Текст книги "Повседневная жизнь Арзамаса-16"

Автор книги: Владимир Матюшкин

Вообще, процесс разработки, отработки и особенно завершающий этап – летные испытания нового ракетного комплекса – является весьма сложным процессом, в котором участвуют до сотни различных организаций из разных министерств и ведомств, которыми надо руководить в течение трех – пяти лет как большим симфоническим оркестром. Роль дирижера в начальной стадии играет головная организация по проектированию комплекса, ближе к завершающему этапу и в процессе полигонных испытаний – совет главных конструкторов, собираемый по инициативе головной организации; и, наконец, в процессе проведения испытаний – государственная комиссия, назначенная постановлением (решением) правительства, состоящая из 25–40 человек и имеющая широкие полномочия.

Капустин Яр явился школой для последующих ракетных полигонов: Байконура, Плесецка, Эмбы, Балхаша и других. В ходе процесса разоружения знаменитый полигон (орденов Боевого Красного Знамени и Красной Звезды), давший путевку в жизнь многим современным ракетным комплексам, стал для многих своих детей также и могильником.

Под действие договора между СССР и США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности попадали американские «Першинг-2», «Першинг-1 А». СССР, со своей стороны, обязался уничтожить ракетные комплексы СС-4, СС-5, СС-20, а также СС-12 и СС-23. Подлежали уничтожению и пусковые установки. Договор был явно асимметричным. США должны были уничтожить 689 ракет средней дальности, СССР – 826 (да еще с РГЧ!), американцы – 282 пусковые установки, СССР – 608. США обязались ликвидировать 170 ракет меньшей дальности, СССР – 926, США – одну пусковую установку, СССР – 237!

В 1989 году, в соответствии с договором о ликвидации РСД и РМД, на полигоне было уничтожено методом подрыва 630 ракет и 72 ракеты с боевых позиций РВСН методом пуска (без ввода полетного задания), что приводило к самовыгоранию топлива в двигателях. Работами по ликвидации руководил начальник полигона – генерал-лейтенант Н. В. Мазяркин. Контроль за уничтожением ракетного могущества СССР осуществляли заокеанские контролеры-наблюдатели, для которых в семи километрах от поля кладбища был устроен наблюдательный пункт, развернуты снятые с подвижного шасси машина-общежитие (с прекрасными купейными помещениями) и машина-столовая (с недельным запасом продовольствия и ионированной питьевой воды), заимствованные из состава РК «Пионер». Люди, которые учили эти ракеты летать, вынуждены были видеть их гибель. Действительно, все, как у Н. В. Гоголя: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Очевидцы записали затем свои чувства. «Фантастическое кладбище подорванных 630 ракет. Кругом воронки от мощных взрывов, многие заполнены водой, повсюду останки стенок корпусов и сопловых блоков двигателей, транспортно-пусковых контейнеров, куски несгоревшего и наполовину разложившегося топлива, которые при поджигании спустя пять лет ярко сгорали. Вместе с ракетами погибли сотни, а может, и тысячи килограммов молибдена, ванадия, нержавейки, редкоземельных элементов и многие килограммы золота и серебра. Наша русская расточительность придумала из обломков ракет сделать только сувенирные зажигалки и продавать их по 5 долларов за штуку иностранцам, тогда как было загублено добра на многие миллионы (если не миллиарды) долларов.

Двадцать ракет были подготовлены к уничтожению пусками в один день: залпово и с малыми интервалами. Американские генералы были поражены: все ракеты ушли; зрелище было потрясающее, голливудские „Звездные войны“» [122]122
  Веселовский А. В.Ядерный щит. Саров, 2003. С. 123.


[Закрыть].

В свое время после сотого пуска ракеты «Пионер» изготовили памятные значки: на маленьком прямоугольнике изображен инверсионный след от взлетающей ракеты, сбоку разместился цветущий тюльпан и внизу – число «100». Испытатели, обладатели такого знака, очень гордятся им. Есть и знак с числом «200». Да! Был и двухсотый пуск, но это с учетом пусков на уничтожение. Они тоже хранятся в семейных архивах, но ветераны не спешат их демонстрировать.

