Текст книги "Журнал «Если», 2009 № 07"

Автор книги: Владимир Гаков

Соавторы: Дмитрий Байкалов,Сергей Синякин,Лора Андронова,Александр Гордиан,Юлия Тулянская,Ольга Артамонова,Колин Дэйвис,Геннадий Прашкевич,Сергей Токарев,Раджнар Ваджра
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Многие государства и социальные системы могли бы при желании узнать себя в изображенном обществе, как в зеркале – и узнавали. Однако точно известно, что замысел «технологической утопии» зародился в голове Хаксли после поездки в США. О том говорят и многие детали, самая яркая из них – летосчисление «после Форда». В оригинале AF (after Ford) – вместо латинского AD – Anno Domini (от Рождества Христова). «В конце концов, – замечает Брайан Олдисс, которого трудно заподозрить в особых симпатиях к социализму, – это 632 год от Рождества Фордова, а не Ленинского».

Итак, главное, по мысли строителей очередной утопии – это гарантировать всем без исключения счастье. Что важно – счастье, понимаемое как комфорт. Иными словами – стабильность, здоровье, абсолютную и изначальную удовлетворенность своим местом в жизни, бездумное и безбедное потребление, распространяемое не только на вещи, но и на эмоции, на чувства, на секс… Достичь этой кажущейся невозможной гармонии поможет всесильная наука – недаром названа утопия «технологической». Конкретно – помочь выводить будущих жителей Утопии в специальных колбах, после чего изрядно промыть им мозги, изначально «определив» в ту или иную конкретную касту. В романе Хаксли это зомбирование проводится посредством гипнопедии. И всего-то!

«Весь секрет счастья и добродетели: люби то, что тебе предначертано. Все воспитание тела и мозга как раз и имеет целью привить людям любовь к их неизбежной социальной судьбе… Они вырастут, неся в себе то, что психологи когда-то называли «инстинктивным» отвращением к природе. Рефлекс, привитый на всю жизнь. Мы их навсегда обезопасим от книг и ботаники». Слова директора одной из таких «колыбелей счастья» поразительно перекликаются с более поздними идеями психологов-бихевиористов – те были убеждены, что натаскиванием методом «стимул – реакция», известным по опытам с крысами, можно добиться правильного поведения и человеческих особей. После чего общество обретает искомые стабильность и покой. При этом энтузиастов «модификации поведения», похоже, совсем не волновала корректность перенесения «крысиного» опыта на человеческий социум. Тем более они отмахивались от главного вопроса: а кому будет доверено управлять этим процессом выращивания «новой общности людей» для «дивного нового мира»?

У Хаксли процессом «рулит» Мустафа Монд, Постоянный Главноуправитель Западной Европы, один из десяти Главноуправителей мира. Именно он терпеливо разъясняет Дикарю из американской резервации принципы устройства Утопии, а также то, как человечество дошло до жизни такой. Как всякий управитель, он знает больше своих «управляемых». Мустафа Монд способен оценить тонкую мысль, смелую идею, революционный проект, но во всех случаях бестрепетно выносит свое цензорское «нет», оправдываясь высшими интересами общества. Управителю позволено держать в сейфе запрещенную литературу – Шекспира, Библию. И это даже не обычный цинизм вождя, проистекающий от полной безнаказанности, – скорее, результат самовнушения. Ведь не только «управитель утопии», но и автор романа далек от однозначного осуждения дивного нового мира. Жители-то утопии счастливы? Счастливы! Или на худой конец считают себя таковыми.

«Дивный новый мир» по Хаксли, как известно, родился в результате коренной переоценки западным обществом своих основополагающих ценностей. Первым делом, вслед за божеством Фордом, общество пришло к выводу, что история – это «полная и, главное, вредная чушь». Далее, оно отказалось от социального института семьи – в постфордовом мире слова «мать», «отец», «родители» суть синонимы непристойностям: «Господь наш Форд – или Фрейд, как он по неисповедимой некоей причине именовал себя, трактуя о психологических проблемах, – господь наш Фрейд первым раскрыл гибельные опасности семейной жизни». И наконец, с магистрального пути человечества были решительно отброшены такие мешавшие всеобщему счастью завалы, как искусство и наука. «Эту цену нам приходится платить за стабильность… Мы пожертвовали высоким искусством. Мы науку держим в шорах. Конечно, истина от этого страдает. Но счастье процветает. А даром ничто не дается. За счастье приходится платить».

