Текст книги "Воскресение Петрова"

Автор книги: Владимир Дрыжак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Вообще, все последующие события воспринимались Петровым фрагментарно, отдельными эпизодами, связанными очень ненадежными причинно-следственными цепочками, не столько фактическими, сколько умозрительными. О каком-либо цельном восприятии действительности не могло быть и речи. Петров еле успевал привыкнуть к очередному эпизоду, с горем пополам ощутить свое место в нем, как тот сменялся другим, и приходилось все начинать сначала. Петров чувствовал, что совершенно запутывается.

В момент очередного "просветления" он обнаружил себя сидящим на скамейке рядом с постаментом. Тут же сидел лейтенант, закинув ногу на ногу, и с интересом слушал очередную тираду "памятника", который теперь слез с постамента и стоял рядом, небрежно опершись на трость. Последняя, впрочем, скорее походила на ободранный зонтик, нежели на предмет аристократической амуниции. Кроме "памятника" рядом стоял старичок в нейлоновой куртке японского производства, на которой от молний не было живого места. Этот старичок вел себя живо и непосредственно, атакуя "памятник" с различных позиции и в прямом, и в переносном смысле. Судя но всему, наступательная позиция сформировалась у него в очень раннем возрасте и со временем заполнила все его существо.

Петров вернулся в действительность именно в тот момент, когда активная жизненная позиция старичка вышла за его пределы и, коснувшись "памятника" , образовала взрывоопасную смесь.

– И вам не стыдно?! – с жаром сказал старичок.

– Ничуть, – ответствовал "памятник" с достоинством. – Как выяснилось, произошло недоразумение. Лицо, памятником которому я являюсь, благополучно здравствует. Но в этом случае я полагаю свои прерогативы утраченными, ибо одно дело, если упомянутое лицо уже не существует в общепринятом смысле, и совсем другое, когда оно имеет быть, и может само постоять за себя.

После этих слов "памятник" самодовольно захихикал, вероятно обнаружив двойной смысл последней фразы. Хихиканье и внешний облик "памятника" несколько диссонировали с изяществом стиля его выражений, и Петров отметил, что "памятник", вероятно, когда-то вращался в интеллигентных кругах, но более поздние обстоятельства существенно обогатили его словарь.

– А постамент? – осведомился старичок. – Вы отдаете себе отчет что пустой постамент может вызвать нездоровую реакцию общественности?

– Плевать, – грубо ответил "памятник", снова возвращаясь к прежнему босяческому лексикону. – Я что, должен торчать на этом постаменте только потому, что у кого-то возникнет реакция? Если человек жив, он не имеет права иметь памятник – это и ежу ясно. А вся ваша болтовня – чушь!

– Почему же это не имеет? На законном основании бронзовые бюсты героев устанавливают на родине...

– Х-ха! Тогда почему бы не ставить памятники будущим героям еще до их рождения, – заявил "памятник". – Если вы считаете, что не может пустовать – займите его сами, только уж потом стойте, как положено.

– Что-о? – завопил старичок. – Не слишком ли много вы себе позволяете? Вам плевать на наши идеалы!..

– Именно, – нахально парировал "памятник", – именно плевать на ваши идеалы.

Петров полностью очнулся и, хотя чувствовал некоторую слабость в теле, с интересом стал следить за всеми перипетиями беседы.

– Вы совершенно растленный тип – вот вы кто, – заявил старичок. Наслушались разных голосов, никакого понятия о морали и нравственности. В наше время мы и помыслить не могли о таком.

– В ваше время... – презрительно оказал "памятник". Лучше вспомните, сколько тех самых героев вы, в свое время, спровадили на Соловки и Колыму. Про негероев я вообще молчу... А теперь о памятниках заботитесь.

– Это ложь! Все эти, так называемые, "факты" высосаны из пальца нашими идеологическими противниками за рубежом.

– А как насчет Лаврентия Палыча? Не оправдал доверия?

– Берия был затаившимся классовым врагом. Его происки были разоблачены и осуждены. И народ, между прочим...

