Текст книги "Книга судеб Российской Федерации"

Автор книги: Владимир Фильчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Ладно, я пойду, – сказал Алексей, допивая пиво и оставляя глоток на дне, что было традицией в этой пивной – остатки сливали себе бомжи, у которых не было денег. – А, да, чуть не забыл.

Он достал из-за пазухи сложенные в трубку и мятые листы, протянул Петру, тот взял, не глядя, спрятал под курткой. Алексей ушел. Вскоре за ним последовал и Петр.

Петр шел по весенней улице, не глядя по сторонам. Почему-то "зажим в груди" давал о себе знать сильнее, чем обычно. На него нашло некое помрачнение – он не сознавал куда идет, сворачивал на какие-то улицы, шел переулками, два раза влез по щиколотку в лужу, и почти не заметил этого. Наконец очнулся, огляделся удивленно, с трудом сориентировался и пошел, недоумевая, о чем таком он мог задуматься, если в голове пусто, как в кармане перед получкой.

Потом ехал в метро, даже загляделся на какую-то девушку, старательно делавшую вид, что не замечает его пристального взгляда, шел по улице, раздумывая о том, что бы такого острого и интересного написать, чтобы охладевшие в последнее время к нему редакторы опять принялись зазывать его для сотрудничества. Ничего не шло в голову, да и Алексей ничем не смог помочь. Выходила неприятная штука – денег нет, и в обозримом будущем не предвидится.

В народе говорят, что есть три вида нехватки денег: денег нет, денег совсем нет, и "я очень скоро разбогатею". По всему выходило, что Петр находился между второй и третьей стадией, склоняясь к последней. Сто долларов, занятых недавно у Алексея (о, это-то Петр помнил, на свою беду, возможно), куда-то быстро улетучились, разменянные на мелочи, отдавать было нечем, словом, подкатывала легкая депрессия, или, как в таких случаях говорили, "депрессняк". О финансовом положении хозяина очень красноречиво говорил холодильник, в котором стояла банка недоеденного сливового джема, пакет скисшего неделю назад молока и затвердевший кусок сыра.

Когда Петр наклонился над холодильником, из-за пазухи выпали переданные Алексеем листы. Он поднял их, отнес в прихожую и положил на подзеркальный столик. Медленно снял куртку, долго разглядывал себя в зеркало, корчил рожи, мял лицо, и отошел, недовольный собой. Разглядывание повторилось в ванной, куда Петр зашел вымыть руки. От созерцания собственной физиономии его отвлек неожиданный звонок в дверь.

– Кто там? – спросил он недовольно.

Из-за двери что-то ответили, Петр не разобрал, что. Но опять забилось сердце, перехватило дыхание, и даже появилась испарина на лбу. На лестничной площадке стоял пожилой человек, абсолютно незнакомый, с растерянным выражением на лице. Человек протянул руку, но не для рукопожатия, а ладонью вверх, как будто хотел что-то получить, причем Петр успел заметить, что под довольно-таки потрепанным рукавом плаща мелькнул настоящий "Роллекс" на золотом браслете. Несколько мгновений Петр глядел на эту руку, потом спохватился, и вложил в нее листки Алексея. Человек пробормотал "Благодарю вас" и исчез. Петр захлопнул дверь, несколько секунд постоял, что-то соображая, не сообразил и пошел в кухню, куда его настойчиво звал голодный желудок.

Он лизнул сливовый джем, пожевал губами и решил, что джем вполне съедобен. Кислое молоко сошло за третьедневочный кефир, а сыр – он только тогда сыр, когда начал плесневеть. В общем, ужин получился скудным, но жаловаться было некому, и Петр решил, что и так сойдет. Он вышел в комнату, плюхнулся в кресло и включил телевизор. Парламентский час. Показывали Мириновского, который тыкал в кого-то пальцем и возбужденно кричал что-то в микрофон. Петр прислушался и поразился – он откуда-то знал, что говорил депутат. Причем не просто знал, а дословно, будто сам написал эту речь.

– Кха-кха! – сказал Петр. – Ваша фракция узурпировала власть в думе, но это не значит, что мы все будем плясать под вашу дудку.

Через несколько мгновений Мириновский повторил эти слова.

