355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Тендряков » Покушение на миражи » Текст книги (страница 8)
Покушение на миражи
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 19:18

Текст книги "Покушение на миражи"


Автор книги: Владимир Тендряков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Берегов моря Галилейского они лишь коснулись, пройдя кусок пути по прибрежным селениям. Капернаум остался в стороне, Вифсаида тоже. Павел не знал, что в этой сторонней Вифсаиде несколько лет назад побили камнями захожего пророка по имени Иисус, называвшего себя Сыном Человеческим. Лишь жалкая кучка рыбаков вспоминает теперь о нем, да в Назарете все еще живет его мать, живут его братья и сестры. И куда-то исчезла Мария из Магдалы, вылеченная им от бесноватости.

Через три дня, «пройдя Итурию, Павел вступил на большую Дамасскую долину»…

Об этом событии позднее будет рассказывать и сам Павел и многие многие – в разное время, трактуя на свой лад. В XIX веке его попытается реалистически представить Эрнест Ренан, известный французский писатель и выдающийся семитолог. Вот его описание:

"…Павел вступил на большую Дамасскую долину. Он подошел к городу и находился, должно быть, уже около окружающих город садов. Был полдень. С Павлом было несколько товарищей, и он, по всей вероятности шел пешком.

Долина эта принадлежит к плодороднейшим и живописнейшим местностям земного шара, и с самых древних времен и доныне она называется «Раем Господним»… По всей вероятности, глаза его были воспалены, может быть, начиналась офтальмия. При подобной продолжительной ходьбе последние часы самые опасные. Нервное напряжение проходит, начинается реакция. Может быть, что внезапный переход из палящей пустыни в прохладную тень садов вызвал удар в болезненном и сильно потрясенном организме. В этих местностях человеком внезапно овладевает опасная лихорадка, сопровождающаяся приливом крови к голове. В несколько мгновений человек как бы поражается молнией. После того как проходит припадок, остается впечатление темной, прорезываемой молнией ночи, на черном фоне которой являются какие-то смутные картины. (Подобный припадок был со мной в Библосе; будь у меня другие взгляды, я принял бы бывшую тогда у меня галлюцинацию за чудесные явления.)

Несомненно, что страшный удар лишил Павла в одно мгновение сознания…

Вероятно, что внезапно разразилась буря на отрогах Гермона, центре скопления электричества, с силой которого ничто не может сравниться. Не нужно также забывать того, что в древности подобные явления считались божественными откровениями, что они согласно тогдашним представлениям о судьбе не заключали в себе ничего случайного, что каждый имел обыкновение рассматривать все происходившие вокруг него явления природы по отношению к самому себе. В особенности у евреев гром всегда считался гласом божьим, молния огнем божьим. Павел находился в необычном волнении. Естественно, что он услышал в голосе грозы то, что именно волновало его. Овладело ли им внезапное помрачение рассудка, вызванное солнечным ударом или офтальмией, или ослепила его на довольно продолжительное время молния, или молния и гром повергли его на землю и вызвали потрясение мозга – все это имеет мало значения. Воспоминания самого апостола, по-видимому, довольно смутны, он был убежден, что имело место сверхъестественное явление… При подобных потрясениях человек иногда совершенно теряет представление о моментах кризиса…"

Эрнест Ренан следовал реальной истории, его Павел знал об Иисусе.

Христе, был гонителем христианства, а потому и галлюцинации, вызванные шоковым состоянием, связаны у него с Христом:

«Он увидел образ, преследовавший его уже несколько дней, увидел призрак, о котором носилось столько рассказов, он увидел самого Иисуса, который говорил ему: „Савл! Савл! Что ты гонишь меня?“…»

Наш Павел находится в истории, где совершилось событие в Вифсаиде.

Нашему Павлу не мог явиться Христос со скорбным упреком. Удар перед Дамаском он мог воспринять лишь как грозное божье остережение – не смей жить, как жил, творить, что творил, вступай на новый путь, который тебе открылся Событие в Вифсаиде убрало из истории Христа. Но история сразу же предложила готового подвижника.

Машина выбрала наиболее вероятного. И мы без лишних эмоций приняли его и вплотную занялись Павлом.

Глава третья

1

Последователи, как правило, разительно не похожи на зачинателей. Павел громко славит Христа и постоянно противоречит ему.