Примечательно, но под шумок, совершенно непонятно для специалистов, было приказано уничтожить и совершенно новый оперативный ракетный комплекс «Ока», который под договор вовсе не подходил (максимальная дальность – до 400 километров, а по договору уничтожались ракеты с дальностью 500 километров и более). И этот ракетный комплекс лег на весы комитета по Нобелевской премии для миротворца М. Горбачева.

Многое связывало испытателей Арзамаса-16 с полигоном «Байконур». Название это появилось позднее, а сначала он, как и все полигоны, имел номерное обозначение. Официально полигон именовался НИИП-5 (Научно-исследовательский испытательный полигон № 5 Министерства обороны). Создан он был для летной отработки дальних ракет, чего не мог обеспечить «Капустин Яр». Место для старта ракет выбрали на юго-западе Казахстана в районе железнодорожных станций Тюра-Там и Джусалы, в степной и полустепной зонах, примыкающих с севера к пустыне Кызыл-Кум. На красных глинах и солончаках трава росла только в апреле – мае (в это время цвели дикие тюльпаны), далее оставались верблюжья колючка, перекати-поле, колючий кустарник тамариск. Даже саксаулы здесь уже не росли. Летом жара достигала 42–45 градусов Цельсия в тени, особенно при суховее с Кызыл-Кума, а зимой температура опускалась ниже минус 30 градусов, нередки были сильные ветры и метели. Население здесь практически не проживало. Для финиша был выбран район на Камчатке, недалеко от сопки Ключевской. Место для жилой площадки (опять «десятки», в дальнейшем – города Ленинска) было выбрано на правом берегу Сырдарьи, что хоть как-то скрашивало суровые природные условия. Сам поселок Байконур размещался примерно в 500 километрах на северо-восток от полигона.

Рабочая площадка № 2 расположилась от жилой зоны примерно в 50 километрах, по соседству разместилась площадка для «головастиков» (так называли испытателей и представителей министерства), и рядом стартовая позиция, та самая, которую миллионы телезрителей позднее видели на экранах телевизоров при космических стартах. Впоследствии для аналогичных стартов была построена еще и площадка № 32. На «двойке» была организована и жилая зона – двухэтажные гостиницы (королёвские «люксы»), где зимой на первом этаже ночью замерзала вода в графинах. Сбоку построили четыре финских домика, в одном из которых постоянно проживал С. П. Королев. Отдельно стояла столовая, славившаяся часовыми обеденными очередями; руководство, во главе с Главным, обедало в отдельной столовой, куда пускали по пропускам, выданным начальником королёвской экспедиции. Будущий космодром постепенно расширялся: для ОКБ М. К Янгеля и В. Н. Челомея были построены жилые площадки № 43 и № 95, зоны стартовых площадок Расстояния между ними были немалые: от 40 до 80–90 километров.

Все делалось основательно, для «большого» космоса. Были построены внушительных размеров жилая площадка и огромнейший МИК (монтажно-испытательный корпус), под крышей которого могли свободно уместиться три футбольных поля: там производилась сборка огромнейшей ракеты-лунника «Н-1», стартовый вес которой составлял 3 тысячи тонн, диаметр у основания – 12 метров и высота – 105,5 метра, что позволило выводить в космос до 100 тонн полезного груза. Потом были построены идеальный аэродром для посадки «Бурана» (нашего советского «Шаттла»), стартовая позиция для гигантской «Энергии». Вообще, первоначально развитие полигона «Байконур» было связано с разработками ракеты Р-7 (Р-7А) С. П. Королева. Испытания боевых ракет с пуском по Камчатке и впервые в «Акваторию» (на предельную дальность в Тихий океан) предполагались в декабре 1959-го – июне 1960 года. Далее намечались испытания ракеты Р-9А (более миниатюрной, по такой же дальности, как и Р-7А) с апреля 1961-го по июнь 1962 года с одним боевым блоком, а потом с июля 1962-го по январь 1964 года – с другим, более мощным блоком. Обе эти ракеты с термоядерными головками разработки ВНИИЭФ были приняты на вооружение и добросовестно отстояли на боевом дежурстве гарантийный срок. Правда, традиционно они «работали» на спирте и жидком кислороде, что для армии было и неудобно, и хлопотно: кислородные заводы должны постоянно работать, а этиловый спирт имел свойство «испаряться».

С развитием ракетной техники ОКБ-586 (главный конструктор – М. К. Янгель) военная тематика у С. П. Королева потихоньку отмерла, благо все силы пошли на освоение космоса, где были достигнуты большие успехи. Военные остряки на полигоне шутили: «Королев работает на ТАСС, Янгель – на нас, а Челомей – в унитаз!» Шутка не очень-то лестная для последнего, хотя в какой-то мере соответствовала действительности, но у академика В. Н. Челомея заместителем работал Сергей Никитович Хрущев, и ему многое прощалось. (Справедливости ради следует отметить, что в дальнейшем появились челомеевские боевые ракеты, УР-100 и тяжелая космическая ракета «Протон», хорошо оцененные испытателями [123]123
  Веселовский А. В.Ядерный щит. Саров, 2003. С. 127–128.


[Закрыть].)

М. К. Янгель дал путевку в жизнь межконтинентальной баллистической ракете Р-16 (без спирта и жидкого кислорода, которые упорно применял С. П. Королев). К сожалению, отработка этой ракеты на Байконуре связана с большой трагедией. Пуски стратегических ракет зачастую приурочивались к политическим событиям. В этот раз таким событием был визит Никиты Сергеевича в Болгарию. Когда ракета была уже заправлена компонентами топлива, при проверке на старте выявилась неисправность одного из приборов системы управления. По требованиям техники безопасности надо было слить компоненты топлива, увезти ракету на техническую позицию, заменить прибор, повторить проверку и только при положительном результате повторно доставить ракету на стартовую позицию! Однако нельзя исключить, что памятуя о визите Хрущева, многоопытный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин решил заменить прибор на старте (не сливая топлива) и провести проверку.

Маршал лично контролировал ход работ, поэтому он сам, вся госкомиссия и представители различных «фирм» вместе с работниками полигона находились вблизи ракеты. После замены прибора началась проверка, самопроизвольно запускается маршевый двигатель 2-й ступени (прибор системы управления ракетой был недоработан), который прожигает 1-ю ступень. Разливается более 100 тонн горючей смеси с температурой пламени около 3 тысяч градусов Цельсия – море огня, поглотившее более 100 человек. Сам М. К. Янгель и главный конструктор систем управления В. И. Кузнецов вышли покурить за пределы стартовой площадки (заповедь полигонов: на стартовой позиции курить и иметь при себе спички категорически запрещается) и по чистой случайности избежали смертельной опасности. Правда, пытаясь спасти кого-то, обожгли себе руки. В огне погибли два заместителя Янгеля – Л. А. Берлин и В. А Концевой, заместитель министра общемаша Л. А. Гришин, заместитель главного конструктора системы управления Б. М. Коноплев, заместитель главного конструктора двигательных установок Г. Ф. Фирсов, главный конструктор старта «Капустинский», заместитель начальника полигона В. И. Носов, начальник 1-го Управления полигона Е. И. Осташев, начальник 2-го Управления полигона Р. М. Григорьянц.

М. К. Янгель докладывал в ЦК КПСС: «В 18.45 по местному времени, за 30 минут до пуска ракеты Р-16, на заключительной операции при подготовке к пуску произошел пожар, вызвавший разрушение баков с компонентами топлива. В результате случившегося имеются жертвы до ста и более человек. В том числе со смертельным исходом несколько десятков человек. Главный маршал артиллерии М. И. Неделин находился на площадке испытаний. Сейчас его разыскивают. Прошу срочной медицинской помощи пострадавшим от ожогов огнем и азотной кислоты. Янгель» [124]124
  Советская военная мощь от Сталина до Горбачева. М., 1999.


[Закрыть].

Количество погибших определили по номеркам, отсутствовавшим на доске контроля стартовой позиции (выдавались они по спискам). Рассказывали, что маршала М. И. Неделина идентифицировали по оплавившейся маршальской звезде на обгоревшем погоне.

Эта трагедия произошла 24 октября 1960 года, а ровно через три года – 24 октября 1963 года – случился пожар в шахтной пусковой установке, где сгорело десять человек. По решению, подписанному председателем Совета министров А. Н. Косыгиным, 24 октября с тех пор на Байконуре – нерабочий день, «день поминовения погибших».

Среди пострадавших, но спасшихся оказался начальник полигона, генерал-майор К. В. Герчик. Позднее он стал генерал-лейтенантом, стройный, подтянутый, только шрамы от многочисленных косметических операций на лице свидетельствовали о той страшной трагедии, да еще залеченный отек легких от четырехокиси азота (одного из компонентов ракетного топлива). После этих трагедий технику безопасности на полигоне «Байконур» возвели в абсолют.

На полигон прибыл новый главнокомандующий РВСН, Маршал Советского Союза К. С. Москаленко, который наблюдал с НП (наблюдательного пункта) следующий пуск ракеты Р-16, к несчастью, оказавшийся тоже неудачным. Ракета поднялась и вдруг развернулась в сторону наблюдательного пункта. Адъютант маршала, могучий полковник, схватив щуплого начальника, как котенка, мгновенно оказался внутри мощного блиндажа. Ракета упала примерно в двух километрах от наблюдательного пункта и взорвалась.

Дальнейшие испытания пошли более удачно, и о тех трагических событиях стали вспоминать как о страшном сне. Ракета летать «научилась» и уже в 1963 году была принята на вооружение РВСН.

Кстати, испытатели порой становились невольными жертвами отношений соперничества между конструкторскими организациями. Скажем, в «королёвской» гостинице на «двойке», когда отрабатывали заряды на ракетах М. К. Янгеля, отношение было порой настолько негостеприимным, что приходилось перебираться на другую площадку.

Пуски межконтинентальных баллистических ракет (МБР) – дело сложное в организационном плане. Задействуется большое количество измерительных (оптических, радиолокационных, телеметрических) приемных пунктов на старте, финише, по трассе полета, вся их работа синхронизируется службой единого времени (СЕВ). Отчуждаются значительные территории, часто с необходимостью отселения жителей и отгона домашнего скота на время пуска. Возникает необходимость обеспечить функционирование всех служб внешнетраекторных измерений активного участка траектории и априорного прогнозирования точки падения боевого блока и еще более сложного – пассивного участка траектории. В районе падения нужно обеспечить запись быстроменяющихся (микросекундных) процессов, оценивающих работу системы автоматики ББ на атмосферном приземном участке, вплоть до встречи ББ с преградой («втыке» в грунт). Для этого надо было заранее поднять самолеты с регистрирующей аппаратурой (РТС) на бортах, установить барражирование, чтобы при этом была исключена опасность их «накрытия» блоком или остатками последней ступени. Словом, вся эта огромная система на территории в 12–14 тысяч километров должна была работать четко, синхронно, без сбоев, подчиняясь единой воле. А при стрельбе в акваторию Тихого океана, куда для регистрации важных параметров ББ выходила целая эскадра кораблей с вертолетами на борту и сверхдальняя связь осуществлялась по закрытым каналам через штаб Тихоокеанского флота, задача многократно усложнялась. Поэтому каждая неудача в пуске воспринималась как личная потеря чего-то дорогого, чему отдана часть своего здоровья, часть своей жизни.

Регистрация информации, особенно о быстропротекающих микросекундных процессах, в районе падения боевого блока была связана с большими трудностями. Во-первых, «боевые поля» располагались вдали от населенных пунктов, чтобы даже «промахи» ракетчиков не причинили ущерба местным жителям. Поэтому условия обитания для обслуживающего персонала были удручающими. Во-вторых, приемные пункты (или приемные антенны) располагались как можно ближе к месту падения для получения надежной, устойчивой связи; однако это грозило им возможным разрушением при попадании. В-третьих, блок, входящий в плотные слои атмосферы из космоса, почти достигал первой космической скорости, поэтому при «протыкании» атмосферы он сильно тормозился, что вызывало мощный нагрев и частичную утрату его теплозащитного покрытия, что в свою очередь порождало образование слоя плазмы вокруг блока, из-за чего терялась радиосвязь. В-четвертых, информацию о быстропротекающих процессах надо было передавать вплоть до «втыка» блока в землю, когда ни о каком «радиогоризонте» не могло быть и речи. В-пятых, наличие на полигоне радиолокационных средств, радиорелейных линий, радиостанций в КВ– и УКВ-диапазоне порождает огромное количество радиопомех, которые нужно отфильтровывать, чтобы не было наложений на полезную информацию. Все эти проблемы постепенно решались усовершенствованием бортовой и особенно приемно-регистрирующей аппаратуры, изготавливаемой собственными силами.

На Камчатке, кроме приемно-регистрирующих пунктов (ПРП) на самолетах (а для их работы обязательно нужна хорошая погода, так как крутом сопки), был введен в эксплуатацию экспериментальный наземный приемный пункт. Но пока не накопили статистику о надежности получения информации с наземного ПРП, представители института требовали на госкомиссии обязательного использования и самолетных приемно-регистрирующих пунктов. Это вызывало неудовольствие военных. А. Веселовский рассказал о следующем эпизоде: «Однажды после бурных дебатов на госкомиссии, где нас в очередной раз обвинили в консерватизме при проведении испытаний, секретарь госкомиссии пригласил А. А. Множинского и меня в кабинет к генерал-майору Ю. А. Яшину (впоследствии генерал армии, первый заместитель главнокомандующего Ракетными войсками и затем председатель гостехкомиссии СССР). Яшин познакомил нас с главным конструктором, Героем Социалистического Труда, академиком А. Ф. Богомоловым, который занимался разработкой радиотелеметрических систем, в том числе для космических станций на гео– и даже гелиоцентрических орбитах. Генерал в небрежно-барском тоне изрек: „Вы там за своей колючей проволокой закостенели, живете старым багажом, чуть ли не в прошлом веке, а вот люди работают! Ибо с помощью миниатюрной аппаратуры обеспечивают устойчивый прием информации с обратной стороны Земли, а вы всё самолеты требуете! Если сами не можете, напишите техническое задание (ТЗ), а ОКБ МЭИ вам конфетку сделает на договорных условиях“. Богомолов при такой рекламе снисходительно заявил, что после получения технического задания он в течение полугода уже предложит готовые конструкции. Мы не стали возражать такому авторитету и обещали сообщить своему главному конструктору С. Г. Кочарянцу. Через полтора месяца проект задания был отправлен в ОКБ МЭИ. Через полгода пришел ответ за подписью академика Богомолова, смысл которого сводился к тому, что такую аппаратуру создать не могут» [125]125
  Веселовский А. В.Ядерный щит. Саров, 2003. С. 133–134.


[Закрыть].

Кстати, уместно вспомнить, что в 1980 году за разработку и внедрение телеметрического комплекса бортовых и наземных приборов группе ведущих специалистов ВНИИЭФ была присуждена Государственная премия СССР. Званий лауреатов были удостоены Н. И. Щаников, А. Д. Аметов, М. И. Данилов, Б. П. Коротких.