Вот и подвел нас автор к сакраментальному вопросу, сформулированному выше. Итак, многочисленные «отказы» человечества на пути к утопии – всего лишь плата за счастье. И как же – стоит оно свободы?

Для нас, ранних читателей Хаксли, ответ был очевиден. Как очевиден он для одного-единственного человека в романе – Дикаря, выросшего не в Инкубатории, а в индейской резервации, где люди продолжали появляться на свет по старинке. Дикарь помнит свою мать, он в восторге от Шекспира, поэтому от предложенного ему «дивным новым миром» строго отмеренного счастья в пробирке простодушного Дикаря тошнит. Буквально… Человеку в этой антисептической утопии – не жизнь; к этому выводу писатель приходит так же логично, хладнокровно и убедительно, как до того он выстраивал свой мир «всечеловеческого счастья без свободы». Но единственный человек (не гомункулус, произведенный в колбе) в романе – Дикарь. Изгой, маргинал. И от этой констатации тоже отдает холодком.

До конца жизни Олдос Хаксли так и не разобрался со сформулированной им же жуткой альтернативой: рациональный мир тоталитарного подавления – или примитивная дикость. Есть ли третий путь – здоровое и одновременно свободное цивилизованное общество, – он для себя так и не выяснил. А мы?

Во всяком случае Дикарь так и не смог построить свою собственную микроутопию посреди ненавистной ему всеобщей. И тогда он воспользовался последним правом свободного человека – добровольно ушел из жизни, от насильственного счастья. Подобный бунт, считает автор, не интеллектуальное извращение и не умственный заскок. Да и откуда они у Дикаря! Это инстинктивный протест разумного существа против неведомых благодетелей, которые все решают за него. Отказ от рая, в который загоняют насильно. «Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзию, настоящую опасность, хочу свободу, и добро, и грех». В этом, на первый взгляд, сумбурном предсмертном крике души свита, однако, безукоризненная логическая цепочка. Начат список пожеланий отказом от удобств, а заканчивается – добром и грехом. Пусть уж лучше они – связанные воедино, как исстари, и неотделимые от нашего естества, – чем лабораторное стерилизованное «счастье» в пробирке.

Конкурс

Конкурс «Рваная грелка»

Очередной этап старейшего в фантастической реальности сетевого конкурса «Рваная грелка» проходил с 17 по 20 апреля; итоги были объявлены в начале мая. За трое с половиной суток участники должны были написать рассказ на тему, предложенную Борисом Натановичем Стругацким (или, если угодно, Александром Сергеевичем Пушкиным): «В надежде славы и добра…».

В роли членов жюри выступили сами участники литературного состязания, каковых набралось 277 человек, приславших 327 рассказов. Голосующим потребовалось два тура, чтобы выявить победителя. В первом определились 56 лучших произведений, затем они получили «эстафетные» места.

По договоренности с организаторами конкурса наш журнал обязался опубликовать рассказ, завоевавший первое место, а также два-три произведения из первой десятки, но уже по собственному выбору. Поскольку в конкурсе до окончания итогов участвуют анонимы, то и редакция рассматривала лидеров, не зная их имен.

Итак, мы предлагаем вниманию читателей рассказ Лоры Андроновой «Темными тропами», занявший первое место, а также новеллу Александра Гордиана «А был ли Гагарин?», которая, как выяснилось позже, завоевала «серебро», и миниатюру Сергея Токарева, оказавшуюся шестой.

Хотим познакомить наших читателей с авторами публикуемых рассказов.

Андронова Лора Александровна родилась в Риге в 1976 году. Закончила физико-математический факультет Латвийского университета. Первый рассказ, «Чёрная полоса», был напечатан в журнале «Порог» в 2001 году. Публиковалась в журналах, сборниках. В 2004 году вышла книга «По велению Грома», которая в 2005-м стала лауреатом премии «Аэлита-Старт» и получила «Бронзовый Кадуцей» в номинации «Лучшая дебютная книга».

Гордиан Александр Владимирович родился в 1969 году в Ульяновске. Учился в Ульяновском государственном техническом университете. Кандидат технических наук. Пробовал себя в разных сферах – в образовании, науке, бизнесе, но работа всегда была связана с высокими технологиями. В настоящее время трудится в банковской сфере. Первая публикация состоялась в сборнике «Чистое небо» в 2008 году.

