. Но с горькой иронией писатель называет рассказ, где произносится эта формула жизни, «Парадоксом». «Весь организм орла, – писал в 1903 году А. В. Луначарский об этом расскаве Короленко, – приспособлен к могучим полетам, и весь организм его есть парадокс,когда он сидит в клетке, и такой же парадокс современный человек и современноечеловечество». Как птица не может летать, когда у нее связаны крылья, так не может быть счастлив и человек в неволе. Вопросу о том, что такое счастье, где его границы и в чем его смысл, посвящает Короленко одно из наиболее значительных своих произведений – повесть «Слепой музыкант», впервые опубликованную в 1886 году.
Герой повести Петр Попельский слеп от рождения. Еще в раннем детстве он воспринимает свою слепоту как несчастье. Со временем ему начинает казаться, что он навсегда выброшен из жизни в темный, отгороженный от зрячих людей мир. В нем развивается деспотичность; слепота грозит стать единственным предметом его переживаний.
Лишив мальчика зрения, природа в то же время щедро наградила его в другом отношении: с детских лет Петр обнаруживает незаурядные музыкальные способности. Но история слепого как музыканта начинается с того момента, когда Петр Попельский знакомится с народной музыкой. Талантливые песни конюха Иохима, в которых нашли свое отражение и стремление украинского народа к лучшей доле, и печаль, и удаль, пробудили в мальчике любовь к музыке и приобщили его впервые к жизни родного народа. «Это увлечение музыкой стало центром его умственного роста… Заинтересованный песней, он знакомился с ее героями, с их судьбой, с судьбой своей родины».
Большую роль в воспитании слепого музыканта сыграл брат его матери, дядя Максим. В молодости дядя Максим героически сражался в отрядах Гарибальди за освобождение Италии. Изувеченный австрийскими шашками, Максим поселился в семье сестры, где родился слепой мальчик. Старый гарибальдиец посвящает себя воспитанию слепого музыканта и в этом находит смысл собственной жизни. «Кто знает, – думал он, – ведь бороться можно не только копьем и саблей. Быть может, несправедливо обиженный судьбою подымет со временем доступное ему оружие в защиту других, обездоленных жизнью, и тогда я недаром проживу на свете, изувеченный старый солдат…» В мысли о возможности воспитать из слепого активного участника жизни дядю Максима укрепляет судьба легендарного слепого бандуриста Юрка, который, несмотря на свою слепоту, участвовал в походах; и был со славою погребен в одной могиле с казачьим атаманом. Оба они погибли в бою с врагами родины, и имена их сохранились как равные в народной легенде.
Дядя Максим помогает слепому музыканту переосмыслить свою жизнь, осознать, что подлинное счастье человека невозможно вне общества, в отрыве от жизни народам
История слепого мальчика, ставшего знаменитым музыкантом, – это не только борьба незрячего человека с тяжелым физическим недугом. В полном согласии с тезисом Добролюбова о том, что человек не может «успокоиться на своем одиноком, отдельном счастье», Короленко в «Слепом музыканте» намечает путь служения народу как единственно возможное осуществление счастья. Победа над тьмой в повести «Слепой музыкант» достигается близостью к народу, пониманием его жизни, его поэзии. «Да, он прозрел… – пишет Короленко. – На место слепого и неутолимого эгоистического страдания он носит в душе ощущение жизни, он чувствует и людское горе, и людскую радость…» Это духовное прозрение и побеждает его личное горе, из которого, казалось, не было выхода. Имея в виду неполноту личного счастья в отрыве от жизни народа, от его борьбы за счастье общее, М. И. Калинин в своем выступлении 25 октября 1919 года на митинге, посвященном обороне Тулы от Деникина, упомянул об этой повести. «Величайший художник слова, Короленко в своем „Слепом музыканте“, – говорил М. И. Калинин, – ясно показал, как проблематично, непрочно это отдельное человеческое счастье… Человек… может быть счастлив только тогда, когда всеми нитями своей души, когда всем телом и всем сердцем спаян он со своим классом, и только тогда его жизнь будет полна и цельна» [2]2
М. И. Калинин, За эти годы. Книга 3-я, 1929, стр. 188–189.
[Закрыть]. В этом своем произведении Короленко утверждает глубоко прогрессивную мысль о том, что личность возвышается только в том случае, если живет одной жизнью с народом, если отдает себя служению обществу.
