Текст книги "Торговец жизнью"

Автор книги: Владимир Фильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Вот ты где! – Это была Лада.

Она подошла, взяла меня за руку.

– Лада, знакомься, – еле ворочая языком, выговорил я. – Это Надя, м...

Я хотел сказать, что Надя моя жена, но осекся. Я испугался того, что Надя может вовсе и не быть моей женой. Вон про Андрейку она ведь ничего не знает.

– Очень приятно, Лада, – моя подруга сделала легкий поклон. – У вас есть свободная комната?

– Есть, – Надя сглотнула, еще раз с ужасом взглянула на меня и поманила нас за собой, в дом. Мы прошли мимо коновязи, поднялись по высокому крыльцу и оказались в просторном помещении с конторкой, за которой стоял приказчик, инфантильный мужчина лет сорока, с тонкими, словно нарисованными усиками, в белой рубахе с нарукавниками.

– Иван Артемьич, – сладким голосом пропела Надя. – К нам постояльцы.

Приказчик оценил нас одним взглядом, заученно улыбнулся, вынул из ящика ключи с огромной биркой, с полупоклоном протянул мне и женским голосом произнес:

– Надюша, проводи гостей. Нумер десять.

Надя провела нас в чистую и опрятную комнатушку во втором этаже, в которой были две деревянные кровати, стол, два стула, шкаф и жестяной рукомойник в углу, сделала реверанс и с видимым облегчением ушла.

– Что это за Надя? – равнодушно осведомилась Лада, видимо решив, что ревновать к тридцатилетней женщине не имеет смысла.

– Да так, знакомая. В Сибирске познакомились. Давно уже.

– Ну-ка, посмотри на меня! – Лада повернула меня к себе, вгляделась. – Что-то я тебя не пойму, дружочек. Рассказывай. Эта Надя, она тебе кто? Бывшая любовь?

Я подошел к окну, раздвинул веселые занавески, посмотрел на реку. Нехотя сказал:

– Не знаю. До сегодняшнего дня мне казалось, что она была моей женой.

– Оба-на! – Лада села на кровать, похлопала ресницами. – Это как же?

– Я не знаю как. Она погибла в катастрофе... То есть, это я так думал. Мы жили в Сибирске. В общем, я не понимаю, что происходит. Не спрашивай, ладно?

– Нет уж, нужно выяснить! Что значит, это ты так думал? Жена. Хм. У нее-то обручальное кольцо есть, а у тебя что-то не видно.

– У нее есть? Я не заметил... А свое я никогда не носил.

– Я тут еще кое у кого заметила колечко. У приказчика. И еще я видела, как они переглянулись. Она его жена, а не твоя. Уж поверь.

– Хорошо, хорошо, – я загородился ладонями. – Я тебе верю. Наверное, это к лучшему.

Я разглядывал рыбацкую лодку, в которой два рыбака проверяли расставленные в реке сети.

– В общем, братишку своего я почти нашла, – сказала Лада через несколько минут. – Но сейчас его в поселке нету, подался с друзьями на промысел. Будет недели через две.

– Смотри-ка, – я уважительно покачал головой. – Выходит, чутье тебя не обмануло.

– А я что говорила? В общем, так. Ты тут располагайся, отдыхай, поешь что там у нас осталось, а я на разведку схожу.

– В каком смысле?

– В прямом. Чем поселок дышит, какая власть тут. – Она улыбнулась. – Ну, надо же все узнать. Тебя выпусти, так ты еще одну жену тут встретишь. Сиди уж.

Она ушла, а я лег на кровать, которая истерически заскрипела, и уставился в обшитый досками потолок. В соседнем номере кто-то ходил, поскрипывали половицы, слышались возбужденные голоса.

– Ну, – сказал я через минуту. – Что ты на это скажешь, Борис?

– На что именно? – Борис сел на табурет, широко расставив ноги, отчего подол его балахона натянулся как парус. – На то, что твоя жена не помнит, что у вас был ребенок? Что тут можно сказать? Ты так хотел, так и получилось.

– Опять, – с неудовольствием выговорил я. – Куда ни плюнь. Да и не хотел я этого.

Последние слова я произнес неуверенно, почти шепотом. Но Борис, конечно, услышал. Он хмыкнул, скосил на меня глаза.

– А тебе не обязательно произнести: "Я так хочу!". Или заклинание какое-нибудь. Тебе достаточно подумать, даже подспудно, или, как сказал бы психолог, подсознательно. Но! – Он поднял палец. – Не все твои желания исполняются. Иначе в мире был бы такой хаос, что не приведи Господь.

– Ладно, – я сел, посмотрел в его отсутствующие глаза. – Ты вот что мне скажи. Как люди-то живут? В том смысле, что с ними будет, если они узнают, что я их выдумал?

– А ничего с ними не будет, – Борис беспечно пожал плечами. – Что будет с тобой, когда ты узнаешь, что ты и сам себя выдумал?

– Ну... – я был ошарашен. – Я с ума сойду... Как это можно – выдумать самого себя?

– На это только ты можешь ответить.

– Эх, Борис! Ну почему бы тебе не объяснить мне все от начала и до конца?

Борис иронично улыбнулся и проговорил, сюсюкая:

– Маленький мальчик хочет, чтобы ему разжевали кашку, положили в ротик и проглотили за него. Все, на что он способен, это переварить.

Я вздохнул:

– Ну и зачем мне нужен такой... опекун?

– О, тебе стоит только захотеть, и я перестану приходить. Задумайся над вопросом – как я оказался здесь, в этой конуре? И еще – как я отсюда уйду?

– Тоже мне, загадка, – прошептал я, лег и закрыл глаза. – Каком, как же еще. Тут и думать не надо. Вот вопрос, который меня занимает – где Андрейка? А как ты приходишь и уходишь, это я уже понял.

Я помолчал немного, потом продолжил разговаривать сам с собой.

– Что же получается? Если Надя не была моей женой, то у нас и детей не было? Значит, и Андрейки нет? И я так захотел? Выходит, это Лада во мне что-то шевельнула? И что же получается, я люблю ее, что ли? Настолько, что решил – Нади как жены больше нет? А Андрейка-то, Андрейка? Он-то как? Вот черт!

Я вскочил и принялся ходить из угла в угол, почесывая подбородок. Побриться надо, вот что. Спросить горячей воды... Нет, придет Надя, а мне ее видеть совсем не хочется. Вот так-так! Давно ли мечтал о ней? Что ты за натура такая? Сегодня одно, и тут же – бах! – другое. Интересно, а чем мы за постой платить станем? Уж не Ладиными ли рублями, которых у нее не больше сотни? И жрать что-то надо.

Последняя мысль будит во мне зверский голод, я подскакиваю к котомке, развязываю и вытряхиваю на стол ее содержимое. Здесь почти полная буханка хлеба, четыре огурца, три помидора, горох в стручках и пять яиц, сваренных вкрутую. Я откладываю долю Лады и принимаюсь за еду, запивая водой из фляжки. Насытившись, укладываюсь на кровать. Нет, нужно раздеться, и завалиться в одном нижнем белье, на чистую простыню. Я так и делаю, натягиваю одеяло до подбородка. Сколько лет я не видел чистую постель? Страшно сказать! После катастрофы я ютился в старом бараке, в котором раньше была лесопилка. Спал на куче опилок, покрытых дырявой тряпкой. Кроме меня в бараке было еще около двадцати человек. Бррр! Страшно вспомнить! Все голодные, злые. Атмосфера взрывоопасная, достаточно малейшей искры, чтобы вспыхнула драка с поножовщиной... Интересно, почему там так, а здесь совсем по-другому? Что за отребье проживало на старой лесопилке? Хм, а ведь вполне приличные люди. Несколько аспирантов. Преподаватели из экономического института. Студенты. Служащие. Бывшие, конечно. А тут, видимо, мастеровой люд. Отстроились, живут себе, в ус не дуют.

Интересно, за что же я устроил в Сибирске такой ад? Да что там в Сибирске? На всей планете!

Нет, поверить в такое нельзя! Получается, что я страшнее самого жуткого диктатора? Ведь никакого Бориса нет, нет, это я сам убеждаю себя в том, что едва ли не всесилен, что именно я все устроил, убил миллионы людей. За что?

– За что? – переспрашивает мое второе "я" голосом Бориса. – За что гибнут люди? Под машинами на дорогах, на производстве, при стихийных бедствиях. Почему ты тогда не спрашиваешь – за что? Стечение обстоятельств, сдвиг земной коры, гигантская волна в океане, сбривающая все живое с поверхности островов. Ни за что.

– Потому что кому-то так захотелось? Да кто он такой, этот кто-то? Кто дал ему право хотеть?

– Никто не давал. Это ЕГО мир, и он волен распоряжаться им по своему разумению.

– А мораль? Что значит "волен"? Совесть у него есть?

– Не меньше, чем у тебя. Помнишь такое выражение: "Прости им, ибо не ведают, что творят"?

– А кто, кто будет прощать? Тот, кто погиб? Так ему уже все равно. Он мертв и ничто не вернет его к жизни...

– Как знать, как знать...

Несколько минут я со всех сторон рассматриваю эту мысль. Вот я и пришел к религии. Не тем способом, которым приходят все нормальные люди. Все приходят через слабость души, через желание обрести поддержку, а я пришел путем непонятных рассуждений. У меня не поворачивается язык назвать эти рассуждения логическими, ибо я не вижу в них логики. Я рассуждаю о своем невообразимом могуществе в собственном мире, ищу оправдания, или, хотя бы, объяснения жестокости, с которой я подошел к этому миру, и прихожу к возможности бессмертия души. Это кощунственные рассуждения, это страшные рассуждения, и страшны они тем, что правильны. И уже никто не нужен мне, чтобы понять это.

– Так что же, выходит, те, кто погиб, простят мне, ибо я не ведал, что творил? Никогда! Да стоит им узнать, что не Бог ими так распорядился, а обыкновенный смертный, такой же, как они, и далеко не лучший из них, они возненавидят меня! И правильно сделают!

– Это их дело, – спокойно ответил Борис.

– Что? Вот так – их дело?

– Да, ты не должен задаваться такими вопросами.

– Как не должен?!

– Да. Вспомни, во что превратился мир до катастрофы?

Этот вопрос застает меня врасплох. Я не помню, каким был мир до катастрофы. Смутные обрывки воспоминаний, неясные картины, куски каких-то диалогов, речей, событий, все смешалось в голове и не вызывает у меня ни положительных, ни отрицательных эмоций. Да, я видел город, шел по нему во время второго сеанса у Рацны, город казался мне таким мирным, светлым, чистым. Я не находил в нем ничего ужасного. Я помню свою квартиру, где мы жили с Надей... Или с Ладой? Хм, а как звали ту, третью женщину? Кажется, Жанна? Так каким же был мир до катастрофы?

Мне нужен Рацна! Не знаю, откуда выплыла эта мысль, с каких задворков сознания, но она появилась и заставила меня вскочить с постели. Я лихорадочно оделся, выбежал из гостиницы, и пошел по улице. Инопланетника я увидел почти сразу. Он безучастно сидел, прямой, безжизненный, прислонившись к забору, окружающему постоялый двор.

– Рацна? – неуверенно сказал я, присаживаясь рядом.

Он едва заметно кивнул.

– Мне нужен еще один сеанс. Последний. Я должен увидеть, каким был мир до катастрофы.

Он снова кивнул, встал и медленно пошел, огибая забор, к реке. Я двинулся следом. Мы вышли к берегу. Здесь пахло рыбой, водорослями и сырой землей. Над водой склонилась ива, словно девушка, трогающая реку ладонью. Вечерело. Солнце уже зашло, и над западным берегом была видна только его корона из света. Рацна сел, сделав знак устроиться напротив. В руке у него появился диск и мешочек с шариками. Я неотрывно следил, как шарики заполняют дощечку, как она сама по себе начинает вращаться, как полосы, сначала яркие и цветные, постепенно становятся черно-белыми и блеклыми...

* * *

Рацна ушел, а я остался сидеть на влажной земле, чувствуя себя скверно. Он обманул меня, или все так и было – мир не существовал до катастрофы? Чернота и пустота – вот что я видел. Выходит, и катастрофы никакой не было, только память о ней. Отчего же так мутно, пакостно на душе? Я не убивал людей, не разрушал города, заводы, железные дороги. Я не ломал цивилизацию, я просто придумал ее такой. Я как фантаст, который создал свой мир. С одним отличием – фантасту не приходится жить в мире, который он описывает. Более того, как сказал Борис, я и себя придумал. Значит, и меня не было раньше? Какой вздор! Как я мог что-то выдумать, если меня не было? Самозарождение какое-то! Нет, я все пойму со временем, которого у меня сколько угодно. Ведь мое время – это краткий миг перед пробуждением, когда за одну секунду человек может прожить целую жизнь. Вот я и живу эту жизнь, и она длится и длится...

Я встал, и только сейчас почувствовал, что в руке что-то есть. Это был мешочек с шариками, похожий на кисет. Я подвигал пальцами – шарики перекатывались с едва слышным шорохом. На земле лежал деревянный диск с углублениями. Я поднял его и пошел в гостиницу.

Лады еще не было. Я спрятал шарики и диск в рюкзак, сел на табурет. Плохое настроение уходило. Я оказался вовсе не свирепым и кровожадным вершителем судеб, и сейчас придет девушка, которую я... люблю. Незачем бояться этого слова. Оно не опасно. Произнеся его, разве ты навлечешь на себя какую-то обременительную ответственность? Лада вон вообще хочет, чтобы я стал ее мужем. Почему нет? Вдвоем веселее. Я вспомнил Витамина – он всегда так говорил, – и усмехнулся.

Скоро и впрямь послышались шаги Лады, и она ворвалась в номер, бросилась ко мне на шею и объявила, что соскучилась. Черт возьми, это так приятно, когда по тебе кто-то скучает!

– Там, у приказчика, моя поклажа, ее сейчас доставят, – радостно сообщила Лада.

Тут же раздался стук в дверь и приказчик с трудом внес в номер огромный джутовый мешок, чем-то набитый.

– Что там? – поинтересовался я, когда Лада дала приказчику какую-то монету, и тот с поклоном исчез.

– О, там полно всяких вкусностей, и мы с тобой устроим пир.

– Откуда?

– Ты не должен об этом беспокоиться, – Лада поцеловала меня в нос и улыбнулась. – Это подарок местных коммунистов.

Я покачал головой. Ну, что с ней поделаешь?

– Да, а что, здесь есть коммунисты?

– О, целая куча. Трое. Вместе со мной – четверо.

– Да, большая толпа, – сказал я, разглядывая ее.

– Толпа, не толпа, а ячейка имеется. А власти тут никакой нету, представляешь.

– Как никакой? Совсем?

– Ну, практически. Есть городской голова. Есть казначей. Нет, скорее – мытарь, сборщик податей. На общественные нужды каждый отстегивает долю добычи, барыша. Ну, и пожертвования тоже бывают.

– Прекрасная система! Мне нравится. Милиция-полиция имеются?

– Что-то вроде добровольной народной дружины. Тут вообще – тишь, да гладь, да божья благодать. Непаханое поле.

– И что? – осторожно начал я. – Каково настроение в коммунистической ячейке? Когда будете брать власть?

– Дурачок ты, Сережка! – Лада засмеялась, щелкнула меня по носу. – Ее и брать не надо, она уже у нас.

– Как?! У коммунистов?

– Ну да. Голова – наш человек, казначей – тоже. Скоро мне должность придумаем.

– А она тебе очень нужна, должность?

– А как же? Ты есть-то что-нибудь собираешься?

– Погоди, погоди. Ты, значит, будешь служить, а я – есть?

– Ну, я тоже буду есть, – Лада снова засмеялась. – Сережа, ты успокойся. Можешь делать все, что захочется. Тут ремесленников полно, трудятся потихоньку. Торговцы, опять же. Ездят по деревням, собирают продовольствие, продают. Два раза в год ярмарка. Скоро уж будет, в начале сентября. Приятеля твоего увидим, небось. Так что, хочешь, займись чем-нибудь. Только не батрачь! Батрачить я тебе не дам. Через мой труп. Свое дело открой, а мы поможем.

Да, за такой женщиной можно чувствовать себя как за каменной стеной. Но приживальщиком быть совсем не хочется. А что я умею?

Лада раскладывает на столе принесенные припасы, а я думаю о том, чем мне заняться. Ничего путного не приходит в голову, да и Лада уже зовет ужинать.

На столе шмат сала, две куриные ноги, свиной окорок, огромный каравай, домашняя колбаса, мясной пирог, связка баранок и несколько бубликов. Еще Лада извлекла из мешка бурдюк, положила его на стол, и он заколыхался, как живой. В нем оказывается не то сильно перебродивший хлебный квас, не то пиво.

– Ну, как тебе? – горделиво оглядев стол, спросила Лада.

– Внушает, – уважительно отозвался я, подсаживаясь. – Сдается мне, что с голоду я не пропаду. Удивляет только одно – отчего у тебя, когда ты пришла в Кормилово, не оказалось такого мешочка за плечами?

– Был мешочек, был. Да я все из него съела. Путь-то неблизкий.

Некоторое время мы молча жевали, а я размышлял о том, что мир, созданный мной, вовсе не плох. Люди живут, трудятся, создают семьи, растят детей... При мысли о детях я нахмурился. Нужно еще раз поговорить с Надей. А не прячет ли она от меня Андрейку, дабы не смущать ребенка появлением нового папаши? А мне сказала, что никакого Андрейки нет. Чертовщина!

Лада заметила мою озабоченность, положила руку на лоб. От прохладной руки стало так спокойно и приятно, что я закрыл глаза. Сытный ужин, крыша над головой, ласковая жена, что еще человеку нужно? Поймал себя на мысли, что назвал Ладу женой, улыбнулся. Видно так тому и быть... Да, а с Надей нужно, все-таки, поговорить. Завтра же...

Утром Лада убежала по каким-то делам, а я бесцельно слонялся по комнате, смотрел в окно, напевал какие-то бравурные марши. Потом вспомнил про Надю, вышел из номера, стал ее искать. Никого не было в зале. Я было решил выйти наружу, как вдруг почувствовал взгляд – словно мне на спину неожиданно положили огромный мешок с мукой. Я быстро повернулся и увидел Надю, которая смотрела на меня с такой ненавистью, что я внутренне содрогнулся. Она тут же спрятала взгляд, но вся фигура ее была еще напряжена, как будто она намеревалась убить меня глазами.

– Что ты? – хотел сказать я, но получился только непонятный вздох.

На ее лице уже была маска услужливости – типичная горничная в постоялом дворе. Руки она сложила на переднике – "чего изволите?" и смотрела в пол.

– Надя, я ... это... – я все еще был потрясен ее взглядом.

– Слушаю вас... тебя... – она предупредительно наклонила голову.

Мне уже не хотелось разговаривать с ней. Сейчас у нее были ненастоящие, какие-то нарисованные глаза на равнодушном и глупом лице. Но... Андрейка!

– Вот что, Надя, – стараясь говорить как можно тверже, сказал я. – Нам нужно поговорить.

Она оглянулась на конторку, которая была пуста, недовольно посмотрела на меня.

– Разговор пойдет о сыне, – весь внутренне сжимаясь, сказал я. – Андрейка... Только не говори, что не понимаешь, о ком я говорю. Наш с тобой сын. Где он?

– Никогда у нас с тобой не было сына, – она говорила, делая паузу после каждого слова, глаза у нее были мертвыми.

Бесполезно. Она ни за что не признается. Однако что-то поднялось во мне, какая-то волна, я глубоко вздохнул и холодно произнес:

– Я узнаю правду. Ты даже не представляешь, что я могу. Я...

Я осекся. Угрозами здесь ничего не добьешься. Ее можно даже пытать, она ничего не скажет. Упрямая баба!

– А ты, я вижу, носишь колечко, – я переменил тему, кивнул на руку, которую она тут же спрятала под передник. – Кто же счастливый избранник?

– Какое твое дело? – равнодушно сказала она.

– Да, конечно, никакого, – я пожал плечами. – Я оплакивал тебя, превратился сам не знаю во что, мне жить не хотелось, я выгорел весь, дотла... А ты, оказывается, жива, и, мало того, замужем.

– Ты тоже не одинок, – злорадно парировала она. – И я тебя оплакивала.

Я покивал головой, постоял немного и жестко сказал:

– А про Андрейку я узнаю. И если ты его прячешь от меня – берегись.

Нет, не напугаешь ее. Все те же стеклянные глаза.

– Никакого Андрейки нет, – пустым голосом проговорила Надя. – Тебе привиделось.

Я снова покивал, развел руками и вышел во двор. Я не могу определить, лжет она, или нет. Неужто так искусно играет? Откуда у нее такие способности? Но если Андрейка жив... Нет, если он существует... Тьфу! В общем, – где он может быть? В какой-нибудь недалекой деревушке? У бабки? Он есть, есть, он существует и не погиб, иначе отчего бы Наде так меня ненавидеть. Погоди! Да она ревнует! Лада моложе, красивее, и она со мной. Надя каким-то образом оказалась в Красноянске, вышла замуж, но любит ли она мужа? Наверное, не любит, иначе зачем ревновать? Катастрофа развела нас в разные стороны, каждый встретил другого человека, все, вроде бы, должно быть прекрасно. Ан нет! Разве можно любить одного, а ревновать другого? А ведь можно!

Откуда ты знаешь, что можно? Ведь ты же ее нисколько не ревнуешь! Нашла себе мужика, и ладно.

Нет, я решительно не узнаю себя. Давно ли я был потерян для самого себя из-за женщины, которую считал погибшей? Давно ли я мечтал увидеть ее, даже спал с ней в одном из путешествий, любил ее, ласкал и наслаждался ею? Это Лада, Лада. Все произошло из-за нее. Я не виню ее, нисколько, наоборот, я рад, что она появилась в моей жизни и повернула меня лицом к свету.

Размышляя таким образом, я вышел за ворота и побрел по улице. Дело шло к полудню. Солнце уже не грело так сильно, как в июле, но было еще тепло. Мимо проехал всадник на гнедом жеребце, пахнуло конским потом и навозом. Из трактира донесся обрывок женского хохота, звон тарелок и стук глиняных кружек. Уже гуляют. Или еще гуляют? На пороге охотничьей лавки стоял человек в клетчатых брюках и белой рубашке навыпуск, и разглядывал меня, как жука на булавке.

– Ружья есть? – спросил я с напором.

Его лицо из снисходительно-презрительного превратилось в уважительное, он встал по стойке смирно, подкрутил длинный ус и почтительно ответил:

– Никак нет, сударь. Ружей давно уж нет.

– А что есть?

– О, сударь интересуется оружием? Прошу вас, проходите!

Он сделал приглашающий жест и посторонился. Я вошел в лавку и остановился на пороге. Все здесь сияло, блестело и искрилось. Три стены были отделены от зала прилавком из грубо тесаных досок, а по стенам развешаны кинжалы различных размеров, начиная от кухонных ножей и кончая клинками величиной с добрую саблю. Были здесь также тугие луки, украшенные резьбой, стрелы с железными наконечниками, капканы с устрашающими зубьями, ременные петли. Отдельно висели рыболовные снасти – сети, катушки с леской, крючки, блесны, сачки. Был даже спиннинг, явно иноземного производства, неведомо как попавший сюда. Я остановил взгляд на красивом кинжале с костяной рукояткой в виде бегущего оленя. Лавочник подал его мне, держа двумя руками, с полупоклоном.

– Чья работа? – спросил я с видом знатока, разглядывая лезвие и пробуя ногтем его остроту.

– Это два наших умельца – кузнец Микола и Ванька-раздолбай... Ох, простите! – он прикрыл рот рукой.

– Что, так и зовут? – усмехнулся я.

– Так и зовут. Потому как он и есть такой, другого слова не подберешь. А Микола – мастер, – приказчик произнес последнее слово с уважением, даже, я бы сказал, с благоговением.

– Какой Микола мастер, это мы потом узнаем, а вот Ванька – художник. Посмотрите, какой олешек чудный вышел. Так и кажется, что сейчас с рукоятки спрыгнет и убежит, цокая копытцами.

Лавочник скосил глаза на оленя, вид у него был озадаченный.

– Хороша вещица, – вздохнул я, раздумывая о том, как бы с честью ретироваться из лавки. – Вот только...

И тут мне пришла в голову идея.

– Значит так, – сказал я деловито. – Меняю время на нож.

– Время? – лицо у лавочника вытянулось. – Что-то я давно не видел у нас в городе инопланетников.

– А я чем не инопланетник? – спросил я, на что он с сомнением покачал головой.

– Короче, ждите здесь. Я сейчас вернусь с принадлежностями. Идет?

– Идет, – у него в глазах появился интерес. Раз речь зашла о принадлежностях, значит, сделка может и состояться.

У меня мелькнула мысль, что затея может провалиться, что я не смогу составить особый узор для лавочника. Ведь есть какие-то правила составления узоров, которых я не знаю? Но я отмахнулся от этой мысли. Попытка – не пытка. Не получится, заброшу подальше "принадлежности" и буду помалкивать в тряпочку.

Очень скоро я вернулся в лавку. Входную дверь заперли, и мы уселись на полу друг против друга. Я начал укладывать шарики. Черт возьми, это непростое дело. Помнится, Рацна делал это необычайно быстро, ловко, и на все про все у него ушло не больше тридцати секунд. Мне же показалось, что прошло полчаса, прежде чем диск оказался полностью заполнен. Наконец я подставил указательный палец снизу, где оказалось небольшое, гладко отполированное углубление, и крутанул диск. Он тут же свалился с пальца, я ловко подхватил его, ухитрившись не рассыпать шарики, взглянул на лавочника. У того на лице было написано блаженство. Он вздохнул, посмотрел на меня с благодарностью. "Все, что ли?" – подумал я. – "Ах, да, это же время. Жизнь – это краткий миг перед пробуждением..."

– Вот это да! – восхищенно сказал Никодим. – Здорово! Никак не думал, что торговец временем может быть не инопланетником. Ножик ваш. Послушайте, а можно еще разок? Посмотрите, сколько у меня ножей! А лук вам не нужен? Или рыболовные...

– Нет, только деньги.

– Деньги... – он поник, глаза у него забегали, как у человека, который не может решиться. – А, была не была! Будут вам деньги!

Он скрылся за внутренней дверью, его не было довольно долго. Наверное, полез в тайник, решил я, и стал раздумывать о том, что произошло сейчас. Я составил узор для Никодима. У меня это получилось само собой. Мелькнула мысль, что узор – это только ширма для отвода глаз, что расположение шариков никакого значения не имеет, но я ее отбросил. Возможно, я сложил шарики интуитивно. Так или иначе, но у меня теперь есть реальный источник заработка. И никакой рекламы не нужно – Никодим разнесет весть по всему поселку, и ко мне повалят толпами.

Лавочник вышел из подсобки, в руках у него была кожаная мошна, в которой звякнули монеты. Он сел, отсчитал деньги и выжидательно посмотрел на меня. Я вздохнул, принялся бессистемно переставлять шарики на диске. Затем опять крутанул. На этот раз диск сделал несколько оборотов. Никодим сидел с испуганным видом и хлопал глазами.

– Черт! – выдохнул он. – Вы классный торговец! Никогда не видывал ничего подобного! Инопланетники показывают всякую чушь, а вы... Еще!

Он просил снова и снова, пока мошна почти не опустела.

– Остановитесь, Никодим, – сказал я. – Иначе все ваши сбережения перейдут ко мне.

Он растерянно порылся в мешочке, чертыхнулся. Я встал, ссыпал шарики в кисет, подмигнул и вышел из лавки. Затем я значительно облегчил запасы продуктовой лавчонки по соседству. Приказчик смотрел на меня с благоговением. Увидев, что мне не дотащить покупки, я велел доставить все в гостиницу.

Лада была в номере, лежала на кровати с отсутствующим видом.

– Где тебя носит? – лениво спросила она.

– Да так, работал немножко, – я звякнул монетами в кармане.

Лада взглянула с интересом. Тут же в дверь постучали, и вошел посыльный с мешком провизии. Я щедро дал ему на чай.

– Ого! – Лада подскочила, заглянула в мешок, порылась в нем. – Да ты силен! Как заработал, расскажешь?

Я показал ей диск и тряхнул шариками.

– Оба-на! – Лада сделала такое удивленное лицо, что я рассмеялся. – Да ты у меня просто клад! Это же золотое дно! Кто тебя научил?

– Да был один чудак знакомый, – уклончиво ответил я. – Еще до тебя познакомились.

– А мне покажешь?

– Зачем? – я вздохнул. – Это же иллюзия.

– Плевать, я тоже хочу.

– Хорошо, – нехотя сказал я и развязал кисет.

Интересно, подумал я, что она увидит? Впрочем, какая разница? Другую жизнь, где, возможно, совсем не будет меня. Я удачно раскрутил диск, и перед глазами поплыли цветные полосы...

Зазвенел дверной звонок, и я пошел открывать. За дверью стояла Надя.

– Привет, – вяло поздоровалась она и прошла мимо меня.

От нее пахло мокрыми волосами.

– На улице дождь? – равнодушно осведомился я.

– Да, как видишь. Хоть бы взял у меня авоську, что ли.

Я принял у нее из рук авоську. Надя устало сняла плащ, повесила на вешалку, скинула туфли, прошла в комнату.

– Устала, – сообщила она. – А ты как? Хорошо отдыхается?

– Неплохо, – без энтузиазма ответил я. – Да, а где Андрейка?

– Ну вот, – Надя бессильно свесила руки. – Опять то да потому. Сколько раз я буду тебе говорить, что нет никакого Андрейки?

Она повысила голос и почти прокричала:

– Когда ты это поймешь, наконец? Я устала тебе объяснять!

– Не кричи, – спокойно сказал я, и унес авоську на кухню.

Не хочет говорить. Ни в какую. Ну, ничего, я добьюсь правды. Она ведь придет ко мне за временем. Никуда не денется. Придет вслед за всеми. Время – это ведь как наркотик, чем больше его, тем больше хочется...

– Здорово как, – тихо сказала Лада.

– Рад, что тебе понравилось, – так же тихо ответил я.

– Как в кино. Ну, до катастрофы, помнишь?

Мы помолчали.

– Знаешь, а я себя почти не помню до катастрофы – тихо сказал я. – Смутно так, то ли воспоминания, то ли кошмары.

– Что, так плохо было?

– Не знаю. Жену помню с сыном, вроде любил их сильно-сильно. Они погибли в катастрофе. А тут встречаю ее, вот она, целехонька, а сына у нее нет. То ли врет напропалую, то ли и вправду мне все приснилось...

– Так это надо выяснить, – без энтузиазма сказала Лада. – Проследить за ней, куда ходит, к кому. Если сын есть, так она должна его навещать.

– Кто следить-то станет? Меня она сразу раскусит.

– Ну, давай я, – нехотя вызвалась Лада.

– Нет! – твердо сказал я. – Я сам все выясню, незачем тебе в это впутываться.

Помолчали.

– Покажи мне еще, а? – попросила Лада. – Ну пожалуйста!

Я снова разложил шарики на диске, раскрутил...

Я подошел к окну, посмотрел на мокрую улицу. Пешеходы перепрыгивают через лужи, прячутся под зонтиками. Вот проехала шикарная иномарка, забрызгала старика в военном дождевике. Старик злобно кричит что-то, потрясает кулаком. Кричать бесполезно. Успокойся, старик, побереги нервы, их немного у тебя осталось... По соседней улице грохочет трамвай, предупредительно звенит кому-то.

Почему такая тоска в душе? Что-то ноет, саднит, как будто не доделал что-то важное, существенное, от которого зависит дальнейшее благополучие. А, завтра заканчивается мой отпуск, и мне придется выйти на работу. Неужели только от этого такое плохое настроение? Беда в том, что я не знаю, чего хочу. Прав был Борис, прав. Не знаю, и, что самое печальное, не стремлюсь узнать. Деньги для праздного времяпрепровождения на меня ниоткуда не свалятся, богатых родственников за границей у меня нет, поэтому завтра выходить на работу и работать, работать...

– Тоска и апатия – первые признаки неудачника, – послышался голос Бориса.

Я повернулся и увидел его сидящим в кресле, в неизменном грязном балахоне и сандалиях на босу ногу.

– Да-да, – сказал он. – Не смотри на меня так, как будто не согласен. От тоски и апатии происходят все беды. Человек, подверженный им, становится слабым, беспомощным, он не способен признать свое неумение жить и готов все свалить на обстоятельства, на родителей, которые родили его не в той стране, на страну, которая не додала ему чего-то, на окружение, в котором он вырос, на школьных учителей, которые научили его писать и считать, дали горы ненужной информации, но не научили жить. Можно подойти к вопросу и с другой стороны, и сказать, что тоска и апатия – просто следствия образа жизни неудачника. Да, неудачливость – это образ жизни. Вместо действия – нытье, вместо мыслей – хныканье.

– Не понимаю, Борис, – попытался защититься я, – почему ты наехал на меня с этим? Да, мне не нравится так жить. Мне тоскливо от такой жизни. Может быть, поэтому я и придумал катастрофу? Создал образ жизни, совершенно отличный от этого. – Я обвел руками комнату.