Христос не ценит достоинство ума в человеке, напротив, считает – «блаженны нищие духом», им, бездуховным, легче уверовать в бога, а потому умиленно увещевает: «Будте как дети», Неистовый глашатай Христа Павел взывает к иному: «Братия! Не будте дети умом: на злое будте младенцы, а по уму будте совершеннолетни». Он убежден, что божеское постигается, «соображая духовное с духовным». Соображая! Не бездумная доверчивость, а наличие ума вот достоинство человека, по Павлу.

Христос беспечно наставляет: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут… Итак, не заботьтесь и не говорите: „что нам есть?“ или: „что пить?“ или: „во что одеться?“… Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». А Павел и помыслить не может, что «все приложится» само собой, он настойчиво призывает трудиться, именно ему приписываются знаменитые слова: кто не трудится, тот не ест! И он, Паве, уже озабочен распределением продуктов труда. «Ибо в Моисеевом законе написано, – напоминает он, – „не заграждай рта у вола молотящего“. О волах ли печется Бог? Или, конечно, для нас говорится? Так для нас это написано; ибо кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое».

Христа в веках умиленно почитали спасителем всего человечества, а он был из иудейских пророков, для кого евреи – дети, все остальные псы… И только Павел дерзко ломает тесные национальные рамки, вызывающе бросает миру: «Я должен эллинам и варварам, мудрецам и невеждам… Неужели Бог есть Бог иудеев только, а не язычников? Конечно, и язычников». Пожалуй, его можно считать первым интернационалистом в мировой истории.

Наконец, и в самом главном, в основе основ учения – в любви к ближнему, —Павел вовсе не такой уж покорный последователь Христа. Он не повторяет безрассудного: «Любите врагов ваших». «Если враг твой голоден, говорит он, – накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья». От «люби врага» такая позиция – «горящие уголья на голову» – далека, враг для Павла остается врагом.

Как любить и что, собственно, такое любовь? – для Христа нелепа сама постановка вопроса. Просто люби и не рассуждай лишку, так указано господом богом.

Для Павла же любовь здраво осознанная – необходимость, нуждающаяся в точно объяснении. И он объясняет: «Ибо заповеди: „не прелюбодействуй“, „не убий“, „не кради“, „не лжесвидетельствуй“, „не пожелай чужого“ и все другие заключаются в сем слове: „люби ближнего твоего, как самого себя“…»

Выходит, что любовь не божественное наитие, а всего-навсего исполнение моральных законов.

Пожар христианства уже вспыхнул, а этот недюжинный человек еще не успел сформироваться. И пламя было слишком велико, слишком много людей уже грелось возле него, бессмысленно разжигать рядом новый костер, пришлось стать раздувающим. Павел раздувал, но при этом подкидывал свои дрова.

В нашей модели Христа нет, Павлу предоставлена самостоятельность. Можно ли сомневаться, что павлианство окажется столь же отличающимся от привычного христианства, как сам Павел отличен от Иисуса Христа? Говоря словами Миши Дедушки, «это вам не бабочка Брэдбери».

Какие сюрпризы ждут нас?..

2

Но у дерзновенного Павла был враг, с каким часто сталкиваются недюжинные люди, – он сам! Павел отрицал Павла, да так, что вызывал полное недоумение – изумляться ему или негодовать, оправдывать его или отвергать?

Возникло даже сомнение: а существовала ли эта историческая фигура, не перепутались ли под одним именем в течение веков противоречащие друг другу взгляды и мнения?

Для того чтоб как-то выяснить, мы решили устроить судилище.

Прокурорские обязанности взял на себя Толя Зыбков. Адвокатом мог стать каждый…

Мы, как истые террористы, хранили в тайне свой заговор. Мне не нужно было предупреждать своих флибустьеров о молчании, каждый понимал, что если наша затея вырвется наружу, сразу обрушатся досадные осложнения: полезут любопытные, пойдут досужие разговоры, и я окажусь в двусмысленном положении – почтенный физик-теоретик стал подозрительным теологом! Помимо нас о криминальной вылазке в глубину истории знали лишь в вычислительном центре те самые доброжелательные жрецы и пифии, которые обкатывали на нашей программе своего нового электронного оракула. Но они-то никак не были связаны с нашим окружением, с их стороны разоблачение не грозило.

И все-таки к нам проник один посторонний, виной тому стал Миша Дедушка.