Токарев Сергей Викторович родился в 1974 году в Таганроге, но всю жизнь прожил в Сибири (последние 18 лет – в Томске). Закончил Томский политехнический университет по специальности инженер-электрофизик. С 2001 года как журналист и технический писатель сотрудничает с компьютерными журналами. В сентябре 2008 года на фестивале «Звездный мост» получил диплом за рассказ «Моление о ките». Этот рассказ и стал первой художественной публикацией (журнал «FANтастика»).

Лора Андронова
Темными тропами

Земля легко сыпалась сквозь пальцы, не пачкая кожу, оставаясь висеть в воздухе серым облачком. Убрав верхний слой, Пит поднялся, посмотрел на часы. Отряхнул джинсы и медленно, как учил дедушка, провел рукой над могилой. Та отозвалась – глухо, недовольно, не желая отпускать постояльца.

– Темными тропами, светлыми путями, выйди из сумерек, разорви цепи, – забубнил мальчишка, не отрывая взгляда от исчирканного листа школьной тетради.

Почва чуть шевельнулась. Пит со страхом посмотрел вниз и перевернул шпаргалку на другую сторону.

– Черное марево отмети прахом…

По земле, все расширяясь, пробежала трещина. В открывшемся провале смутно мелькнуло что-то блестящее, багровое, заметалось, ища выход. Зашуршал гравий.

– Солнцу ушедшему поклонись снова, – скороговоркой закончил Пит и юркнул за ближайшее дерево.

Ночное небо расколола алая молния, и на секунду сделалось совершенно светло. Стали видны кресты и статуи, торжественные склепы и деревянные скамьи, стал виден далекий лес и церквушка, словно спиной повернувшаяся к одинокой, развороченной могиле без надгробия.

Едва Пит успел прижаться к шершавому, пахнувшему смолой, стволу, как кладбище тряхнуло, закаркали вороны, разноголосо завыли окрестные псы. Из земли потянулась рука, схватилась за пучок травы.

– Господи, господи, – зажмурившись, шептал паренек. Потом вспомнил, что дед говорил про молитвы и оборвал себя. Глаза же решился открыть только когда карканье и вой прекратились.

Вокруг снова было темно и тихо. Мигая, разгорался фонарь, ветер гонял по дорожке обертку от мороженого. Возле распахнутой безымянной могилы, покачиваясь, стоял высокий, сутуловатый человек в довоенном костюме и новеньких, но испачканных глиной ботинках.

Неуверенно тряхнув головой, он сделал шаг, потом другой, и вдруг стал заваливаться на бок, на жесткие, аккуратно подстриженные кусты. Упасть он не успел: тонкие мальчишеские руки обхватили воскресшего за плечи.

– Дедушка, – сказал Пит. Уткнулся носом в знакомый с детства пиджак, и заплакал.

* * *

Старик пришел в себя на полпути к шоссе. Провел ладонью по лицу, чихнул, достал из кармана клетчатый платок и трубно высморкался. Осмотрелся, бормоча что-то неразборчивое, хмурый взгляд остановился на Пите.

– Ты что, малец, себе позволяешь?!

* * *

– Дедуля…

– Какой я тебе дедуля!

Мальчик виновато шмыгнул:

– Георг…

– Всю жизнь Георгом был и после смерти остался!

– Я хотел как лучше!

– Он хотел! Посмотрите на него! Великий Хотетель! Мало ли чего ты хотел! – старик инквизиторски воззрился на внука. – Сколько дней прошло?

– Шесть, все как учил.

Георг фыркнул.

– Все как учил! – передразнил он. – Надо же, какой прилежный!

– У меня тут записано, – Пит робко помахал листочком с каракулями. – Слово в слово.

– Подумать только! – восхитился дед. – Записано! Слово в слово! Собственной ручкой! А у тебя записано, чем грозит скорое оживление?

Пит кивнул, нахохлившись.

– А поразмышлять не пробовал на эту тему? Пораскинуть мозгами? Воображение подключить – хотя бы на четверть мощности?

– Но ведь…

Тот не слушал.