– Черт побери! – пробормотал Петр недовольно. – Что еще за глюки?

Вскоре он нашел приемлемое объяснение своей осведомленности. Очевидно, он уже слышал и запомнил эту речь, яркую и эмоциональную, как и все речи Мириновского. Так бывает. Ведь передачу просто повторяют. Петр переключил канал и отдал себя во власть голливудскому ширпотребу. Посмотрев на бессмысленную стрельбу, взрывы и мордобой несколько минут, он подумал, что телевидение упорно делает из него идиота (причем эта мысль вызвала у него какое-то смутное и непонятное чувство), он приглушил звук, и сделал несколько звонков знакомым из газетных кругов. Однако звонки не принесли ничего. Несмотря на то, что до летних каникул было довольно далеко, жизнь замерла, вокруг не происходило никаких более-менее заметных событий, а, стало быть, иссяк денежный ручеек, который питал Петра все время. Приходилось ограничивать запросы и переходить в полуголодное состояние. Осознав это, Петр принялся бродить по квартире. И каково же было его удивление, когда он на полу перед входной дверью обнаружил тысячерублевую ассигнацию!

– О! – только и сказал он, схватил куртку и побежал в магазин.

Вскоре он сидел на кухне как царь на именинах и поедал бутерброды с баклажанной икрой, сыром и копченой колбасой, запивал их томатным соком и чувствовал себя просто прекрасно. Ведь, в сущности, все беды человеческие происходят от голода, а когда желудок полон, человек становится если не счастлив, то хотя бы находится на полпути к счастью.

Наевшись, Петр растянулся на диване, и очень скоро заснул под бормотание телевизора.

Приснилась ему странная женщина, которую он где-то когда-то встречал, потому что лицо ее было до боли знакомым. Женщина была невысокая, плотная, коренастая, с толстыми губами и огромными кулаками.

– Не наделай глупостей! – повторяла она поминутно, и подносила к носу Петра кулак, от которого явственно пахло водкой. – А то станешь полным идиотом, гы-гы.

Петр косил глазами на кулак и молчал. Он был не в силах открыть рот и спросить, в чем именно заключаются глупости, которых он не должен был делать. Ему совсем не хотелось становиться полным идиотом, но он не знал, как этого избежать, а женщина во сне не объяснила.

Проснулся он с больной головой. Солнце только начало вставать, за окном оглушительно, словно на концерте по заявкам трудящихся, чирикали воробьи. Петр поморщился и поплелся принимать душ. После душа голова не прошла, и пришлось глотать зловредную таблетку цитрамона. Через полчаса боль отпустила, и Петр смог наконец осмыслить сон, который стоял перед ним, как сцена из спектакля, наблюдаемого из первого ряда партера. Сон почему-то вызывал нестерпимую тоску. Было в нем что-то загадочное, непостижимое, пугающее. Самое страшное, что он воспринял угрозы всерьез, и теперь боялся того, что он, не зная, каких глупостей не надо делать, именно их и наделает, и превратится в идиота. На память приходили кадры хроники, в которых показывали нацистские опыты над людьми по применению психотропных препаратов. Молодой человек, одетый в полосатую лагерную робу, с аппетитом ел траву... Петра передернуло, и, чтобы избавиться от дурных мыслей, он выбежал из дому.

Его встретило пасмурное утро, словно кто-то большой хмуро глянул с неба, затянутого тучами.

– Нет, ну полная же чушь, – говорил он себе. – Что это ты вообразил? Подумаешь, сон! Мало ли ты снов видел.

– Мало, – сам себе же и отвечал. – Таких – никогда. Вспомни, вспомни! Кулак. Как наяву. И спиртом разило. Когда это у тебя во сне спиртом разило, а?

– Нашел аргумент! Разило, не разило! Чушь одна! Нет, ну ты же образованный человек, кончил университет. Может, ты пойдешь, и сонник себе купишь?

– На кой хрен мне сонник? Когда угроза была такая настоящая.

– Ты вчера колбасы с баклажанами нажрался, вот и привиделось черт те что.