– Да бросьте вы, бросьте!.. Народ тут непричем. "Все, как один, стройными рядами..." – чушь собачья! Нет никакого народа, и никогда не было! Были просто люди, и они хотели жить по-человечески, а вы им не давали.

– Ложь и клевета! Жалкие потуги!..

Петров зажмурился и на некоторое время опять погрузился во тьму. Когда он очнулся, страсти несколько улеглись. Старичок тыкал пальцем в бронзовую грудь "памятника", последний же стоял подбоченясь и указывал тростью на Петрова,

– А вот оно, это лицо, так сказать, лично.

– Этот?

– Этот. Старичок пристально изучил Петрова.

– Допустим, – сказал он. – Предположим, что вы являетесь памятником – первое. И второе – памятником именно этому гражданину.

– Ну-ну...

– Отлично. Вы – памятник. Но в таком случае кто-то вас поставил? Кто именно, если не секрет?

– Не секрет, – оказал "памятник", – я сам встал.

Наглость этого типа, вероятно, не имела предела.

– Ваша наглость не имеет предела! – возопил старичок. Памятник – не надгробное изваяние, для его установки необходимо, как минимум, решение городского совета. Это как минимум!

– А вот Александр Сергеевич Пушкин имел на сей счет другое мнение. Он сам воздвиг себе памятник, без всяких советов.

– Вы это бросьте!

– Точно, – подтвердил лейтенант, до сих пор молчавший. Он рассеянно улыбался, щурясь на солнце. – "Я памятник воздвиг себе нерукотворный"

– А вам, товарищ лейтенант, должно быть стыдно. Вы обязаны стоять на страже нарушений порядка и пресекать их.

– Я так и делаю. Но пока не усматриваю ухудшения криминогенной обстановки. Хулиганства нет, все тихо и мирно.

– Да, – подтвердил "памятник", – я вас не трогаю, вы меня – тоже

– А то, что он самозванно установился на постаменте?

– Это не факт.

– То есть как это не факт?! Он там стоял – я сам видел!

– Вполне возможно. Но относительно законности его стояния мы не можем пока сделать однозначных выводов.

– Так вы его защищаете?!

– Отнюдь. Я констатирую факт.

– Что значит факт! На постаменте имеется доска с надписью: "Петров Вадим Сергеевич". Тот Петров жил в прошлом веке и погиб за дело революции... Кажется, в двадцать первом году...

– Ничего подобного, – вмешался "памятник". – Тот Петров не погиб в двадцати первом году. а был расстрелян в тридцать третьем. И не надо врать – только вот врать не надо!.. Все ваше вранье уже надоело сто раз!

– Мальчишка, – взвизгнул старичок. – Сопляк! Да, были перегибы, классовая борьба, но лес рубят – щепки летят. Мы боролись за идеалы справедливости и мы построили новое общество! А товарищ Петров был реабилитирован.

– Очень может быть, – сказал памятник со злостью. Вполне допускаю, что тот Петров был порядочным человеком – иначе за что же его к стенке поставили. Но я памятник не тому Петрову, а вот этому.

И он ткнул пальцем в Петрова.

– Интересно... Очень интере-есно! Он что, тоже Петров Вадим Сергеевич?

– Именно. Я теперь его полностью опознал. Это он.

– А где доказательства?

– Чего доказательства?

– Того, что он Петров B.C.?

– А вы у него паспорт проверьте – пусть-ка предъявит. Гражданин, предъявите паспорт товарищу!

– Но-но, – вмешался лейтенант, – что еще за проверка! Вы, папаша, не имеете таких прав.

– Так проверьте вы.

– А я и так знаю, что рядом со мной сидит Петров B.C.

– Вы это официально заявляете?

– Вполне. То есть, будем считать, что данный вопрос мы решили в положительном смысле. Меня интересует другое. Скажите, вы точно знаете, что здесь раньше стоял памятник Петрову B.C. – герою революции?

– Еще бы мне не знать – я живу вот в этом доме, окна, между прочим, на сквер выходят.

– Очень хорошо! Давно живете?

– С сорок девятого года.