Перед началом назначенного судилища он явился ко мне горделивый до заносчивости, отутюженный до умопомрачения – белоснежные полоски манжет из рукавов, бордовый с прожилками галстук, значок мастера спорта на лацкане, цветной кончик платочка из нагрудного кармашка и обихоженная борода, распространяющая благоухание, и петушиная осаночка.

– Георгий Петрович, хочу представить… – Обернувшись к распахнутой двери, провозгласил:– Прошу, Настя!..

Она вплыла несмело, бочком, с беззащитной улыбочкой: ломко-долговязая, пунцовеющее личико маячит над тщательно расчесанной макушкой Миши, с высоты стынут обморочно-голубые, кукольно-на-ивные, обильно реснитчатые глаза.

– Знакомьтесь… – выдохнул Миша. – И предупреждаю: меня хватит паралич, ежели вы друг другу не понравитесь.

Я бережно подержал тепленькую ладошку Насти;

– Смирение паче гордости, Миша. Тебе никак не грозит паралич.

– Георгий Петрович, я, верный пес, свирепо охранял от посторонних наш высокий ареопаг. Георгий Петрович, за преданность прошу награды…

– Проси!

Разрешите ей время от времени находиться среди нас.

Ну мог ли я отказать?

И Настя, примостившись рядом с Мишей на подоконнике, стала представлять в своем лице публику…

Толя Зыбков деловито нахохлен, на коленях раскрытый блокнот – для торжественности, не для памяти. Память у парня отменная, нужные цитаты безошибочно выдает наизусть, и голос его на сей раз без насмешки, щекастое лицо насуплено.

– Я утверждаю: Павел постоянно предавал самого себя. И доказать это большого труда не составляет…

Я рисую ромашки и бакенбардисто-усатые физиономии, Ирина дымит сигаретой, прицельно щурится сквозь дым на неподкупного Толю, Миша Дедушка, плечо в плечо с завороженной Настей, в картинном внимании задрал тугую бородку.

А Толя не торопясь стравливает Павла с Павлом:

– В «Послании к Римлянам», глава двенадцатая, брошен призыв «И не сообразуйтесь с веком сим!» С одним из самых, можно сказать, безобразных веков в истории, породившем чудовищ вроде Калигулы и Нерона. «Не сообразуйтесь!» – вполне достойный новатора призыв…

Толя опускает глаза к непорочно чистой странице блокнота, давая нам возможность проникнуться значительностью сообщения.

– После такого призыва, наверное, следует ждать совета – как же изменить несообразный век? И совет Павел дает в том же «Послании к Римлянам»: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван…» То есть раб оставайся рабом, а господин господином. «Не сообразуйтесь с веком сим», стремитесь к иному, но пусть остается все как было, не нужно ничего менять.

Странное совмещение несовместимого!

И не выдерживает Ирина:

– Да он же хотел изменить не социальное устройство, а нравы. Только нравы, голубчик!

Я рисую гусара с усами и кожей чувствую – Толя Зыбков собирается для выпада. Говорит он противным постно-назидательным тоном:

– Нельзя изменить нравы, Ирина Михайловна, не меняя социального устройства.

Искушенный бретер делает ложный финт, и отважно-прямолинейная Ирина попадается на него.

– Это тебе умный мальчик, известно и мне, – раздражается она – а Павел не изучал марксизма, он-то ведь искренне считал – можно нравы изменить, так сказать, напрямую.

И Толя с ленцой, медлительно тянется к блокнотику, перелистнул его с чистой странички на чистую, заговорил с явным наслаждением:

– А вот в «Первом послании к Коринфянам», глава пятнадцатая, Павел провозглашает: «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы».

Не правда ли, знаменательные слова? Даже для нас с вами, Ирина Михайловна…

Нет, он не хуже нас, просвещенных, понимал, что нравы зависят от сообществ.

Знал это и… «Каждый оставайся в том звании, в котором призван».

– Гм… Черт возьми!

Математик Ирина Сушко слабо сведуща в Новом завете, сообщение Толи для нее – ошеломляющее открытие. А Толя не снисходит до торжества, двигается дальше уже победным маршем, без выжидательных остановок:

– Павел отстаивает: «Люби ближнего твоего, как самого себя».

