Текст книги "Бедный Павел. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Владимир Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Столицу надо будет переносить, пожалуй. Ладно, об этом думать надо и денег на это сейчас точно нет. А вот что с Андреем-то делать? На Камчатку, как всех? Куда-нибудь в Тмутаракань, как Строганова? Нет, не годится – он всё-таки мой друг, хоть и подвёл меня сильно. Разумовский действительно парень смелый, умный, но идиотизма у него чересчур. Обломаться ему надо, повзрослеть. Но и наказать надо – здесь без вариантов. Пусть ещё посидит – я подумаю.

Глава 9

К зиме, наконец, созрела и церковная реформа, причём самым сложным оказался финансовый вопрос – на какие средства будет жить воссоздаваемая структура. До всех реформ, осуществлённых с петровских времён, Православная церковь была крупнейшим землевладельцем в стране, на эти средства она прекрасно существовала. А теперь вся Церковь финансировалась государством – священники и монахи фактически стали чиновниками на зарплате. Дальше так продолжаться не могло, ибо именно такое развитие событий привело к потере всяческого авторитета Церкви.

Несамостоятельная Церковь, ставшая частью государственного аппарата, начинала восприниматься обществом, пока ещё только высшим, как очередная рука правительства страны, пытающееся залезть через душу в карман паствы – равно как и остальные конечности власти, которые хоть ведут себя более прямолинейно.

Церковь всё более сливалась с государственной властью, перенимая все её пороки, свойственные бюрократической машине. Она всё дальше удалялась от людей и их чаяний. Ей надо было предоставить самостоятельность, пусть даже и насильно, чтобы она смогла вернуть себе былой авторитет и снова стать олицетворением лучших человеческих чувств и порывов. Я хотел сделать из Церкви один из столпов государства. Имеющее несколько опор, здание становится более устойчивым. А для всего этого Церковь должна быть независимой, и в первую очередь – финансово.

Источников самостоятельного дохода у Церкви сейчас нет, а напрямую содержать её за счёт казны – она потеряет всякую самостоятельность, как известно, кто платит, тот и заказывает музыку. В результате Церковь, несмотря на все устремления её нового руководства, снова скатится в состояние, которое уже к началу XX века сделает из неё жупел, ненавидимый всеми.

Согласовывали долго. Наконец, остановились на том, что церковь будет получать десятину от подушного налога, но только с православных, от верующих остальных конфессий она пойдёт, как и прежде, государству. Бюджет всё-таки надо поддержать, ему и так тяжело, да и стимул для развития церкви нужен. С точки зрения доходов казны, конечно, потеря почти десятой части дохода от подушного налога была достаточно существенна, но одновременно из расходной части уходило содержание духовенства и церковного имущества.

Это был самый острый вопрос – все остальные вопросы, касающиеся объединения русской церкви, принятия ею на себя функций учителя народа и представителя части его интересов, разногласий не вызывали. Только вопрос денег, как всегда, тормозил – всё равно пришлось принимать волевое решение на заседании Имперского кабинета. Вяземский как глава Казённого приказа не был готов отказаться от десятой части главного налога, а митрополит Платон – искать доход в деятельности церкви, также справедливо указывая на опасность платности треб для доступности спасения.

В общем, я принял ответственность за решение на себя, уговорив всех членов совета. Лучше так, чем индульгенциями торговать! Вон, католики в XI веке заявили, что все добрые дела, в том числе Христа и Богородицы, принадлежат Папскому престолу, их запас является неисчерпаемым, эта благодать может искупить все грехи мира, и принялись продавать отпущение грехов за деньги. А вот после этого, именно деньги стали смыслом церковной деятельности, потом пошло-поехало – про настоящую веру в Бога забывать начали, всё же можно исправить деньгами.

В результате Лютер[35]35
  Мартин Лютер – (1483–1546) христианский богослов, инициатор и один из идеологов Реформации.


[Закрыть] написал свои 95 тезисов[36]36
  Знаменитая работа Лютера «Диспут доктора Мартина Лютера, касающийся покаяния и индульгенций» с критикой действующей доктрины католицизма. Послужила формальным началом Реформации.


[Закрыть], причём основное своё возмущение он направил именно на эту странную практику. Его поддержали множество людей разных сословий, и тридцать лет вся Европа упоённо резала друг друга[37]37
  Тридцатилетняя война – военные конфликты между католиками и протестантами в Священной Римской империи в период 1618–1648 гг. Во время Тридцатилетней войны в Европе погибло до 8 миллионов человек.


[Закрыть]. Теперь уже к нам эта зараза лезет через Флорентийскую[38]38
  Ферраро-Флорентийский собор христианских церквей 1438–1445 гг. Под давлением восточно-римского императора Иоанна VIII Палеолога в условиях череды поражений Византии от Османов было признано подчинение Православной церкви и Восточных христиан Папе Римскому и принятие православными католических доктрин. Впоследствии не принята большинством православных и восточных христиан.


[Закрыть] и Брестскую[39]39
  Брестская уния – решение в 1596 г. Киевской митрополией православной церкви о принятие католичества с сохранением традиционного богослужения. Породило возникновение т. н. Униатской церкви.


[Закрыть] унии – и Восточные и Вселенский патриархи вовсю торгуют спасением. Нам такого точно не требуется.

Ну а после этого, двадцатого ноября 1773 года вышел Манифест «О возобновлении Патриаршества и созыве Поместного собора». Собор должен был собраться первого января 1774 года – избрать нового Патриарха. После чего уже новый Патриарх должен был вынести на решение Собора вопросы об обрядах, порядках, устройстве Православной Церкви. Высшее общество опять испуганно прижало уши, ожидая новых изменений в жизни.

А в декабре, наконец, закончила работу комиссия по делам воинским под руководством Алексея Орлова. Он торжественно преподнёс итоговый документ на большом приёме Правящих особ, организованном именно для этого. Требовалось придать официальный статус итогам её деятельности.

Выводы комиссии запрашивали изменений в привычной жизни армии и флота. Они требовали изменения оружия, формы, норм снабжения, численности подразделений, их структуры организации, программы подготовки, правил поведения и наказания, системы управления и численности армии.

Во флоте требуемые изменения были ещё больше – необходимо было перестроить систему подготовки личного состава, полностью изменить сложившуюся практику кораблестроения и вооружения. Фактически предлагалось поменять всё.

Шум в армии был большой – наша армия была армией-победительницей, но авторитетные военачальники согласились с решением комиссии. Для внедрения её постановлений управление армией было изменено на самом высоком уровне. Военная коллегия и Адмиралтейств-коллегия упразднялись, вместо них создавалось два новых приказа – Военный и Морской. Руководителями приказов назначались Вейсман и Грейг. Генеральный штаб был признан необходимым и Баур оставался его начальником.

Учреждались также Лесная и Оружейная палаты, причём в обязанности первой входила забота обо всех лесах в стране, особенно о подготовке леса для кораблестроения, а вторая должна была заняться оценкой, отбором и унификацией вооружений в стране.

⁂ ⁂ ⁂

– Ваше Императорское Высочество! – ну что же, моя беседа с Антоном Вейсманом уже подходила к концу, а он весело мне рассказывал о том, как его драгоценная Аннушка поведала о своей беременности. Смешно, такой большой солидный генерал, а она его Отиком зовёт. Хорошее новогоднее празднество получалось, меня в кои-то веки мама уговорила выпить шампанского, уже состоялся небольшой фейерверк, бал был в разгаре. Петергофский дворец никогда не мог вместить очень много народу, поэтому торжество проходило в довольно узком кругу.

Мама весело смеялась над шутками Алексея Орлова, что собирался отправиться наместником в Таврию, а вот Потёмкин подошёл ко мне.

– Пашенька! Прости покорно! Что ты такой невесёлый? Не танцуешь, дамы он в тебе скоро дырку проглядят! – действительно, из кружка, образованного женщинами, ведущими свои разговоры, на меня устремлялись хитрые взгляды.

– Гриш, неправда, я танцевал с Анной Карловной!

– Ну, ты совсем, Павел Петрович, угрюмцем стал!

– Гриша, тебе чего надо?

– Вот, Павел Петрович, что хотел тебе сказать… Жёсткий ты стал дюже, даже жестоким, тебя уже чиновники бояться начали!

