Текст книги "Журнал «Если», 1997 № 03"

Автор книги: Владимир Гаков

Соавторы: Эдуард Геворкян,Всеволод Ревич,Ллойд, Биггл,Дмитрий Караваев,Пэт Мэрфи,Сергей Кудрявцев,Барри Брукс Лонгиер,Станислав Ростоцкий,Игорь Кветной,Боб Леман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Вл. ГАКОВ
ЗВЕЗДНЫЕ САЛЬТО-МОРТАЛЕ БАРРИ ЛОНГИЕРА

*********************************************************************************************

Читатель ознакомился с центральной вещью номера – романом Барри Лонгиера «Грядущий завет»; произведением, которое и в творчестве самого писателя является этапным. Свое мнение о месте этого романа в творчестве Лонгиера, а также самого Лонгиера в «системе мироздания» высказывает критик Вл. Гаков.

*********************************************************************************************

Поскольку первые увлечения научной фантастикой приходятся, в основном, на детские годы, и в этом же нежном возрасте сердце подростка из всех искусств без колебаний выбирает цирк, то неудивительно, что научно-фантастическое произведение о цирке буквально обречено на успех! Мы помним восторг нашего детства, когда гас свет под куполом, оркестр переходил на барабанную дробь, а прожектор выхватывал на манеже смельчака – жонглера, акробата или канатоходца…

Да и по сути они похожи – эти два способа честно морочить голову благодарным зрителям.

И писатели-фантасты, и циркачи обрушивают на нашу голову каскад головокружительных трюков и фокусов, создают красочный мир-феерию, полный действия и захватывающих воображение картин, – и, хоть на время, но отвлекают зрителей от унылой прозы бытия. Фокусники на манеже и те, что склонились над клавиатурой пишущих машинок и компьютеров, творят на ваших глазах чудеса, не скрывая, а наоборот, подчеркивая, что все это лишь ловкость рук «и никакого мошенства».

Литературная карьера американского писателя-фантаста Барри Лонгиера сама напоминает ударный цирковой аттракцион – с фанфарами и несколькими особо удачными трюками вначале, досадным (или талантливо сымитированным?) срывом в середине, от которого замирает зрительный зал, и новой попыткой – на сей раз удачной, сорвавшей дополнительные аплодисменты.

Впрочем, трудно было ожидать иного от автора одного из самых популярных циклов о космическом цирке…

Барри Брукс Лонгиер родился 12 мая 1942 года в городе Харрисбурге (штат Пенсильвания). После окончания средней школы он поступил было в Университет Уэйна в Детройте, но, проучившись два года, бросил его и вынужден был заняться поисками работы. Она оказалась связанной с книгоизданием: вместе с женой Лонгиер владел небольшими издательствами в Филадельфии и Фармингтоне, что в штате Мэн (где писатель живет по сей день), – а затем такой же небольшой типографией. Успеха на данной стезе он, судя по всему, не добился – чего не скажешь о его литературном творчестве.

Его выход на арену и первые «трюки» сразу же расположили к новичку сердца зрителей.

Дебютировал Лонгиер рассказом «Репетиции», опубликованным в 1978 году в ведущем американском научно-фантастическом журнале «Isaac Asimov’s Science Fiction Magazine». В рассказе речь шла о межзвездной цирковой труппе, не по своей воле застрявшей на планете Момус и вынужденной приспосабливаться, обустраиваться в чуждом, негостеприимном мире. Впрочем, циркачам ли привыкать к невзгодам и спартанскому быту кочевой жизни! А уже в следующем году дебютант вызвал шквал восторгов новым произведением – повестью «Враг мой». Тут уж на арену полетели цветы, то бишь литературные премии. Обе главные – «Хьюго» и «Небьюла» плюс премия, присуждаемая ежегодным голосованием среди читателей журнала «Локус», и та, что названа именем легендарного Джона Кэмпбелла и присуждается «самому многообещающему молодому автору» года в жанре. Честно говоря, трудно припомнить, кому еще из дебютантов доставался столь же впечатляющий урожай наград!