Отстаивает не только страстно, но и бесстрашно. В раболепстве его никак не обвинишь. И тем не менее усиленно внушает: «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, не проклинайте». Имеете право, Ирина Михайловна, заметить гонители для него не имели, мол, классовой подоплеки, просто дурные люди, заблудшие души. Увы, Павел тут не оставляет двусмысленности, объясняет без околичностей; «Всякая душа да будет покорна высшим властям». Гонителями-то высшие власти оказываются. Павел признает это, но объясняет: «Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч… И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести». Каковы наставленьица, Ирина Михайловна? А между прочим, в другом месте Павел настойчиво утверждает, что вовсе не проповедует мудрость «властей века сего предержащих». Вот и гадай, чему из того, что говорил, он сам верил, чему нет…

– Верил и в то и в другое – гениальный путаник! – авторитетно объявляет от окна Миша Дедушка.

Ирина с досадой морщится:

– Сказал – что рублем одарил.

– Скажи иначе. – Миша петушино-воинствен при Насте, однако с острасточкой: Ирина может и припечатать. – Он бесстрашен, с эти ты согласна?

– Положим.

– И бесчестным его тоже не назовешь. Остается одно – путаник! Если не гениальный, то уж наверняка дерзкий, чего не отымешь, того не отымешь. – Миша торжественно повел бородой в мою сторону: оцените, каков я, Георгий Петрович.

Я не отозвался, в эту минуту я, право, знал не больше него.

Заговорила Ирина:

– А кто был тогда не путаник, позволь тебя спросить? Просвещенный Сенека красиво откровенничал о справедливости, а служил Нерону. Тот же Христос убеждал: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», но призывал – отдай кесарю кесарево. Тоже ведь не очень-то логично с нашей точки зрения.

– Не забывайте, Ирина Михайловна, – вежливо вмешался Толя Зыбков, – Христос проповедовал «люби врага своего». С такой позиции «кесарево кесарю» вполне оправдано – купи себе независимость, но не враждуй. А Павел-то, как мы знаем, «люби врага» боком обходил – насыпь врагу горячие уголья на голову и покорись сильнейшему, тому, кто с мечом. От недомыслия это? Путаник?.. Сомневаюсь!..

Все взгляды повернулись ко мне – слово за судьей! Но я лишь утвердился сейчас в одном: суд наш преждевременен, предварительное следствие не закончено, возможно, даже и обвинение предъявлено не по адресу.

– Скорей всего это загадка не Павла, – сказал я.

– А чья же? – насторожился Толя.

– Его времени.

– Время нелогично?

– Нелогичными могут быть люди, но не время.

– Так что, что тогда?..

– Нам ничего другого не остается, как дальше копать вокруг Павла.

Неудовлетворенное молчание. Еще бы, я, похоже, и сам скис от своих ответов.

И вдруг раздалось мелодичное сопрано:

– Можно мне спросить?

Мы не сразу сообразили, что обрела дар речи новоявленная подруга Миши Дедушки. До сих пор Настя прилежно слушала, прилежно молчала, даже неведомо было, какой по звуку ее голос. Оказывается – ангельский. Она по-школьному поднимала вверх розовую ладошку, доверчиво глядела на меня кукольно-рисованными глазами.

– А зачем нужно судить человека, который так давно умер? Не все ли равно нам, как он там вел себя?

Миша Дедушка нацелился на Толю Зыбкова взглядом заклинателя змей только попробуй сострить! А я озадаченно почесывал лысину – вопросик-то хотя и девичий, но не простой. И я ответил как мог:

– Мы выросли из него, Настя.

Настя на минуту задумалась с голубым недоумением во взоре, но тут же счастливо озарилась:

– Aга! Мы должны знать Павла, чтоб не походить на него в своих поступках.

Толя Зыбков честно выдержал, не издал ни звука, зато сам Миша негромко крякнул.

Я же счел нужным согласиться:

– Почти угадала.

3

Рассеянно молчавшая Ирина Сушко негромко произнесла:

– Устами младенца глаголет истина… Признаться честно, я тоже смутно представляю себе, чего мы хотим от Павла.

Миша Дедушка удивился:

– Эва, опять двадцать пять! Сколько раз мы это колесо крутили – роль личности в истории.

– Буксует наше колесо, друг бесценный, не двигаемся с места.

– Гоняла, гоняла машину – и ни с места! – У Миши даже скулы над бородой возмущенно порозовели. – А не кажется ли, что сейчас, в эту вот невдохновенную минуту оглядываемся на пройденный путь и – эхма! признавать вынуждены, что для госпожи истории незаменимых личностей нет.

Ирина презрительно фыркнула:

– Вот именно, доехали до открытия. Стоило ради него машину насиловать, – легко можно было самим сообразить.