На Петра оглядывались. Все спешат на службу, а этот бредет себе по тротуару, сгорбившись, ни на кого не смотрит, что-то бормочет себе под нос. Одна девчонка даже покрутила пальцем у виска и хихикнула, а надутый "Мерседес" злобно рявкнул клаксоном на перекрестке. Петр шел без цели, не поднимая головы и не глядя по сторонам, а когда поднял, наконец, голову, остановился как вкопанный: перед ним была церковь.

– Ни хрена себе, – богохульно прошептал он. – Значит, надо зайти.

В церкви в этот час было тихо и малолюдно. Тенями ходили церковные служки, шелестели длинными юбками. Зачем зашел? Чувствовал себя, как в чужом краю – что делать, не знал, куда идти – не знал. Так и казалось, что святые смотрят с икон с осуждением. Он сообразил, наконец, перекреститься, прошел к прилавку со свечками, выбрал среднюю. Странно, подумалось ему, Христос гнал торгующих из храма, а они опять здесь. Продают церковное – иконки, душеспасительные брошюрки, крестики, свечи, но, однако же, деньги берут, и немалые. Интересно, как будет при втором пришествии, станет ли Христос так же гнать и этих торговцев?

Теперь вопрос – кому поставить свечку, и за что? Не за упокой, это ясно, не за здравие... Разве можно ставить за собственное здравие? А кто из святых покровительствовал газетчикам? Был ли такой вообще? А который из них Николай Чудотворец? Петр медленно пошел вдоль стены, на которой были развешены иконы и стояли золоченые подсвечники. Вот Никола Чудотворец! Ему и поставим.

Неуютно-то как! Нужно чаще бывать. А когда бывать, если повседневная суета заедает, давит к земле? Вот и сейчас – он не думал о церкви, о Боге, однако же, очутился перед храмом. Что это? Знамение? Призыв? И вообще – верует ли он в Бога?

Детство прошло в оголтелом атеизме, когда даже сама мысль зайти в церковь иначе, чем на экскурсию, казалась кощунственной. Мысль о том, что советские космонавты летали по небу, и никакого Бога не видели, крепко вбивалась в детские головы. Все были атеистами, потому что верили в науку, в ее чудеса, и в Ленина, мумия которого засыхала на центральной площади страны. Наука разочаровала. Вместо обещанного коммунизма и рая на земле принесла в жизнь искусственную пищу, синтетическую одежду, гадкую воду, задымленный воздух, новые болезни. Ленин разочаровал еще больше. Вместо божества оказался обыкновенным человеком, которому нужна была власть, власть любой ценой, который развязал невиданную гражданскую войну и привел Россию к упадку, что бы там ни говорили апологеты индустриализации и электрификации на человеческих костях.

Когда началась перестройка, люди вспомнили о Боге. Петр вместе со всеми пошел в церковь, осенял себя крестным знамением, ставил свечи, но постепенно понял, что уверовать в Бога по-настоящему ему не удалось. Слишком сильна была интоксикация атеизмом. Он перестал ходить в храм, и заметил, что волна веры в народе пошла на спад. На высших чиновников, которые посещали храмы и крестились, смотрел с усмешкой, потому, что никак не мог поверить в их искренность.

Вот и сейчас он чувствовал себя чужим здесь, и, хоть его никто отсюда никогда бы не прогнал, боялся, что кто-то подойдет и строго взыщет за его неверие, начнет стыдить, и ему действительно станет стыдно. Стыдно за себя, за коммунистов, за чиновников, за тех, кто поддался влиянию моды и использовал веру, а, скорее, неверие себе в прибыток...

Он смотрел, как горит свеча, и удивлялся, что она не оплывает, как должна бы. И здесь синтетика, решил он и вздохнул тяжело. Побеседовать бы с батюшкой, выговориться на исповеди, послушать, что скажет священник на его неверие. Но батюшки не было видно, а спросить Петр постеснялся.