С самого начала своего литературного пути Короленко выступает горячим сторонником общественного назначения литературы, убежденным противником буржуазного объективизма в искусстве. В согласии с эстетикой революционных демократов Чернышевского и Добролюбова, для которых литература была орудием борьбы за освобождение народа, Короленко свою писательскую задачу видел в активном вмешательстве в жизнь общества. «Если… жизнь есть движение и борьба, – писал Короленко в дневнике в 1888 году, – то и искусство, верное отражение жизни, должно представлять то же движение, борьбу мнений, идей…» Называя литературу «зеркалом жизни», Короленко писал в том же дневнике: «Литература, кроме „отражения“, – еще разлагает старое, из его обломков созидает новое, отрицает и призывает… Как ноги уносят человека, положим, от холода и тьмы к жилью и свету, так слово, искусство, литература – помогают человечеству в его движении от прошлого к будущему».
В творчестве самого Короленко такое понимание задач литературы проявилось прежде всего в его типических обобщениях, в лирико-романтической окраске рассказов, наконец прямо и непосредственно – в обширной, общественно-активной публицистике. Выбранная писателем форма рассказа, где существенным элементом являлись публицистические отступления, давала возможность Короленко, не нарушая художественной композиции произведения, высказать свое отношение к изображаемым событиям и лицам, подчеркнуть остроту вопроса, усилить эмоциональное воздействие образа.
В изображении народной жизни Короленко резко отходит от приемов народнической беллетристики. Вспоминая о настроениях, вызванных творчеством Короленко в народнической среде конца 80-х, начала 90-х годов, Горький писал: «Он был в ссылке, написал „Сон Макара“ – это, разумеется, очень выдвигало его. Но – в рассказах Короленко было нечто подозрительное, непривычное чувству и уму людей, плененных чтением житийной литературы о деревне и мужике».
В своем творчестве Короленко изображал живые народные характеры, лишенные народнической слащавости, сохранившие черты действительного героизма, выражавшего демократический протест масс против социального угнетения существовавшего тогда строя.
Основное место в творчестве Короленко занимает образ простого русского человека, увидевшего уродства капиталистической действительности, страстно ищущего правду и стремящегося к иной, лучшей жизни. Короленко пишет о людях самых широких демократических кругов, с проникновением большого художника подмечая свободолюбие народа, то типическое, все развивающееся в характере трудящихся масс, что впоследствии сыграло важную роль в революционном преобразовании страны. С большим удовлетворением художник наблюдает поднимающуюся волну народного негодования и протеста.
В ряде своих высказываний Короленко выступает против народнической реакционной теории о «героях и толпе», которая рассматривала народ как слепую инертную массу. «То, что мы называем героизмом, – писал Короленко в дневнике за 1887 год, – свойство не одних героев… Они не отличаются от массы качественно и даже в героизме массы почерпают свою силу. Они продукт массы и потому могут совершать подвиги героизма. Таким образом открыть значение личности на почве значения массы – вот задача нового искусства».
«Теперь уже „героизм“ в литературе, – писал Короленко в письме к Н. К Михайловскому в 1888 году, – если и явится, то непременно „не из головы“; если он и вырастет, то корни его будут не в одних учебниках политической экономии и не в трактатах об общине, а в той глубокой психической почве, где формируются вообще человеческие темпераменты, характеры и где логические взгляды, убеждения, чувства, личные склонности – сливаются водно психически неделимое целое, определяющее поступки и деятельность живого человека… И тогда из синтеза реализма с романтизмом возникнет новое направление художественной литературы…»
В свете этих взглядов Короленко понятно и то искреннее восхищение, с которым он встретил ранние рассказы Горького и особенно «Челкаш».