– А что ты ждала? Жар-птицу красоты невиданной? Истина-то, мамочка, в скромных перьях, оказывается.

– Ждала цель, мудрый Дед. Цель! Большую и светлую, ради которой и жизнь положить не жалко. А наткнулись на старого знакомого – традиционного путаника, который заветных секретов, не жди, не откроет.

У Толи Зыбкова появилось на физиономии простодушно-дураковатое выражение.

–Позвали девочку в лес за лисичками… – начал он мечтательным голосом.

Ирина свела грозные брови, перебила:

– Давай без паясничанья, сурочек. О самом важном говорим. Толя скорбно вздохнул:

– Не надо плакать Ирина Михайловна, лисички рядом, лисички всюду, только они не на четырех ногах и не с хвостами. Мы добытчики знаний Ирина Михайловна! Значит, звания и есть наша цель.

– Нет, яблочко наливное, знания не цель, как и кирпич еще не дом. Могу я поинтересоваться: для чего пригодятся те знания, которые мы добудем?

– Кто мог сказать Герцу – для чего пригодятся его электромагнитные волны? Дело Герца и нас с вами – поймать новые знания, выпустить их в мир: летите, голуби! А уж кто и когда голубей приручит к чему приспособит – не наша забота.

Головастый румяный мальчик, пожалуй, один из лучших представителей современного поколения духовных акселератов. Такие мальчики родились тогда, когда их папы в мамы со вздохом вспоминали войну: «Тяжелое было время». Было да прошло, мальчикам не пришлось мерзнуть в окопах, ползать на брюхе под пулями, видеть трупы, есть лепешки из гнилого картофеля. Они всегда спали на чистых простынях, ели досыта, не знали, что такое заплаты на штанах, а потому снисходительно презирают грубый утилитаризм. Вот абстрактные знания – другое дело, увлекательное занятие вылавливать их, любоваться ими, а потом отбрасывать – авось подберут, приспособят. Мир для этих мальчиков вроде кроссворда – загадка пересекается с загадкой, любопытно, стоит поломать голову. Такое любопытство доступно только особо подготовленным, только избранным – аристократам духа. Людям нужен хлеб насущный, людям нужна нравственность – да, да, конечно! Готовы признать, но не способны поверить, что когда-нибудь не станет обиженных и униженных, обманщиков и корыстолюбцев, – противоречия неистребимы, рай земной такая же наивная выдумка для простаков, как и рай небесный. Раздираемый страстями мир весьма ненадежен, но тем более торопись насладиться им. Нет, такие мальчики не собираются услаждать свою плоть, для многих из них действительно, кроме «свежевымытой сорочки», ничего не надо, аристократы духа жаждут истины.

Самой разнообразной, касающейся нейтрино или квазаров, формы ДНК или наличия биополя, – изощренными приемами добыть ее, потешиться и выпустить: летите, голуби! Вдуматься – странный интеллектуальный снобизм… Он коробит не только меня, Ирина внимательно разглядывает Толю матовыми, не пускающими в себя глазами.

– Не клевещи на Герца, сурочек, – заговорила она. – Герц в отличие от тебя наверняка таил в душе святую корысть: мол, открою неизвестное явление, узнаю получше мир, значит, если не я сам, то дети и внуки сумеют получше в нем устроиться.

– А так ли уж наверняка, Ирина Михайловна, достопочтенный Герц держал про себя этот расчетец? – усомнился Толя.

– Достопочтенный Герц жил в то время, когда никто не сомневался, что всякое знание людям во благо. Достопочтенному Герцу и в голову не могло прийти, что когда-нибудь научные знания через водородные бомбы и прочих технических монстров станут глобальной угрозой. Да и сейчас, деточка, далеко не все освободились от святой корысти, лелеют надежду через новые знания принести пользу, а не вред. Только мой электронный олух, с которым я роман кручу, корыстного расчетца в душе не держит по той причине, что души-то у него нет. Стала бы я ковыряться в жизни Павла, покрытой вековой пылью, если б не рассчитывала что-то выковырять для нашей нынешней жизни. Хочу, хо-чу что-то внести в нее что-то поправить. Не сомневаюсь, Георгий Петрович того же хочет.

На широком простецком лице Толи гуляла ироническая улыбочка.