– Ага, – лейтенант помолчал, – то есть вы имели возможность хорошо познакомиться с обстановкой в данном сквере. В таком случае, может быть вы сообщите, когда установлен на этом постаменте памятник Петрову B.C. – герою революции?

– Что значит – когда?! – взвился старичок.

– Ну... Он ведь здесь стоял не вечно.

– Что значит – стоял?! Это теперь памятники начали бегать туда-сюда, а раньше они стояли, где положено.

– Вы меня не поняли, – перебил лейтенант и терпеливо продолжил, – согласитесь, ведь памятник ставят люди, и до того, как они это сделают, памятника не существует. Меня интересует, когда они это сделали в отношении памятника

В.С.Петрову? Уточняю, В.С.Петров, по сведениям вот этого товарища, был репрессирован и, вероятно, до пятьдесят третьего года не имел возможности... э-э-а... иметь памятник.

– А он его и не имел, – нахально вмешался "памятник". Он его заимел только в шестьдесят первом.

– Выбирайте выражения, любезный! – строго сказал старичок. – Ваш полублатной лексикон заставляет меня делать кое-какие выводы.

– Какие же, например?

– А такие, что вы только совсем недавно вернулись из мест заключения.

– Ах, ты, сморчок! – рассвирепел "памятник". – Попался бы ты мне один на этой аллейке раньше – я бы тебе устроил ликбез! Тоже небось, метишь на место хозяина?

Последнее слово было произнесено так, что Петров невольно вздрогнул. Ему показалось, что оно было произнесено с большой буквы.

– Гражданин! – лейтенант немедленно превратился в официального представителя закона, – если вы и дальше будете вести разговор в подобном тоне, то...

– А чего он, как этот...

– Я вам не "эт-тот"! – произнес старичок яростно. – Я и не таких...

– А вы, гражданин, прекратите намеки! – предупредил лейтенант. – Соблюдайте плюрализм мнений.

– И улыбнулся старичку. А "памятнику" подмигнул, чем и разрядил обстановку.

– Я вам вот что скажу, гражданин начальник. – решительно заявил "памятник". – Так бы не сказал – чего прошлое ворошить – а теперь скажу. Петрова тут поставили в шестьдесят первом, а до этого... Ну, что, сказать?

– обратился он к старичку.

Старичок демонстративно отвернулся.

– Тогда скажу, – заключил "памятник". – До него здесь никто не стоял, а еще раньше стоял... Этот.

Он показал глазами в сторону постамента, а потом куда-то вверх в безоблачную высь.

– Кто этот? – не понял лейтенант.

– Ну, этот... Хозяин!

– Какой еще хозяин?

– Какой, какой... Не знаешь, что ли?

– Что ты темнишь, говори толком!

– Иосиф – кто же еще!

– Сталин?! – догадался лейтенант.

– Не сам конечно, а его копия.

– Какая копия, черт бы тебя побрал!

– Памятник. Понял? Па-мят-ник. Потом его сняли с работы и куда-то задвинули. А постамент остался. Назначили Петрова. Он стоял нормально, но, видать, сделан был так себе – тогда все делали тяп-ляп, боялись в коммунизм опоздать – ну, и проржавел, то есть корродировал. А у нас с этим строго, сам понимаешь. Памятник – не фонарь, на него люди смотрят... Ну вот, бросили на реставрацию, да так и забыли. Постамент пустует, и у людей возникают вопросы. А тут как раз мой Петров окочурился, то есть тьфу! преставился – ну, я и встал. Теперь смотрю – он живой и здоровый, а я как дурак стою. Откуда я знал, что он двойной!

Лейтенант только крякнул и переместил фуражку со лба на затылок.

– Дожили.., – пробормотал старичок, – вместо вождя революция ставят черт-те кого.

– Да уж тебя не поставят, будь спокоен, – презрительно бросил "памятник". – Вспомни, где ты кантовался во время войны? Дорогу он строил из аула в саксаул...

– Вы... Ты.., – старичок неожиданно побагровел, – Я работал там, куда меня послала партия. А за клевету ответишь!