III
Широкое изображение жизни русской провинции 80-90-х годов дает Короленко в рассказах и очерках нижегородского периода. Появляются такие его произведения как «Река играет», «За иконой», «Павловские очерки», «В пустынных местах», «На затмении», «В голодный год», «В облачный день». Реалистическое мастерство писателя находит в них свое дальнейшее развитие и совершенствование. В то же время в творчестве этого периода поднимаются и новые существенные вопросы общественного развития, которые в те годы не могли не захватить такого чуткого и внимательного к жизни художника, каким был Короленко. Претерпевают изменения и художественные формы творчества писателя. Многие общественные проблемы, которые решал Короленко на первых порах своего творчества, нередко прибегая к аллегории, к условно-историческому плану сюжета, теперь ставятся на строго фактическом, глубоко изученном и достоверном материале живой действительности. Именно в эту пору Короленко разрабатывает форму путевых очерков, в которых художественное повествование легко и свободно сливается с элементами публицистики. В таких классических образцах этого жанра, какими являются «В пустынных местах», «Павловские очерки», «Река играет», «Наши на Дунае», Короленко мастерски сочетал и чисто художественное изображение действительности и публицистические размышления по поводу конкретных явлений жизни.
Основные вопросы, которые встали перед писателем еще в конце 80-х годов, были связаны с процессом проникновения капитализма в деревню. В освещении этих вопросов он решительно отходит от народнических беллетристов, которые настойчиво продолжали, по замечанию Короленко, рассматривать действительность «сквозь призму благонамеренной идеалистической народнической лжи».
Особое значение имели его «Павловские очерки», посвященные жизни кустарей известного села Павлово, близ Нижнего-Новгорода. В народнической литературе это село с его старинными кустарными промыслами рассматривалось как пример некапиталистического уклада, сохранившего якобы характер «народного производства». Вышедшие в 1890 году «Павловские очерки» вскрыли резко противоположное тому, что вопреки жизненной правде утверждали народники. Уже в первой вступительной главе очерков Короленко иронизирует над представлением о селе Павлове, как «оплоте нашей самобытности» от вторжения капитализма. Писатель развернул яркую картину жизни павловских кустарей, их непомерно тяжелого труда и полной зависимости от хищнической «скупки». Для Короленко не было сомнения, что кустари, работающие на дому и продающие изделия своего труда капиталисту-скупщику, давно уже утеряли свою хозяйственную самостоятельность, а форма их эксплуатации через скупщика носит наиболее варварский и особенно тяжелый характер.
Короленко рассказал о бесчеловечных формах «прижима» кустарей, которые применял капиталист-скупщик. Здесь и знаменитый «промен», то есть удержание из заработка кустаря в пользу скупщика за размен денег, и «третья часть» – особая форма «прижима», когда кустарь должен был обязательно забирать у скупщика ненужные ему товар, и штрафы, и удержание из заработка кустаря, носившее название «на гуся». «Вот этаким способом с нашего брата по две шкуры и спускают», – говорит один из кустарей автору очерков. Создавая картины жизни кустарей, Короленко подводит читателя к мысли о том, что кустари подвергаются наиболее жестокой эксплуатации. «Нищета есть везде, – писал Короленко, – но такую нищету, за неисходною работой, вы увидите, пожалуй, в одном только кустарном селе. Жизнь городского нищего, протягивающего на улицах руку, да это рай, в сравнении с этою рабочею жизнью!»
«Мы подошли, – пишет Короленко в „Павловских очерках“, – к крохотной избушке, лепившейся к глинистому обрыву. Таких избушек в Павлове много, и снаружи они даже красивы: крохотные стены, крохотные крыши, крохотные окна. Так и кажется, что это игрушка, кукольный домик, где живут такие же кукольные, игрушечные люди.
И это отчасти правда… Когда мы, согнув головы, вошли в эту избушку, на нас испуганно взглянули три пары глаз, принадлежавших трем крохотным существам.
Три женские фигуры стояли у станков: старуха, девушка лет восемнадцати и маленькая девочка лет тринадцати. Впрочем, возраст ее определить было очень трудно: девочка была как две капли воды похожа на мать, такая же сморщенная, такая же старенькая, такая же поразительно худая.
Я не мог вынести ее взгляда… Это был буквально маленький скелет, с тоненькими руками, державшими тяжелый стальной напильник в длинных костлявых пальцах. Лицо, обтянутое прозрачной кожей, было просто страшно, зубы оскаливались, на шее, при поворотах, выступали одни сухожилия… Это было маленькое олицетворение… голода!..
Да, это была просто-напросто маленькая голодная смерть за рабочим станком. Того, что зарабатывают эти три женщины, едва хватает, чтобы поддерживать искру существования в трех рабочих единицах кустарного села».