Так взошла звезда Лонгиера – быстро, мощно, стремительно. По крайней мере, в начале 1980-х годов его рассматривали как едва ли не главную сенсацию наступавшего десятилетия.

Повесть, что и говорить, была славная. Добрая, мудрая, человечная, она вызывала не только удовлетворение от лихо закрученного сюжета (как в 90 % произведений научной фантастики), не только интересные новые мысли (как в оставшихся 10 %), но и эмоции – ас ними в данной литературе дело все еще обстоит не шибко… Хотя уже тогда высказывалось подозрение, что автора слегка перехвалили, и лавину высших премий стоило бы рассматривать только как аванс…

Сказать, что это повесть о Контакте – значит, ничего не сказать. О нащупывании ниточки взаимопонимания с существами другой расы, враждебной и вызывающей поначалу отторжение; о ксенофобии, уступающей место дружбе, сотрудничеству и взаимовыручке; о солдатах двух враждующих армий, оказавшихся в ситуации, не оставляющей им иного шанса на выживание, кроме как в мире и согласии, – уже теплее…

Герой повести, земной астронавт, совершает вынужденную посадку на весьма «неуютной» планете и встречает попавшего в аналогичную переделку воина противника. Поначалу их отношения сковывает взаимная враждебность и подозрительность, но в конце концов оба «робинзона» не только становятся друзьями, но землянин еще и усыновляет детеныша, родившегося у инопланетного родителя – или родительницы? Дело в том, что появление младенца оказалось сюрпризом и для звездного «солдатика».

То, что Лонгиер – мастер таких рискованных сальто-мортале, – зрители не раз убеждались на всем протяжении его увлекательного «номера».

Между прочим, и путь повести к отечественному читателю – это тоже своего рода цирк…

Ибо первыми оказались – кинозрители! По печальной традиции, именно они познакомились сначала с пиратской видеокопией одноименного фильма, снятого режиссером Вольфгангом Петерсеном – и снятого, надо признать, мастерски. И только спустя несколько лет вышел перевод повести. Но к тому времени уже известный читателям «Если» Дэвид Джерролд успел написать новеллизацию сценария – роман «Враг мой» (1985), а его соавтор ¹ 1
  Книга вышла с двумя именами на обложке – Джерролда и Лопгиера. (Здесь и далее прим. автора.)


[Закрыть]– завоевать сердца американских фэнов другими произведениями, входящими в тот самый цикл о приключениях «звездной» цирковой труппы на планете Момус, с которого начиналась литературная карьера Лонгиера.

В этот цикл входят (в порядке внутренней хронологии): сборник «Город Барабу» (1980), роман «Песнь слона» (1982) и еще один сборник «Мир цирка» (1981), объединивший ранние рассказы писателя.

«Ну кто сможет устоять перед цирком!» Эту искреннюю, а отнюдь не дежурно-рекламную реплику Джоан Виндж издательство «Беркли» поместило на традиционную «комплиментарную. страницу» первого издания новой книги Барри Лонгиера. Это был сборник «Город Барабу» (1980), наводивший читателей на вполне понятные ассоциации: реальный городок под тем же названием, расположенный в штате Висконсин, известен на всю Америку: там расположен крупнейший в мире Музей Цирка! А речь шла о том, как первыми земными колонистами на далекой планете оказались неунывающие, живущие одной семьей и свято блюдущие свои традиции и специфический «цирковой» фольклор мастера манежа.

Читатели и не устояли: на протяжении нескольких лет, пока публиковались произведения о «мире цирка», имя Лонгиера стабильно обеспечивало аншлаг в том огромном цирке-шапито, шумном, пестром и не скрывающем своей «балаганности», который называется миром американской science fiction.

А затем – на самом гребне успеха, когда, казалось, автору оставалось лишь успевать за лентой издательского конвейера, обещавшего деньги, тиражи, славу! – это имя разом исчезло с «афиш» издательств и журналов.