Пробыв в церкви около четверти часа, Петр ушел неудовлетворенный. Никому он не был нужен там, в храме, служки обходили его точно так же, как подсвечник, батюшка отдыхал от трудов праведных, и Петр остался без утешения. Нет, он, конечно, не ратовал за то, чтобы к нему сбежались все, кому полагалось присутствовать в церкви, но хоть на толику внимания к себе он мог бы расчитывать? И здесь разочарование. Впору лезть в петлю. Но в том-то и дело, что Скорохлебов принадлежал к тому типу людей, которые ни за что не полезут в петлю, как бы им ни было плохо. И не потому, что у таких людей есть предубеждение против самоубийства, а потому, что они по натуре оптимисты. Как бы плохо им ни было, они верят, что это только временно, что все образуется, Фортуна повернется к ним передом, а к остальным – задом. И все именно так и происходит. Петр подсознательно верил в то, что вот он побродит по улицам, побормочет себе под нос, вызывая усмешки прохожих (а он знал, знал, что смешон, но не обращал на это внимания), а потом пойдет и займет у кого-нибудь сто долларов...

Подумав об этом, Петр даже остановился. Нет, ведь дело-то в этот раз вовсе не в том, что у него нет денег. Мир не без добрых людей, стоит сделать несколько телефонных звонков, и через полчаса заветная сотня будет лежать в кармане. А дело в том, что его гнетет что-то совсем другое, а что, он и сам не знает.

В этот момент Петр проходил мимо небольшого скверика со скамейками, и решил присесть, чтобы разобраться в самом себе. Сидеть было холодно, но он не обращал на это внимания, сунул руки в карманы куртки, нахохлился, спрятал лицо почти за пазухой и долго сидел, глядя в лужицу, покрытую тонкой корочкой льда. Нет, тетка из сна, конечно же, не выдерживает никакой разумной критики. Все это чушь и бестолковость. Это только одна из соломинок, которые сломали спину известного верблюда. Но основная масса соломинок находилась где-то за пределами сознания, что и угнетало больше всего.

Неисповедимы пути мысли человеческой! Через минуту Петр решил сбросить с себя непонятную тяжесть очень простым способом – переспать с женщиной. Он вытащил из заднего кармана пухлую записную книжку и принялся ее листать.

– Антонина... Гм, это какая же Антонина? Не помню. Гм. Ну-ка, ну-ка, какой образ приходит на ум при имени Антонина? Что-то такое большое, массивное, неуклюжее и громогласное. А, ну вспомнил! Ну конечно! Именно громогласное, на голову выше и полное отсутствие интеллекта. Не пойдет. Ага, Анастасия. Настенька из "Фаинького цветочка". "А привези ты мне, батюшка, цветочек аленькый" – проговорил Петр, подражая хорошо поставленному актерскому голосу. – Нет, со сказочной Настенькой ничего общего. Вздорная стерва, считающая себя шикарной женщиной. Именно считающая, а не шикарная, потому как за версту несет колхозом, вечерней дойкой и, опять же, отсутствием интеллекта. Эту нужно вести в дорогой ресторан, тратить бабки, а она будет хохотать невпопад и дурным голосом кричать: "Еще шампанского". Такой не скажешь: "Подруга, приходи, мне плохо". Она ответит: "Ну, станет хорошо, позвони". Погоди, а есть ли у меня такая в книжке? Чтоб бросила все и примчалась по первому зову? Галина... Это какая же Галина? Погоди, да тут их две! Чертовщина какая! И кто из них кто?

Он набрал номер первой и услышал голос электронной женщины: "Абонент временно заблокирован, или находится вне зоны действия сети". Вторая Галина ответила почти сразу.

– Дорогая Галина... эээ... не помню вашего отчества... – начал Петр.

– Петя, это ты, что ли?

У, вон какая это Галина! Жена одного приятеля. Нет, не подходит. Чужих жен Петр старался не трогать. Он кое-как скомкал разговор, попрощался и вычеркнул номер в книжке. И зачем когда-то записывал?

