Текст книги "Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева"

Автор книги: Владимир Семичастный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Незадолго до моего ухода из органов КГБ я еще раз столкнулся с именем генерала Григоренко. Речь шла о лишении его генеральского звания. Уже будучи на Украине, я узнал, что он оказался на Западе и там закончил свой жизненный путь…

Занимались мы и потомками Якира, Свердлова. Помню, что даже сын бывшего редактора «Правды» Румянцева, внук дипломата Литвинова, тоже участвовал в разных похождениях.

Это было время, когда на площади Маяковского у памятника поэту проходили всякие сборища. Место было бойкое, горячее. Потом сборища переместились к памятнику Пушкина. Участников, конечно, контролировали. Но их не хватали, не сажали, не судили, не давали статью.

Профилактические и воспитательные беседы с ними проводил начальник Московского управления КГБ Светличный. Я рекомендовал ему быть пожестче: тут или ты убедишь, или убедят тебя.

Одного мы «выслали». Был такой «писатель» Тарсис. Он исписывал целые тома-книжищи и посылал их Суслову. Тот пересылал их мне.

Тарсис жил на Беговой и каждый день или через день собирал пресс-конференции, давал интервью. А он такие антисоветские вещи в своих книгах писал, такую антисоветчину нес на пресс-конференциях!.. Тогда для иностранцев это было редкостью, вот они и слетались к нему, как мухи на мед.

Это теперь, к сожалению, никого не удивишь, когда свою Родину грязью поливают все кому не лень!

Когда Тарсиса пригласили в Голландию, мы ему открыли границу, но закрыли въезд обратно. Так он там и остался. Жил потом в Афинах. Как-то показывали его по телевидению, как он сидел и вязал не то носки, не то чулки.

Здесь его признали душевнобольным, и он действительно был таким. Потом и на Западе в этом убедились…

Перечень тех, к кому позже стали применять понятия «диссиденты» или «внутренняя эмиграция», был бы не полным без упоминания двух, не слишком в то время известных писателей – Синявского и Даниэля.

В сентябре 1965 года я и генеральный прокурор СССР Руденко докладывали ЦК КПСС о ходе предварительного следствия по делу Синявского и Даниэля. В своей записке мы сообщали, что в период 1956–1963 годов один под псевдонимом Абрам Терц, другой– Николай Аржак написали и по нелегальному каналу передали за границу ряд произведений антисоветского, клеветнического содержания, порочащих советский государственный и общественный строй. К ним относятся, в частности, повесть Аржака «Говорит Москва», сборник рассказов и повестей Терца «Фантастические повести» («Суд идет», «Гололедица», «Любимов»). Произведения эти нелегально были пересланы ими за границу через Замойскую-Пельтье (дочь бывшего французского военно-морского атташе в Москве) и широко публиковались в США, Англии, Франции, Италии и ФРГ.

«Труды» Синявского и Даниэля щедро оплачивались иностранными издательствами и широко распространялись авторами среди своего окружения в Москве. В то же время они не предпринимали никаких попыток опубликовать их в Советском Союзе.

Авторство Синявского и Даниэля было подтверждено экспертизой, проведенной Главным управлением по охране военных и государственных тайн Комитета по печати при Совете Министров СССР, и свидетелями.

В ходе следствия был установлен еще один автор антисоветских произведений – Ремизов, который проходил как свидетель.

С согласия Секретариата ЦК КПСС КГБ и отдел культуры ЦК информировали писательскую общественность Москвы и Ленинграда, партийные организации Института мировой литературы им. Горького и Отделения литературы и языка АН СССР о существе дела Синявского и Даниэля.

В ходе обмена мнениями в среде партийного и писательского актива было единодушно поддержано решение КГБ о привлечении Синявского и Даниэля к уголовной ответственности. Многие высказались за проведение судебного процесса и публикацию материалов процесса в печати.

Мы учли эти пожелания. КГБ предложил рассмотреть дело Синявского и Даниэля в открытом судебном заседании Верховного суда РСФСР и приступил к подготовке соответствующих публикаций совместно с отделом культуры ЦК и Союзом писателей СССР.

Судебный процесс мы предлагали провести с участием общественного обвинителя из числа литераторов. Кандидатуру должен был назвать Союз писателей.

На нашу записку одобрительно ответили завотделом культуры ЦК КПСС В. Шауро, заместитель завотделом пропаганды и агитации ЦК КПСС А.Н. Яковлев и заместитель завотделом административных органов ЦК КПСС Н. Савушкин. Они создали специальную пресс-группу (Мелентьев, Ситников, Беляев, Кузнецов, Волков и от КГБ– Бобков) для подготовки официальных сообщений и просмотра корреспонденции о ходе судебного процесса.

Порядок приглашения на судебный процесс представителей трудящихся, партийно-советского актива, писателей и журналистов обеспечивал МГК КПСС. Репортажи своих корреспондентов из зала суда и официальные сообщения ТАСС о ходе судебного процесса ежедневно публиковались в газетах «Известия» и «Литературная газета». АПН совместно с КГБ была поручена подготовка соответствующих статей о процессе для опубликования за рубежом.

Иностранные корреспонденты на процесс не допускались.

Синявский и Даниэль были осуждены на пять и семь лет тюремного заключения соответственно.

Этот процесс является единственным спорным случаем жестких действий против инакомыслящих, когда КГБ под моим руководством отказался от профилактики с помощью убеждения и разъяснения, воздав им должное по закону.

В январе 1967 года я и Руденко направили в ЦК КПСС еще одну записку. В ней отмечалось, в частности, что начиная с декабря 1965 года в Москве состоялись выступления в защиту Синявского и Даниэля и памяти жертв сталинизма. Участники требовали пересмотра законов, отдельных статей Уголовного кодекса, освобождения из-под стражи задержанных органами КГБ распространителей антисоветских документов.

Действия участников сборищ не носили случайного характера. Они инспирировались и готовились людьми, которые задались целью опорочить советский строй. В их числе были Вольпин, Якир, Гинзбург и другие. Неблаговидную роль в этом деле играли Снегов, Генри, Петровский, Балтер, Косте-рин, Некрич, Чуковская, а также некоторые ученые и деятели культуры, подписавшие ряд сомнительных документов.

Эта группа в количестве 35–40 человек изготовляла и распространяла антисоветскую литературу и проводила манифестации. Она была связана с зарубежной антисоветской организацией НТС, лидеры которой направляли прямые инструкции отдельным членам этой группы.

КГБ и Прокуратура применяли к этим лицам меры предупредительно-профилактического характера, проводили с ними беседы, воздействовали на них по месту работы и через общественные организации. Но они своей деятельности не прекращали.

В связи с этим Прокуратурой СССР и КГБ были привлечены к уголовной ответственности: Гинзбург, Галансков, Добровольский, Лашкова, Радзиевский, Кушев, Хаустов, Буковский, Делоне и Габай.

Считая, что привлечение к уголовной ответственности указанных лиц вызовет определенную реакцию внутри страны и за рубежом, мы предложили поручить отделам пропаганды ЦК и МГК КПСС провести разъяснительную работу, особенно среди студенческой молодежи. Со своей стороны КГБ также принимал в этом участие.

ЦК ответил на эту записку поручением М. Суслову, А. Пельше и В. Семичастному продумать связанные с этим вопросы, в частности вопрос об ответственности авторов за передачу рукописей для издания за границу. Я уже не успел этим заняться…

Имена диссидентов поглотила история, а все дело с сегодняшней точки зрения можно оценивать по-разному.

Что касается меня, то я защищал интересы и действовавшие законы страны, в полезности которых для общества был убежден.

Дела Европейские

После 1945 года решающие направления советской внешней политики и вытекающей из нее военной стратегии были определены результатами Второй мировой войны и последующим разделением мира на два военных блока, разгороженных «железным занавесом».

Для советского руководства большое беспокойство создавало пребывание в Европе американских войск. Оно хорошо помнило обо всех скрытых течениях, которые принесло с собой уже само антигитлеровское союзничество США и СССР, не забывало об осложнениях и сокрытии правды при ведении работ по созданию ядерного оружия, об эффекте первого использования атомной бомбы в Хиросиме и Нагасаки, которое должно было устрашить не только Японию, но и Советский Союз. Присутствие в Европе американских войск только усиливало опасность глобальной конфронтации, а также ускорило объединение стран Запада в военный блок.

В борьбе против сторонников коммунистической идеологии капиталистический мир стремился постепенно сплотиться как можно крепче. Результатом стало прежде всего создание в 1949 году Североатлантического пакта– НАТО. Социалистические страны в ответ предприняли аналогичный шаг: создали в 1955 году свою собственную военную организацию – Варшавский, договор.

Оба объединения, НАТО и Варшавский договор, заявляли о себе как об организациях оборонительных, а вовсе не наступательных. Однако при этом были нацелены на нанесение поражения противнику, правда, не столько военным, сколько политическим путем. До времени мирного сосуществования было еще очень далеко, и разговор между Москвой и Вашингтоном велся исключительно с позиции силы. Кто был сильнее, тот чувствовал себя безопаснее.

После смерти Сталина советская внешняя политика изменялась значительно медленнее, чем внутренняя. В то время как в Президиуме ЦК партии постепенно появлялись новые люди' во главе Министерства иностранных дел некоторое время по-прежнему оставался Вячеслав Михайлович Молотов – дипломат, скорее, консервативного толка.

В 1957 году его сменил бывший первый заместитель Молотова Андрей Андреевич Громыко.

Назначение Громыко на пост главы советской дипломатии имело для Хрущева много выгод. Сравнительно быстро оба нашли общий язык. Хрущев не был в области дипломатии слишком силен, а умный Громыко гарантировал стабильность общего толкования внешней политики и сохранение профессиональных кадров. Громыко занял свое место и никоим образом не мог служить угрозой позициям Хрущева. Андрей Андреевич не входил в состав Президиума ЦК и в случае возникавших разногласий не оказывал принципиального сопротивления.

Он пользовался авторитетом как в международных организациях, так и на международной арене в целом. Уже на Ялтинской конференции он сидел рядом со Сталиным как один из ближайших советников.

В конце войны Громыко был послом СССР в США, а после 1946 года– постоянным представителем нашей страны в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций. Позже он был назначен послом в Великобританию. В печати и среди коллег его часто из-за неуступчивости называли «Господин „нет"». Однако, несмотря на это, все сходились во мнении, что для нашей страны этот человек на своем месте.

Хотя потепление международной обстановки происходило медленно, нельзя сказать, что мы оставались столь же отгороженными от остального мира, как и прежде. Всего через четыре года после смерти Сталина в Москве состоялся Всемирный фестиваль молодежи, событие, которое в сталинские времена трудно было бы себе представить. Пригласить к себе десятки тысяч молодых людей со всех стран мира! Такое прежде прозвучало бы как самая буйная фантазия. Постепенно мы приходили к выводу, что внешний мир не столь страшен, как это представлялось при Сталине. К подобным выводам относительно Советского Союза приходила и часть международной общественности.

Однако на официальном уровне и в самой сути противоборства двух политических систем менялось немногое.

Закрепить патовую ситуацию в течение всего периода «холодной войны» Советскому Союзу помогло достижение приблизительного равновесия военных сил. Подобное утверждение нельзя доказать чисто арифметически, ибо проверить это можно только во время глобальной разрушающей катастрофы, о чем даже подумать было страшно.

Равновесие означало создание такого положения, когда каждый шаг противника в нежелательном направлении означал его вступление в опасную зону.

В течение всей «холодной войны» западная пропаганда представляла нас этаким чудовищем. У общественности капиталистических стран создавалось представление, что СССР – это кровожадный тигр, который издает рык, лязгает зубами и только ждет момента, чтобы нанести смертоносный удар. Они столько страшного про нас наговорили, что начали сами пугаться собственноручно намалеванных ужасов.

Однако все эти сценарии катастроф не отвечали истине. И хотя мы время от времени на международных встречах стучали кулаком (а то и башмаком!) по столу, грозя в случае чего страшными ударами, сами же прекрасно понимали, что ставим ногу на тонкий лед.

Вплоть до семидесятых годов, когда я уже не стоял во главе КГБ, США в отношении ядерного оружия были значительно сильнее нас, сильнее Организации Варшавского договора. Они могли от Атлантики до Ледовитого и Тихого океанов накрыть наши гигантские территории снарядами со своих совершенных атомных подводных лодок.

Другую мощную ударную силу натовцев представляли собой плавучие авиабазы. Ничего подобного у нас тогда не было.

Преимущество было у США в тяжелых бомбардировщиках, и на этом перечисление не кончалось. Отстоять территорию в одну шестую часть света было бы почти сверхчеловеческой задачей, напади на нее одновременно армии развитых западных стран. Не было на всем земном шаре страны, являвшейся такой легкой добычей, как первое государство рабочих и крестьян.

И все-таки Советский Союз имел определенные выгоды. Советская Армия быстрей, чем войска США, могла бы по суше переместить свои объединенные вооруженные силы к границам западных стран.

Уже со времен победного наступления на гитлеровские армии для нас главное стратегическое направление определялось осью Варшава – Берлин – Париж. И именно здесь значительное преимущество было на нашей стороне. Во всех прилегающих странах– исключая до 1968 года Чехословакию, – в ГДР, Польше и Венгрии, кроме армий этих стран, стояли на страже и советские военные части. В государствах, где находились советские гарнизоны, могли быть установлены и советские боевые ракеты.

Мы могли бы в Европе начать эффективное наступление и без большого труда дойти до Португалии, разумеется, в том случае, если остальные страны мира останутся в стороне.

Принцип равновесия, говоря весьма упрощенно, заключался в следующем: если НАТО решит напасть на Советский Союз или какую-либо другую страну– члена Варшавского договора с использованием ядерного оружия, то рискует Западной Европой, куда тотчас же вторгнутся восточноевропейские вооруженные силы. Страны Западной Европы были в этом отношении нашими заложниками.

Я со всей ответственностью заявляю, что за все годы, проведенные мною на высоких постах в советском политическом руководстве, мне ни разу не приходилось слышать о каком-либо плане, нацеленном на захват Западной Европы или отдельной страны путем развязывания войны. Это при том положении, что о планах, главных стратегических направлениях советской политики я был информирован в течение длительного времени. И уж вовсе не могло нечто подобное касаться Соединенных Штатов.

Советские удары, направленные против Запада в какой-то части света, могли планироваться лишь как удары ответные, как следствие того, что на нас напали где-то в другом месте. Аналогичным образом были нацелены и пропагандистские заявления об окончательной победе коммунизма в случае возможного нападения на нас. Мы знали, что сами начать не можем. Но если первый шаг к развязыванию конфликта сделают другие, то, разумеется, мы хотели выиграть.

Важно, однако, знать, что нам не нужны были новые территории. В свое время мы даже отказали Болгарии, которая проявила серьезную заинтересованность в том, чтобы стать шестнадцатой республикой нашего Союза. У нас были большие внутренние проблемы и весьма ограниченные возможности. Куда уж там вести захватническую войну!

На Западе и у нас было немало людей, которые понимали наши громкие словесные перестрелки и угрозы именно так, как они по большей части и мыслились, а именно– как стремление, запугивая, удержать противника от непродуманных действий.

Я признаю, что наряду с такими реалистами существовало пусть и меньшинство, но ослепленных фанати ков-фантастов. Людей, которые о подлинном положении знали не так уж много. Однако последние – ни у нас, ни в странах НАТО – никогда не оказывались на верху политической лестницы.

При этом я должен подчеркнуть, что в отношении разработки военной стратегии в целом у меня как у председателя КГБ были весьма мизерные возможности. Поэтому я не хочу, да и не могу погружаться в детали. Моей задачей, связанной с армией, было обеспечение контрразведывательной работы в ее частях, недопущение вражеских агентов к нашим секретам. Но я должен был знать в общих чертах как можно больше об уровне боеспособности наших войск, а также положение, связанное с персональным составом офицерского корпуса. На этом мои возможности кончались.

Остальное было уже делом министра обороны и Верховного главнокомандующего– первого секретаря Центрального Комитета КПСС.

Освоение космоса

Наибольшую радость всему нашему поколению принес полет первого человека в космос 12 апреля 1961 года. Симпатичный молодой майор Юрий Алексеевич Гагарин стал героем всего мира, а политические акции советской науки после его успешного полета и возвращения на землю стали расти с головокружительной быстротой.

Одним из тех, кто в наибольшей мере способствовал развитию науки в послереволюционный период в нашей стране, был человек, сыгравший решающую роль в успешном полете Гагарина, – Сергей Павлович Королев. Ракетами Королев начал заниматься еще в юности и уже к тридцатым годам стал известен как чрезвычайно способный специалист.

В жернова репрессий он попал из-за вымышленных обвинений и подозрений в антисоветской деятельности. Главный конструктор ракеты Гагарина в 1938 году был осужден к десяти годам заключения. Сначала путь Королева-заключенного лежал в Сибирь, и только перед самым началом войны положение ученого улучшилось. В 1940 году по требованию Андрея Николаевича Туполева, его учителя, тоже находившегося в заключении, он был возвращен в Москву и включен в туполевскую группу, работавшую под надзором НКВД.

После победы над фашизмом Королева командировали в Восточную Германию посмотреть, что осталось от исследовательской базы в Пенемюнде, где создавались известные немецкие ракеты Фау-2. Главный немецкий конструктор Вернер фон Браун уже находился в руках американцев, но объектом интереса нашей разведки он не переставал быть в течение дальнейших десятилетий. Теперь он работал не на фашиста Гитлера, а на страну, которая сама себя выдавала за самую демократическую в мире, однако цель его усилий осталась прежней: он конструировал носители смертоносного оружия, направленного против того же Советского Союза. Наша страна нуждалась в ракетах для своей защиты.

Сергей Королев стал тем, кто об этом позаботился. Он с группой талантливых советских ученых разработал первую межконтинентальную баллистическую ракету, а потом поднял голову к звездам.

Четвертого октября 1957 года мир узнал о его работе благодаря самому первому спутнику, который впервые преодолел земное притяжение. Потом уже последовали на земную орбиту живые существа – собака Лайка, первый космонавт Гагарин, а через два года после него и первая женщина-космонавт– Валентина Николаевна Терешкова.

Я должен подчеркнуть, что хотя полет Валентины Терешковой был политическим и научным успехом, пропагандировал равноправие женщин и позволил изучить реакции женского организма на состояние невесомости и экстремальные условия полета, сам Королев в итоге был не очень доволен. «Никогда больше никакую женщину я в космос не пошлю», – твердил он. Валентина Николаевна после приземления была измотана физически и нервно, а ее организм тяжело перенес состояние невесомости. В определенной мере это было и понятно. Она прежде никогда профессионально не летала, как ее коллеги мужчины, была простой работницей текстильной фабрики и перед стартом прошла лишь основные из необходимых тренировок.

Однако было ясно, что, как бы ни ворчал Главный конструктор, если наша страна намеревалась и дальше реализовывать свои замыслы и создавать в космосе станции и лаборатории для длительного пребывания на околоземной орбите, то и у первой женщины-космонавта появятся свои последовательницы.

Сергей Королев был человеком сложного характера. Отличался принципиальностью, знал себе цену, но бывал и весьма резким, а иногда и грубым. Однако для того поста, который он занимал, подобные качества были даже необходимы и полезны.

При своей жизни Королев был полностью засекречен. Миру не было известно ни его имя, ни пост, который он занимал, не говоря уже о содержании его научного труда. И даже тогда, когда руководитель советской космической программы мог бы быть выдвинут в кандидаты на получение Нобелевской премии за достижения в области физики, было решено оставить его имя в тени. Для мировой общественности успехов в завоевании космоса добился советский народ.

Только после его неожиданной смерти в результате неудачной операции, последовавшей в 1966 году (ученому тогда было всего пятьдесят девять лет!), люди узнали имя Королева, а для мира его загадочная фигура приобрела реальные очертания выдающегося ученого, ставшего символом начала космической эры человечества.

Сам же он так и не вкусил при жизни всемирного признания. Однако он знал, что без поддержки Советского государства и личного расположения его главных руководителей, особенно Никиты Сергеевича Хрущева, он один и после разоблачения культа личности не стал бы тем, кем стал. Его служение Родине и преданность ее идеологии для всех были примером. Королев всегда работал с полной отдачей.

К великой беде для отрасли и для всей страны, у нас не оказалось соответствующего масштабам Королева преемника. Кончина Главного конструктора означала серьезный кризис для советских космических исследований…

К концу шестидесятых годов преобладание СССР в сфере космоса закончилось. В это время американцы уже готовились к полету на Луну.

В апреле 1967 года, всего через год с небольшим после смерти Королева, на нас обрушилось новое несчастье. Его жертвой стал сорокалетний космонавт Владимир Михайлович Комаров.

В октябре 1964 года Комаров был членом экипажа космического корабля «Восход», который первым в истории доставил на космическую орбиту сразу трех космонавтов. Вместе с командиром экипажа Комаровым летели также врач Егоров и ученый, кандидат технических наук Феоктистов. Тогда возможность взглянуть на нашу планету из космоса получили впервые не только пилоты – военные, но и штатские лица.

Следующая космическая экспедиция ждала Комарова три года спустя в новом космическом корабле «Союз-1». Космонавт успешно выполнил всю программу полета и уже готовился к посадке, когда на высоте семи километров над землей отказали парашюты, а вместе с ними и тормозная система.

Владимир Михайлович Комаров стал первым человеком, не вернувшимся из космоса на Землю.

У КГБ было не очень много контактов с космической программой: вся отрасль была под патронажем Министерства обороны и военных кругов. Хотя первая «прогулка» космонавта Алексея Леонова в космосе в 1965 году была отснята при помощи нашей аппаратуры, однако для того, чтобы и дальше успешно сотрудничать с космонавтами, у нас не было ни возможности, ни средств.

Из агентурных донесений и из западной печати мы к тому же стали узнавать, что американцы начали использовать свои космические экспедиции для получения шпионских фотоснимков о советских военных объектах. Нам ничего не оставалось, как объединить наших сотрудников в отдельную группу и передать всю тему им. Так что КГБ в успехе самого завоевания космоса не имел возможности отличиться.

Тогда я был только на десять лет старше двадцатисемилетнего Гагарина и по возрасту из всего руководства страны был ближе других к космонавтам. Поэтому со многими из них поддерживал очень добрые отношения. Некоторые были еще комсомольцами, и мое комсомольское прошлое, понятно, сыграло тут свою роль. Как хорошие солдаты – по званию они были намного ниже меня, – космонавты сохраняли необходимую, формальную дистанцию, но взаимное доверие между нами все более углублялось.

Космонавты были потрясены случившимся с Комаровым. Вскоре после траурного прощания с Владимиром Михайловичем в Краснознаменном зале Дома Советской Армии ко мне подошли Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриан Николаев, Павел Попович и попросили выслушать их. Я согласился. Прямо с похорон мы отправились на Лубянку.

Согласно принципам служебной подчиненности им следовало бы идти со своими проблемами к новому министру обороны Гречко, но, как я позже понял, там были глухи к волновавшим их вопросам.

Космонавты попросили меня посодействовать их личной встрече с Леонидом Брежневым, уже третий год возглавлявшим руководство нашей страны и партии. Они изложили мне свои проблемы и поделились проектами их решения. Космонавты были также уверены, что я их не выдам Гречко, а вот первому секретарю ЦК смогу представить перечень их жалоб и проекты решений спорных вопросов таким образом, словно все это родилось в моей, а не их головах. Для успеха всего начинания именно такой подход имел решающее значение.

До той поры я не предполагал, что взаимоотношения между отдельными группами в сфере космических исследований столь накалены. Однако четверка моих гостей с Гагариным во главе убедила меня в обратном. Самой обременительной для них была необходимость слепого соблюдения военной дисциплины.

В свое время подчиненность нашей космонавтики Министерству обороны была необходима, однако чем дальше развивалась она, тем больше проявлялось различие в толковании тех или иных вопросов между теми, кто летал и тренировался, и теми, кто давал команды из-за письменного стола. Практически все летчики-космонавты в сравнении со своими начальниками имели очень низкие воинские звания. А случалось, что, приходя на совещание, которое проводил генерал или маршал, они не получали должного понимания своих проблем. Те ставили молодых космонавтов по стойке «смирно», не дав себе даже труда выслушать, что их волнует.

А проблемы ни много ни мало касались тренировок, финансирования, подбора кадров, материального обеспечения.

Поэтому космонавты хотели, чтобы их сфера была изъята из Министерства обороны и выделена в самостоятельную.

С Брежневым я на эту тему действительно говорил, но вскоре же после этого сам был отозван из КГБ и сослан в Киев.

За решением судеб космических исследований в нашей стране я мог теперь следить только издалека. Прошло какое-то время, и космические программы были все-таки выведены из ведения Министерства обороны.

Годом позже, 27 марта 1968 года, в возрасте тридцати четырех лет трагически погиб Юрий Алексеевич Гагарин. Он стал символом космической эпохи, и поэтому мы не хотели рисковать, снова отправляя его к звездам. Но он неудержимо рвался в небо. Жизни ему стоил тренировочный полет на военном истребителе.

С его смертью как бы символически была завершена и великая глава в советской истории, хотя завоевание космоса продолжалось, и совсем не безуспешно…