Долгое время причину отсутствия Лонгиера на фантастическом манеже не называли, предпочитая глухие отговорки типа «различные обстоятельства, никак не связанные с литературой» (как без затей сказано в известном биобиблиографическом справочнике «Писатели-фантасты XX века»). Но затем в ряде изданий – назову, к примеру, фундаментальную Энциклопедию под редакцией Джона Клюта и Питера Николлса, – все было названо своими именами. Кроме того, автору этих строк посчастливилось лично пообщаться с Барри Лонгиером (на одной из «локальных» конвенций в Чикаго в 1990 году, когда мы оба участвовали в одной дискуссии), и он сам рассказал обо всем прямо и откровенно.

Все оказалось прозаичнее некуда: на протяжении трех с лишним лет Барри Лонгиер лечился от хронического алкоголизма и наркомании. О чем впоследствии написал честный и жестокий роман «Сент-Мэри Блю» – совсем не фантастический, а напротив, посвященный своему горькому и, увы, до предела реальному опыту.

К счастью, курс лечения прошел успешно. И в 1987 году сорвавшийся с трапеции акробат под одобряющие аплодисменты зала вновь взобрался под купол цирка. И начал вытворять такое, чего от него никак не ждали!

Смена амплуа – испытание нешуточное, публика редко прощает такое.

Новые романы, выходившие отныне из-под пера Лонгиера ² 2
  Его немногочисленные внесерийные рассказы и повести составили сборники «Очевидная цель» (1980) и «Это пришло из Скенектеди» (1984).


[Закрыть], ничем не напоминали его ранние вещи – яркие, человечные, но, если честно, все-таки не обремененные какими-либо оригинальными философскими и социальными идеями. Теперь же писатель обращался то к горькой антиутопии о перенаселенном мире, управляемом во всех отношениях бездушным Центральным электронным мозгом, – в романе «Море стекла» (1987) повествование ведется от имени «незаконного» ребенка. То переключался на социальную сатиру, – и тогда появлялся роман «Нагим пришел робот» (1988), где новым полем брани (после окончания всех иных войн, в том числе и «холодной») стала транснациональная экономика, в которой боевые действия ведут между собой опять-таки роботы и андроиды конфликтующих корпораций-монополий. Далек от безудержного оптимизма даже недавний юмористический роман Лонгиера «Возвращение домой» (1989). Он открывается незабываемой сценой: на орбите спутника Земли появляется инопланетный корабль с экипажем, состоящим из разумных… динозавров; причем, отдаленные потомки тех, кто, оказывается, не полностью вымерли в доисторическом прошлом, теперь требуют ни много ни мало – вернуть им «их» планету!..

И наконец совсем не похоже – по идеям, настроениям, общему колориту – на «Врага моего» произведение, действие которого развертывается в том же пространстве-времени. Это роман «Грядущий завет» (1983).

Война в нем – все та же, между землянами и инопланетными чудищами – «драками». Только теперь главный персонаж, носящий форму земных космических сил, – женщина-военнопленный. Ей, как и ее предшественнику ³ 3
  «Половой» сдвиг – очевидная дань требованиям политически корректного времени: сегодня бравый «космический волк» в американской научной фантастике почти наверняка окажется «волчицей»…


[Закрыть], тоже предстоит понять и принять иную культуру, но на сей раз контакт происходит в еще более деликатной сфере – религии! Что касается последней, то верования «драков» выписаны Лонгиером с глубиной и блеском, позволившими критику Дарреллу Швейцеру назвать роман «одной из самых успешных попыток исследовать инопланетные религию и психологию».

Впрочем, читатель сам, надеюсь, оценит последнее утверждение, познакомившись с переводом романа, который журнал публикует в этом номере.

Закончим этот беглый портрет «фантастического циркача» точной репликой того же Швейцера, в которой явно сквозит надежда на новые увлекательные – и самое главное, неожиданные «номера»: «В целом, Лонгиер проделал необычную эволюцию: его явно переоценивали в начале карьеры – и до обидного недооценивают сейчас, когда появились его действительно серьезные работы».

БИБЛИОГРАФИЯ БАРРИ ЛОНГИЕРА

(книжные издания)

________________________________________________________________________

1. Сб. «Очевидная цель» («Manifest Destiny», 1980).

2. Сб. «Город Барабу» («City of Baraboo», 1980).