– Хотеть-то и я хочу. Кто не хочет… – Проникновенным голосом, примиряюще: – Только как мое, так и ваше, Ирина Михайловна хотение, признайтесь, дешево стоит. Оно равноценно мечтанию: эх если бы да кабы… Я же не поэтом стремлюсь быть – ученым для меня, простите, беспредметные мечтания неприемлемы.

Тут не выдержал я:

– Без мечты, голубчик, невозможна никакая деятельность, в том числе и научная. Мечта – освободиться от изнурительного труда, мечта – летать по воздуху, мечта – добраться до Луны… Каждой научной победе предшествовало исступленное мечтание. Ты собираешься подавить в себе эту способность чего же от тебя тогда ждать, каких свершений?

Толя распрямился, его рыхлое тело обрело упругость, а щекастое лицо достоинство, на чистое чело набежала морщинка.

– Георгий Петрович, – произнес он почти сурово, – вы не хуже меня знаете, что на крыльях мечты можно залететь черт-те куда. Мечтать умеют все, а вот в узде держать мечту, как ею править – не каждому-то дано. Вы в этом нас куда опытнее, научите.

– Могу посоветовать: правь туда, куда зовет мечта. Вот только дорогу, дружок, выбирай уж сам. Прямые дороги к цели бывают крайне редко.

– К цели? – воспрянул Толя. – К какой? Вы же слышали, как Ирина Михайловна убивалась: в тупичок уперлись, нет цели! А она мечтала о большой да светлой, за какую жизнь отдать не жалко. Увяли у мечты крылья. Как быть?..

– Так-таки и увяли?.. – Я повернулся к Ирине. – Ты в тупичке щель не заметила. Если ее расширить, чую я – на большие просторы выйти можно.

Ирина уставилась на меня провально темными глазами.

– Вспомни – Павел обронил: «Дурные сообщества развращают добрые нравы».

– Ну и что? – осторожно спросила Ирина.

– А то, что уже тогда мелькала мысль, которая противоречит религиозному пониманию нравственности.

В провальных глазах Ирины недоуменный мрак, Миша Дедушка целится на меня задранной бородкой. А Толя Зыбков, проскрипев креслицем, подался вперед, морщинка на лбу стала глубже – похоже, он уже учуял запах дичи.

– Начиная с Христа до сего дня, – продолжал я, – живет убеждение: быть или не быть тебе нравственным человеком, целиком зависит от тебя самого, от твоей воли, от твоего желания. Поступай так, как требуют догматы веры, – и добро восторжествует над злом. Религиозных наставников не интересовало, в каких условиях находится человек…

– А ведь верно! – удивился Толя. – Павел уловил нешуточное: нравы зависят не от воли отдельных лиц – от того, в каких общественных устройствах эти лица находятся. Диалектик две тысячи лет назад!

– Уловил, но, как часто бывает, не придал этому значения.

– И до Павла бродило, Георгий Петрович. Ессеи, например, пытались же создать сообщества, которые не развращали бы добрые нравы.

– Пытались до Павла и многие после Павла.

– И?.. – колыхнулся Толя.

– И что-то мешало им.

– Что-то не зависящее от самих людей? – сколовшимся голосом спросил Толя.

И все уставились на меня. С минуту стояла тишина. Я выдержал ее и произнес:

– Вот на это-то и хотелось бы получить ответ.

– Нич-чего себе задачка! – вышла из недоуменного столбнячка Ирина.

– Во всяком случае, не тупик, как казалось тебе, – напомнил я. И Миша Дедушка возликовал:

– Долой нытиков и маловеров! «Наш паровоз, вперед лети!»

– Люблю бодрящие лозунги, – ухмыльнулся Толя.

– А можно еще вопросик? – Снова по-школьному розовая ладошка вверх. – Ну никак не могу понять – этот Павел… он вредный для нас сейчас или полезный?

– Нас-тя! – опасливо выдохнул Миша.

– Но интересно же!..

– Интересно, – согласился я. – Вот мы и разбираемся.

– И еще не разобрались?

– Пока нет. И сегодня навряд ли…

Я поднялся.

– Так что ж, до следующей встречи, друзья.

Все зашевелились, подымаясь, а Настя взирала на меня изумленно и озабоченно, и в ее распахнутых глазах явно зрел новый сокрушительный вопрос.

Но Миша Дедушка постарался заглушить его в самом зародыше:

– Я тебе потом все объясню. Все!

И Толя Зыбков не удержался:

Даже все! Хотел бы я это послушать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю