Текст книги "Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева"

Автор книги: Владимир Семичастный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Обычно работники посольств со стопроцентной уверенностью не знали, кто служит в КГБ, а потому, случалось, подозревали друг друга. Точные сведения имел только посол. Список должностей, на которых могли появляться работники КГБ, был закрытым, иначе контрразведчики противника легко разгадали бы, кто есть кто. И численно наши возможности в рамках посольств не были безграничными – здесь действовали строгие паритетные квоты. Ни одна западная страна не предоставляла советскому персоналу посольства больше мест, чем сама могла получить у нас в Москве для своей миссии. Кроме того, свои запросы были и у ГРУ. Поэтому речь могла идти лишь о единицах работников в посольстве, а уж вовсе не о десятках разведчиков.

Где и сколько будет выделено мест, решал ЦК вместе с нами и министром иностранных дел. Отношения между нами и МИДом, которым тогда руководил Андрей Громыко, были определены соответствующими договоренностями. Свою волю Громыко обычно старался навязать нам самым решительным образом и если уступал, то только под давлением высшего руководства ЦК.

В самой же стране пребывания сетью наших агентов руководили отдельные разведчики. Они встречались с агентами, получали от них информацию, передавали пожелания и указания из Москвы. Резидент – самый высокопоставленный работник КГБ в советской заграничной колонии – координировал акции на всей территории страны и обеспечивал связь с московским центром.

Если же оказывалось, что нам в каких-то западных странах недостаточно собственных сил или же мы, несмотря на все наши старания, не могли попасть туда, куда нам было нужно, тогда для выполнения некоторых частных задач мы использовали дипломатов, работников торгпредств, журналистов.

Однако не каждый на это соглашался. В таких случаях зависело от резидента, сумеет ли он того или иного конкретного человека уговорить. Однако слишком обременять коллег им не следовало; нередко чрезмерный нажим приносил больше вреда, чем пользы.

Многие советские послы, приезжая в Москву по делам или во время своего отпуска, заглядывали и к нам на Лубянку. Нередко они просили: позвольте нам пользоваться всей информацией, которая проходит через ваше учреждение и которую в центр посылают резиденты КГБ. Некоторые послы даже ставили эти вопросы в ЦК партии.

Были попытки подчинить всех работников посольств, в том числе и работавших «под крышей» разведчиков, послам и всю информацию посылать в центр только через них. Суслов однажды даже дал такое указание на совещании послов. Когда мне доложили об этом, я тут же снял трубку и позвонил Хрущеву. Тот устроил Суслову разнос и заставил исправлять допущенную ошибку.

Разговор между мною и недовольными послами сводился к разъяснению, что конкретные имена агентов мы не сообщаем даже руководителям ЦК партии и правительству. Подобным же образом поступали и руководители аналогичных служб других стран, скажем, Мильке в ГДР.

А некоторым я просто объяснял: «Хорошо, допустим, вы будете полностью информированы. Но если произойдет утечка информации, то начнется очень строгая проверка всех, кто был осведомлен, чтобы установить виновных в утечке. Это затронет и вас. Принимаете эти условия?»

Обычно даже самый упорный посол при таком повороте разговора начинал понимать, что знание строго тайных вещей может оказаться непосильной и довольно опасной ношей, которая не уравновешивает права быть осведомленным. За таким правом стоят ответственность за разглашение и обязанность молчать. На том спор и кончался.

Часть получаемых сведений резидент зашифровывал и отправлял в разведывательный центр. Там ими начинало заниматься аналитическое отделение Первого главного управления, состоящее из опытных специалистов. Среди аналитиков бывали и чекисты, раскрытые на Западе и потому уже не годившиеся для участия в новых секретных акциях, а также политические эксперты и даже журналисты.

Кроме изучения новых донесений, освобождения важных и достоверных фактов от слухов и «дезы», они еще разрабатывали прогнозы более долговременного развития ситуации в отдельных регионах или же готовили обзоры на заданные темы. Эксперты получали списки западных дипломатов, работавших в тех или иных посольствах, и старались определить, кто из них мог быть разведчиком, а кто занимается только своей официальной деятельностью. При каждом разоблачении анализировалось, кто и где был внезапно отозван, какова его дальнейшая судьба, кем был заменен и что будет дальше.

Работа аналитиков порой просто завораживала! В определенном смысле это была увлекательная шахматная партия. Эра компьютеров еще только начиналась, наши электронные помощники занимали тогда у нас несколько помещений, но не они «делали погоду»– основная работа все еще заключалась в копании в картотеках, составлении диаграмм и в статистическом учете.

В составе Первого главного управления было и собственное контрразведывательное отделение. Оно заботилось лишь об обеспечении деятельности наших заграничных посольств и не занималось оперативной разработкой в стране пребывания. Работники этого отделения обеспечивали нормальную работу находившихся за границей советских людей и в определенной мере контролировали их. В то время мы уже официально указывали в списках сотрудников посольств имена наших офицеров, которым поручены охрана и защита представительских учреждений.

В некоторых западных публикациях советская разведка до сих пор описывается как кровожадная и холодная террористическая организация. Во многом подобная интерпретация исходит от перебежчиков, старающихся угодить своим «хозяевам-кормильцам», и соответствует представлениям о бескомпромиссной борьбе разведок во время «холодной войны». Говорилось даже о существовании некоего особого отделения, которое только тем и занималось, что разрабатывало и осуществляло планы убийств конкретных людей на Западе. Однако все это полная чепуха!

Если когда-то и предпринимались акции саботажно-го характера, то они велись не против живых лиц, а против объектов, например, радиостанций, ведущих крайне враждебную пропаганду против нашей страны и нашего общественного строя, против стран социалистического лагеря. Покушение на конкретного диктора, как это позже было сделано в отношении болгарина Маркова из Би-би-си, не имело, на мой взгляд, логического обоснования. Если устранить одного диктора или журналиста, то завтра на его месте объявится другой. К тому же политический резонанс такого действия не столько поможет, сколько навредит заказчику покушения, ибо нетрудно распознать, кто стоял за подобной акцией.

Контакты с террористическими группами и организациями, такими, как мафия в Италии или ИРА в Великобритании, весьма непросты во все времена. Особенно опасны они были в то время, когда мир был разделен «железным занавесом» и одна сторона делала все для того, чтобы навредить другой. И ничего к этому по существу не могут добавить телевизионные передачи, с перечислением групп террористов, которые располагают советскими автоматами и другим оружием советского производства. Все это отнюдь не значит, что их вооружением занимались именно мы. Существует много иных путей приобретения такого оружия и без нашей помощи.

Какие-либо прямые контакты между КГБ и мафией или Ирландской республиканской армией в то время, когда я был председателем КГБ, совершенно исключались. Да и что они могли нам дать? Со странными личностями из сицилийской или американской мафий еще можно было бы объединиться для выполнения отдельной конкретной задачи, да и то– через анонимных посредников, потому как, стоит мафии узнать, с кем она имеет честь общаться, она тотчас начнет искать выгоду для самой себя. Полагать, что организации подобного типа действуют только по приказу и по заказу, весьма наивно. А если они начнут ставить условия? Что, если скажут: «Вчера мы помогали вам, а завтра ваша очередь помочь нам»? И что делать, если вдруг им понадобятся наши самолеты или танки?..

Отдельного человека можно привлечь к сотрудничеству на сугубо личной основе, заплатить ему соответствующую сумму и не поддерживать больше никаких контактов. Нежелательные контакты могут превратиться в нечто подобное раковой опухоли.

Я по сей день не могу понять, почему так мало людей задаются вопросом, как мог Эдгар Гувер возглавлять американскую разведку без малого пять десятилетий, в то время как прокуроры, президенты, министры юстиции сменяли друг друга, подчас не успев как следует расположиться в своем кресле? И это в стране, которая не перестает выдавать себя за универсальный образец демократии, пример для подражания. На такой риск контактов с мафией, на такие способы общения с ней, какими пользовался Гувер, мы в КГБ никогда бы не пошли.

Я сам как председатель КГБ не имел права единолично принимать решения о физической ликвидации людей. Пропаганда, утверждавшая обратное, опиралась прежде всего на принцип исполнения советского закона за пределами Родины, имевшего отношение прежде всего к беглецам из наших рядов с известными именами. Если чекист, советский гражданин, солдат, давший присягу служить Родине и существующему строю, предал свою страну и бежал на Запад, то согласно действовавшим советским законам он мог быть отдан под суд и осужден, несмотря на свое отсутствие. И если при этом он был приговорен к смерти, то после этого мог быть поставлен вопрос и о приведении приговора в исполнение.

Единственный случай, о котором я знаю и который относился к временам шелеп и некого председательства в КГБ, когда чекисты действительно, привели приговор в исполнение, касался Степана Бандеры, главаря эмигрантской Организации украинских националистов (ОУН).

Подробный план уничтожения этого преступника был разработан в 1959 году. Позже раскрытие его вызвало многочисленные протесты в западных странах. Адресовались они Шелепину.

Подготовка операции заняла длительное время. Сначала разведка наблюдала и собирала все сведения о беглеце: в котором часу идет на работу, когда возвращается домой, как организовано его свободное время, с кем встречается. Затем, после получения необходимой информации, в центре был разработан план проведения операции, включавший в себя не только устранение самого Бандеры, но и распространение правдоподобной легенды, которая снимала бы с нас подозрения.

Правило не оставлять после себя следов было главным, и поначалу получилось все именно так, как и планировалось. Считалось, что Бандера был убит в результате трений между различными украинскими эмигрантскими организациями.

И только побег на Запад самого исполнителя приговора – Богдана Сташинского – в 1961 году привел к провалу легенды. Сташинский в ФРГ сам признался в убийстве Бандеры.

Во времена моего председательствования в КГБ ничего подобного не происходило. Провал с Бандерой также послужил нам уроком. Да и западные спецслужбы усилили охрану перебежчиков. В таких условиях пытаться обнаружить их любой ценой означало рисковать безопасностью наших собственных разведчиков. Менять же золотой фонд страны на ублюдка – слишком неподходящая цена!

Разведку нашей страны отличала одна особенность, которую крайне редко можно обнаружить в практике других тайных служб. Это касается подготовки и использования так называемых «нелегалов» – советских граждан, которые под вымышленными именами обосновались в других странах, позволяя нам тем самым создавать самую совершенную агентурную сеть. Такую сеть не могли обнаружить западные контрразведки, крутящиеся главным образом вокруг наших посольств, представительств, торговых миссий, корпунктов и агентств печати.

Насколько мне известно, о нелегальных агентах, которые сами вербовали своих источников информации, писалось лишь в отношении разведки ГДР и ее действий против западных немцев. Но там при наличии двух германских государств положение было много проще, чем у нас.

Я не знаю, готовили ли немцы в Берлине своих «нелегалов» таким же образом, как это делали мы. Знаю только то, что их секретная агентура управлялась на основе того же принципа, каким пользовались и мы, руководя сетью своих «нелегалов». Конкретно это означало использование агентов прямо из центра, а вовсе не через боннскую резидентуру.

К тому же агент– западный немец – не пользовался ни чужим именем, ни чужой биографией.

Сам бы я не начинал разговора на подобную тему, потому что не разделяю мнения, что с распадом Советского Союза пришел конец и соперничеству между отдельными секретными службами. Многие технологии придется использовать и в дальнейшем, пусть и в иных политических условиях.

Тайна наших «нелегалов» была одной из самых старательно оберегаемых наших ценностей. Однако в последнее время в российских средствах массовой информации выступили несколько бывших чекистов, которые, раскрывая технологию подготовки «нелегалов», подзарабатывают себе на хлеб с маслом. Я не считаю, что все следует держать в великой тайне, как это делалось раньше, но надо помнить о безопасности собственных коллег, которые работают или просто живут на Западе, а также о том, чтобы раскрытие секретов шпионажа не оказалось «медвежьей услугой» своим спецслужбам. Вместо помощи в понимании истории оно может обернуться успешным инструктажем террористических организаций или различных мафий, которых сегодня довольно много. Поэтому я остановлюсь лишь на том, что в других печатных изданиях уже вышло на поверхность.

Подготовка нелегальных агентов не была массовым делом, и вся она представляла собой очень сложный, дорогостоящий, а подчас и весьма затяжной процесс. Ставилась задача так подготовить советского разведчика к агентурной работе, чтобы он ничем не отличался от жителей той или иной западной страны, в частности США, Великобритании, Франции или Германии. Начиная с отшлифованной речи без всякого акцента и кончая такими мелкими деталями, как, например, привычка завязывать шнурки на ботинках. Наш человек, как известно, обычно проводит эту нехитрую операцию, присев на корточки, а иностранец в первую очередь будет искать, на что бы поставить ногу, а потом уже к обуви только склонится.

О нелегальных агентах не были осведомлены и наши обычные резиденты, отвечавшие за поставку агентурных сведений с конкретной территории. «Нелегалом» руководили прямо из московского центра. Встречи с ним проводились или во время его тайных визитов в СССР, или в каком-ни-будь другом государстве, но не там, где он постоянно жил. Понятно, что и на самой Лубянке о них знал лишь очень узкий круг людей.

Работа с каждым выбранным кандидатом проводилась сугубо индивидуальная. Начинать подготовку лучше всего было еще до того, как человеку исполнится тридцать лет. Тогда разведчик после обучения и переселения в другую страну сможет еще долго работать. Но, с другой стороны, нельзя было и слишком рано начинать подготовку: двадцатилетний человек еще слишком молод, чтобы на нем останавливать свой выбор. В таком возрасте определить, подходит он к предстоящей работе или нет, можно лишь на тридцать-сорок процентов.

Человек, ставший кандидатом, должен был еще до этого проявить быстроту ума, высокую интеллигентность, способность к изучению языков и другие ключевые способности. Во время обучения мы контролировали и корректировали почти каждый его шаг. Большое число потенциальных «нелегалов», а может быть, даже и большинство в конце концов так и не достигали финальной цели.

Бывало горько, когда человек, после того как в него вложили много средств, времени и усилий, не оправдывал надежд. Но было достаточно и мелочи, скажем, во сне мог заговорить по-русски, и от кандидатуры приходилось отказываться. К тому же будущий «нелегал» не должен был слишком любить выпить или приволочиться за юбкой.

Инструкторами и учителями будущего «нелегала» были как психологи, так и педагоги. Например, преподаватели языка. Время обучения не было стандартным: одному человеку хватало четырех лет, а другому нужно было и шесть, и семь. «Настоящих» американцев и англичан мы готовили на советской территории: привычкам, как заполнить формуляры на лондонской почте, как платить за квартиру в Нью-Йорке, куда в Бонне нужно зайти самому, а где можно попросить помочь, как заполняются налоговые декларации в Париже– всему этому мы учили прямо в столице Советского Союза или ее окрестностях.

В то время как будущие «нелегалы» усердно учились, не спали и заграничные резидентуры. Подготовленный «нелегал» должен был стать им на самом деле, а не превратиться в эмигранта или обычного агента. Таким «англичанином с самого рождения» нашего человека могла сделать лишь безупречная легенда, корни которой могли бы уходить и на десятки лет назад.

За границей следовало в первую очередь найти подходящую основу для легенды. Одним из возможных решений было найти могилу, скажем, ребенка, умершего младенцем. Тогда будущий «нелегал» получал такое имя, какое стояло на детской могилке. А вместе с ним конкретную дату и место рождения. Потом нужно было обеспечить исчезновение имени младенца из записи усопших в соответствующей церковной книге. Наилучшим вариантом было, когда ребенок родился в одном месте, а умер в другом. Таким образом, оказывалось несколько церковных книг с записями о конкретной личности. И сравнение их было практически невозможно. Если бы вдруг западная контрразведка захотела проверить конкретные сведения о подозреваемом, то, пожалуйста, в данном месте записано, что такой-то здесь действительно родился. Кто же будет искать, не умер ли случайно этот человек где-то в совершенно ином месте и в ином штате страны?

Стереть в церковной книге соответствующую запись было обычно лишь вопросом требуемой суммы. Разумеется, при этом мы вели дело с самой простой и понятной мотивировкой. Каждый шаг опирался на ту или иную хорошо продуманную легенду: в одном случае дело, мол, идет о наследстве и больших деньгах, в другом придумывалось что-то наиболее подходящее в данный момент. Здесь играла роль фантазия и действовала техника. Но главное, легенда должна быть абсолютно естественной, романтическим хитросплетениям не оставалось ни малейшего места.

Однако не раз случалось так, что подступиться к соответствующим документам не удавалось, задуманная биография где-то «не стыковалась», и эта «нестыковка» при более пристальном рассмотрении могла быть обнаружена западными органами безопасности. Как это ни было тяжело, но все приходилось начинать сначала. Другого решения, основанного на недооценке противника, не было, иначе, спустя много месяцев, а то и лет, нам пришлось бы заплатить за промашку дорогой ценой. И ничего страшного не было в том, что из десяти попыток удавалась лишь одна. Это еще одно доказательство того, что «нелегалы» не возникали на конвейере.

Когда все факты были подготовлены так, как это и должно было быть, а кандидат оказывался достаточно способным и мог приступить к работе, наступало время проявить себя технической службе. Начиналась подготовка необходимых документов.

Новый гражданин, скажем, американец, получал свою метрику, которую нельзя было отличить от других подобных документов: это относилось как к виду и возрасту бумаги, так и к использованной краске.

Разведка доставала бумагу американских бумажных фабрик, а затем в специальных барабанах, с помощью химических добавок и сложных технологий, эта бумага начинала искусственно стареть. Таким же образом изготовлялись и любые другие поддельные документы: выписка из французе-кой метрики, равно как и финские дорожные документы, не могла быть изготовлена на бумаге архангельской фабрики шестидесятых годов.

В конце всего этого длительного процесса «нелегал» держал в руках затрепанный старый паспорт с множеством печатей и виз, хотя на самом деле документ был совсем новым.

Наступало время соединить на практике легенду и человека. Представлять себе дело так, что «нелегал» переезжает на новое место, покупает себе дом, начинает устраивать пышные вечеринки для влиятельных, с положением людей, совершенно наивно.

Внешне «нелегал» часто выглядит неудачником, которому поначалу не везет, он может обанкротиться, поднять голову и снова покатиться вниз. Постепенно он обрастает людьми, которые ему помогут– где-то дадут рекомендацию, где-то продвинут вперед. (Мы находили пути, как им помочь в финансовом отношении.) И только спустя какое-то время наш человек становится на ноги, и тут начинается время его агентурной деятельности.

Смотря некоторые сегодняшние фильмы о шпионах, я не могу не сравнивать их с теми, на которых воспитывался сам. В современном кино мы бываем представлены дураками, легкой добычей. И нам в свое время рассказывали о таких же недалеких людях, только с другой стороны баррикады.

Если у агента, легального или нелегального, все идет совершенно гладко, провал всегда бывает особенно близок. Я никогда не верил сообщениям о так называемых разоблаченных агентах, раскрытых на основе доносов об их якобы слишком расточительной жизни. Ценный агент, которому много платили и который не был в деле новичком, прекрасно знал, что он может, а чего не может себе позволить. Жизнь не по средствам сразу бы вызвала подозрения. И тем не менее в газетах по сей день появляются сообщения о разоблачении важных источников на основе доносов завистливых соседей.

Так обычно соответствующие секретные службы маскируют истинные источники информации. И сам разоблаченный агент, у которого уже нет выхода, с радостью признает-ся и перед камерой в своей неосторожности при обращении с деньгами.

«Нелегалов» мы, разумеется, растили не для работы в других социалистических странах. Упоминания, свидетельствующие о противоположном, не имеют, на мой взгляд, никакого логического обоснования.

Равно я не могу понять и заявления некоторых советских перебежчиков о том, что Первое главное управление использовало «нелегалов» в облике западных туристов для разжигания волнений и организации провокаций, например, в Венгрии в 1956 году или в Чехословакии в 1968-м. Я не возглавлял КГБ в те времена, но тем не менее не могу себе представить, зачем нам было бы столь глупым и легкомысленным образом рисковать людьми, на которых потрачено столько сил и средств.

Если, скажем, советский «нелегал» в облике неофашиста или судетского немца начнет организовывать провокации в Чехословакии, то он не может не понимать, что его будут фотографировать и снимки могут появиться в печати и в архивах секретных служб. Как бы потом он смог незаметно вернуться снова за тогдашний «железный занавес»? Кому захотелось бы ради провокаций, которые можно организовать двадцатью иными, более простыми способами, выбросить за борт годы напряженного труда?

Работа «нелегала» всегда связана с риском возможного провала, и каждая из противоборствующих сторон старается самортизировать последствия этого провала для своего агента. С этой целью часто практикуется обмен одних раскрытых агентов на других. Сама возможность такого обмена играет большую роль в поддержании морального духа разведчика: он знает, что его не оставят в беде, и это придает ему силы и уверенность при осуществлении той или иной операции.

На моей памяти произошло два таких обмена, драматическая история которых представляет несомненный интерес: обмен американского летчика-шпиона Пауэрса на нашего разведчика Абеля (Фишера) и обмен британского агента разведки Винна на советского разведчика Лонсдейла (Коно-на Молодого).

Полет американского самолета-шпиона пришелся на 1 Мая 1960 года. В то время, когда по Красной площади проходили колонны советских трудящихся, нервы работников разведывательных служб и высшего руководства страны были на пределе.

Тогда я был еще вторым секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Азербайджана. Как приглашенный гость и кандидат в члены ЦК КПСС смотрел на демонстрацию с трибуны рядом с Мавзолеем В.И. Ленина. В должности председателя КГБ мне пришлось позже решать вопросы, связанные с последствиями того дня.

Из сообщений агентурной сети и через ГРУ Кремль знал о том, что у американцев есть особые самолеты-шпионы, которые способны вести наблюдения за нашей территорией с высоты, труднодоступной для отечественных средств обороны. Хотя все это происходило уже после полета Гагарина и мы показали всему миру, что способны послать человека в космос, однако оружия, при помощи которого можно было бы сбить самолет-разведчик, такой, как американский У-2, у нас не было.

Самолеты У-2 «Локхид» были в свое время действительно вершиной разведки с воздуха. Именно благодаря им в США узнали о строительстве установок для ракет с ядерным зарядом на Кубе. Само их наличие свидетельствовало о том, что американцы знают о нас больше, чем мы до тех пор допускали. Летчики на У-2 следовали вдоль наших границ в Средней Азии, но вступить в воздушное пространство СССР поначалу не осмеливались.

Полет Френсиса Гарри Пауэрса именно 1 Мая 1960 года был исключением. Немного не хватило для того, чтобы он стал к тому же и успешным. Из Средней Азии Пауэрс долетел почти до Северного Ледовитого океана.

Самолет шел на высоте по тем временам фантастической – 20 километров при скорости 750 километров в час. Он был нашпигован электронной аппаратурой, способной отслеживать работу наших радарных установок.

Уже несколько часов военные следили за ним. Хрущев и министр обороны Малиновский непрерывно получали информацию о ходе событий. Они не знали, есть ли на борту самолета бомба или же он прилетел только с разведывательными целями. Более четырех часов подразделения войск противовоздушной обороны пытались сбить Пауэрса.

Истребители один за другим поднимались в небо, стараясь добраться до цели. И один за другим снова приземлялись на своих базах. Приблизиться к Пауэрсу не удавалось.

Одному нашему Су-9 удалось проскочить рядом с самолетом-нарушителем, но для повторной атаки не хватило горючего. Надежда была только на ракетчиков и на вылетевшие из Перми на перехват истребители МиГ-19.

Только где-то у Свердловска удача повернулась к нам лицом. Ракета С-75 отсекла плоскость и хвостовое оперение. Самолет потерял управление и стал разваливаться.

Как выяснилось позднее, летчик катапультироваться не мог, так как знал, что кресло заминировано. Ему удалось сдвинуть фонарь над кабиной самолета, выкарабкаться из нее и с силой оттолкнуться от фюзеляжа.

На земле он был арестован. Позже в Америке его упрекали за то, что он повел себя не как настоящий солдат. У него были средства покончить с жизнью и не попасть к нам в плен. Действительно, смертоносную ампулу-иглу он не использовал и в наши руки угодил целым и невредимым.