– Отвечу, отвечу.., – презрительно бросил "памятник". – Я за свое отвечу, а вот кто будет отвечать за Колыму, Беломорканал и голодающее Поволжье? Думаете, что все концы в воду упрятали? Не все! Ваши памятники до-олго еще вспоминать будут. Кости, дядя, в вечной мерзлоте не гниют, понял, и дырки в черепах не зарастают... Ответишь... Кишка у вас тонка памятника к ответу тянуть!

– Был бы жив товарищ Сталин.., – с дрожью в голосе начал старичок.

– Это точно! Он мог. Он не то, что памятник, он и прокатный стан мог притянуть к ответу. Но теперь его время вышло. Вышло, понял ты, старый!.. Переплавили Хозяина на золотники и пионерские горны. Теперь вы в них дудите и пар из народа спускаете, но уж больно дырки узкие сделали, а пару много накопилось. А горны-то, горны!.. Кнопки забыли все песни те же. Вы в них дудите, а никто не слушает.

– Придет срок – новые отольем! – взвизгнул отаричок. Державу развалили – кто ответит?.. Кровавыми слезами заплачете! Всех, всех вспомним. Поименно!

– Н-ну! – лейтенант встал и поправил портупею. – Прямо здесь начнем вспоминать, или продолжим в другом месте. – Он сощурился. – Не терпится из страны живодерню сделать?.. Вы. папаша, выбирайте выражения. А то ведь, знаете, неизвестно кого вперед начнут отливать. Выбор имеется. Вон, за бугром, есть охотники фюрера обратно на постамент водрузить, мы тут суетимся, а на юге аятолла уж очень боевой, хотя тоже покойник. И кормчий есть подходящий. Так что лозунгов нам хватает – ума бы подзанять!

– Вот и я говорю, товарищ лейтенант, – должен быть порядок, – очень быстро и покладисто согласился старичок.

Он, судя по всему, уважал любую власть, и чем тверже она казалась, тем сильнее. А лейтенант, надо отметить, в стоячем положении производил особенно твердое впечатление. Что касается "памятника", то он в очередной раз сплюнул и сказал:

– Небось, служба, с этими мы простились. Теперь другие памятники начнутся.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, что там в проекте? Излагай, раз уж ты такой памятник. А мы послушаем и примем к сведению.

И лейтенант снова уселся на скамейку, положив ногу на ногу.

– Все, баста, сказал "памятник" и стукнул тростью об асфальт, – политикам больше не стоим. Надоело! Не успеешь стать – снимают, краской мажут, а пацаны – те просто обнаглели... Мы там у себя посовещались и решили – шабаш. Нет исторической перспективы! Сегодня он великий, завтра просто выдающийся, а послезавтра вообще сомнительная личность, да еще и руки по локоть в крови. Правые, левые, либералы, демократы, коммунисты, социалисты – все на одно лицо. Как доберутся до власти – так все, идут стенка на стенку. А потом разбирайся, кто там был прав, и кто виноват!.. Лично я теперь считаю, что самая выдающаяся личность – вот он, Петров Вадик.

– Чем же он так выдвинулся? – поинтересовался лейтенант,

– А самый серый.

– Опять ты за свое?!

– Нет, ей богу, провалиться мне на этом месте! Серьезно, раньше ведь как – все больше ученым стояли, да поэтам. Ну. еще писателям – было дело. И нормально. У писателей книжки, у ученых, понятное дело, открытия. В любой момент можно проверить. Закон всемирного тяготения на чьей совести? Дураку понятно – Ньютона! А Парижская Коммуна?.. Тото и оно! Теперь же вообще черт знает что... Ученых то сажают, то выпускают. Ну, сейчас-то, конечно.., а лет тридцать назад... А сейчас их, по-моему, вообще нет, и куда девались неизвестно... Кому стоять?! Вот мы и решили – стоим за серых. Понимаешь, с этими серыми канители меньше. Стоит себе вот такой Петров, никому не мешает. Молиться за него, понятное дело, никто не будет. В пример ставить – тоже, дорожному движению он не препятствует, и светлых идей не оставит. Нормально! В стройные колонны ни противники, ни сторонники не построятся. Нет сторонников! Нет противников!.. Уж не знаю, как вы тут устроитесь, а нам, памятникам, в самый раз. Ведь как было: встал, ну, думаешь, навека, а тебя назавтра р-раз, и сняли. Или, того хуже, переплавят... Вот чего я не пойму, так это почему Христа не снимают? Две тысячи лет висит на кресте, и ничего ему сделать не могут.

– Верно, потому, что он сам вместо памятника повисел, задумчиво произнес лейтенант. – А когда его попытались снять...

–

Петров так и не узнал, что случилось с Христом после этой попытки. Мир опять помутнел, подернулся рябью и закрылся. Петров оказался наедине с самим собой, но на сей раз общение происходило в какой-то чрезвычайно мутной и вязкой жидкости, наподобие битума, в которой мысли не распространялись. Думать в этой жидкости было бесполезно. Петров сделал несколько попыток, полностью отупел и вынужден был пассивно ожидать продолжения. Его положение было просто отчаянным, потому что он даже не знал, имеется ли хотя бы небольшой шанс дождаться этого продолжения, и не имел никакого понятия о его характере.

Тем не менее, после ожидания, длившегося примерно две с половиной вечности (причем Петров сосчитал эту длительность по секундам) в окружающей среде начали происходить некоторые перемены. Вязкость среды резко уменьшилась, однородный серый фон перед глазами сменился игрой света и теней, а мысли в голове Петрова обрели некоторую свободу передвижения. Он напрягся и...

Мешали гвозди. Они ограничивали свободу движения, связывали по рукам и ногам, и Петров, как ни извивался, не мог освободиться из их цепких объятий. Свобода казалась недостижимой, но мало того она казалась еще и опасной. Ибо гвозди стесняли, но, однако же, препятствовали падению в бездну.

– Ну, что же, – произнес некто, – право выбора за тобой. Решай.

– Где я?! – воскликнул Петров, и с ужасом понял, что кричит вовсе не он, а кто-то другой, сидящий внутри него.

– Нигде. Ты не существуешь.

Петров попытался сообразить, что это означает, и пока он это делал, внутренний Петров уже вступил в дело, перекрыв ему всякую возможность для вмешательства.

– Как это может быть!? – воскликнул внутренний Петров.

– Это бывает...

– Что же теперь мне делать? Я ведь не могу так. Я не хочу!

– Есть несколько вариантов. Ты должен выбрать. Итак, вариант первый: все остается как было. Но учти, этот Петров жить тебе не даст – ты ему не нужен. Он висит на своих идеологических гвоздях, и такое положение его вполне устраивает. Не забывай, он сейчас превращается в памятник , но это не конец. Не это – цель!

– Какова же цель? И кто ее поставил?

– Ее первым поставил тот, кто понял, что именно благие намерения следует использовать для строительства дороги в светлое будущее. И куда на самом деле ведет эта дорога, знал только он. Последователи приняли все за чистую монету. Собственно, под этим утлом зрения можно рассматривать всю историю человечества... Но мы перенесемся в тот ее период, когда на вооружение был принят лозунг социальной справедливости. Благость намерений здесь несомненна, ибо что может быть справедливее самоей справедливости, как таковой. Но очень скоро выяснилось, что для воплощения этой идеи существующий человеческий материал непригоден. Слишком велик спектр мнений относительно содержания понятия справедливости. И тогда возникла идея вырастить нового человека. Причем, не одного-двух, а целое поколение, грядущее на смену старому. Цель, как всегда, оправдывала средства. Так вот, твой Петров – результат воплощения этой идеи. Цели, разумеется, достичь не удалось – люди есть люди. Но Петров дальше всех продвинулся в новое качество. Он уже достиг уровня памятника эпохе, и через некоторое время начнет превращаться в обобщенный образ. Это и есть цель. Когда она будет достигнута, ты исчезнешь, ибо совесть образу не нужна.

"Ах, так вот кто он такой!" – догадался Петров, но тут же был подавлен изнутри.

– Хорошо, а какие еще варианты?