3. Сб. «Мир цирка» («Circus World,>, 1981).

4. «Песнь слона» («Elephant Song», 1982).

5. «Грядущий завет» («The Tomorrow Testament», 1983).

6. Сб. «Это пришло из Скенектеди» («It Came from Schenectady», 1984).

7. «Враг мой» («Enemy Mine», 1985).

8. «Море стекла» («Sea of Glass», 1987).

9. «Нагим пришел робот» («Naked Came the Robot», 1988).

10. «Возвращение домой» («The Homecoming», 1989).

11. «Держатель бесконечности» («Infinity Hold», 1989).

12. «Ящик бога» («The God Box», 1989).

НФ-новости

*********************************************************************************************

Стали известны лауреаты

–

Всемирной премии фэнтези за 1996 год. В номинации «роман» премии удостоен «Престиж» Кристофера Приста, в номинации «повесть» – «Радиоволны» Майкла Суэнвика, в номинации «рассказ» – «Стеклянная принцесса» Гвинет Джонс. Лучшей антологией признана «Современная женская фантастика» (составители Сьюзен Уильямс и Ричард Глин Джонс), лучшим авторским сборником – «Семь сказок и басня» Гвинет Джонс. Лучший художник – Гахан Уилсон; приз за «достижения всей жизни» получил Джин Вулф.

Новым редактором

–

популярного журнала «Fantasy & Science Fiction» (не так давно выходившего на русском языке под названием «Сверхновая американская фантастика») стал Гордон Ван Гелдер, сменивший на этом посту Кристин Кэтрин Раш.

Лауреатами премии фэндома

–

за 1996 год стали легендарные для англо-американской (и не только) фантастики личности: Форрест Дж. Аккерман, Рэй Харрихойзен, Джулиус Шварц и Рэй Брэдбери.

1997 год станет урожайным

–

на фантастические бестселлеры: в марте выходит «3001: последняя одиссея» Артура Кларка, в апреле – «Энциклопедия фэнтези» под редакцией Джона Клюта, в июне «» («Slant») Грега Бира, в августе – «Доннерджек», посмертная книга Роджера Желязны (в соавторстве с Джейн Линдсколд), а в сентябре – «Восход Эндимиона» Дэна Симмонса.

Уильям Гибсон разочаровал поклонников

–

«киберпанка» своим новым романом «Идору». Чем дальше, тем больше писатель отходит от стилистики, которую использовал в «Нейроманте», «Графе нуль» и «Сожжении Хром», от стилистики, которая легла в основу «киберпанка» как жанрового направления. Последние книги – не только «Идору» – наглядно свидетельствуют, что «ковбой» Гибсон постепенно отходит от фантастики и явно тяготеет к мейнстриму. Тем не менее «Идору» пока занимает первое место в списке бестселлеров журнала «Локус» и третье – в списке национальных бестселлеров США, сразу после «Слуги костей» Энн Райс и «Рассвета» Р. А. Сальваторе.

_{По материалам журнала «Locus» подготовил Никита МИХАИЛОВ}

Всеволод Ревич
ПОСЛЕДНИЙ КОММУНИСТ

*********************************************************************************************

В этом году Ивану Антоновичу Ефремову исполнилось бы 90 лет. Он был не только выдающимся советским писателем, автором «культовых» книг, но и сложной, неординарной личностью, вместившей в себя все противоречия и трагизм советского периода развития отечественной литературы. Лучшие произведения Ефремова переиздаются до сих пор. Творчество его оценивается неоднозначно – для одних это кумир и Учитель, для других – один из многих писателей, имя которым легион. Кем он был на самом деле мы, наверное, никогда не узнаем.

*********************************************************************************************

Что там, за ветхой занавеской тьмы?

В гаданиях запутались умы…

Когда же с треском рухнет занавеска,

Увидят все, как ошибались мы.