Создавая страшную картину нищенского существования кустарей, Короленко показывает, что причина этого не в субъективных качествах скупщика, о чем неизменно говорили народники, а в самом характере капиталистического производства. Неизбежность эксплуатации кустарей в тех условиях писатель подчеркивает следующей формулой: «конкуренция – пресс… кустарь – материал, лежащий под прессом, скупщик – винт, которым пресс нажимается».
Подойдя таким образом к пониманию законов капиталистического производства, Короленко, однако, в конце своих очерков предлагает чисто народническое решение вопроса, наивно указывая на организацию складочных артелей и ссудно-сберегательных товариществ как на выход из положения. К чести писателя следует сказать, что, готовя следующую публикацию очерков, Короленко исключил из текста обращение к обществу с призывом «организации и устроения» и отказался от народнических иллюзий.
«Павловские очерки» – одно из самых замечательных произведений русской литературы, посвященных жизни кустарей. Наряду с достоверностью фактов и глубиной анализа мы находим в них живые, полные ярких красок описания жизни рабочего села и художественно законченные образы представителей «скупщицкого сословия» и рабочих-кустарей. В книге «Развитие капитализма в России» В. И. Ленин при характеристике положения кустарей сослался на «Павловские очерки» Короленко [3]3
В. И. Ленин, Сочинения, т. 3, стр. 382.
[Закрыть].
Кропотливо изучая положение деревни, Короленко, подобно Глебу Успенскому, хорошо видел, что «признаком времени» становится резкое расслоение крестьянства и распад всех «устоев». Гармония интересов «единого крестьянства», которая на все лады воспевалась в либерально-народнической литературе, представляется писателю-реалисту сплошной фикцией. «Нет просто мужика, – пишет Короленко в очерках о голодном годе, – есть бедняки и богачи, хозяева и работники». Однако совершенно естественно, что он не ограничивается только констатацией факта широкого проникновения капитализма в деревню. «Признать наступление капиталистической эры совершившимся фактом, – пишет Короленко Сведевцову-Ивановичу 17 января 1896 года, – …не значит помириться со всеми ее последствиями».
К началу 90-х годов относится книга очерков Короленко «В пустынных местах». Это своеобразная история путешествия автора по Ветлуге и Керженщу. Тема этих очерков – уходящее прошлое и новое, рубеж двух эпох. Писатель видел, как умирает «старая Русь» и в отдаленные, глухие места Керженца и Ветлуги приходят буржуазные порядки. Короленко далек от идеализации «пустынных мест» с их первобытной стариной, но и в том новом, что несут с собой эти буржуазные порядки, писатель видел новую форму кабалы для народа.
Зиму 1892 года Короленко провел в Лукояновском уезде Нижегородской губернии. Это был один из уездов, сильно пострадавших от голода, наступившего после неурожайного лета 1891 года. Крестьяне умирали целыми семьями, хозяйства их были разорены до основания. Короленко видел «мужиков и подростков с нетвердой, шатающейся походкой, с лицами землистого цвета». Тогда же реакционная газета «Московские ведомости» выступила с обвинениями крестьян в «пьяном разгуле» и в лени, от которых якобы и зависел голод. Короленко ответил очерками «В голодный год». Он подверг беспощадной критике «невежественную, консервативную» лживость реакционной газеты и показал истинные причины крестьянского разорения.
Очерки вызвали большое беспокойство в цензуре, усмотревшей в книге Короленко идеи крестьянской революции. «Вот до чего договорился г. Короленко, – писал цензор, – откровенно братаясь на страницах подцензурного журнала в единомыслии с органами подпольной прессы».
На примере «крепостнического уезда», как называет Корошенко Лукояновский уезд, писатель убедился в живучести крепостнических порядков в России 90-х годов.
С большой силой написана им в манере Щедрина сказка «Стой, солнце, и не движись, луна!», направленная против стремления реакции повернуть историю назад и «течение времени прекратить». В сатирических образах воеводы Устаревшего, полицейских Негодяева и Мрак-Могильного легко было рассмотреть реальные фигуры самодержавия и прежде всего самого царя, а во всей картине сказочного воеводства гиперболически, в заостренной форме выведены действительные силы реакции.