– Ага, Валентина. Помню, помню. Самовлюбленная дура. Но красивая, сволочь! С такой приятно поваляться в постели, но не более того. Через час ее нужно будет гнать взашей, иначе заговорит до смерти, о том, какая она хорошая, а остальные все, все до одного сволочи парнокопытные. Так, а тут кто? Ева. У, какое имя. Этакая жена Адама, из ребра его. Такой позвонишь, она решит, что ты напрашиваешься в мужья, и, чего доброго, прибежит в подвенечном платье. Так. Вот, к примеру, Клара. Та самая, что сперла кораллы. Умная, спору нет, можно даже найти, о чем поговорить. Но в постели ведет себя как чурбан, считает, что удовольствие от любви нужно только ей, а ты, значит, должен из кожи вывернуться, чтобы ей стало хорошо. Отпадает. Так, тут ничего интересного... О! Рыжик. Так и написано – Рыжик. Ха! Рыжая бестия, помню, как же. Эта, наоборот, вытворяет такое, что через час от нее устаешь, как от тупого ямокопания. Нет, нам бы что попроще, голову к кому приклонить. Так, а тут что? "Светлана. Позвонить обязательно". Ух ты! Написал же – обязательно. А какого ж черта не позвонил? Ну, помню я эту девочку, этакое небесное создание с чистыми глазами. Я с ней даже и не спал, так только, познакомился на улице. Вдруг то, что нужно?

И он набрал номер. Трубку сняли тут же, словно ждали звонка.

– Светлана? Здравствуйте, это Петр.

– Да-да, Петр, здравствуйте.

"Голосок какой, – подумал Петр, – ангелы такими голосами говорят. А по интонации – не помнит она меня".

– Вы меня не помните?

– Нет-нет, помню. Что вы хотели?

Петр подумал, подумал и брякнул напрямую:

– Мне плохо. Очень.

Светлана помолчала немного, а Петр гадал, что она сейчас скажет.

– Вы где? – наконец выговорила Светлана.

– Я? – он огляделся. Какая же это улица? – Я не знаю, какая это улица, я бродил, бродил, потом гляжу – скверик, а в нем скамейки, ну, я и сел... И сижу. А, погодите, вон на доме табличка... Улица Трубачева.

– Никуда не уходите, – сказала Светлана. – Я сейчас буду.

Петр озадаченно посмотрел на телефон. Вот. Она же не помнит его! И – буду. Он покачал головой и стал ждать. Разве он не этого хотел? Минут через десять к скверу подкатил красный "Вольво", из него вышла тоненькая девушка в черных брюках и белой курточке, тряхнула длинными светлыми волосами. "Какая красивая! – подумал Петр с неожиданной тоской, словно хотел продолжить: "... а связалась с таким, как я".

– Здравствуйте! – девушка подошла, села рядом, заглядывая в глаза.

Петр только кивнул головой, неожиданно для себя дав мысленно зарок не спать с ней.

– Поехали?

– Куда? – Петр посмотрел удивленно.

– Как куда? Давайте я отвезу вас домой.

– Не хочу домой. Что я там не видел? Одно и то же. А давайте просто в машине посидим? А то я... замерз тут.

Он передернул плечами. Он, действительно, замерз, и только сейчас заметил это.

Они сели в машину, где, как показалось Петру, было нестерпимо жарко. Скоро его начало трясти крупной дрожью. А потом случилось что-то непонятное. Он отключился от действительности, сидел, тупо смотрел под ноги, слышал, как Светлана что-то говорила, но никак не мог взять в толк – что именно, потом она тронула машину, поехала куда-то... Была какая-то лестница в подъезде, квартирная дверь, коридор, диван, горячий чай, плед.... Очнулся он к вечеру, с удивлением оглядел незнакомую комнату. Чувствовалось, что в этой комнате живет молодая женщина, незамужняя, добрая, у которой никак не может сложиться личная жизнь. Петр не смог бы ответить на вопрос, откуда он сделал такие выводы. Может быть, его настроила на такие мысли вся обстановка комнаты, которая приводила в недоумение: что это – гостиная или спальня? Если спальня, то зачем такой маленький диванчик, судя по всему, не раскладной? Если гостиная, то зачем трельяж, возле которого стоит фотография Евгения Евстигнеева в рамке? И книжный шкаф, за стеклами которых угадывались корешки старых книг. В комнате совсем не чувствовалось мужского духа. Да и не притащила бы она его сюда, если бы тут был мужчина, хотя бы наездами. Одна, одна!

Он услышал шум на кухне. Что-то скворчало в сковороде, лилась вода, звенела посуда. Петр вспомнил, что утром толком и не позавтракал, и ощутил в желудке такую пустоту, что ему захотелось завыть голодным волком.

Светлана стояла перед плитой в каком-то трогательном домашнем халатике и шлепанцах на босу ногу, волосы перехвачены сзади резинкой.

– А, это вы. Проснулись?

– Светлана, – глухо и смущенно пробормотал Петр. – Вы меня, ради Бога, извините, что я вот так ворвался, отключился. Знаете, я совсем не хотел вас обременять...

– Ну вот, обременять. Что вы такое говорите? Вы позвонили, я приехала.

– Но почему? Мы ведь с вами едва знакомы.

– Едва! – она задорно улыбнулась. – Я вам сознаюсь, что я и не помню вас совсем!

– Я знаю. Это-то и удивительно.

– А что удивительного? Вы же откуда-то знаете мой телефон? Значит, это я вам его дала. А раз давала, значит, надеялась, что вы позвоните. Вот вы и позвонили.

Петр только глазами захлопал от такой непосредственности. Дала телефон – значит надеялась. Хм, а для чего еще дают телефон? Разве для того только, чтобы отвязаться? Нет, для того, чтобы отвязаться, дают телефон какого-нибудь мебельного магазина. Что тут жеманиться и кокетничать? Сказала правду, как есть, вот и все.

– Знаете, я, пожалуй, пойду, – пролепетал Петр, не узнавая себя. Еще недавно он хотел переспать с кем-нибудь, а сейчас сама мысль об этом была страшна.

– Ну, вот еще! Я вас голодным не отпущу! Роскошного пира не обещаю, но яичницу с салом получите. Вы едите с салом?

– Обожаю шкварки! – Петр сглотнул и подумал о том, что желудок у него слипся стенками и совсем недалеко до голодной смерти.

Потом они ели яичницу и разговаривали. Светлана работала в какой-то фирме, что-то там делала на компьютере. Она не вдавалась в подробности, а Петр не расспрашивал. Сегодня как раз взяла отгул, хотела отоспаться, но вот звонок... Нет-нет, Петру не стоит беспокоиться и извиняться! Ее это совершенно не напрягает. Наоборот, приключение ведь! Знакомство. А вдруг из знакомства что-нибудь получится? При этих словах Петр непроизвольно напрягся. Что она имеет в виду? Да ничего особенного! Ну не думает же он, что после сегодняшнего дня они расстанутся навсегда и больше никогда не увидятся? Хотя бы теперь она его не забудет, и если он позвонит еще как-нибудь ей, или она ему, когда станет плохо, разве он или она не прибегут на помощь? Только это она и имела в виду.

Ну-ну, подумал Петр, знаем мы вас, вас хлебом не корми, дай только замуж выскочить. И куда потом деваются вот такие воздушные создания с ангельскими голосами? Со мной этот номер не пройдет, и не мечтай. Погоди, а вдруг правда? Вдруг не нужно ей замуж, может быть, она уже обожглась так же как он?

Он незаметно вздохнул. Она продолжала щебетать, а он разглядывал ее. Глаза голубые-голубые. Да, черт возьми, в последнее время со словом "голубые" нужно быть поосторожнее. Стоп! Где-то он уже это слышал, и совсем недавно. Но где и когда? Нет, никак не вспомнить...

– О чем вы думаете? – спросила Светлана и Петр вздрогнул, стряхивая с себя тяжелые мысли.

– Да так, ни о чем.

– А хотите вина?

Вот. Вот, начинается. Сейчас они подопьют, она станет хохотать, он будет бубнить не совсем приличные анекдоты, потом пойдут танцевать, – есть же в этом доме музыка? – и все кончится постелью. Черт возьми, как все предсказуемо и скучно!

– Нет, я не хочу вина! – почти крикнул он.

Светлана отшатнулась.

– Ну хорошо, не хотите, так не надо, я же только спросила.

Но Петр уже не слушал. Он вдруг вспомнил ночную тетку, как она твердила, чтобы он не наделал глупостей, и похолодел. А вдруг это знакомство и есть глупость? Он вскочил со стула, скомканно поблагодарил за еду и участие и метнулся к двери.

– Да что с вами?! – в отчаянии выкрикнула Света.

– Простите, я отнял у вас очень много времени, причинил беспокойство, – бормотал Петр, натягивая башмаки и пытаясь совладать со шнурками. – Мне пора, меня мама ждет, – соврал он зачем-то, выскочил в коридор и понесся по лестнице, не дожидаясь лифта.

Светлана сокрушенно покачала головой, заперла дверь и тут же подошла к телефону, который стоял на тумбочке в прихожей.

– Алло, это Пингвин, – сказала она.

– Ага, – произнесла трубка голосом Азы Антоновны. – Слушаю тебя, Пингвин, гы-гы.

– Контакт сорвался, – сообщила Светлана виновато. – Он убежал.

– Дура ты, Пингвин, – беззлобно сказала Антоновна. – Он же тебе звонил на сотовый? Ну так поройся у сотового в памяти, поройся. Да, мы его телефоны знаем, но он пока не должен знать, что мы знаем, гы-гы. Ты хоть что-нибудь поняла? Он у тебя что-нибудь забыл?

– Ннет, вроде бы ничего.

– И опять ты дура, Пингвин. А почему он у тебя ничего не забыл? Не догадалась ничего вытащить? Понадеялась на свою девичью неотразимость? Дескать, клиент никуда не денется, гы-гы. Короче, птичка! Делай что хочешь, но чтобы контакт был! Иначе уволю без выходного пособия, гы-гы.

Светлана положила трубку и нехорошо выругалась.

А Петр в это время почти бежал, не разбирая дороги, затравленно озираясь, словно боялся, что Светлана побежит следом. Наконец он немного успокоился, перешел на шаг и перевел дух.

– А что я, собственно, бегу? – спросил он себя. – Тетку эту – долой! Надо же, врезалась! Какие такие глупости? Как это я идиотом могу стать, спрашивается? Определенно, с ума схожу... Надо в руки себя...

Завибрировал телефон в кармане, и Петр вздрогнул.

– Алло, Петр, – послышался плачущий голос Светланы. – Что же вы так убежали? Как от прокаженной, что ли? Чем я вас так обидела?..

И она заревела в голос.

– Эээ, Светлана, что вы, что вы, – забормотал Петр, – я вовсе не хотел вас обидеть! Ну, перестаньте, я прошу вас.

– Не перестану. Не перестану, – кажется, она капризно топнула ножкой, или ему показалось? – Пока не придете и не извинитесь.

И она повесила трубку.

– Черт, видимо постели, все-таки, не миновать, – прошептал он и нехотя зашагал в обратную сторону.

И тут же телефон зазвонил опять.

– Петруха, бросай все и приезжай, – закричала трубка голосом Алексея. – Немедленно!

– Что за спешка, я сейчас не могу.

– Что значит "не могу", ты что опух? Есть возможность побывать на пресс-конференции президента. Мало того, тебе дадут задать ему вопрос!

Черт возьми, это была удача!

– А как ты... Как ты добился? И потом, я же ни к одной газете не приписан...

– Родной, если ты на пять минут опоздаешь, потом будешь грызть локти всю жизнь. Приезжай, живо! Деньги на такси есть? Ну, я заплачу! Паспорт с собой? Ну и славно! Давай, жду!

Петр бросился ловить машину.

Сидя на заднем сиденье потрепанного "Жигуленка", Петр вздумал было позвонить Светлане, но передумал, и вместо звонка отключил телефон. Что-то уж больно рьяно она пытается затащить его в постель. Подозрительно рьяно. Да, но и Алексей тоже учудил. Приятель приятелем, но делать такие подарки... Что происходит?

Дальше все происходило как во сне. Он подхватил Алексея, потом они пересели в какой-то лимузин, ехали куда-то. Кусок дороги выпал из памяти. Очнулся Петр уже в пресс-центре. Алексей критически оглядел его, пристегнул на грудь бэйджик, на котором он, Петр Скорохлебов, значился как корреспондент журнала "Новая жизнь". Странно, подумал Петр, разве есть такой журнал?

У них дважды проверили документы, сверялись с длинным списком, их прогнали через два металлоискателя, ощупали с ног до головы, даже рентгеном, кажется, просветили. Наконец их впустили в зал, напоминающий театральный, при аншлаге, где на возвышении сцены был установлен длинный стол с микрофонами. Алексей дал Петру какую-то бумажку.

– Что это?

– Это твой вопрос. Задашь после вон того очкарика, видишь, справа. Да-да, вон тот, возле рыжей девицы. Порядок такой. После того, как очкарик произнесет свой вопрос, а президент начнет отвечать, ты поднимаешь руку и сидишь так до тех пор, пока ведущий не покажет на тебя. Встаешь, представляешься... да не забудь, из какого ты журнала... говоришь вопрос. Ну, ты понял?

Петр опять как-то отключился от действительности, тупо смотрел, как появился ведущий, уселся, как через несколько минут стремительным шагом вошел президент, все встали, сели, президент начал говорить. И тут Петр понял, что знает от слова до слова, что он говорит. Более того, он знал и свой вопрос, хотя так и не заглянул в бумажку! И то, что ответит президент, ему тоже было известно! Смешно.

– Чему ты улыбаешься? – зашипел Алексей.

– Да так, не бери в голову. Настроение вдруг поднялось. Все будет тип-топ, не парься.

"А если прогнать дуру? – подумал Петр, внутренне веселясь. – Взять и задать другой вопрос? Просто так, для балды? Смешно будет!"

На самом деле, будет, конечно, не смешно. Карьера его как репортера и аналитика будет похоронена намертво, придется менять сферу деятельности, идти в дворники, если возьмут, конечно, ха-ха. И потом – тетка во сне. Если он так поступит, то уж точно, сделает глупость, а глупости делать было страшно. Дворником – еще куда ни шло, а вот идиотом – увольте.

Поэтому все прошло без сучка, без задоринки. Петр встал, громко и отчетливо произнес в микрофон свой вопрос, сел и вполуха слушал ответ, для видимости чиркая что-то в блокноте, который ему дали при входе. И тут ему пришла в голову мысль, заставившая его застыть от восторга. Ведь если он знает все речи, произносимые в государстве мало-мальски важными чиновниками, то этим можно неплохо воспользоваться! Речь еще только произносится, а он уже сдает ее в печать. А? Но мысль о тетке опять повергла его в уныние. А что, если это и есть именно глупость? Черт, черт, черт! Как же выкинуть эту тетку из головы?

– Ты почему не записываешь? – опять зашипел Алексей.

– Оказывается, у меня великолепная память, – так же шепотом ответил Петр. – Обнаружил на днях. Помню даже то, чего еще не было.

– Как это?

– А и сам не могу понять, – Петр понял, что проговорился. – Фигня какая-то.

На них зашикали, и пришлось замолчать. После пресс-конференции их опять везли на лимузине, высадили возле дома, где жил Алексей.

– Ладно, старик, пока, – как-то вяло проговорил тот, глядя мимо Петра, куда-то в угол двора, где догнивал старый "Запорожец".

– Слушай! – Петр схватил его за рукав, удержал. – Ты какими судьбами мне это устроил?

– Что – это? – сонным голосом спросил Алексей.

– Пресс-конференцию.

– А, пресс-конференцию. Какую? Слушай, старик, мне что-то не по себе. Устал чертовски. Не задавай дурацких вопросов, ладно?

Петр проводил Алексея долгим взглядом, вышел из подворотни и поплелся пешком. Идти далеко, но Петру было все равно. Он тоже ощущал усталость, но не физическую, а умственную, словно весь день решал сложные логические и математические задачи. Петр сунул руки в карманы, сгорбился и пошел домой. В кармане лежал какой-то предмет, он вытащил его. Это оказался выключенный мобильный телефон. Стоило ему включить аппарат, как тот тут же зазвонил.

– Это я, Света. Петр, ну куда же вы пропали? Я жду, жду, а вы не идете. И телефон выключили.

Петр мучительно долго соображал, что же ей нужно, этой девчонке. Неужто влюбилась? Тогда нужно драпать, драпать без оглядки!

– Ну, что же вы молчите? Вы меня хоть слушаете?

– Слушаю, – чужим и непослушным голосом проговорил Петр.

– Да что с вами?

– Света, я очень устал. У меня был тяжелый день...

– Ну, так приходите, я вам массаж сделаю. Покормлю вкусно. Я тут накупила всего, ужин приготовила. А?