– Десять лет потратил! С колыбели, можно сказать, вдалбливал, рассказывал, расписывал, объяснял, что да как. И все зря! Ничего в башке не задержалось: пустота сплошная, плесень, паутина и мухи жужжат. Дурень – одно слово. Чем венчается наше гордое фамильное древо?

Внук шмыгнул носом, не решаясь ответить.

– Сморчком! Хлюпенькой поганкой! Да, не видать больше нашему роду славы Бессердечного Боба и Алекса Ненасытного!

Георг посмотрел по сторонам и решительно зашагал через шоссе. Пит вцепился ему в локоть, не смея отстать и на сантиметр. Дорог он очень боялся, даже таких – тихих, пустынных. Особенно таких.

– Мне было страшно.

– Веская причина, что ни говори! Когда замерзнешь зимой – подожги город. Очень, говорят, согревает.

Пит крепче сжал дедову руку.

– Я скучал.

В сердитом стариковском взгляде на мгновение мелькнула теплота – и тут же растворилась в рассветной прохладе.

– Надо же, – пробурчал он. – Как трогательно. Живо домой, будем думать, что делать дальше.

* * *

Квартира встретила их запахом борща, свежего хлеба и тонким, едва уловимым, ароматом свечей.

Скинув ботинки и вымыв руки, Георг уселся за стол. С усмешкой отодвинул раскрытый на середине Codex Gigas.

– Неплохо бы поесть, – заметил он.

Пит просиял и засуетился.

– Вот супчик, сметанка, хлебушек – все как ты любишь.

– Что к чаю?

– Эклеры, шоколадные.

– С поминок остались, что ли?

– Не, новые купил.

Дед милостиво кивнул.

– Неплохо, – зачерпнул ложку свекольной гущи, с удовольствием принюхался. – Эй, а ты-то что к сладкому тянешься? Положи на место. Не заслужил.

Эклер вернулся на блюдо, и Пит вздохнул – одновременно расстроено и довольно. Пусть ворчит, пусть ругается – только чтобы был рядом, не оставлял одного. Он хотел это сказать вслух, но не сказал – побоялся.

– Встань тут, – Георг показал горбушкой на место возле книжного шкафа. – Так. Теперь отвечай: ты у нас кто?

– Пит Янсон.

– Мило. И все?

– Нек-кромант, – заикаясь, проговорил мальчишка.

Корешки фолиантов за его спиной переливались всеми оттенками потускневшего от времени золота.

– Чудесно! Хоть это ты помнишь. В чем состоит твоя первейшая обязанность согласно Своду?

Пит переступил с ноги на ногу, чувствуя, как слабеют колени.

– Присматривать за кладбищами города… Упокаивать… Развоплощать… В особых случаях – вызывать духов.

– Мм? Неужели? А не говорилось ли там чего на счет воскрешения скончавшихся родственников? Например, что это – особо рекомендованная процедура для юных некромантов?

– Возвращать недавно умерших к жизни строго запрещено, – еле слышно отозвался Пит.

Отставив пустую тарелку, Георг придвинул к себе кружку с чаем и эклеры.

– Я – старый человек, – сказал он печально. – Такой старый, что уже даже покойный. Склероз меня донимает, жуть как. Не подскажешь, к чему такие строгости?

– Воскрешенный будет использовать жизненную силу некроманта и, в результате…

Георг шумно заглотил третий эклер.

– Да-да? В результате?

– Выживет тот, кто сильнее. Второй угаснет, – отозвался Пит, морщась от головной боли. Ноги ослабели настолько, что ему пришлось опереться о стул.

Не обращая внимания на побелевшего внука, Георг задумчиво прихлебнул чаю.

– Что-то мне это все напоминает. Только вот – что? Проклятый маразм!

Он потянулся, посмотрел в потолок, полистал Codex.

– Ах, точно! Ты оживил меня, и теперь один из нас определенно угаснет, – дед бросил косой взгляд на дрожавшего Пита. – И не нужно быть особым пророком, чтобы понять – кто.

Георг поднялся, сгреб бледного до синевы парнишку в охапку и отнес на диван. Подложил подушку, укрыл пледом. Вернулся к столу, быстро собрал тарелки, поправил сбившуюся скатерть. Пит следил за ним сквозь пелену слабости и тошноты, лежавшая под щекой рука была холодной, как камень, зубы отбивали дробь.

Потом дед сел на краешек дивана и сказал:

– Не делай так больше.