– Второй вариант – падение в бездну. Петров находится в подвешенном состоянии, и от падения его удерживают те самые гвозди. Это, собственно, все те же заповеди, но особым образом заточенные для нужд классовой борьбы, и отличающиеся идеологической направленностью. Ими Петров пришпилен к кресту, который и несет. крест, в свою очередь, несет Петрова, и они парят в пустоте. Петров станет образом, а крест символом.

– И третий вариант?

– Есть и третий – воскресение...

–

Петров не успел узнать, что от него требуется по третьему варианту, ибо мир снова проявил себя.

Вероятно, низкое весеннее солнце, вырвавшееся из цепких объятий облаков крыш и деревьев, как-то по особенному ударило в глаза Петрову и он вдруг начал воспринимать звуки. Ему показалось, что он слышит глазами, а уши при этом только мешают, потому что через них в мозг проникало какое-то монотонное бормотание, бессодержательное и назойливое. Может быть, он продолжал свой внутренний диалог – может быть... Но какой толк от внутреннего диалога, если он непонятен даже тому, в котором происходит. Петров напрягся, задвинул ушные заслонки и только после этого получил возможность слышать по-настоящему.

Казалось, вокруг собралась целая толпа, но внимательно прислушиваясь, Петров определил, что разговаривают трое, причем один голос принадлежал "памятнику", еще один старичку, и последний, хрипловато-безапелляционный, неизвестному лицу, к которому "памятник" обращался "товарищ милиция"

– Товарищ милиция, гражданин старичок ошибается, утверждая, что этот товарищ пьян. У него нет никаких оснований для подобных утверждений! – горячо настаивал "памятник".

– Как это нет! – сказал старичок. – Вы посмотрите!.. Посмотрите, какой у него вид!

– В чем дело? – вопросил "товарищ милиция". – Вы кем приходитесь этому гражданину?

– Я ему прихожусь памятником, – заявил "памятник" с достоинством.

– Так... А вы?

– Я? – казалось, что старичок сейчас выпрыгнет из самого себя от возмущения. – Я ему никем не прихожусь! Но это не значит, что я буду проходить мимо отдельных безобразий.

– Ясно. Кто нарушитель общественного порядка?

– Вот этот товарищ утверждает, что он – памятник. А я так думаю, что он, извините, врет. Они вдвоем вот с этим товарищем в нетрезвом состоянии утащили памятник...

– Что ты болтаешь, старик! – возопил "памятник" несколько правда, театрально, но с хорошо поставленной ноткой негодования в голосе. – Я этого гражданина вижу первый раз. Согласитесь, ведь памятник не может быть знаком со своим э-э-э... Памятник устанавливается уже после смерти, когда усопший, так сказать, лежит в земле сырой.

– Понятно. Стало быть вы – памятник. Вы это утверждаете? На каком основании? – осведомился "товарищ милиция".

– Вон на том, посреди газона.

– Ясно. Так-так-так... Понятно. Если вы памятник, то встаньте на свое место и не вмешивайтесь в действия представителей органов охраны общественного порядка. А если нет, то стойте и не мешайте, пока я не задам вам вопросы. Потом будете отвечать, только не на все сразу, а по порядку!

– А мне теперь на этом месте делать нечего. Памятник ведь для чего нужен? Чтобы люди помнили о том, кому он стоит. А зачем им помнить, если поминаемый – вот он, живой и здоровый. Можно даже потрогать...

– Товарищ милиционер! Я протестую! Он уже два часа морочит тут голову своими инсинуациями. Вы ведь знаете, что Вадим Петров – один из тех людей, которые стояли у колыбели... Он – один из тысяч жертв царского произвола, отдавший свою жизнь за то, чтобы мы с вами... Это кощунство! Я требую, чтобы положили, наконец, конец надругательству... Это вопрос, имеющий политическую окраску!

– Ясно, – произнес "товарищ милиция"! – Помолчите пять минут. А, кстати, где же сам памятник? Кто может подтвердить, что памятник на этом месте действительно стоял? Свидетели есть?

– Есть, – хором произнесли "памятник" и старичов.

– Прошу предъявить документы. Ваши документы, гражданин!

– Нет у меня документов, – буркнул "памятник". – С каких это пор у памятников требуют документы? Единственное, что я могу предъявить, так это вон ту доску с надписью. Вас это устроит?

– Я протестую! – вмешался старичок. – Кто сказал, что это ваша доска? Может быть вы – самозванец! Любой дурак может сказать, что это его доска. Я, например, скажу...

– А может быть вы сами самозванец? Где ваши документы?

– Мои? Вот они!

– Ну вот, видите... Значит, доска не ваша. Да и по вас не скажешь, что вы памятник. А у меня и окрас бронзовый, и документов нет. Так что уж, извините, это моя доска.

– А я вам не верю! Настоящий памятник стоит на своем месте, а не бегает вокруг фундамента. И молчит. Я в Москве был – там Пушкин стоит, как миленький, и Маяковский – тоже. А, между прочим, памятники великим поэтам – не чета вашему Петрову.

– Ты моего Петрова не трожь! – с дрожью в голосе сказал "памятник".– Он хоть и не Пушкин, но и не такой сморчок, как ты!

– Попрошу избавить меня от оскорблений! – завопил старичок.

Дело, вероятно, закончилось бы нападением "памятника" на старичка с нанесением "тяжких" и "менее тяжких" телесных повреждений, тем более, что рука у первого должна была быть весьма тяжелой. Но тут в окрестности скамейки произошло какое-то движение, и голос лейтенанта спросил:

– В сознание приходил?

– Приходил, – сказал "памятник", – бормотал что-то неразборчиво, – Давайте, забирайте его, а то как бы мне снова не пришлось становиться в позицию.

– В какую позицию?

– Ясно, в какую. Если он, не дай Бог, помрет, то мне деваться будет некуда. Сам ведь понимаешь, сейчас я незаконный, поскольку прототип жив. А если помрет. то... Пусть живет пока, и я тоже побегаю, погляжу, что и как. Мнее теперь лафа – наши-то ничего не знают, другому стоять не назначат!

– Опять ты начал чушь молоть! – сказал лейтенант. – А.вы, старшина, здесь по какому поводу?

– Да вот, – сказал "товарищ милиция", – меня этот пожилой гражданин вызвал. Дескать, мол, пьяницы, и все такое.

– Вы что же, пьяного от больного отличить не можете? Не видите что ли, у него приступ.

– Так точно, вижу. Надо "скорую" вызывать.

– Уже вызвал. Вон она, кстати, подъезжает. Сбегайте... Впрочем они нас заметили. Ладно... Стало быть, так: вот этот гражданин, потерявший сознание – Петров Вадим Сергеевич, я его знаю лично. А вот этот гражданин в краске – неизвестно кто. Утверждает, что он, якобы, памятник. Попрежнему утверждает?

– Так точно, утверждает.

– Жаль. Придется его задержать, отвести в отделение и разобраться, кто он на самом деле. Займитесь с ним. Я поеду на "скорой". возможно потребуется объяснить, при каких обстоятельствах: Стой! Сто-ой! Старшина, живо за ним!..

Петров только успел понять, что "памятник" дал деру. Больше он ничего не видел и не слышал. Сверху навалилось что-то тяжелое и начало душить...

–

Ровно через семь с половиной секунд сердце Петрова остановилось, и наступило состояние клинической смерти.

В то же самое мгновение "памятник", выскочивший на проезжую часть улицы, споткнулся и упал на мостовую, шофер ехавшего фургона "хлеб" успел среагировать, но тормозной путь оказался недостаточно коротким. Когда шофер бледный от испуга выскочил из кабины, он, к своему изумлению, обнаружил под колесами бронзовую статую человека с тростью в одной руке и шляпой – в другой. Тут же собралась толпа народу, и подоспевший старшина был вынужден форсировать эту толпу, используя не вполне демократические методы и не вполне парламентские выражения. Следуя его указаниям, добровольцы откатили фургон чуть назад, и попытались поднять статую, чтобы переместить в сторону и освободить проезжую часть. Понадобилось около десяти добровольцев, чтобы осуществить эту операцию.