Так закончилась разведывательная американская операция «Оверфлайт». Пауэрс был осужден на десять лет и около двух лет отбывал наказание во Владимирской тюрьме.

В это же время Вильям Фишер, один из наших самых замечательных агентов-«нелегалов», находился в американской тюрьме. В 1957 году он был разоблачен (когда доставал информацию и пытался установить новые контакты с советской разведкой) и осужден на тридцать лет тюремного заключения. Однако этот провал объяснялся не особой бдительностью ФБР, американской разведки, а предательством одного из связных нашего агента.

В действительности Фишера звали Рудольф Иванович Абель.

Он родился в 1903 году в Англии в семье русского политэмигранта. В 1920-м семья вернулась в Ригу. Юношу, свободно владеющего несколькими европейскими языками, берут на службу в иностранный отдел ОГПУ, где он выполняет важные поручения по линии нелегальной разведки в разных странах. Это был очень интеллигентный человек, он хорошо рисовал и фотографировал. Его биография была словно создана для «нелегала»: в ней было несколько переселений из одной страны в другую и многое так переплетено, что фантастических легенд и не нужно было. После войны и работы в нашей разведывательной службе в Германии Абель переехал за океан, где постепенно стал одним из весьма преуспевающих фотографов. Он получил доступ в высшие круги американского общества. Умел наблюдать, запоминать, анализировать. Его легенду нельзя было считать непостижимой, как подчас об Абеле писали за рубежом после его разоблачения, но в любом случае это был высокий профессионал, и таким его считали по обе стороны Атлантики.

Вскоре после ареста Пауэрса и заключения его в тюрьму в США поднялась волна движения за его освобождение. Вокруг этого велись дискуссии широкой общественности: тогда это была сенсация всемирного масштаба.

Скандал, возникший вокруг Пауэрса и самолета У-2, даже сорвал планировавшийся визит американского президента Дуайта Эйзенхауэра в Советский Союз. Около Байкала, куда должны были лететь Хрущев и Эйзенхауэр, были уже построены новые прекрасные виллы, так как ничего подобного для проведения встречи столь высокого уровня там тогда еще не существовало. И тем не менее Хрущев, рассерженный американской дерзостью, в последний момент от встречи отказался.

Были сорваны и переговоры с президентом США. По прибытии в Париж Хрущев заявил, что начнет переговоры только при условии, если Эйзенхауэр принесет извинения Советскому Союзу и даст заверения о прекращении полетов У-2 над СССР. Президент США отказался выполнить эти требования. Совещание было сорвано. «Холодная война» продолжилась.

Предложение обменять Пауэрса на Абеля возникло не у нас. Впервые оно прозвучало за океаном в ходе шедших там бурных дискуссий. Я тем временем уже перебрался из Азербайджана в Москву, на Лубянку, и мне, как и многим другим, идея подобного обмена понравилась.

Допросы Пауэрса уже закончились, и мы вряд ли могли что-либо еще от него узнать. Зато наша заинтересованность получить Абеля обратно была гигантской.

Через американского юриста Джеймса Донована начались переговоры: сначала имели место лишь неофициальные намеки и зондаж, а позже состоялись официальные встречи.

В итоге 10 февраля 1962 года на мосту Глинике, разделявшем западный и восточный Берлин, Рудольф Абель, которому предстояло бы еще двадцать пять лет находиться в американской тюрьме, был обменян на Пауэрса и оказался снова дома, в Советском Союзе.

Я принял Абеля вместе с его супругой у себя в кабинете на Лубянке, вручил ему правительственные ордена и подарки, выразил нашу благодарность за все, что он сделал для нашей страны и ее разведки. Были решены вопросы его бытового устройства и денежного содержания. Некоторое время спустя мне принесли от Абеля небольшую картину – зимний пейзаж. Графика. Она заняла почетное место в моем кабинете.

Мне рассказали, что, находясь в тюрьме, он много рисовал. Им, в частности, был нарисован портрет Кеннеди, который у него выпросили для самого американского президента. Говорят, он долго висел в Белом доме.