– Что ты, Гриш? Когда это я жестоким-то был?

– Когда? А кто Астраханского губернатора Петра Кречетникова[40]40
  Пётр Никитич Кречетников – (1727-около 1800) генерал-майор.


[Закрыть] так избил, что тот даже заболел? А он всё же против мятежа выступил, верный человек наш! А ты его, что – казнить решил?

– Гриш, ну что ты говоришь-то? Я у этого пустоголового спросил, где калмыки, коли комиссия, мною отправленная, нашла в степи только чуть более семидесяти тысяч кочевников всякого роду. А было-то более двухсот! А он мне и говорит, мол, что считать дикарей всяких! Ну как здесь удержаться-то было? Кого мы пошлём в бой, коли война придёт? Кто будет ясак платить?

– Павел, ну ты же знаешь, что его только назначили – не разобрался он ещё…

– Гриша, ты же сам читал отчёты! Три доклада ему калмыцкая экспедиция предоставила, что грядёт большая замятня! А он даже ответа им не дал. Доклада в столицу не сделал! А когда началось там, он что, сразу войска запросил? Дождался, что вся степь вспыхнула! А может, он женщин и детей калмыцких и ногайских накормил-приютил? Нет! Сразу грабить их начал! Даже генерал Берг, который туда войска привёл, был поражён! Положительно негодный человек!

– Вот, видишь, Пашенька – распалился, аж глаза запылали! Слухи о тебе по государству пошли, что ты Кречетникова изрубил. Потом его доктора откачали, чтобы ты его в каторгу загнал!

– Изрубил… Заехал по его наглой харе, не выдержал! Вот скажи мне, Гриш, у нас что, все губернаторы такие?

– Что ты, Павел Петрович?! Вот Бекетов твой – орёл! Сразу порядок навёл.

– Знает Никита Афанасьевич порядок и честь имеет! Зря вот его с Астрахани убрали так не вовремя…

– Ну, что поделаешь-то… Зато вот теперь боятся что-то скрыть и не так сделать! Вот Александр Михайлович Голицын, наместник Прикубанский, теперь мне уже пишет, боится гнева твоего.

– И что пишет?

– Да войск просит, опасается, что в Кабарде волнения начнутся, а он проспал.

– А доклад где?

– В пути ещё. А письмо он мне голубиной почтой заслал. Боится в Якутск воеводой отъехать на старости лет!

– Так что – проспал Кабарду, старый дурень?

– Ну, не то что проспал… Сложно там, все против всех, турки ещё воду мутят. А у него и людей походящих нет. Но и проспал тоже!

– Войск у меня лишних нет. Да и давить Кабарду нельзя. Мы здесь со всего мира всех подряд собираем, страдаем, что людей не хватает. Вон уже евреев вербовать собираемся! А у нас почти триста тысяч кабардинцев сидят, а мы их войсками давить собрались. Ха! Вот туда Андрея пошлём! Засиделся Разумовский в крепости – пусть в Кабарде порасхлёбывает кашу!

– Ну, тоже дело. Но я не только об этом, Павел Петрович речь веду!

– Ещё что?

– Да, амур тебе, Пашенька нужен!

– Чего? – я сразу себе представил Амур, Хабаровск…

– Ну, баба тебе нужна! – я аж подавился шампанским, которое потягивал. – Совсем же озверел! Вяземский боится с докладами к тебе ходить, говорит так смотришь, будто со свету сжить хочешь! Спишь по три-четыре часа, даже в день воскресный отдыху не придаёшься! Вон глянь, как на тебя фрейлина Волконская смотрит, а ты даже не замечаешь! – я невольно оглянулся на дамский кружок. Елена, вдова поручика Волконского, стреляла в меня своими синими глазками.

– Вот ты, Гриша, выводы делаешь, поражаюсь.

– А что поражаться? Женское влияние всегда покой приносит! Особенно молодому-то человеку! Вот я при Екатерине Алексеевне как остепенился! – мама была на сносях, и уже даже пышные платья не скрывали её положение, она сидела в кресле, на тронном возвышении и принимала знаки внимания окружающих, – Еленушка вон в твоём вкусе! Стройная, шустрая!

Елена, в девичестве Станислава Огинская, была и впрямь хороша. Правда хороша она была именно в представлении XXI века, а на век нынешний она была тоща и слишком подвижна. Да и блондинки с голубыми глазами в моду пока не вошли. Однако, покойный муж Елены, Лев Михайлович, будучи в Польше при князе Репнине, нашёл её столь прекрасной, что женился на ней незамедлительно, не обращая внимания на факт происхождения Станиславы из худородной ветви обширного рода Огинских и отсутствия у неё какого-либо приданного. Семья Волконских намерение сего брака не одобрила, да ещё и невеста была католичкой. Последний факт, правда, был быстро исправлен, Лев и Стася отправились в Ригу, где девушка стала православной Еленой, и брак их был закреплён венчанием.

Однако вскоре Лев Михайлович отправился к армии коронного гетмана, желая отличиться в сражениях, где при переправе через небольшую речку Пилицу, к несчастью, утонул, оставив молодую жену вдовой. Собственным состоянием Волконский ещё не обладал, но его семья всё же решила признать вдову членом фамилии, и его отец, генерал-аншеф Михаил Никитич, ходатайствовал за неё перед маменькой. Так что, состояла она её фрейлиной.

Да что такое! Я же помню Машу! Она была моей любимой! Как же я могу даже думать о женщинах! Моё дело – биться за Родину, делать её лучше! Всё-всё! Я выпил ещё пару бокалов вина́, поговорил с мамой, постаравшись успокоить её относительно своего нервного состояния, станцевал с Еленой Никитичной Вяземской, передав свои самые добрые слова её мужу и дочерям. Затем, понимая, что торжество подходит к концу, откланялся и проследовал к себе.

Устроившись у камина с бокалом вина́, я по привычке смотрел в огонь и размышлял, но мои думы были неожиданно прерваны. С тихим смехом ко мне вошла Волконская. Я был слегка нетрезв, да и я всё-таки мужчина в самом расцвете сил, у которого не было женщины почти год! А Стася, как я её называл, была действительно чудо как хороша – где мне тут удержаться… Ох, моя хитрая мамочка!

⁂ ⁂ ⁂

Андрей Разумовский был переведён из камеры в Шлиссельбургском замке в Ораниенбаум – в Артиллерийский корпус, там он получил в своё распоряжение комнату, так называемую келью, где должны были размещаться два ученика-новика. Его привезли туда в декабре, без каких-либо объяснений, без традиционного мешка на голове, просто провели в комнату и оставили.

Разумовский устало прилёг на кровать, одну из двух, что стояли в комнате и внезапно заснул. Когда проснулся, не мог понять, какое время сейчас – за окном была всё так же серость, но ему показалось, что прошло довольно много времени. Он аккуратно выглянул за дверь и с замиранием сердца понял, что она не заперта, и охраны за ней нет.

В остолбенении Разумовский тихо её закрыл и заглянул ещё за одну дверь в комнате. Там он с удивлением обнаружил туалетную комнату с ночным стулом[41]41
  Унитаз (авт.)


[Закрыть] и акватермой[42]42
  Душ (авт.)


[Закрыть], которые только входили в моду в Петербурге перед попыткой переворота. Андрей не смог удержаться и простоял под струями акватермы почти полчаса, смывая нервную усталость и пот, пахнущий страхом за его судьбу, ведь князь думал, что везут его на казнь. Струи акватермы были сильными и горячими, это, после почти года в крепости, где только изредка была баня, воспринималось им как чудо, и он не мог заставить себя остановить наслаждение. Потом он всё-таки справился с собой и воспользовался чистыми полотенцами и бельём, которые лежали там же в шкафчиках. Единственное о чём он сожалел – об отсутствии цирюльника, который сбрил бы его десятидневную щетину.

Наконец он вышел из туалетной комнаты и с удивлением обнаружил, что вторая койка в его комнате занята каким-то молодым человеком, лежавшим в одной сорочке без камзола.

– А-а-а! Андрей Кириллович! Наконец-то! – он энергично вскочил с кровати, и Андрей понял, что у него нет правой руки. После всех сегодняшних событий он воспринял это с каким-то равнодушием. Молча сел на свою кровать и посмотрел на стоя́щего соседа. – Что это Вы кислый такой? Я отставной поручик Астраханского карабинерного полка Александр Кривонос! Ваш, так сказать, компаньон!

– Что?

– Павел Петрович меня напутствовал, что я к Вам приставлен, дабы Вы не чувствовали себя брошенным, но при этом не забывали, о своей несвободе! – и он добродушно засмеялся. Лицо Кривоноса было открытым и твёрдым. До увечья он наверняка считался красавцем, да и теперь, несмотря на тень страдания на его лице, он был вполне симпатичен. Такой красавец кавалерист, от вида которого в былые времена не одно девичье сердце забилось чаще.

– Откуда Вы, Кривонос? – довольно грубо равнодушным тоном спросил Андрей.

– От Румянцева я, Андрей Кириллович! Был секретарём у него в канцелярии, воевал, а потом вот под Ларгой… – он показал левой рукой на пустой рукав, при этом добрая, но грустная улыбка не сходила с его лица, – Доктора меня спасли, но какой теперь из меня секретарь, да и офицер тоже… Вот Пётр Александрович и походатайствовал, чтобы меня куда пристроили. К земле – то тяги не имею, силы есть, а что руки нет… Так я вот левой писать учусь! – и он тихо засмеялся. Андрей смотрел на него и представлял себя в таком же положении, что и его собеседник. Без руки, молодой, а жить дальше как? А он живёт и даже вон, смеётся, учится левой рукой писать. А ведь секретарём был, значит, писал хорошо…

– Александр, а вы рисовать умели? Ну, когда ещё…

– Пока с рукой-то был? Умел, Андрей Кириллович. – как-то сухо ответил весельчак, и взгляд его на секунду затуманился. Андрей понял, что бередит рану. Уже потом, он узнал, что рана была очень глубокая. Когда они пришли на лекцию Бецкого, который доводил до слушателей свою систему воспитания, то сам Иван Иванович оказался близким знакомцем Кривоноса, и очень огорчился его ранению, помянув отказ «славного живописца» от поездки в Италию на обучение рисованию. Как у Александра скулы свело! Вот, оказывается, он был художником, и коли его сам Бецкой посылал на учёбу в Италию – очень неплохим.

А пока Андрей смирился с проживанием в корпусе. Он ходил на лекции, имел возможность посещать местную библиотеку, по праву считающуюся одной из лучших в России, но всё это делал вместе с Кривоносом, который действительно стал его тенью. Возможность переписки у него отсутствовала, но сейчас он этого и не хотел. С Александром он вполне сдружился, даже завидовал тому, что у того внутри стержень, который не даёт упасть, растечься горем от своего ранения и потери смысла в жизни. С удивлением Андрей понял, что ему нравится быть рядом с таким человеком, называть его своим другом. Он быстрее начал приходить в себя и даже ждал, что же будет дальше.

Вскоре после Нового года в Ораниенбаум прибыл сам Павел. Разумовский попал в кабинет директора, где принимал Наследник, сразу после Кривоноса, который, выходя, улыбнулся ему.

– Здравствуй, Андрей! – Павел, принимая его стоя, как он всегда любил, у окна. Он смотрел на заснеженный пейзаж за окном, скрестив руки на груди и не оглядываясь на Разумовского. Тот подошёл к нему и встал рядом:

– Здравствуй, Павел!

– Как тебе Кривонос?

– Александр очень сильный человек, Павел. Ты специально приставил мне именно его?

– Молодец! Догадался… – голос Наследника был почти равнодушный, он так и не посмотрел на Андрея. Повисла пауза.

– Кривонос прекрасный офицер и человек. Ты знаешь, что он отказался от свадьбы с Машенькой Загряжской, так как не хотел стеснять её увечьем своим?

– Нет, не слышал! А что она?

– Она… Она уже помолвлена с другим.

– Вот как… Ты знаешь, Павел, мне кажется, что Александр – человек лучше, чем я…

– Да и лучше, чем я, наверное, Андрей.

– Что ты, Павел! В тебе тоже есть сила, что может рвать цепи!

– Как поэтично… Знаешь, Андрюша, я ведь тоже слаб…

– Ты не можешь быть слабым, Павел! Никогда не мог! Ты сильнее нас! Ты – будущий император!

– Да! Знаю, спасибо! Тебе лучше?

– Да! Я готов к своей судьбе! Куда ты меня отправляешь? Берёзов? Нерчинск?

– Не говори ерунды, Андрюша! Ты неглуп и понимаешь, что ты бы здесь не сидел, и я бы к тебе не приезжал ради этого!

– Так куда?

– Кабарда. Голицын не справляется. Будет создана Кабардинская экспедиция, ты её возглавишь. Мне нужна Кабарда. Вся! Все люди и земли. Она России нужна, Андрей! Вон Черкасские[43]43
  Род князей Черкасских происходил из Кабарды от князя Инала Светлого, чьи потомки в разное время переезжали в Россию. Из Черкасских вышли многочисленные русские военачальники и сановники.


[Закрыть] одни чего стоят. Мы выпустили Кабарду из вида, забыли о них, об их верности и силе. Теперь настало время вспомнить.

– Ясно… А что говорит Голицын?

– Войска просит – хочет порядок навести силой.

– Там плохо?

– Похоже! – впервые наследник отвлёкся от вида из окна и взглянул на Разумовского. Насмешливо так взглянул.

– Кого мне дашь?

– Вот, Кривоноса.

– Одного?!

– Ещё солдат, человек десять.

– Смеёшься, Павел? – Наследник повернулся и внимательно посмотрел на Андрея.

– Это твой крест, Андрей! И мой тоже… – вторая часть фразу прозвучало глухо, будто слова были сказаны для себя, – Ты должен показать мне и прочим, что считают тебя мятежником, коей должен следовать на Камчатку вместе со всеми, свою волю и умения. Доказать, что ты не казнён мною не напрасно, и восстановить своё доброе имя. А может, и больше! Сможешь?

– Смогу! – Андрей ответил не сразу, он будто раздумывал, и его ответ был тем более твёрдым.

⁂ ⁂ ⁂

На Соборной площади было не протолкнуться. Солдаты, что разделяли людей, не давая начаться давке, возвышались столбами, эдакими скалами в бушующем море. Правда, я знал, что главная толпа там, за стенами – на Красной площади, вот там воистину собралась половина Москвы. Здесь же были только приглашённые.

Собор, без сомнений, определил необходимость восстановления патриаршества и избрал патриархом митрополита Платона. Не пришлось принимать никаких мер в его поддержку, Платон действительно стал олицетворением нового мира в церковной жизни, особенно после церковного следствия по Чумному бунту. Церковное собрание пришлось проводить в Петербурге, ибо Москва была ещё порядком разрушена. Но вот интронизация не могла проходить нигде кроме Москвы.

Но столование нового патриарха вызвало такой ажиотаж, что Еропкин, бедняга, чуть с ума не сошёл, обеспечивая порядок на улицах и размещая приезжающих. Февраль был ледяным, а люди прибывали – крестьяне, горожане, дворяне, священники… Все хотели увидеть нового патриарха и церемонию, которая проводилась по древним обычаям с участием целых двух православных патриархов – Иерусалимского и Александрийского.

Платон стоял на крыльце Успенского собора и благословлял восхищённую паству. Я был один – мама только разрешилась от бремени слабенькой девочкой, крещёной Марией, и не могла быть в Москве. Стасю я тоже с собой брать не стал – официально из-за нежелания портить отношения с церковью – мне казалось неправильным присутствовать на религиозных церемониях вместе с любовницей, а на самом деле – я хотел посетить могилу Маши, а делать это в присутствии Стаси…

Пришлось вырядиться в белые с золотым одежды и участвовать в церемонии, подавая новому патриарху его жезл. Шум стоял чудовищный. В толпу метали монеты и пряники. Платон был настолько величествен, что я опасался выглядеть на его фоне мелкой сошкой, но и ко мне рвались люди, тянули руки, желая дотронуться или просто привлечь внимание. Наконец Платон сошёл с крыльца и сел на приготовленного ему для следования по Москве осла. Новый Патриарх категорически отказывался от кареты, настаивая на традиционном осле, потому его маршрут пролегал от церкви к церкви, где он должен был произносить проповеди, дарить подарки, а главное – греться. Простудить патриарха было бы крайне опасно.

Торжества, торжества… Праздновали возобновление патриаршества десять дней и я участвовал во всех мероприятиях. Нужно было показать полное доверие новому церковному руководству и свою боголюбивость. Следом мы собирались вернуться в столицу, где должен будет продолжить свои работу Поместный Собор.

Но провести всё это время, только празднуя и молясь, было решительно невозможно. Вместе с Платоном мы провели переговоры с патриархом Иерусалимским Софронием о передаче молдавской епархии Русской церкви. Все уже прекрасно понимали, кто именно станет следующим вселенским патриархом, ибо нынешний – Феодосий оказался замешанным в неблаговидных делах и уже почти не влиял на позицию Константинопольского патриархата.

Я каждый день осматривал Москву, то в компании Платона, то в одиночестве, искренне нахваливая Еропкина и Старова. Патриарх тоже поражался масштабами планируемых изменений. Он радовался восстановлению и строительству храмов, живо интересовался сроками перестройки Заиконоспасского монастыря для нужд Славяно-греко-латинской академии, которая должны была занять уже весь монастырь. Платон очень хотел ускорить строительство нового кафедрального Богоявленского собора, но пока это было невозможно – не было у нас сил сделать всё и сразу.

Москва должна было стать совсем не такой, как я помнил. Стены Белого города и Китай-города разбирались, вал Земляного города срывался. Однако башни должны были сохраниться, приспосабливаясь к функциям пожарных станций и городовых участков. Правильная сетка улиц бульваров уже была размечена, и любое строительство должно́ было вестись только по линиям разметки. Еропкин ежедневно объезжал город и самолично следил за этим.

Были заложены огромные здания присутственных мест, комплекс Московских Императорских корпусов за Таганскими воротами, широкие полосы бульваров, сады и парки – всё это обещало сделать Москву образцовым городом для всей России. Конечно, сразу построить весь город было невозможно, поэтому работы велись пока в основном земляные по расчистке новых улиц и дорог для доставки строительных материалов.

Для восстановления Москвы пришлось отдать все налоговые сборы в губернии на пять лет. Такую дыру в бюджете было трудно пережить. Однако этих средств не хватило бы и на треть требуемых работ – бо́льшая часть затрат шла за счёт местного населения. Тот же генерал-поручик Салтыков – сын бывшего градоначальника – пожертвовал для восстановления старой столицы почти всё своё состояние. Замечу, что я его к этому не принуждал, он сам изъявил подобное желание ради искупления ошибок отца. Кроме Салтыкова, средства передавали почти все дворяне Центральной России.

Люди прибывали в город. Для столь масштабных работ были нужны люди, и крестьяне окрестных губерний, почуяв возможность заработать, рвались в Москву. Помещики легко соглашались отпускать их на подённую работу, видя в этом и свой заработок. Я понимал, что значительная часть этих вре́менных рабочих останется в городе, заработав достаточно средств, для оплаты требуемого отступного в размере оброка за оставшийся срок договора. Город должен был вырасти, а равно вырастут и его потребности, а этот процесс следовало возглавить.

Мою душу грел тот факт, что значительная часть строительных материалов и инструмента шли с заводов, находящихся в ве́дении Императорского приказа. Кирпичные мануфактуры заводил ещё царь Пётр, но уровень производства был откровенно слаб, и качество, и цена никого не устраивали. Однако ещё во время своего путешествия на Урал, я обнаружил, что там из кирпича строят много и хорошо.

Так что этот вопрос был поставлен ещё тогда – насколько я помнил, именно кирпич был основным строительным материалом до середины XX века. Теплов организовал коммерческую часть этого дела, организовав несколько предприятий вместе с уральскими заводчиками. Также эти заводы должны были заняться и производством кровельной черепицы. Но под такое строительство пришлось сильно увеличить количество заводов, и вместо трёх около Москвы уже начали свою работу тридцать восемь. Причём в четырёх из них моей доли не было – это были частные проекты.

Инструмент для работ тоже делали в основном на Императорских заводах. Хорошим подспорьем стал запуск в Туле волочильного стана, который позволил быстро и относительно недорого делать гвозди. Такие станы давно работали в Англии, но у нас это была новинка. У автора идеи, Тимофея Крутова, не было своих средств для этого, но он дошёл до меня, доказывая перспективность проекта, а я решил рискнуть.

Для обеспечения продовольствием, особенно летом, мы строили в селе Передельцы, где в будущем возникнет посёлок Московский, консервный завод. Технологию консервации разработали ещё при Ломоносове, однако, проблема оказалась в таре – у нас не было дешёвой тонкой жести, а без этого делать банки для консервов было слишком дорого. Единственным вариантом было запаковывать консервы в глиняные горшки, но они были чересчур хрупкими для перевозки на серьёзные расстояния. Так что пока для армии консервы не подходили. А вот для поставок в Москву горшки с консервированным мясом должны были вполне сгодиться.

Такие предприятия не должны были принести большого дохода, но я наделся сократить с их помощью расходы на снабжение города продовольствием и отработать технологию на будущее – нам ещё надо южные и восточные земли осваивать. Перестройка разорённой Москвы потребовала огромных ресурсов, которые должны были быть вложены в Таврию, Кубань, Дунай, Волгу, так что пока мы не стали строить там большие города, ограничившись деревнями и портами.

Ладно, зато потом лучше будет!

⁂ ⁂ ⁂

Старов робко мялся рядом со мной, пока я осматривал работы по прокладке первоочередного проспекта, в районе Владимирских ворот Китай-города. Рабочие разбирали стены, срывали земляные валы и укрепления, засыпа́ли рвы. Выглядело это просто потрясающе – несколько сотен человек подобно муравьям сновали на площадке. Было холодно, так что везде горели костры для обогрева и разморозки грунта, между этих огней сновали люди: рыли, таскали, подносили – эпично, глаз не оторвать. Я смотрел и наслаждался.

Всё-таки Старов – прекрасный организатор. Эх, надо, конечно, ещё посмотреть на его работу, но, похоже, главного организатора строительства новых городов я себе нашёл. Да и Москва станет образцовым городом Европы. Чую, что барон Осман лишится в этом мире части своих лавров!

– Иван Егорович! Говорите, что у Вас на уме!

– Ваше Императорское Высочество! Я очень прошу меня извинить… Тут такое дело…

– Иван Егорович! Во-первых, я для вас Павел Петрович – не теряйте времени с полным титулованием. Во-вторых, если речь не идёт о чём-то богопротивном – говорите, я Вас не собираюсь казнить.

– Кхм… В общем, Павел Петрович, прошу проехать со мной ко мне. Я хотел бы Вам кое-что показать!

Вот затейник! Что сложно объяснить словами. Ну ладно – поедем.

– Павел Петрович, посмотрите! – дом у Старова в Москве скромный, всё для работы сделано, а вот в гостиной стоит огромный камень.

– Что это, Иван Егорович? – вот зараза – это бетонный блок, натуральный! Откуда это здесь? Сейчас такого нет! Точно нет – я бы знал.

– Это камык[44]44
  Драгоценный камень (уст.)


[Закрыть].

– Камык?

– Так его назвал придумавший его. Мне больше по душе – адамант!

– Так, давайте, любезный, подробности.

Оказалось, что искусственный камень изобрёл рабочий одного из кирпичных заводов. Некий Тит Волчков. И он здесь, в доме Старова. Чудеса!

– Вот он, Павел Петрович! – Тит был молодым человеком, заросшим и диковатым.

– Беглый? – вот уж выводы я делать умею.

– Беглый! – Старов поник головой.

– Откуда ты, Тит?

– С Урала я, Ваше Высочество! – говорил он вполне уверенно и грамотно. – С графа Воронцова Верх-Исетского завода!

– Так… А почто сбежал-то? Доработал бы договор и уехал?

– Дык, Ваше Высочество, какой договор-то? Мы же приписные! – выяснилось: на заводском Урале Манифест «О крестьянах» никто выполнять не собирался, не считая, что он вообще к ним относится. И парнишку заездили до полусмерти. А он оказался просто невероятно ловким и добрался до Подмосковья, где его на мой завод взяли, не глядя – он специалист по обжигу был хороший. Ладно, припомню уральским промышленникам! Думают, что если они опора экономики, то и законы выполнять им не требуется.