Омар Хайям

Ивана Ефремова можно считать одной из жертв века. Драма его была в том, что он по доброй воле зажал свое творчество в тиски непримиримых противоречий, хотя сам он так скорее всего не думал. В общественную жизнь Ефремов не рвался, большинство его публичных заявлений касается самой фантастики. Придерживался он в них самых традиционных взглядов. Фантастика может быть только научной, цель ее – воспитывать строителей коммунизма, развивать в молодежи любознательность и т. д. Парадокс заключается, однако, в том, что в собственных произведениях Ефремов не выглядит таким уж правоверным марксистом, каким он себя изображал. Тем не менее автопортрет не был камуфляжем, игрой в прятки с цензурой. Мы столкнулись здесь с вариантом психологически сложных отношений между декларациями и практикой, которые нередко встречаются у крупных писателей и которые легче заметить, чем рационально объяснить. Наиболее близки теоретические представления и творческая деятельность Ефремова в его «Рассказах о необыкновенном», с которых он начинал в 1944 году. Лучшим из этих рассказов мне представляется «Катти Сарк», в котором, хотя фантастики и нет, воскрешен свист морского ветра в парусах быстроходных клиперов. А к наиболее известным, наверное, надо отнести «Алмазную Трубу», где автор предсказал открытие якутских алмазных залежей. Правда, с рассказом связана некоторая предыстория, которая не очень-то красит фантаста. Но она позволяет еще раз повторить тезис о двусмысленности положения так называемой научной фантастики, если она ставит перед собой сугубо инженерные задачи. Известный публицист-географ И. Забелин упрекнул Ефремова в том, что на возможность существования кимберлитовых трубок в Якутии первым указал Н. Федоровский в 1934 году. Вскоре Федоровский был репрессирован, а его книга изъята как дьявольские письмена врага народа. Нет ничего невероятного в предположении, что брошюра Федоровского-геолога попала к Ефремову-палеонтологу. Даже если Ефремов пришел к алмазной идее самостоятельно, элементарная этика обязывала его отдать должное предшественнику, хотя бы из соболезнования человеку, которого постигла беда. Однако на критику Забелина Ефремов откликнулся, как говорится, неадекватно, чем меня, например, не только беспредельно удивил, но и убедил, что о Федоровском Ефремов знал. Но, видимо, и у великих бывают слабости: очень не хотелось расставаться со славой первооткрывателя. Ах, если бы в рассказе было еще хоть что-нибудь, кроме самой гипотезы, – привлекательные и запоминающиеся образы поисковиков, скажем. Каждый занимался бы своим делом, геолог искал алмазы, писатель описывал героев этих поисков – честь, которую у него никто бы отнять не смог. Сильно сомневаюсь в том, что экспедиции посылались на основе заявки Ефремова, да и найдены были алмазы совсем в другом месте. Но рассказ Ефремова, несомненно, мог вдохновить молодых разведчиков, придать им силы. Вот это – прерогатива художественной литературы.

Зато каждое крупное фантастическое произведение Ефремова становилось сенсацией. Громом среди ясного дня прозвучала «Туманность Андромеды», после «Туманности Андромеды» никто не ожидал «Лезвия бритвы», и совершеннейшим сюрпризом был «Час Быка». Но нащупать внутреннюю логику этих неожиданностей не так уж трудно, как бы ни расходились программные заявления писателя с некоторыми идеями его романов. Вне споров: он был преданным сторонником социализма. Но Ефремов был еще и крупным ученым, эрудированным и мыслящим человеком, а потому вряд ли его могли удовлетворить незамысловатые пропагандистские штампы. И когда он начинал создавать идеальные миры, то его перо выводило не то, чего ждали от создателя нового коммунистического манифеста.

* * *

Автор зарубежной монографии о советской фантастике Е. Геллер («Вселенная за пределом догмы», Лондон, 1985 г.) считает, что кардинальные разногласия Ефремова с официальной доктриной проявили себя уже в дилогии о Древнем Египте «На краю Ойкумены» (1949, 1953 гг.), и даже находит в персонажах «Путешествия Баурджеда» прямые параллели с советскими временами: «…в образе мудреца Джосера можно угадать Ленина, а в его помощниках, жрецах Тота, бога науки, знания и искусства, – старых большевиков… Заметая следы, писатель наделяет жрецов Тота отдельными отрицательными чертами, но то и дело в повести проскальзывают нотки симпатии к ним. И очевидна ненависть писателя к жрецам Ра… презирающим знания, злоупотребляющим безграничной властью. Это – переодетые приспешники Сталина…»

Хм, «заметая следы…» Заметать следы сподручно конспиратору-заговорщику. Если принять толкование Геллера, то это означает, что перед нами тонкий иносказательный памфлет, где Египет такая же условность, как Марс в рассказах Брэдбери. В этом случае более вызывающего произведения антисталинистской направленности не сыскать в отечественной литературе тех лет. Как же это мы проглядели, ведь Ивана Антоновича стоило бы объявить родоначальником диссидентского движения.

Но если бы Ефремову сообщили о такой гипотезе, я полагаю, он бы резко отмежевался. И впрямь что-то мешает согласиться с пересекающимися параллелями Геллера. Не был Ефремов диссидентом и антисталинских акций не затевал. С охотой рассуждая о грандиозности перспектив, которые откроются перед коммунистическим человечеством, в сиюминутной жизни он предпочитал лишний раз лягнуть западных фантастов за их неверие в наше светлое будущее, нежели поддержать немалым авторитетом молодую советскую фантастику 60-х годов.

Тем не менее и категорически возразить Геллеру не совсем легко, даже тому, кто захотел бы это сделать, а я, например, и не хочу. Есть частица правды и в его, пусть тенденциозной интерпретации. В дилогии Ефремова налицо искреннее тираноборчество, искреннее возмущение мертвящей властью фараонов, и, конечно же, возмущение относится не только к фараонам, давно усопшим и ограбленным в своих саркофагах. Хотел того автор или не хотел, при желании мы вправе сравнивать положение несчастных рабов, из-под кнута возводящих, допустим, пирамиды, с положением узников ГУЛАГа на площадках великих строек коммунизма.

Предтечей новой фантастики стал роман Ефремова «Туманность Андромеды» (журнальный вариант – 1957 год, отдельное издание – 1958-й).

Я назвал Ефремова последним коммунистом, хотя и по сей день ходит по улицам и выступает в думах множество людей, которые истово крестятся перед коммунистическими иконами. Но у них нет стратегических перспектив, а значит, нет и будущего. Ефремов был последним коммунистом, не только верившим до конца своих дней в великую мечту, которая сумела объединить под красными знаменами миллионы людей, но и попытавшимся спасти эту веру в отчаянном призыве.

Нынче стало модно видеть главного врага наших несчастий в утопии. Подогреваемое парадоксом Бердяева, началось поголовное пересматривание всех утопий, начиная с шумерских мифов. Утопия стала обозначать нечто противоположное первоначальному смыслу, ее антоним даже не антиутопия, нет, что-то еще более страшное. Что же – теперь нельзя мечтать о будущем? А писать о нем можно только, как о царстве смрада и мрака? Но ведь мечта о будущем всегда была составной частью настоящего, и хотя в этом ее неискоренимая ограниченность, но должно же куда-то двигаться человечество. Или у него нет и никогда не было затаенной мечты? «Учитывая нынешнюю ситуацию, искусство призвано говорить: помогите мне пройти через эту ночь, помогите мне дожить до утра, научите меня любить…» Не коммунист, не социалист, не лагерник Рэй Брэдбери кажется мне куда более правым, чем наша сборная команда могильщиков.

Потребность в мечте, желание представить себе жизнь, которую мы оставляем потомкам, стремление задуматься над более совершенной конструкцией общества – неотъемлемый элемент культуры, без которой общество не может развиваться. Честно говоря, мы снова находимся в застое – отвергнув прежние идеалы, мы не предложили ничего взамен. И как бы ни относиться к утопии Ефремова сегодня, нельзя же быть в претензии к писателю за то, что он – в меру своего разумения – пытался эти идеалы предложить, причем первым.