Его сухая рука коснулась лба мальчика, и тот потерял сознание.

* * *

Очнулся Пит на следующий вечер. Слабость прошла, он чувствовал себя так хорошо, что это могло означать только плохое. Отбросив одеяло, парнишка вскочил, заметался по квартире. Деда не было.

Натянув кроссовки, он выбежал на улицу, пересек двор и припустил по тротуару. До приморского кладбища было две остановки на пятнадцатом, но Пит не ездил на автобусах. Не то, чтобы боялся, нет. Просто не ездил.

У ворот мальчишка на минуту притормозил отдышаться, и снова понесся – между строгих клумб, по присыпанным песком дорожкам.

Одинокая могила без надгробия снова стала аккуратным холмиком с едва заметной вмятиной от отсутствовавшей таблички. Все было по-прежнему, кроме зловещего вида черного пса с горящими глазами. Помахивая облезлым хвостом, кобель прогуливался по истоптанной траве.

– Хорошая собачка, – неуверенно сказал Пит.

Пес зевнул, демонстрируя великолепные клыки. Из пасти повеяло мерзлым смрадом – главным признаком нежити.

– Кис-кис, – еще неувереннее произнес мальчик, и был вознагражден низким, неприятным рычанием.

Пит смутно помнил, что некромант может приручить баргеста, даже помнил страницу в книжке с витиеватой гравюрой, но кроме обрывочной фразы"..падок на сырое мясо…" в голове ничего не находилось. Осторожно пятясь от щерившегося пса, он выскочил за кладбищенскую ограду и побежал к ближайшему магазину.

В гастрономе сырого мяса не оказалось, и Пит свалил в тележку целый набор из колбас, сосисок, сарделек и копченостей всех видов. Кассирша глянула на изможденного русоволосого мальчишку с удивлением, присмотрелась внимательнее, вздрогнула.

– Спасибо, тетя Эдит, – сказал Пит, рассовывая сдачу по карманам.

Сгреб покупки в пакет и поспешил обратно к кладбищу.

Возле могилы он вывалил все на землю, достал перочинный ножик и принялся кромсать мясные изделия. Порезал палец, зашипел.

– Кушать подано, ваше собачество, – сказал Пит, разложив копчености на пакете.

Баргест равнодушно принюхался, потянулся. Снова повел носом, одним прыжком очутился возле колбасы, но, проигнорировав угощение, скакнул к застывшему от ужаса мальчишке.

– Славный песик, – произнес тот дрожавшим голосом.

Ледяное дыхание коснулось его шеи, он зажмурился, и вдруг почувствовал, как собачий язык лижет его окровавленную ладонь. Открыв один глаз, Пит увидел, что адский пес сидит у его ног и умильно виляет костистым, похожим на грязноватую метлу, хвостом.

– Рядом! – важно приказал мальчик, и баргест покорно затрусил следом за ним.

Через пару часов, когда совсем стемнело, Пит был готов к ритуалу. Он встал над могилой, протянул руки и заговорил:

– Темными тропами, светлыми путями…

* * *

…На этот раз воскрешенный очнулся в квартире. Пошевелился, поморгал – и обнаружил, что сидит за кухонным столом. Пит стоял у плиты и деловито жарил котлеты, у его ног юлил баргест, выпрашивая мясные обрезки.

– Ах ты, предатель, – пробормотал Георг и профилактически шлепнул пса по тощему заду.

Тот заворчал и спрятался под раковину, обижено кося оттуда огненным глазом.

– Дедушка! – обрадовался Пит. – Сейчас будем кушать!

– Кушать?! Я уже сыт по горло – тобой и твоими фокусами!

– Погоди…

– Когда ты уже успокоишься? Тебе вчерашнего дня было мало? Чуть коньки не откинул!

Пит выключил газ и вытер руки вышитым куском черной парчи явно похоронного происхождения.

– Я все предусмотрел!

– Думаешь, мне так весело скакать туда-сюда из гроба в гроб? Дай мне покой!

– Дед, ну послушай!

Старик вилкой подцепил котлету прямо со сковородки и сказал:

– Послушаю, отчего бы не послушать. Благо – время позволяет. Еще пара часиков есть до того, как ты свалишься замертво.

– Не свалюсь! Я по аптекам прошелся, по магазинам, – затараторил Пит. – Накупил всякого, должно помочь.