Совершенно ясно, что еще сложнее было получить испытательную информацию при пусках в акваторию Тихого океана. В предполагаемый район отправлялись специальные «эскадры» из трех кораблей (они же использовались и при космических пусках, особенно с космонавтами на борту), так называемые ТОГЭ (Тихоокеанская гидрографическая экспедиция). Вначале была ТОГЭ-4, укомплектованная тремя небольшими, переделанными из «угольщиков», каботажными кораблями «Сахалином», «Сучаном», «Сибирью». Лет через пять-восемь появилась ТОГЭ-5 с более современными кораблями: «Чажмой», «Чумиканом» и «Чукоткой». На каждом корабле были установлены регистрирующие приборы, а ретрансляторами служили «камовские» вертолеты, которые поднимались за час до прибытия «гостинца».

Районы падения боевых блоков (ББ) выбирались в акватории Тихого океана вдали от основных морских путей. Как правило, эти зоны Тихого океана оказывались и наиболее штормовыми, где и бывалым-то морякам было несладко, не говоря уже о «временных пассажирах». Корабли выходили из Петропавловска (Владивостока) за две-три недели до пусков. После прибытия на место уточняли свое положение по небесным светилам с помощью почти средневековых секстантов (точность привязки составляла ± 2 морских мили!), ставили буи-поплавки с километровым тросом, чтобы ветер и волны не сносили. Проводили генеральные репетиции и докладывали о готовности.

Сообщение ТАСС обязательно уведомляло, что «с такого по такое-то число в связи с отработкой в СССР новой баллистической ракеты квадрат с такими-то координатами закрывается и является опасным для прохождения кораблей». Это учитывалось всеми, кроме специальных американских судов. Они имели скорость, в два-три раза превышающую скорость советских кораблей, приходили в квадрат как по расписанию. Мешали работе, иногда подрезали буйки (они-то «привязывались» по спутникам связи во много раз точнее), поздравляли по громкой связи с советскими праздниками, сбрасывали с бортов самолетов подарки: сигареты с зажигалками.

Заблаговременно появлялись также американские самолеты-лаборатории «Орион», «Авакс», напоминающие фантастических ежей своими торчащими многочисленными антеннами разных фасонов и габаритов. После падения боевого блока в воду (его обязательно взрывали, чтобы американские акванавты не могли его потом извлечь), американцы стремительно направлялись к месту падения, брали тут же на анализ пробы воды, а затем, «по-дружески» попрощавшись, уходили восвояси, не забыв пригласить «к девочкам в Гонолулу».

В ТОГЭ многократно участвовал начальник отдела «эскашников» (так называли специалистов системы контроля – СК) Анатолий Андреевич Ганьжин, приехавший в город в 1956 году и проработавший на объекте более сорока лет. В эскадре он был одним из самых уважаемых людей, так как у него «только для работ» всегда была канистра спирта («для промывки электронной аппаратуры, чтобы импульсы не заблудились!»). А вообще, «эскашникам» доставалось – жили в районах падения боевых блоков: куда «Макар и телят не гонял» – на Северном Урале, севере Западной и Восточной Сибири, Камчатке по соседству с вечно дымящейся Ключевской сопкой.

При испытаниях ядерных зарядов на полигонах размещались в казематах, «по соседству» с эпицентром, вытаскивали после взрыва пленки (чтобы не засветились). Бытовые условия были явно не комфортные, но работы выполнялись всегда качественно.

 
Но мне плевать, что неустроен быт,
Что я зарос, как хиппи, волосами,
Я научился терпеливым быть,
Хоть иногда бушую, словно пламя.
Да, Север делает из нас людей,
Готовых быть всегда за все в ответе,
И все ж главнейшая из всех идей —
Мир защищать на нашем хрупком свете!
Так в путь, друзья, скорее в экипаж,
Не будут дома нас встречать цветами,
Суров и труден жалкий жребий наш,
Но мы его ведь выбирали сами [126]126
  Жарков В. П. Записки испытателя. Саров, 1997. С. 53.


[Закрыть].
 

