Текст книги "Торговец жизнью"

Автор книги: Владимир Фильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Который час?

Я не ответил, спустился по лестнице и вышел во двор. Солнце поднималось над подсолнухами. Петух, ошалевший от радости, горланил свои песни, и ему отзывались соседские петухи, стараясь перекричать друг друга.

Потом мы умылись у колодца и сели завтракать. Молоко и хлеб – что может быть лучше?

За завтраком я прислушивался к себе и удивлялся. Я очень спокойно воспринял виденный ночью сон, присутствие в нем торговцев временем и то, что мне пришлось-таки вернуться сюда, в деревню. Странно, думал я, я совсем не огорчен тем, что снова здесь. Что произошло со мной? Или ничего? Ведь прежде я ни разу не видел во сне жену и сына после катастрофы. Выходит, что так было лучше? Во мне словно порвались какие-то провода, я стал спокойнее, и могу отчужденно посмотреть на себя со стороны...

* * *

Мы работали в огороде, на поле, чинили сарай, перекрывали крышу, подправляли баню. В свободное время Витамин ухаживал за Прасковьей, и, как мне кажется, небезуспешно. Очень скоро он стал поглядывать на усадьбу хозяйским глазом, а на меня – как на работника. Торговцы временем исчезли из деревни, и мне стало намного лучше. Я старался не вспоминать о шариках, помня о том, что стоит мне вообразить их, и я сразу попаду в другой мир.

В один из теплых вечеров начала августа я бродил у околицы, размышляя о том, что мы нашли удачное пристанище, что сюда не накатывают волны грабежей, жизнь течет спокойно и размеренно.

Солнце уже село, раскрасив небо багровыми тонами, природа замерла, даже не дышала, зато выпало раздолье комарам, которые тонко звенели от голода, и шли на смерть ради пропитания. Хлопая себя по щекам, я отбивался от прожорливых насекомых и смотрел на дорогу, по которой пришли мы с Витамином. Дорога вилась среди невысокого кустарника и уходила в лес. Наверное я что-то почувствовал, потому что не отводил глаз от пути назад, в прошлую жизнь, о которой вспоминал с содроганием. Да, так и было, потому что из лесу вышел человек. Он шел, покачиваясь от усталости, и опирался на кривой посох, сделанный из сосновой ветки. Похоже, это была женщина. Вот она увидела меня, остановилась. У меня екнуло сердце, но это была не Надя. Походка совсем другая, какая-то странная, неуклюжая и красивая одновременно. Женщина постояла немного, неожиданно выпустила посох из рук и упала. Я вскрикнул и бросился на помощь. Бежать пришлось долго, расстояния в поле обманчивы, и, несмотря на то, что лес казался совсем близким, до него было не меньше двух километров.

Наконец я подбежал и остановился над женщиной, которая лежала без сознания на земле. На ней была истрепанная городская одежда – джинсы, протертые до дыр, почти развалившиеся кроссовки и красная клетчатая рубаха. На голове, по-пиратски, узлом на бок, был повязан синий платок. Рядом валялась тощая котомка, сделанная из непромокаемого плаща. Женщина показалась мне немолодой, – ее грязное лицо было искажено страданием и выглядело лет на сорок. Я положил котомку ей на грудь, поднял ее и понес к дому. Пройдя половину пути, я совершенно выбился из сил, к тому же лицо и руки мне изгрызли комары, потому что мне нечем было их отгонять. Я положил женщину и перевел дух. Она шевельнулась, протяжно вздохнула и открыла глаза. Я вздрогнул, потому что таких зеленых глаз не видел никогда. Глаза были насыщенного цвета молодой листвы, полные неведомой силы.

– Кто вы? – хрипло выговорила она.

– Меня зовут Сергей, – сказал я. – Я живу в работниках вон в том крайнем доме. Вы упали в обморок и я нес вас к дому, но... устал и решил передохнуть.

– Вот еще, в обморок, – она зло стрельнула глазами и села.

Это движение далось ей с трудом. Видно было, что она сильно истощена. Теперь, когда она пришла в себя, она показалась мне гораздо моложе, лет тридцати.

– Как вас зовут? – спросил я, чтобы оттянуть момент, когда мне придется снова ее нести.

– Лада.

– Очень приятно, Лада. Вы сможете идти сами, опираясь на меня? А то, знаете ли, еще две недели назад я, так же как и вы, тащился по этой дороге, изнемогая от голода, и нести вас на руках мне тяжело.

– Вы в работниках тут? – Лада посмотрела на меня, как мне показалось, презрительно.

– Да, батрачу на хозяйку. Со мной еще приятель, который, судя по всему, скоро станет моим хозяином.

– И не стыдно вам? – Лада посмотрела осуждающе.

– Стыдно? Отчего мне должно быть стыдно?

– Батрачить.

– А разве это может быть стыдно? Надо же как-то добывать пропитание, вот я и работаю по дому. Простите, но, как мне кажется, гораздо более стыдно скитаться по полям, по весям и падать в голодные обмороки.

Лада покраснела, и с негодованием поднялась на ноги. Я хотел ее поддержать, но она отмахнулась.

– Ведите меня к вашей хозяйке. Пусть даст мне поесть.

Она произнесла это тоном королевского мажордома, отдающего распоряжения по поводу обеда на сто пятьдесят персон. Я покачал головой, но ничего не сказал. Предложил ей руку для опоры, но она презрительно ее отвергла. Я пошел позади, готовясь подхватить ее, когда она снова потеряет сознание. Однако обморока больше не случилось.

Во дворе Ладу встретил Полкан. Пес так грозно гавкнул и оскалил клыки, что Лада испуганно спряталась за мою спину.

– Полкан, – начал я, откашлявшись. – Ты что, не видишь, что я свой?

– Ты-то свой, – сказала Прасковья. Она вышла на крыльцо и стояла, подбоченившись. – А это кто ж с тобой?

– Это Лада, – представил я. – Умирает с голоду. Просит помощи.

– Ничего я не... – начала Лада, но я ткнул ее локтем в бок, молчи, мол, кто ж тебя за язык тянет!

– Вижу я, – неприветливо продолжала Прасковья, – что ничего она не просит. Дамочка с городу? Далёко ли путь держишь?

– В Красноянск, – хмуро ответила Лада.

– Ладно, Полкан, пропусти, – смилостивилась Прасковья.

Пес высунул язык и дружелюбно наклонил голову.

– Хорошая собачка, – дрожащим голосом выговорила Лада, продолжая прятаться за мной.

На крыльцо вышел Витамин.

– О! – сказал он и радостно осклабился. – Нашего полку прибыло.

– Ничего не вашего полку! – огрызнулась Лада. – Я сама по себе.

– Да, я вижу, – насмешливо разглядывая ее, произнес Витамин.

– Накормить накормим, – сказала Прасковья. – Ночлег дадим. А поутру ступай себе с Богом.

– Бога нет! – ляпнула Лада.

Я опять ткнул ее локтем.

– Да что вы тыкаетесь! – возмутилась она. – Нет Бога!

– На нет и суда нет, – Прасковья поджала губы и скрылась в дверях.

– Садитесь, – сказал я, подводя ее к столу.

Я принес кружку молока и ломоть хлеба.

Лада набросилась на хлеб как волк на зайца.

– Тише вы! – я попытался отобрать хлеб, чтобы она не подавилась, но Лада взглянула нечеловеческими зелеными глазами, и я отступил.

Она съела хлеб, выпила молоко и потребовала:

– Еще!

– Нельзя, – осадил я ее. – Вы долго голодали, и вам...

– Еще! – повторила она.

Я стукнул кулаком по столу, и она вздрогнула, покосилась испуганно. Я все-таки принес еще кружку молока. Она жадно пила, белая струйка стекала по грязной щеке, и я загляделся на эту струйку.

– Что смотрите? – Лада отстранилась, посмотрела на меня осуждающе.

– Я тоже атеист, – невпопад сказал я.

Она похлопала ресницами, которые, к слову, у нее были очень длинные и бархатистые:

– Ну а как же может быть иначе? Вера в Бога – это костыль, который не нужен человеку, твердо стоящему на ногах.

– Мало того, что я атеист, – я улыбнулся, – я вообще ни во что не верю. Я даже в катастрофу не верю.

Лада презрительно хмыкнула.

– Катастрофа была, – наставительно сказала она. – Как можно в нее не верить?

– Ну, ваш аргумент не выдерживает никакой критики, – тонко улыбнулся я. – Будда тоже был. Принц Сидхарха. Как можно в него не верить?

– При чем тут Будда? – опешила она.

– При том, что Будда – один из богов, в которых верует человечество.

– А, – она понимающе кивнула. – Был, говорите? А кто может это подтвердить?

– Очень смешная постановка вопроса, – я покачал головой. – Вот, например, Ленин. Он был?

– Ленин был, есть и будет! – она припечатала рукой по столу.

– А кто может это подтвердить?

– Я! Я могу подтвердить! Я сама видела его в мавзолее. Еще до катастрофы, в Москве.

– Дорогая Лада, – как можно мягче сказал я. – Вы видели не Ленина, а его труп...

– Как вы можете так говорить! – ахнула она и в ужасе прижала ладони к щекам. – Труп!

– А что, – саркастически усмехнулся я. – Ленин не может быть трупом?

– Вы должны уважать...

– Дорогая Лада, – сказал я. – Я никому в этой жизни ничего не должен. Уважать Ленина я могу, но это не помешает мне назвать труп трупом.

Она сжала кулачки и посмотрела на меня с ненавистью, которая вскипела у нее где-то в мозгу.

– Ладно, ладно, – примирительно произнес я. – Вот что. Я предлагаю вам отработать свой обед и прополоть несколько грядок...

– Вот еще! Я не стану батрачить на эту кулачку! Вон ее как разнесло, она же поперек себя шире!

– Хорошо, – я пожал плечами. – Не станете, так и не надо. Просто пойдемте со мной в огород, я буду работать, а вы – развлекать меня разговорами.

Лада поджала губы и нехотя поднялась из-за стола.

Мы прошли за плетень, я присел на корточки над грядкой со свеклой, а Лада осталась стоять, озиралась и не знала, куда девать руки.

– Значит, вот так вы и вкалываете тут? – после долгого молчания произнесла она.

– Ну, я не сказал бы, что вкалываю, – я насмешливо посмотрел на нее снизу вверх. – Так, работаю себе потихоньку. Никто меня не гонит, хлыстом по спине не оттягивает, не орет и не помыкает мной. За этот легкий труд я имею еду и ночлег. Правда, ночевать приходится на сеновале, а ночами становится уже прохладно, но у меня всегда есть запасной вариант.

– Это какой же?

– Скажите, – вместо ответа, сказал я, – что у вас за лексикон какой-то странный: батрачить, кулачка? И за Ленина вы обиделись. Вы, часом, не коммунистка?

– А хоть бы и так! – она с вызовом посмотрела на меня и тряхнула головой, безудержно краснея при этом.

– Я уж думал, что все коммунисты вымерли.

– Как это вымерли? Как это вымерли? Что вы такое говорите! Коммунизм неистребим! Вот сейчас, как раз подходящая ситуация, чтобы взять власть. Смотрите – транспорта нет, коммуникаций не стало, что в Москве происходит – неизвестно.

– Говорят, Москвы больше нет, – сказал я, перестав полоть траву и с интересом разглядывая Ладу.

При этом я подумал, что она не такая уж и старая, моложе сорока, вон как глаза ее светятся, будто в голове фонарик зажгли.

– Говорят, что кур доят, – отрезала Лада. – Вот у вас в деревне, у кого власть?

– Власть? – задумался я. – Вот черт, я и не поинтересовался этим. Хотя, погодите, кажется в деревне есть староста... Ну да, это Настасья, наша соседка. Милиции, равно как и полиции, здесь нет. Одни бабы, знаете ли. Водку кушать с утра до ночи только Михеич может, но он безобидный совершенно. Хулиганить и безобразия нарушать тут некому.

– Вот и получается, что власти в деревне никакой! – Лада села рядом со мной, приблизила лицо и зашептала: – Самое время, чтобы подумать и взять.

– Что взять? – не понял я.

– Власть же! Я уже битый час вам про нее толкую. Какой вы непонятливый, право!

– Погодите, погодите! – я улыбнулся. – Так вы что же, работу со мной проводите? Агитацию, то есть?

– Ну, – она смутилась. – А как же? Вы такой темный...

– Я – темный? – восхищенный ее терминологией, вскричал я и шутливо выкатил глаза. – Ну, матушка, что-то вы совсем не то говорите. Как я могу быть темным, когда у меня университетское образование? Я труды вашего Ленина изучал, и не потому, что заставляли, а по научной надобности.

– Темный, темный, – сказала Лада. – Вон, батрачите. Вместо того, чтобы взять власть и...

– И что? Все поделить?

– Можете и поделить, если вы такой глупый. А можете и себе забрать. И пусть на вас работают.

– О, это что-то новое в коммунистической идеологии! – сказал я восхищенно. – Вы прямо открываете мне глаза! Не поделить, а забрать себе. Отличная мысль. Только вот, одна загвоздка, – я сделал вид, что сожалею. – Оружия никакого нет.

– Зачем вам оружие?

– Милая Лада, ну как же вы не понимаете? Я приду, и начну отбирать у Настасьи, скажем, ее корову. А она возьмет ухват или кочергу, и так отходит меня по спине, а то и по голове, что я света белого не взвижу. А вот будь у меня пистолет, или автомат, тогда, конечно. Тогда, в случае сопротивления, можно Настасью и пристрелить.

Я сказал так, чтобы понаблюдать за реакцией коммунистки. Никого пристреливать я и в мыслях не держал.

– Ну вот! – удовлетворенно произнесла Лада и довольно улыбнулась. – Понимаете же, когда захотите. Но пристрелить, это в крайнем случае, – она наставительно подняла палец. – Попугать можно, даже нужно.

– Да, но пугать-то нечем!

– Уй, послушайте! Ну, вы что, не мужчина? Вас может отлупить кочергой темная деревенская баба?

– Не знаю. Может и не отлупит. А скажите, зачем вам власть?

– Какой глупый вопрос! – Лада от возмущения топнула ногой. – Зачем вам еда? Зачем вам ночлег?

– А, понял! – я скроил обрадованную физиономию. – Власть даст мне и еду, и ночлег. И все будут на меня работать?

– А вы быстро учитесь, – уважительно произнесла Лада. – Сказывается, видать, образование-то. Ну так что, поможете мне?

– Извините, но я не могу, – я покачал головой. – Мне не нужна власть.

– Как?! – Лада посмотрела на меня, как на полоумного.

– Видите ли, власть не дает свободу, она ее отбирает. А я предпочитаю свободу.

– Какая же у вас свобода! Вы гнете спину на зажравшуюся крестьянку, и называете это свободой? Нет, я вас не пойму!

– Моя свобода в том, что я в любую минуту могу открыть калитку и уйти. А если я возьму власть, то мне придется ее удерживать, думать о том, как накормить народ, который тут же непременно начнет голодать, и я не смогу встать и уйти. Какая же это свобода?

– Шутите? – недоверчиво посмотрела на меня Лада.

– Нет, я серьезно. Вот вы в данный момент свободны. Можете плюнуть на ночлег у зажравшейся крестьянки и пойти дальше, выбрать любую избу или ночевать в поле, и ни за что ни перед кем не отвечаете, но стоит вам обзавестись властью, как тут же на вас свалится и ответственность. Даже если вы станете беззастенчиво грабить народ, вам нужно будет думать о том, как бы сделать так, чтобы народ не вымер от ваших поборов. Вы перестанете быть свободной, и поселитесь в клетке, хотя бы и золотой. Вам это надо?

Видимо, я заронил в коммунистическую душу некоторые сомнения, потому что Лада задумалась.

– Но... власть, это же здорово, – неуверенно сказала она через минуту.

– Да, конечно, – подтвердил я. – Главное, работать не надо. Гнуть спину, по вашему выражению.

– Да ну вас! – Лада махнула на меня рукой. – Вы, наверное, шутите. Или хотите заговорить зубы девчонке.

– Девчонке? А сколько вам лет, если не секрет?

– Какой тут секрет! Двадцать два.

Я пристально вгляделся в ее лицо, и с удивлением увидел, что она не лжет. Почему же она показалась мне такой старой вначале? Что было причиной моего неверного впечатления? Грязные, спутанный волосы, выбивающиеся из-под платка, показались мне седыми, но они просто были светлыми. Лицо густо покрыто грязью, которую она не удосужилась смыть перед едой, что создавало иллюзию морщин.

Между тем начало смеркаться, и я закончил работу. Я решил истопить баню, чтобы отмыть пришедшее к нам чудо. Прасковья неохотно разрешила. Витамин вылез на крыльцо, стоял, почесывая живот, и с улыбкой наблюдал за тем, как я ношу воду. Лада сидела на скамье безучастно, и мне показалось, что она обдумывает наш разговор.

– Эй, Серый, – окликнул меня Витамин. – Ты, это, сегодня с ней на сеновале один будешь спать. – Он неприятно хохотнул. – Ну, так не теряйся там, трахни ее. Она вроде ничего, а отмоется, так и вообще красоткой станет.

– Спасибо за совет, – я без улыбки посмотрел на него.

– Ну ладно, что ты, – Витамин смутился, заискивающе заглянул мне в глаза. – Шутка такая.

Уходить отсюда надо, подумал я с тоской. Пойду к Настасье. Третьего дня она приходила, звала. Вроде и в шутку, с похохатыванием и подмигиванием, но все же звала. Она, конечно, дура деревенская, и в постель с собой уложит непременно, но что делать. Витамина терпеть в хозяевах – значит быть совсем темным, по определению Лады. Я усмехнулся.

Когда Лада вышла из бани, я вытаращил на нее глаза. Она так похорошела и помолодела без слоя грязи и бандамы, что я забыл закрыть рот.

– Что смотрите? – она смутилась и стояла, ковыряя ножкой землю.

– Да так, ничего. Сейчас ужин будет.

Оказалось, что Витамин с нами уже не ужинает. Хозяином стал, безучастно подумал я. Нет, точно надо уходить. Вот переночую, и поутру подамся.

К Прасковье забежала Настасья, зыркнула любопытным глазом на Ладу. За стеной застучал ее голос, которому изредка отвечали голоса Прасковьи и Витамина. Ну да, вот у них уже и разговоры общие...

После ужина я подвел Ладу к лестнице, велел подниматься. Но когда я полез следом, она высунула голову навстречу и строго спросила:

– Вы куда?

– На зеленые пруда, – я отодвинул ее и залез на сеновал.

– Нет, погодите, это как же? Вы что же, здесь спать намереваетесь?

– А где же? Я здесь живу, между прочим.

Я принялся устраиваться, поглядывая на ее растерянную физиономию с улыбкой.

– Чему вы улыбаетесь? – возмущенно крикнула она. – Небось, думаете, что можно будет ко мне приставать? И не мечтайте!

– А я и не мечтаю, – как можно холоднее сказал я. – Знаете, чем отличается мечта от цели?

Она задохнулась от негодования и прикрыла рот руками.

– Но у меня нет такой цели, – успокоил я ее и улегся, завернувшись в одеяло.

Между тем совсем стемнело, и Лада тоже стала устраиваться, стараясь поместиться как можно дальше от меня.

Сон не шел. Рядом лежала девушка, лежала, затаив дыхание, готовая в любую минуту дать отпор грубому самцу, которым она меня, видимо, считала. Так прошло довольно много времени. Мне пришла неожиданная мысль: интересно, каковы коммунистки в постели? Я представил, как Лада лежит, тараща глаза в темноту, натянув одеяло до подбородка и сжав кулачки, и улыбнулся.

Я долго думал о том, что мне предстоит завтра, думал без удовольствия, как о жестокой необходимости. Лада лежала тихо, и я совсем забыл о ней. Сон постепенно сморил меня, я начал проваливаться в него, как вдруг рядом зашуршало сено, меня толкнули в бок, и я почувствовал на лице ее дыхание.

– Что такое?

Она снова завозилась, пиная меня.

– Знаете, мне вдруг стало так страшно, – раздался ее голосок откуда-то из района подмышек. – Темно как в коробке, а вы лежите, лежите, а потом вдруг как задышите громко и мерно...

– Так это я просто заснул.

– Страшно, – повторила она, прижимаясь ко мне.

Я притянул ее к себе и начал целовать. Она отворачивалась, увертывалась, прятала лицо, сосредоточенно пыхтела. Я оставил попытки и холодно сказал:

– Знаете что, девушка? – Ступайте-ка на свое ложе. Я спать хочу. Вам завтра бездельничать, а мне гнуть спину, хлеб свой зарабатывать. Давайте, давайте.

Она обиженно засопела:

– Так что же, мне вам сразу отдаться, что ли?

– Через месяц отдадитесь, – сонно сказал я, отворачиваясь от нее. – А лучше через год.

Хорошо, подумал я. Не нужно изменять жене. Хотя какая это измена? Жены давно уж нет, а рядом лежит молодая и красивая девушка... эх!

Она снова прижалась ко мне. Ладно, механически подумал я. Может, девчонке и правда страшно. Так мы пролежали довольно долго, как вдруг ее рука легла мне на плечо, а затем с силой повернула меня. И я губами почувствовал ее губы... Целовалась она совершенно неумело, грубо, очевидно старалась выдать себя за главную.

– Нет, так дело не пойдет! – сказал я через минуту. – Зачем ты стараешься целовать меня? Ведь мужчина – я. Я должен тебя целовать, а ты отвечать.

– Ну вот, все не так, – обиженно прошептала она. – Пойду-ка я на свое ложе.

– Да, так я тебя теперь и отпущу, – я привлек ее к себе.

* * *

– Дорогой, мы уходим – произнес знакомый голос.

Я открыл глаза. На меня ласково смотрела... Лада. Она была одета в деловой брючный костюм, волосы коротко подстрижены. И еще она улыбалась. Я улыбнулся в ответ какими-то ватными губами, чувствуя, что опять что-то пошло не так.

– Что с тобой, дорогой? – озабоченно сказала Лада. – Голова болит?

Я не ответил, обвел взглядом спальню. На первый взгляд комната была совершенно незнакомая и очень большая. Но, приглядевшись, я узнал торшер, обои и светильник под потолком. Однако трехстворчатый шкаф антикварного вида мне был незнаком, прикроватные тумбочки тоже.

Я сел, протер глаза. Лада сказала:

– Все, я убегаю. Ты поцелуешь Лариску на прощание?

Я кивнул. Конечно поцелую, кто бы она ни была. Но я тут же вспомнил, что это моя дочь. В комнату впорхнуло небесное создание лет пяти в кружевном платьице, с бантами на голове и изумительными зелеными глазами, и защебетало:

– Папа как тебе хорошо, ты можешь спать дольше нас. Это только сегодня так, или навсегда? А я иду в садик. Там опять Валерка будет кусаться, а когда я расскажу об этом Наталье Антоновне, он назовет меня ябедой. А я ведь не ябеда, правда, папа?

Я с нежностью посмотрел на девочку, привлек к себе и поцеловал пахнущую цветами щеку.

– А у нас в живом уголке появился ежик, – продолжала Лариска, – его Веркин брат в лесу нашел. Ежик маленький и колючий. А еще у него носик смешной, он им водит вот так, нюхает. И лезет повсюду. Мы его назвали Бантиком, потому что Милка привязала ему на шею бантик.

– Где же у ежика шея? – спросил я с улыбкой.

– Папа, ну как же? Голова у него ведь есть? Значит и шея тоже есть. Ведь так?

– Так, так, – сказал я, чувствуя, как к горлу подступает комок.

Лада поцеловала меня и увела дочку в садик. Я остался один. Я в отпуске с сегодняшнего дня и торопиться мне некуда. Я встал, сунул ноги в шлепанцы и побрел обозревать квартиру. Кроме спальни, совершенно роскошной, в квартире оказалась огромная гостиная, столовая с необъятным обеденным столом на двенадцать персон, кухня с набором кастрюль, сковородок и жаровен, прихожая, детская и кладовая. Обстановка была очень богатая, только что не роскошная – диваны с высокими спинками, мягкие и удобные на вид, кресла, обитые кожей, столы с гнутыми ножками и стулья старинного фасона.

– Ну что же, – сказал я себе. – Мне здесь нравится. И дочка у меня совершенно очаровательная. И жена...

Я вспомнил ночь, проведенную на сеновале, и то, как мне было хорошо, и улыбнулся. Черт побери! Что за сны мне снятся? Я вошел в кухню, чтобы покопаться в холодильнике и вздрогнул. За столом сидел... Борис. Все в том же мешковатом балахоне, безволосый и отрешенный.

– Здравствуй, добрый человек, – сказал он.

Я не ответил, только сглотнул комок.

– Ты, я вижу, вполне доволен? – он насмешливо взглянул на меня глазами, похожими на дуло двустволки.

– Почему вы беззастенчиво пробираетесь в мои сны? – я придвинул табурет и сел с другой стороны разделочного стола.

– Я не пробираюсь в твои сны, добрый человек, – сказал Борис. – Что такое сон? Это краткий миг перед пробуждением, когда за одну секунду человек может прожить целый день. Это неясность образов, желаний и ощущений, это смесь тревог, страхов и вожделений, которые мы подавляем в себе днем. Это пребывание в нереальном мире, где страхи овладевают нами, где мы куда-то бежим, страдаем или наслаждаемся, а утром с трудом вспоминаем увиденное.

– Так что же это тогда? – Я обвел рукой ряды тарелок в сушилке, висящие на стене сковороды.

– Ты хочешь, чтобы я дал определение? Краткое и емкое как "сон"? Но я не могу этого сделать. Если я скажу, что это реальность, ты не поверишь и будешь отчасти прав. Если я скажу, что это нереальность, ты тоже не поверишь, ведь все твои чувства взбунтуются против этого. Этому очень трудно дать определение, потому что это и реальность, и нереальность, и сон, и наваждение и много чего еще. Некоторые называют это жизнью.

– Жизнью? – переспросил я в недоумении. – Но разве эта жизнь настоящая? У меня никогда не было ТАКОЙ жены, и никогда не было дочери!

– Ты просто забыл об этом.

– Вот как? – я почувствовал себя так, будто подхожу к краю крыши высотного дома, и мне предстоит посмотреть вниз, стоя перед ограждением чуть выше колена. – А почему я забыл?

– Не знаю. Тебе виднее. Может быть потому, что хотел забыть? Может быть, эту жену и эту дочь у тебя вытеснили из памяти какие-то события? Например, гибель другой жены и сына в катастрофе?

– Что вы знаете о катастрофе? – я привстал, стараясь заглянуть в его отсутствующие глаза.

– То же, что и ты. Что она была. Что многие смирились с нею.

– Многие?

– Да. Но не все. Ты же не смирился.

– Выходит, смирился, – растерянно пробормотал я. – Раз меня повлекло к совершенно незнакомой женщине. Тем более, с ее-то убеждениями.

– А при чем тут ее убеждения? – удивился Борис. – Разве женщину любят за убеждения? Или за отсутствие оных?

– Я совершенно не разделяю ее убеждений.

– И, тем не менее, ты устроил ей эту великолепную квартиру в благодарность за сегодняшнюю ночь.

Я вскочил, открыл рот, не в силах выговорить ни слова от возмущения.

– Сядь, добрый человек, – повелительно сказал Борис. – Не нужно возмущаться. Очень скоро ты поймешь, в чем дело. Я не подглядываю за тобой, как ты, может быть, подумал. Я не преследую тебя, не вторгаюсь в твои сны, и не пытаюсь поработить твою сущность. Все гораздо проще, и, одновременно, сложнее. Повторяю, скоро ты все поймешь. Поскольку ты любишь называть вещи именами, я скажу тебе, что я твой опекун.

– Вот как?

– Да. До тех пор, пока ты не поймешь очевидных вещей, я буду с тобой.

– А когда пойму?

– Тогда я уйду. На место Рацны.

– А я? Я стану на твое место? – я не заметил, как стал называть Бориса на ты.

– Все зависит от тебя.

– Ты говоришь загадками, которые я не могу разгадать, – я устало провел рукой по лицу.

– Всему свое время. Или ты хочешь, чтобы я вывалил на тебя все сразу? Ты не поверишь мне. Ты и так считаешь меня не в своем уме...

– Ну, что ты, – смутился я.

– Мне пора, – Борис медленно поднялся, посмотрел на меня сверху. – А ты должен выбрать.

– Что выбрать?

– В каком мире жить.

– Как я могу выбирать из иллюзорных миров?

– Очень просто. Нужно понять, что это не иллюзорные миры.

– Но я считаю реальным только один мир, в котором есть сеновал, Витамин и Прасковья.

– И еще Настасья, – Борис улыбнулся и вышел из кухни.

– Все знает, – прошептал я.

Я принялся рассеянно блуждать по квартире, стукаясь об углы, натыкаясь на мебель. Выбрать. Легко сказать, выбрать. Еще совсем недавно я выбрал бы мир, в котором были Надя и Андрей. Теперь я уже не знаю. Да, да, я поймал себя на мысли, что не знаю, чего хочу. Это плохо. Мало того, это ужасно. Человек должен знать, чего хочет в жизни, ведь только так можно чего-то добиться. Я же никогда не знал, чего хочу. Наверное, потому и не добился ничего, кроме катастрофы. Последняя мысль привела меня в шок. Я застыл посреди гостиной, и, как показалось, не дышал. Потом шумно выдохнул и продолжал мерить шагами пространство. Вот и Борис сказал однажды, что я выдумал катастрофу. Значит, ее не было на самом деле? Или была, но в одном из миров, придуманных мной? Было от чего схватиться за голову, и я так и сделал. Я стоял, покачиваясь, в трусах, майке и шлепанцах и мучительно стонал, словно выдавливал из себя неверие.

– Я не хочу выбирать! – я отнял руки от головы и посмотрел в потолок. – Выбор – это так мучительно! Почему я должен выбирать? Как я могу выбрать, если не знаю, что лучше?

– Иди сюда, – послышался шепот.

Я оглянулся и увидел Ладу. Я лежал на сеновале, а она склонялась надо мной. Выбирай, не выбирай, отрешенно подумал я, а дорога всегда приводит меня сюда.

– Иду, – отозвался я и притянул Ладу к себе.

– Ты пойдешь со мной? – прижимаясь ко мне, прошептала она.

– Куда?

– В Красноянск.

– Зачем тебе в Красноянск? Взять власть?

Я посмотрел на нее и увидел зеленые глаза, освещенные неугасимым внутренним огнем.

– Ладно, ладно, – поспешно сказал я, прижимая ее сильнее.

– Не смейся надо мной, – попросила она.

– Я не смеюсь. Так зачем тебе в Красноянск?

– У меня там брат. Он жив, я знаю.

– Откуда знаешь?

– Чувствую.

Я покивал с задумчивым видом. Может, и правда пойти с ней? Какого рожна мне делать здесь, в этой забытой Богом деревеньке? Витамин живет с Прасковьей, он почти стал хозяином большой усадьбы, скота и птицы. Я здесь совершенно лишний и скоро мне просто укажут на дверь. Можно, конечно, перебраться к Настасье... Всем хороша женщина. Лицом приятна, фигурой тоже, но... не лежит к ней душа. Что-то точит меня изнутри, зудит, стоит только подумать о ней. Не хочу к Настасье! И ни к какой другой бабе не хочу. Вот и весь сказ. Лада тоже не сильно привлекает меня из-за своих убеждений, но, как справедливо сказал Борис, женщину любят не за убеждения.

– Ты правда хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил я, вдыхая запах волос Лады.

– Да. – Она ответила сразу, не замешкалась ни на мгновенье.

– Я пойду с тобой, – сказал я твердо.

– Ура! – закричала она, вскочила, начала теребить меня. Потом успокоилась и сказала: – Знаешь, как страшно идти одной!

– Вдвоем будет веселее, – сказал я и усмехнулся, вспомнив Витамина.

– Ты будешь моим парнем! – радостно сказала Лада. – Знаешь, у меня никогда не было своего парня. Нет, правда! Ну, я, конечно, не девочка, и все такое, – она покраснела и спрятала глаза, – но постоянного парня, который меня берег бы и защищал, у меня не было.

Мы спустились с сеновала, умылись, позавтракали, и я отозвал Витамина в сторону.

– Знаешь, я ухожу.

– С этой девчонкой? – Витамин пристально посмотрел на Ладу.

– Да, с ней. Понимаешь, быть у тебя в работниках не хочется. Пойми, я ничего против тебя не имею, но...

– Да я понимаю, старик, что ты оправдываешься. Иди. Но знай, что пока я жив, у тебя есть в этом мире друг.

– Жратвы на дорогу дадите?

– Без вопросов, старик, без вопросов. Сколько унесете. Куда пойдете-то? В Красноянск? Тут недалеко, думаю, за пару дней доберетесь. Да, еще хотел спросить... Ты не сердись... Ну, а как же твоя жена?..

– Не бей в самое больное место, – тускло сказал я. – Ее ведь давно нет...

– Извини, старик, извини. Когда выходите?

– А прямо сейчас. Скажи Прасковье, пусть соберет котомку.

Мы выступили через полчаса. Я обнялся с Витамином, Лада деловито подхватила меня под руку и мы вышли за ворота.

– Дорога зовет! – прокричала моя подружка.

Она опять повязала на голову бандаму, но теперь у нее был совершенно другой вид. Возможно, так выглядели комсомольцы тридцатых годов, которые ехали строить новую жизнь. Я рядом с ней смотрелся как потухший вулкан, в котором неожиданно начала просыпаться жизнь. Я старше ее на пятнадцать лет, я пережил потерю семьи...

– Послушай, – сказал я, – а ты кого-нибудь потеряла в катастрофе?

– Далась всем эта катастрофа! – неожиданно зло выкрикнула она. – Каждый в ней кого-то потерял. Кто брата, кто сестру, кто родителей, кто и тех и других. Одна Лада Белугина никого не потеряла! Вот за что ей такое счастье? А за то, что у нее никого и не было! Брат только, да и тот никакой не брат, если посмотреть правде в глаза. Мы с ним жили вместе в детдоме. Он совершенно чужой человек, но он мне родней родного брата!