Думаю, что следующая крупная утопия будет религиозной. Но ведь когда-нибудь придет время синтеза разума, духовности и нравственности. Если не верить в его наступление, то какой смысл имеет борьба за демократию, за права человека, за спасение природы? Однако для поворота спирали нужен новый духовный взлет, должны появиться независимые мыслители, которые освободятся от плоскостности нынешней философии: социализм – капитализм, коммунизм – антикоммунизм, материализм – идеализм, не отбрасывая ничего ценного из духовного опыта, выстраданного человечеством… Действие романа Ефремова отнесено в далекое будущее, он не касался современных передряг, так что истовые приверженцы единственно верного учения должны были бы схватиться за книгу, объявить ее своей Библией, присудить ей Ленинскую премию, ввести в школьные программы. Но наши идеологи пугались любой новизны, необъяснимо и необоснованно, вопреки собственным интересам. Потому-то первые отклики на роман были сродни крикам: «Ату его!» Трибуну охотникам любезно предоставила «Промышленно-экономическая газета». Загонщиками выступили научные работники, не слишком компетентные в литературных и философских материях, но убежденные в своем праве поучать каких-то там писателишек.

Их коллективка содержала такое количество демагогических передержек, что вызвала гневную отповедь академика В. Амбарцумяна. Письмо астрофизика было напечатано в «Литературной газете» и положило конец странной кампании. «Туманность Андромеды» была приписана к золотым страницам советской фантастики. Юрий Гагарин назвал ее в числе любимых произведений.

С тех пор прошло почти четыре десятилетия, и нынешнее поколение относится к роману без прежней почтительности. Язвительный В. Рыбаков написал две пародии под общим названием «Прощание славянки с мечтой» и внешне уважительным посвящением Ивану Антоновичу, который еще верил «в возможность качественно нового будущего», из чего можно сделать вывод, что уж «композитора» «траурного марша» на мякине не проведешь. Но по существу пародии к Ефремову отношения не имеют. У него просто позаимствован эпизод для злых памфлетов на сегодняшние отношения между людьми. В «Тибетском опыте в условиях реального коммунизма» хирург, пользующий искалеченного при взрыве математика, требует от женщины, которая любит ученого, чтобы она «дала» ему в «благодарность» за операцию, а в «Тибетском опыте в условиях конвоируемого рынка» тоже бы дала, но уже без кавычек, – крупную сумму денег, что для наших условий даже не фельетонное преувеличение, просто зарисовка с натуры. Но если один из фантастов следующего за шестидесятниками поколения хотел сказать, что товарищеские отношения между людьми невозможны в принципе, что взаимопомощь – не более чем красивая выдумка, значит, он, как ныне многие, поражен тяжелым недугом – бесплодным скепсисом, и мне жаль и его, и несчастную страну, несмотря на то, что наши дни дают более чем достаточное количество примеров дикого падения нравов, а поэтому спорить с Рыбаковым трудно, зато нетрудно прослыть в этом споре ретроградом. Как же оценивать «Туманность Андромеды» с сегодняшней точки зрения? Может быть, ее стоит сбросить с ушей как образец казенной лапши, как мы отбрасываем сегодня значительную часть творческого наследия писателей, созданного в условиях спелого и неспелого социализма. Но, может, повременим со сбрасыванием? Я отмечу только одно отличие ефремовской утопии, но оно перевешивает многие недостатки. Разговор коснется отношения ее героев к труду. Большинство утопистов открыто или подсознательно рассматривало труд как Божье наказание. Так думали не только утописты, но и социальные практики. «По общему правилу, человек стремится уклониться от труда. Трудолюбие вовсе не прирожденная черта: оно создается экономическим давлением и общественным воспитанием. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное…» – изрек Л. Троцкий, увлеченно доказывавший необходимость и неизбежность военного коммунизма в стране.

В жизни ефремовского общества много места занимают путешествия, спорт, занятия искусством, различные празднества, но на первом плане – работа, дело, в которое люди самозабвенно погружены. Они расхохотались бы в лицо тому, кто сказал им, что рабочий день должен ограничиваться 2–3 часами. Они готовы просиживать за любимым делом ночи, рискуя своим несокрушимым здоровьем. Нам, приученным работать с прохладцей, они могут показаться фанатиками. И если искать главную привлекательность ефремовского общества, то она прежде всего не в разумной экономической структуре, не во всеобщем благополучии, даже не в гарантированной здоровой и долголетней жизни, а в гарантированной возможности осмысляющего жизнь труда. Чему помогает, но только помогает, то обстоятельство, что каждый человек владеет несколькими профессиями. Не в том соль, что начальник внешних станций Дар Ветер становится оператором подводного рудника, суть этих людей как раз в готовности до конца погружаться в одно дело – дело жизни. Трудно предположить, что физик Мвен Мас и математик Рен Боз, увлеченные грандиозным замыслом по уничтожению пространства, вдруг отправились бы пасти китов.

Мне уже приходилось писать в «Если» о поразительных совпадениях взглядов на гармоничное общество, которое пытался представить себе Ефремов и которое описал Г. Уэллс в статье 1903 года «Современная утопия». Эти совпадения говорят о том, что Ефремову во многом удалось выйти за догматические рамки и приблизиться к общечеловеческим ценностям, которые в 1957 году еще предавались анафеме. Но небезынтересно упомянуть и о разногласиях знаменитых фантастов, потому что это не споры на литературной кухне, а принципиальный мировоззренческий диспут, пусть и разделенный полувеком. Уэллс оказался дальновиднее Ефремова во взглядах на отношения человека и природы: «Сбросившая с себя гнет искусственности природа пышно расцветет и сделается величественнее, прекраснее, чем когда-либо. И с ней сольется человек, созданный ею, живущий ею…» Ефремовское же общество во весь размах своих могучих сил занято не столько слиянием с природой, сколько ее переделкой, «облагораживанием» так, как они его понимают. Пройдет немного времени после выхода «Туманности…»,

о берега прогресса тяжело разобьются первые волны экологического кризиса, и человечество схватится за голову. Одна за другой появятся книги с отчаянными, как крик о помощи, заголовками: «Безмолвная весна», «До того, как умрет природа», «Для диких животных места нет»… Но Ефремов еще спокоен: «Океан – прозрачный, сияющий, не загрязняемый более отбросами, очищен от хищных акул, ядовитых рыб, моллюсков и опасных медуз, как очищена жизнь современного человека от злобы и страха прежних веков». Неясно, почему он взялся только за океан, почему бы не очистить заодно и сушу от гадюк

и москитов? Какое счастье, что у людей до сих пор не было такой возможности, а то бы и вправду «очистили», совершенно не отдавая себе отчета в непоправимых последствиях, к которым привело бы нарушение экологического баланса. На сегодняшний глаз, ефремовская планета слишком ухожена, словно парк в Версале. Изящно, конечно, но грустно, что на ней не осталось диких, манящих, неподстриженных уголков, а живого тигра, и то сбежавшего из заповедника, можно повстречать разве что на заброшенном острове Забвения.

Будем надеяться, что когда-нибудь человечество опомнится и постарается возродить первозданность нашей прекрасной планеты или хотя бы того, что от первозданности останется. Современные фантасты, конечно, спохватились, но просчет, допущенный Ефремовым, это не его личный недосмотр, экологическую угрозу проглядела вся мировая фантастика. Хотя если на проблему взглянуть пошире и выйти за пределы фантастики, то, может быть, со старушкой литературой дело обстоит не так уж скверно. Спасение природы зависит не только от законодательных или технических мер, но в первую очередь от успехов в воспитании гармонически развитой личности, для которой природа перестанет быть мастерской, а снова станет храмом, ведь без природы недолго продлится человеческое существование – человек умрет духовно. Но разве не эта мысль пронизывает огромное число произведений мировой литературы, разве в них уже давно не звучит постоянная нотка тревоги по поводу отрыва человека от взрастившей его среды, разве не они учат восхищаться этим эталоном красоты? Я бы расценил ефремовскую картину подметенной планеты, по которой можно пройти босиком, не поранив ног, как антиутопию-предупреждение, что бы об этом ни думал автор. Получилось даже сильнее оттого, что он, по российскому обыкновению, старался придумать как лучше, а получилось, как всегда, – не в дугу.