Зигзаги судьбы таковы, что руками тех, кто создавал, осуществлялось и уничтожение созданного. Трудно оценить те психологические надломы, происходящие в душах людей. 24 октября 1990 года в штольне было проведено испытание ядерного заряда, которое стало последним в истории ядерных испытаний в СССР. Опыт готовился почти два года: еще в 1989 году был подготовлен и установлен в штольне заряд, возведен очень сложный комплекс герметизирующей забойки, приведены в готовность многочисленные системы физических измерений. Ждали «погоду», то есть подходящую ветровую обстановку. И вот нужный день настал, но… разрешение на работу из Москвы не получили. И еще трижды опыт откладывался, и каждый раз не по техническим или климатическим причинам.

Долго спорили депутаты Верховного Совета СССР, России, Архангельского областного совета давать или не давать разрешение на проведение ядерного взрыва на Новой Земле. Прекратить испытание опасно, ибо не имелось опыта консервации заряда в штольне, и последствия были непредсказуемы.

Однако буря человеческих страстей, возбужденных и радиофобией, и синдромом Чернобыля, и долгой борьбой вокруг закрытия Семипалатинского полигона, оказалась сильнее здравого смысла. Ядерный взрыв отсрочили до следующего года. Баталии вокруг разрешения на проведение опыта продолжались в течение всей первой половины 1990 года. Наконец согласились с тем, что испытание надо проводить. Этому способствовал тот факт, что заряд почти год лежал в условиях вечной мерзлоты и его дальнейшую работоспособность гарантировать было очень трудно.

Для испытателей снова Новая Земля, Маточкин Шар, трущобы-домики, облицованные белой жестью, с окнами, забитыми горбылем, чтобы не выдавил ветер и снег. Снова каши и сушеный картофель, тушенка и многое другое, до чертиков знакомое. Однако ранее была все-таки более цивильная жизнь на теплоходе «Буковина», где и размещались испытатели, теперь же у государства не хватало денег на его фрахт.

В сущности, работы проводились заново, раскопка приборных комплексов, настройка измерительных трактов и аппаратуры – эти операции испытатели выполняли, хотя и без особого энтузиазма, но, как всегда, тщательно и добротно. Веселовский подчеркивал: «Мы были вдохновлены одной целью-, завершить, наконец, работу и получить хорошие результаты. Чувство выполняемого долга перед Отчизной (хотя и громко звучит эта фраза) помогало нам жить и работать в неимоверно тяжелых природных и бытовых условиях».

Опять ждали погоды, но требования по погодным условиям были очень жесткими: газы, образующиеся при ядер-ном взрыве, не должны выходить за пределы полигона.

Накануне 24 октября местный метеоролог Александр Заброда, у которого, как шутили испытатели, «нет плохой погоды», дал «волчью клятву», что на завтрашний день по погоде будет все нормально, а на последующие дни благоприятную погоду он не гарантирует.

Но разрешение давала Москва (Гидрометцентр). Переговоры с Москвой вели руководители испытаний: начальник Главного управления Минсредмаша Георгий Александрович Цырков и начальник 12-го Главного управления Министерства обороны генерал-полковник Владимир Иванович Герасимов.

Утром 24 октября были проведены заключительные операции с аппаратурой. Разрешение из Москвы все не поступало. Наконец, примерно в 13.30 Гидрометцентр сообщил, что гарантирует необходимые погодные условия только до 18 часов московского времени. Руководители испытания колебались, ибо времени для окончательной подготовки взрыва почти не оставалось. Ответственность на себя взял В. П. Веселовский, гарантировавший, что испытатели через «не могу» проведут заключительные операции.

Ранее времени, установленного Москвой, прогремел взрыв, качнулась под ногами земля, и вздрогнула белая шапка горы. Камуфлет был полным и уровень радиации не превысил фона 10 микрорентген в час. «Что мы чувствовали после столь удачного взрыва (а он действительно был удачен во всех отношениях): прежде всего гордость и уважение к высокому профессионализму ученых, инженеров, конструкторов и испытателей, создавших изделие, которое, пролежав год в условиях вечной мерзлоты, выдержало все „прелести“ полярной зимы и сработало в расчетном режиме» [127]127
  Жарков В. П. Записки испытателя. Саров, 1997. С. 55–56.


[Закрыть].

Один из противников ядерных взрывов на Новой Земле депутат Воркутинского Совета народных депутатов Игорь Шпектор, побывав на штольне после взрыва, вынужден был заявить, что радиация для жизни и здоровья людей абсолютно не опасна.

Итак, дело, которое долго и трудно, несмотря ни на что, инженеры, ученые, испытатели делали каждый день и каждую ночь, завершилось успешно. Это были минуты гордости и печали.

Мирные взрывы

Еще с древних времен люди боролись за воду: рыли каналы, сажали на их берегах деревья и кустарники для сохранения водных ресурсов. «Вода – это жизнь, это хлеб, это хлопок», – говорят казахи и другие народы Средней Азии.

Всегда манила мысль создать громадные водохранилища (5–10 миллионов кубометров), а потом использовать искусственно созданный запас воды в засушливое время года. В водохранилища доставлять воду по каналам. Но, во-первых, каждый канал стоит огромных денег, и, во-вторых, при существующей строительной технике процесс этот весьма длительный. Ученые просчитали варианты: самым дешевым оказался ядерный взрыв на выброс на какой-нибудь речушке. Правда, не очень ясно было, как радиоактивные вещества повлияют на чистоту воды. Заказчиками и участниками первого мирного взрыва, проведенного по постановлению правительства СССР и ЦК КПСС, были, как это не покажется странным, военные. Для эксперимента необходимо было разработать так называемый «чистый заряд». Заряд мощностью 140 килотонн тротилового эквивалента был разработан и изготовлен в Арзамасе-16.

Проработки проектировщиков показали, что надо проводить взрыв заряда в скважине на небольшой глубине. Для эксперимента выбрали недалеко от Семипалатинска малую речку Чаган, возле которой пробурили скважину. Целью эксперимента было улучшение условий для ведения скотоводства, ибо летом в этих местах исчезали все источники, где можно было бы напоить скот. Работы начались зимой, когда морозы достигали 40 градусов ниже нуля, а штормовые ветры грозили свалить буровую вышку, помешать опустить заряд на забой. Скважину пробурили на глубину 182 метра и диаметром почти метр. Рядом никаких подсобных сооружений не было. Все работы велись в юртах, в них же и жили. Руководителем работ был Д. А. Фишман. Как всегда, в строгие технические схемы вмешиваются самые что ни на есть обыденные и потому неожиданные обстоятельства. При проверке кабелей подрыва и контроля оказалось, что хлорвиниловую изоляцию съели мыши и закоротили их. Проложили заново, и чтобы избавиться от «мышиной возни», пропитали изоляцию нефтепродуктами.

Утром 15 января 1965 года произвели взрыв. Очевидцы подчеркивали необычность этого взрыва, его своеобразную красоту. «Поднимается огромный купол земли. Затем он как будто бы лопается в нескольких местах. Из него вырывается огненный столб раскаленных, светящихся газов – пламя различных цветов: красное, синее, желтое, голубое, черное… Образуется облако, которое идет вверх, а за ним с огромной площади земли поднимается столб пыли, земли, вырванные из глубины огромные глыбы гранитного камня… Все это движется, гонимое потоками ветра и поднимается все выше и выше… Летят огромные до 30–40 тонн камни, пыль, хлопья сгоревшей золы…» [128]128
  Турчин И. Ф. Указ. соч. С. 100–101.


[Закрыть]

Да, эффект был потрясающий: более шести миллионов кубометров земли вырвал взрыв из ровной, как стол, степи. Воронка диаметром около 500 и глубиной до 100 метров стала первым в истории человечества водохранилищем, рожденным атомным взрывом, вернее умом и руками земных людей. До весны прорыли каналы, чтобы в воронку попали водные потоки. Эта работа была выполнена обычными бульдозерами и экскаваторами. Весной сюда устремилась вода и образовался водопад. «Вот и у нас появилась своя Ниагара», – шутили строители.