Жестом фокусника он вытащил из-под стола корзинку, доверху набитую пучками трав, лекарствами, упаковками витаминов, пачками кофе, банками с тонизирующими напитками. Часть коробочек была раскрыта, плитки шоколада ополовинены.

– Что это? – близоруко прищурился Георг. – Маралий корень?

– И он тоже. Бодрящее, поднимающее тонус, укрепляющее жизненную силу… Я уже принял всего по чуть-чуть.

– Ты бы еще стены в оранжевый цвет выкрасил.

Пит вскинулся.

– А что? Помогает?

– Ага. Не хуже остальных твоих… снадобий. Примерно как лечить перелом, обматывая руку нарядной ленточкой: толку никакого, зато хоть приятно.

– Но, может…

– Не может. От этого нет спасения. Покушаю – и пойду обратно, помирать, – он потянулся к горчице. – Не понимаю, на что ты надеялся? Найти абсолютный оживлятор и прославиться в веках? Пит Путеводный – звучит неплохо.

Некоторое время стояло молчание. Георг терзал пятую котлету, Пит сидел на табурете, невидяще глядя на чирикавших за окном воробьев. Слабость подступала волнами – то накатывала, то отпускала. Цокая когтями по линолеуму, нему подошел пес, калачиком свернулся у ног.

– Не понимаю, как ты мог умереть так внезапно? – неожиданно зло и сердито заговорил паренек. – Ты же был здоров.

Взгляд Георга был пустым, непроницаемым.

– Старость, понимаешь ли. Сердце поизносилось, легкие. А печень… Про маразм я, кажется, уже упоминал?

– Неправда! Ты еще крепкий, бодрый!

– Был бодрый, – поправил дед, вставая.

– Ты не имел права оставлять меня одного!

– Скотина я эгоистичная, – покаянно согласился Георг.

С далеко не старческой быстротой он выпорхнул из кухни и, прежде чем Пит успел опомниться, заклинил дверь снаружи шваброй и стулом.

– Деда, пусти!

– Как же. Еще побежишь меня снова выкапывать.

Загремели ключи, и Пит остался наедине с похрапывавшим псом.

* * *

Выбраться из квартиры пареньку удалось только под утро. Защелкнув на шее баргеста новый ошейник с поводком, он побрел к кладбищу, гадая, что на этот раз изобрел дед, чтобы помешать воскресить себя.

Возле безымянной могилы Пит остановился и какое-то время топтался на месте, беспомощно озираясь, не в силах поверить в произошедшее.

Земля была по-прежнему разворочена, гроб распахнут.

Георга в могиле не оказалось.

Пит бросился к сараю, обшарил полки и обнаружил, что пропала лопата и несколько веревок. На дощатом полу валялась пуговица – коричневая, старомодная. Он сел возле нее на корточки, сдерживая глупые детские слезы.

Где теперь искать деда? В лесу? В море? На пляже? В чужой, неизвестной могиле? Ерундовая задача для опытного некроманта, непосильная – для подростка.

– Я стану опытным, обещаю! Стану известным, стану настоящим мастером! – прошептал он. – Я найду тебя и сделаю так, чтобы мы оба могли жить.

Скакавший рядом баргест положил ему лапы на плечо и лизнул в мокрую щеку. Пит сжал пуговицу в кулаке и поднялся.

– Идем, – сказал он. – Пора и потрудиться.

* * *

Волны шуршали галькой возле пещерки, на маленьком острове, где гостили только чайки. Завалив вход, Георг отбросил лопату и улегся на камни, отсчитывая последние удары сердца. Под голову он пристроил табличку, снятую перед ритуалом с могилы внука, несколько дней назад. Четкая надпись «Пит Янсон, 20 апреля 2000 – 1 марта 2010» – сейчас была не видна, но она и так огнем горела в его памяти.

"Парню рано было в землю, – в который раз подумал дед. – Слишком рано. Пусть поживет еще, глядишь – и правда прославит род. Интересно, поймет ли он когда-нибудь, что произошло, вспомнит ли? Чертов автобус. Чертов. Автобус".

Георг закрыл глаза и увидел русоволосого мальчишку, ведущего на поводке здоровенного лохматого пса. Они шли вперед – небыстро, поглядывая по сторонам – темными тропами, светлыми путями.