О грубом насилии над человеком в буржуазно-дворянском обществе рассказал Короленко в одном из значительных произведений сибирского цикла – «Ат-Даване» (1892). Подобно гоголевскому Акакию Акакиевичу, герой этого рассказа, «маленький человек» Кругликов, погибает из-за бесчеловечного отношения к нему людей, стоящих над ним. Печальная история Кругликова, который по прихоти своего начальника должен был сватать для него свою невесту, отношение к нему со стороны сибирского воротилы купца Копыленкова, усматривающего в протесте оскорбленного человека черты опасного бунта против начальства, – во всем этом Короленко убедительно показывает нравственное убожество буржуаеного мира, лживость и бесчеловечность его моральных устоев.
Очерк «В облачный день» (1896) раскрывает подлинное лицо дворянского либерализма: его лживое прекраснодушие, его пустое фразерство, враждебность интересам народа. Здесь сатирически изображен либерал-помещик, в 60-е годы увлекавшийся разговорами эмансипации, а теперь вернувшийся в свою усадьбу и ставший типичным крепостником. В образе Заливного Короленко показывает, к каким позициям пришел дворянский либерал. Этот «радикал и энтузиаст», как иронически называет Короленко Заливного, когда-то требовал фортепиано для школ. «Крайность, конечно, – говорит о нем другой либерал-помещик, – но… крайность, согласись сам, симпатичная… И если теперь он внесет свой энтузиазм…
– Внес уже, – ответил Василий Иванович. – Теперь он требует полного закрытия школ».
Против реакции и правительственного мракобесия Короленко выступал и как общественный деятель и как публицист. Особо значительным было его выступление в 90-х годах в защиту крестьян-удмуртов, обвиненных царскими властями в ритуальном убийстве. Так называемое «мултанское дело» было характерным проявлением народноненавистнической политики царского правительства. Затеянное с гнусной целью разжигания национальной вражды, обвинение основывалось на клевете. Однако семеро крестьян были осуждены на каторжные работы.
«Люди погибают невинно, совершается вопиющее дело, и я не могу сейчас ни о чем больше думать», – писал Короленко в письме от 18 октября 1895 года. Писатель с исключительным мужеством выступает в защиту преследуемой народности, печатает резкие, разоблачающие царский суд статьи и невероятными усилиями добивается пересмотра дела. Он берет на себя обязанности защитника. Подстроенное полицией клеветническое обвинение было разрушено неопровержимостью доказательств, приведенных Короленко. Удмуртские крестьяне были оправданы. О значении выступления Короленко в защиту удмуртского народа Горький писал: «…„Мултанское жертвоприношение“ вотяков – процесс не менее позорный, чем „дело Бейлиса“, принял бы еще более мрачный характер, если б В. Г. Короленко не вмешался в этот процесс и не заставил прессу обратить внимание на идиотское мракобесие самодержавной власти».
Несправедливость общественного строя, кричащие социальные противоречия, произвол и открытое рабство обличает Короленко также в одном из крупнейших своих произведений того периода – в повести «Без языка» (1895).
Писал он ее после своей поездки в 1893 году на Чикагскую выставку. В капиталистической Америке писатель увидел жестокую безработицу, нищету и бесправие, рабство негров и безраздельное господство доллара. С негодованием Короленко записывает в дневнике во время своего пребывания в Америке: «Негр должен при встрече обходить американца. Два негра, беседующих на тротуаре, обязаны непременно посторониться оба, – американец оскорбляется, если ему пришлось свернуть. Цветные – держатся в терроре. От времени до времени идет крик, что негры зазнались, и при первом пустом проступке – линч и казнь… Экономические отношения проникнуты самым примитивным грабежом… негров заставляют брать в известных лавочках, за все ставят цены вдвое и втрое, держат их в невежестве и в вечном долгу».
Желая разобраться в социальных противоречиях американского строя и не соглашаясь с мнением, что будто бы в Америке существует «беспристрастное» отношение к любым мнениям и требованиям любых групп населения, Короленко писал в своем дневнике: «Вопрос стоит не о пристрастии к демократам и республиканцам, а к тем, кого одинаково ненавидят и боятся обе партии: к людям, объявившим войну основам капиталистического строя, на которых одинаково стоят и те и другие…»
В повести «Без языка» Короленко описал горестные похождения украинского крестьянина Матвея Лозинского, которого соблазнили поискать счастья в далекой заокеанской стране. Горькое разочарование постигло наивного крестьянина, поверившего, что там он может найти то, о чем мечтал у себя на родине. Названием повести писатель подчеркнул не только то, что Матвей Лозинский не знает языка той страны, куда он попал, но и что весь его душевный строй, лучшие стороны его натуры – прирожденная честность, любовь к труду, высокая нравственность, уважение к человеку – оказываются чуждыми понятиям и буржуазным нравам капиталистической Америки. Не понимая бездушных законов капиталистического города и не приемля их, герой повести живет как бы без языка, не разумея волчьих законов, которым он должен подчиниться. Доведенный до исступления, Матвей говорит: «Слушай ты, Дыма, что тебе скажет Матвей Лозинский. Пусть гром разобьет твоих приятелей вместе с мерзавцем Таманиголлом, или как там его зовут! Пусть гром разобьет этот проклятый город и выбранного вами какого-то мэра. Пусть гром разобьет и эту их медную свободу, там на острове… И пусть их возьмут все черти, вместе с теми, кто продает им свою душу…»
Ближе всего ему оказываются интересы безработных людей, которых капитализм лишил права на существование. На митинге безработных в Центральном парке Матвей осознает себя частью огромного коллектива, находит с ним общий язык. «В первый еще раз на американской земле он стоял в толпе людей, чувство которых ему было понятно, было в то же время и его собственным чувством… Ему захотелось еще большего, ему захотелось, чтобы и его увидели, чтобы узнали и его историю, чтобы эти люди поняли, что и он их понимает, чтобы они оказали ему участие, которое он чувствует теперь к ним… Он не знал, куда он хочет идти, что он хочет делать, он забыл, что у него нет языка и паспорта, что он бродяга в этой стране. Он все забыл и, ожидая чего-то, проталкивался вперед, опьяненный после одиночества сознанием своего единения с этой огромной массой в каком-то общем чувстве, которое билось и трепетало здесь, как море в крутых берегах».
В письмах Короленко, которые он посылал на родину, ярко отразилось его отношение к капиталистической Америке. Писатель указывает на лишенные элементарной человечности принципы буржуазного строя, на рабство, при котором целые народы, как писал Короленко, быстро, словно трава от пожара, исчезают с лица земли.
В рассказах и очерках нижегородского периода Короленко создает целую галерею народных образов.
Одной из вершин творчества Короленко является рассказ «Река играет» (1891). В этом произведении с новой силой поставлен вопрос о потенциальных возможностях русского крестьянина. Не случайно рассказ был назван «Река играет». Короленко этим как бы хотел сказать, что и душа и сила русского крестьянина в нужную минуту тоже способны «взыграть».
Герой этого рассказа – ветлужский паромщик Тюлин – в изображении Короленко не похож на тех «шоколадных мужичков», которыми народническая литература, по выражению Горького, «густо населила нищие и грязные деревни». Тюлин сохраняет массу живых черт человека, взятого из жизни. Но главное в его образе – способность освободиться от апатии, совершить подвиг. Во время бури вырастает другой Тюлин – энергичный, смышленый, сильный, знающий, что нужно делать.
В 1918 году А. М. Горький писал о Тюлине: «…правда, сказанная образом Тюлина, – огромная правда, ибо в этой фигуре нам дан исторически верный тип великорусса – того человека, который ныне сорвался с крепких цепей мертвой старины и получил возможность строить жизнь по своей воле».
Своеобразное развитие образ протестанта находит в рассказах Короленко «За иконой», «Птицы небесные», «Ушел!». Два первых из них были опубликованы в конце 80-х годов; «Ушел!» при жизни писателя в печати не появлялся, хотя именно этот рассказ логически завершает тему рассказов «За иконой» и «Птицы небесные». Все эти рассказы объединены образом Андрея Ивановича – сапожника городской окраины, вдохновенного обличителя неправды буржуазного мира, человека, болезненно реагирующего на инстинкты собственничества, на ханжество, пошлость, ложь «постылой действительности». Буйный демократизм Андрея Ивановича проявляется уже в колоритных сценах рассказа «За иконой» – в столкновении с купцом, торговцами, духовенством. «Работник он был примерный, – рассказывает о нем Короленко, – пользовался нераздельно доверием заказчиков… трудился с утра до вечера, с „давальцами“ обращался очень почтительно. Только когда на время „снимал хомут“, как сам он выражался, тогда сразу становился другим человеком. В нем проявлялся строптивый демократизм и наклонность к отрицанию. „Давальцев“ он начиная рассматривать как своих личных врагов, духовенство обвинял в стяжательстве и в чревоугодии, полицию – в том, что она слишком величается над народом… Но больше всего доставалось купцам».