В процессе кантования статуи совершенно неожиданно выяснилось, что она принадлежит не кому иному, как вождю революции и отцу всех народов товарищу Сталину. После того, как этот факт был установлен с очевидностью, среди очевидцев возникли разногласия, переросшие во всеобщее недоумение. Брожение умов вызвал не сам факт неожиданного появления статуи под колесами автофургона, и не то обстоятельство, что автофургон попрал священный образ. Даже политические аспекты события, вопреки ожиданиям, не попали в фокус внимания общественности. Заметим также, что никакого мистического ужаса и почтительного трепета статуя у присутствующих не вызвала.

Предметом дискуссий и ожесточенных споров явилось, как ни странно, то, что вождь, хотя и был изваян, как положено, в бронзе, но одновременно, в каком-то непотребном штатском сюртуке, при шляпе и с тросточкой, похожей на обглоданный зонтик. Нет! Все, что угодно, пусть лагеря, пусть репрессии и миллионы жертв, пусть даже кровавая диктатура, но чтобы Сталин с тросточкой – этого быть не могло!.. Да этого просто не могло быть!.. Вот ведь сволочи, до чего дошли!.. Это что же, во главе великого народа тридцать лет стоял какой-то козел с тросточкой?! Ну, гады!..

И только после решения основного вопроса был задан второстепенный: "интересно, а откуда она тут взялась?". Нашлись очевидцы, утверждавшие, что статуя, якобы, выскочила из живой изгороди сама по себе, без всякой посторонней помощи, после чего окаменела, то есть обронзовела. В это, естественно, никто не поверил, потому что кто же поверит в такую чушь! Высказывались и разумные предположения. Например, такое: из кузова проехавшего мимо грузовика вывалилась эта статуя, и прямо под колеса хлебовозки.

Всех рассмешил некий небритый гражданин, хотя и трезвый, но, видимо, ненадолго. Он заявил, что "эта бюста" тут лежала всегда, сколько он себя помнит, но почему-то этого никто не замечал, а он однажды шел вечером домой и через нее упал.

Наконец, основная толпа, вняв требованиям старшины, разошлась по своим делам, а сам он настолько выбился из сил, что присел на статую, снял шапку и начал вытирать лоб, плавно переходящий из собственно лба в затылок. При этом старшина методично повторял: "Прошу разойтись. Освободите проезжую часть!".

Группа особо стойких зевак, окруженная вездесущими пацанами, продолжала тесниться у обочины, обсуждая вопрос, откуда взялась статуя. Сама же статуя лежала, уткнувшись лицом в кучу грязных прошлогодних листьев, и такое ее положение не позволяло задать прямой вопрос. На косвенные же вопросы, как известно, вождь не отвечал никогда даже при жизни. Никому просто в голову не могло прийти задавать ему косвенные вопросы.

Только один гражданин преклонного возраста вспомнил, что в свое время эта, или ей подобная статуя стояла вон в том сквере, но на него никто не обратил внимания. Все отлично понимали, что в свое время в подобном виде отец народов стоять там не мог. Теперь же он там стоять не мог в любом виде, ибо его время кончилось, хотя и сравнительно недавно.

Когда старшина, наконец, вытер свой лоб до конца, он встал и решительно произнес:

– Свидетели происшествия есть?

Остатки любопытствующих словно бы ветром сдуло. Те, кто постарше помнили, а те, кто помоложе, знали по рассказам тех, кто постарше, что свидетелей вождь не любил. А из своей многовековой истории, и особенно ее последней части, наш народ успел сделать только вывод о том, что береженного Бог бережет. И старшина, отдадим ему должное, знал все заветные слова, ибо всякого повидал на своем веку.

– Нет свидетелей? – еще раз поинтересовался он. – Тогда попрошу разойтись!

Только один малолетний пацан, которому уроки истории еще не успели пойти впрок, задал каверзный вопрос:

– Дяденька, а кто этот дядька?

Но старшина и тут не оплошал:

– Этот-то? – переспросил он. – Этот дядька – товарищ Сталин Иосиф Виссарионович. Между прочим, если вы будете тут вертеться, он ка-ак вскочит, да ка-ак вас всех сцапает! Вот тогда ваши мамки взвоют, да поздно будет... Ну-ка, кыш отседова!