В «Птицах небесных» образ Андрея Ивановича приобретает еще большую художественную завершенность. Столкновения нижегородского сапожника с лицами «духовного прозвания» выясняют его органическую близость к народу. В известном смысле Андрей Иванович становится разоблачителем паразитического существования нетрудовых элементов общества, защитником народной правды. Однако в этих двух рассказах Андрей Иванович не только протестант и обличитель, но и мелкий буржуа, создающий себе иллюзию, что на деньги, «заработанные шилом», он сам сможет приобрести положение и обеспечить себе безбедную старость. Поэтому он неизменно смиряется перед доводами своей жены, Матрены Степановны, зовущей его к смирению и поддерживающей в нем наклонности домовитого хозяина.
В рассказе «Ушел!» Андрей Иванович появляется уже в совершенно новом освещении. Матрена Степановна получает наследство, и Андрей Иванович становится обладателем богатого дома в большом приволжском селе. Казалось бы то, к чему стремился Андрей Иванович, случайно решилось само по себе, причем в масштабах, о которых он не мог и предполагать. Однако отсюда и возникает самый острый конфликт Андрея Ивановича с буржуазным миром. Тридцать лет не покладая рук, недосыпая и недоедая, работал Андрей Иванович, лелея мысль, что и он когда-нибудь выбьется в люди и покончит с окаянной бедностью. «Что вы думаете, – говорит он, – работал тридцать лет, с младых ногтей сами знаете как – недосыпал, недоедал… Кто может супротив меня сработать! Что сапог, что башмак, что калоши!.. Прошивные, выворотные, по старой вере, дратва в палец… Или рантовые – шва не найдешь, или на шпильке узором… Французский каблук присадишь… Все могу… в наилучшем виде». Но вот прошла жизнь и ничего ему не дала, кроме горького разочарования. Оказывается, не надо было любить труд, достигать мастерства, работать как лошадь. «Да, вот, работал, изводился, – говорит Андрей Иванович. – Думал – хибарочку. И вдруг, умирает старый дурак… извольте!.. Дом». Этот дом, доставшийся от богатого трактирщика, Андрей Иванович воспринимает как синоним наглого торжества торгашества, осмеяния подвига его трудовой жизни. Живая душа труженика в нем одерживает верх над стремлениями собственника, и маленькие удобства жизни, полученные из рук богатого родственника, не могут заслонить от него вопиющей неправды буржуазного мира. Настоящим драматизмом проникнуто то место рассказа, когда Андрей Иванович выбрасывает из окна вещи, приобретенные после получения наследства. «Андрей Иванович поднялся, – пишет Короленко. – Казалось, первое дыхание близкой грозы оказывало на него свое электрическое действие. Лицо его побледнело, глаза блуждали… Он упорно посмотрел на меня, как бы намереваясь спросить о чем-то, но затем двинулся к дому. Через минуту в верхнем этаже распахнулось окно… Раму сильно двинуло ветром, зазвенело разбитое стекло… Матрена Степановна оглянулась и замерла: в окне мелькнула дикая фигура супруга, и вдруг новенькая шляпа „цилиндровой формы“ полетела вниз, в уличную пыль, за ней последовала белая – китайской соломы, за ними, беспомощно взмахнув на ветру рукавами, точно человек, падающий в пропасть, полетела модная разлетайка… Андрей Иванович опять появился в окне, и целая туча мелких предметов опять полетела на улицу».
Рассказ остался неоконченным. Короленко оборвал его на драматическом моменте ухода Андрея Ивановича «искать правду», не показав дальнейшей судьбы своего «строптивого демократа». К какой правде придет Андрей Иванович – Короленко не говорит. Наивный и немного смешной Андрей Иванович, разумеется, еще не тот человек, который сможет подняться до осознанного протеста, до активной борьбы. Но в нем Короленко сумел показать живую, мятущуюся душу простого русского человека, ищущего «широких формул, обнимающих жизнь и зовущих к жизни» и не согласного ни с моралью, ни с законами буржуазного общества.
